Текст книги "Есенин, его жёны и одалиски"

А он уже и думать забыл о врачах с их антиалкогольными хлопотами. Заводит речь о поэзии. Между прочим, ему и себе в успокоение, я подчёркивала, что не такой уж он пропойца, пьёт не водку, вино – и по три-четыре дня на неделе совсем бывает трезв – тогда и работает! Это не в утешение говорилось – так оно и было. Весь двадцатый и двадцать первый год Сергей Есенин пил умеренно, куда меньше, чем очень многие его друзья-приятели. Возможно, это была самая трезвая полоса в его жизни, считая со времени создания “Ордена имажинистов”».

Легкомыслен был великий поэт. Молодая женщина (вчерашняя девочка) печётся о его зрении и судьбе, готова на жертву ради любимого человека, а он уже поостыл по отношению к ней. Почти весь 1921 год прошёл у Есенина под знаком увлечения Галиной Бениславской; прервала его бурная страсть к заморскому диву – танцовщице Айседоре Дункан.

В день 26-летия поэта Бениславская и Вольпин отошли для Сергея Александровича на второй план. Но они не смирились с этим и решили ждать. Надя не сомневалась в том, что поэт быстро «перегорит», что чувство, так внезапно полыхнувшее в нём, быстротечно. «В страстную искреннюю любовь Изадоры, – писала Вольпин, – я поверила безоглядно. А в чувство к ней Есенина? Сильное сексуальное влечение? Да, возможно. Но любовью его не назовёшь. К тому же мне, как и многим, оно казалось далеко не бескорыстным».

Последняя встреча Есенина с Надей состоялась в первых числах мая 1923 года. Проходила она на крыше (!) одного из московских домов. Любовались на город. Вдруг Вольпин сказала, показывая вниз:

– Если вас это повеселит, могу спрыгнуть.

Есенин отвёл её от края и спросил:

– Будешь меня ждать? – И сам же ответил на свой вопрос: – Знаю, будешь.

После ошеломительного успеха сразу у пяти женщин (Эйгес, Вольпин, Лившиц, Бениславская, Дункан) поэт уверовал в свою мужскую силу и внешнюю неотразимость. И Надя действительно ждала. Вскоре после возвращения Сергея Александровича из-за границы постаралась встретиться с ним.

Где-то в двадцатых числах августа имажинисты отмечали в своём кафе возвращение Есенина из-за границы. Дункан на этой вечеринке уже не было, вместо неё Сергей Александрович пригласил Н. Вольпин. Увидев её, А. Мариенгоф с намёком бросил:

– А вы располнели.

– Вот и хорошо: мне мягче будет, – усмехнулся Есенин и по-хозяйски обнял Надю за талию.

Застолье тем временем разворачивалось. Заговорили о поэзии.

– Кто не любит стихи, – заявил Есенин, – вовсе чужд им, тот для меня не человек. Попросту не существует!

Его попросили почитать стихи. Он охотно согласился. Одно из стихотворений оказалось посвящённым Миклашевской. Кто-то обронил:

– Говорят, на редкость хороша?

– Давненько говорят. Надолго ли хватит разговору? – последовало в ответ.

Есенин с усмешкой отозвался:

– Хватит… года на четыре.

Укол (если не хамство) в свой адрес Надя стерпела, но здесь не выдержала и вступилась за отсутствующую соперницу:

– Что на весь пяток не раскошелитесь?

Тут прозвучал чей-то совет Есенину:

– Не упустите, Сергей Александрович, если женщина видная, она всегда капризна. А уж эта очень, говорят, интересная.

Есенин поморщился и бросил:

– Только не в спальне!

На это кто-то из сидевших за столом перевёл разговор на Вольпин:

– На что они вам, записные красавицы? Ведь вот рядом с вами девушка – уж куда милей! Прямо персик!

Есенин отозвался и на эту реплику. В голосе его прозвучали нежность и сожаление:

– Этот персик я раздавил!

Надя отпарировала:

– Раздавить персик недолго, а вы зубами косточку разгрызите!

– И всегда-то она так – ершистая! – заметил Сергей Александрович и, крепко обняв Надю, разоткровенничался, видимо, не ощущая цинизма своих слов: – Вот лишил девушку невинности и не могу изжить нежность к ней, – помолчал и добавил: – Она очень хорошо защищается!

Есенину не было свойственно постоянство в отношениях с женщинами. Уже через несколько дней после памятного вечера он заявил Наде:

– Вам нужно, чтобы я вас через всю жизнь пронёс – как Лауру[31]31
  Лаура – возлюбленная средневекового поэта Петрарки.


[Закрыть].

При всей остроте ума Надя не нашлась что ответить, а в дневнике записала: «Боже ты мой, как Лауру! Я, кажется, согласилась бы на самое короткое, но полное счастье – без всякого нарочитого мучительства. И с обиды, что ли, не спешу ухватиться за этот его своеобразный подступ к примирению в нашей изрядно затянувшейся размолвке».

Это был не подступ, а отступление на заранее обеспеченную позицию – 3 октября Есенин отмечал свой день рождения уже с Августой Миклашевской. Но Надя спокойно восприняла это: главного она добилась – была беременна на втором месяце от Есенина. Выдержка у этой хрупкой женщины была удивительная.

Вольпин по-прежнему посещала «Стойло Пегаса» и спокойно наблюдала за развитием отношений её любимого и Миклашевской. С тяжёлым чувством она отмечала, что очередное увлечение поэта не помогло ему избавиться от пьянства. Как-то к ней подошёл И.В. Грузинов, один из приятелей Сергея Александровича, и умоляюще сказал:

– Надя, очень прошу вас, уведите его к себе. Вот сейчас.

За спиной Ивана Васильевича, покачиваясь, стоял Есенин.

– Ко мне? На совсем? Или на эту, что ли, ночь? Как вы можете о таком просить?

– Поймите: тяжело ему с Галей![32]32
  В это время Есенин заваливал своими стихами А. Миклашевскую, а жил с Бениславской.


[Закрыть] Она же…

– Знаю: любит насмерть женской любовью, а играет в чистую дружбу! Почему же ко мне? Со мною ему легче, что ли?

– Эх, – вздохнул Грузинов, – сами себе не хотите счастья.

Наверное, многие женщины попытались бы в такой ситуации вернуть себе отца будущего ребёнка, но Надя твёрдо сказала: «Нет!» Год близости с поэтом оставил её в убеждении, что никакого счастья с ним не будет – не рождён он для семейной жизни.

В конце 1923 года Есенин лёг в Профилакторий имени Шумской на Полянке, 52. Всех предупредил: адрес Вольпин не давайте. Но Надя разыскала его. Пришла сообщить, что она беременна. Сказала о возможности аборта. Сергей Александрович заметил, что, конечно, ей будет трудно растить ребёнка, но…

– Мужчина всегда горд, когда женщина хочет иметь от него дитя, только чтобы был белый[33]33
  Костя от З. Райх был чёрным, то есть брюнетом, и Есенин не признавал его, умирая, порвал его фотографию.


[Закрыть].

То есть пусть помучается пару десятков лет, зато у него будет повод гордиться многодетностью. Ни слова о том, что он как-то поддержит (материально, духовно). Выкручивайся, мол, сама, знала, на что шла, – не девочка.

Получив «благословение» любимого, Вольпин уехала в Петроград. Там 12 июня родила сына, будущего крупного учёного-математика. Назвала его Александром. Есенин его не видел. Будучи как-то в Ленинграде, порывался навестить Вольпин. Но супруга приятеля (Г.Ф. Устинова) предупредила: Надя обещала спустить его с лестницы, если он вдруг заявится.

По-видимому, Вольпин действительно была настроена решительно. Как-то она почти столкнулась с Сергеем Александровичем на улице. Поэт был погружён в свои мысли, не смотрел вперёд и не видел Надю, которая катила коляску с сыном. Поняв это, она быстро перешла на другую сторону улицы. И в этом порыве отвержения любимого было нечто символическое: их пути разошлись, и теперь навсегда.

* * *

Надежда Вольпин не обманывалась в отношении к ней Есенина и не претендовала на прочные узы с ним и в воспоминаниях о поэте прямо писала об этом: «Многие его осуждали, считая передо мной виноватым, но только не я сама. Меня, напротив, тяготило сознание собственной вины перед Есениным. Навязалась ему с четвёртым! Более того: отступилась от него, променяв на этого нежеланного четвёртого. В глазах Сергея это было с моей стороны предательством. Да и то сказать: в те годы согласие женщины на аборт подразумевалось как нечто само собою ясное. Я шутила: аборт сейчас у нас главное противозачаточное средство».

Современники отмечали, что Александр, четвёртый ребёнок Есенина, в детстве и ранней юности очень походил на отца. Надежда Давыдовна заметила одну характерную черту отца и сына, когда ребёнку было семь месяцев:

«С Есениным нередко бывало такое: среди разговора, для него, казалось бы, небезразличного, он вдруг отрешится от всего, уйдёт в недоступную даль. И тут появится у него тот особенный взгляд: брови завяжутся на переносье в одну черту, наружные их концы приподнимутся в изгибе. А глаза уставятся отчуждённо в далёкую точку. Застывший, он сидит так какое-то время – минуту и дольше – и вдруг, встрепенувшись, вернётся к собеседнику. Так происходило с ним и наедине со мною, и за столом в общей небольшой компании.

А. Есенин-Вольпин с женой Викторией и матерью Н. Вольпин

Позже тот же взгляд я приметила у Кати Есениной. Решила, что девочка переняла его у брата, во многом усердно подражая ему в свои пятнадцать лет. Но вот и мой мальчик, месяцев семи, качаясь в люльке нет-нет, а уставится вдаль. Тот же взгляд! И я безошибочно узнала, что это не какая-то выработанная манера ухода от окружающих, а нечто прирождённое – и у Сергея, и у Кати… и у моего мальчонки».

* * *

…Волевая и имевшая цель в жизни, Надежда Вольпин стала одним из крупнейших переводчиков с английского и греческого языков. В её переводах любители литературы читали Бронте, Гюго, Гёте, Голсуорси, Конан Дойла, Купера, Мериме, Овидия, Стерна, Вальтера Скотта и Герберта Уэллса.

В возрасте восьмидесяти четырёх лет Вольпин написала воспоминания о встречах с Есениным – «Свидание с другом». Друг! Большего поэт не удостоился в сознании увядавшей женщины, прожившей свыше трёх жизней любимого. Умерла Надежда Давыдовна 9 сентября 1998 года в возрасте девяносто восьми лет.

Долгожителем был и её сын Александр Есенин-Вольпин (1924–2016). Александр окончил математический факультет МГУ, защитил диссертацию и работал в научных учреждениях. За антисоветские разговоры и стихи сомнительного содержания в 1951 году был сослан в Караганду:

 
Как я многого ждал! А теперь
Я не знаю, зачем я живу,
И чего я хочу от зверей,
Населяющих злую Москву!
 
 
…Женщин быстро коверкает жизнь.
В тридцать лет уже нет красоты…
А мужья их терзают и бьют
И, напившись, орут, как коты.
 
 
А ещё – они верят в прогресс,
В справедливый общественный строй;
Несогласных сажают в тюрьму,
Да и сами кончают тюрьмой.
 
 
…Очень жаль, но не дело моё
Истреблять этих мелких людей.
Лучше я совращу на их казнь
Их же собственных глупых детей!
 
 
Эти мальчики могут понять,
Что любить или верить – смешно,
Что тираны – отец их и мать,
И убить их пора бы давно!
 
 
Эти мальчики кончат петлёй,
А меня не осудит никто, –
И стихи эти будут читать
Сумасшедшие лет через сто!
 

Вольпин дважды побывал в психиатрической больнице. Из-за некоторых отклонений в психике был освобождён от военной службы.

5 декабря 1965 года, в День Конституции, Александр в компании будущих диссидентов организовал на Пушкинской площади столицы «митинг гласности», который продолжался не более двух минут.

К этому времени Вольпин был широко известен в научных кругах своими работами по математике. На защиту учёного встали крупнейшие деятели советской науки («Письмо 99»), и Александр Сергеевич был освобождён от насильственной госпитализации. Помаявшись с Вольпиным ещё пяток лет, власти уговорили его выехать из СССР. Вольпин с удовольствием отбыл в США.

 
Побеседую с останками друзей
Из ухтинских и устьвымских лагерей, –
А когда пойдут свободно поезда,
Я уеду из России навсегда!
 
 
Чтоб озлобленностью мрачной и святой
Не испортить чьей-то жизни молодой,
И вдобавок, чтоб от праха моего
Хоть России не досталось ничего!
 

Это уже патология: ненавидеть страну, Родину, а не власть предержащую. Отклонение в психике у Александра заметила ещё мать и показала подростка знаменитому психиатру. Тот констатировал: «Шизоидный компонент как следствие общей одарённости, граничащей с гениальностью».

Действительно, Александр Вольпин оставил своё имя в науке: разработал теорему в области диадических пространств. Она получила его имя – теорема Есенина-Вольпина. Создал научное направление в математической логике – ультраинтуиционизм.

Как и отец, Вольпин был любвеобилен (женился четыре раза). Детей ни от одной из супруг не имел. Свои последние годы провёл в доме престарелых под Бостоном. Умер в возрасте девяноста двух лет, забытым и отторгнутым великой мученицей Россией.

Глава 4. За гранью понимания

Ниоба[34]34
  Ниоба – супруга фиванского царя Амфиона. По Гомеру, мать шести сыновей и шести дочерей. Гордясь этим, Ниоба посмела смеяться над богиней Лето, у которой было лишь два ребёнка: Артемида и Аполлон. Лето была оскорблена до крайности, и её дети, мстя за мать, поразили стрелами всё потомство Ниобы. От горя Ниоба окаменела.
  Образ Ниобы – олицетворение горя, печали и страдания.


[Закрыть]. Великая американская танцовщица Айседора Дункан родилась в 1878 году в Сан-Франциско. Её осознание себя относится к двухлетнему возрасту.

– Мои первые воспоминания, – говорила она, – связаны с пожаром. Я помню, как меня выбросили из верхнего окна в объятия полисмена. Отчётливо помню успокоительное ощущение – среди всеобщего возбуждения, визга и пламени – надёжности полисмена, шею которого я обвила ручонками. Я слышу безумный крик моей матери: «Мои мальчики, мои мальчики!» – и вижу, как толпа удерживает её, не пуская броситься в здание, в котором, как думала мать, остались двое моих братьев.

Отца Айседора долго не знала: мать рассталась с ним вскоре после её рождения. Обеспечить четверых детей она не могла, хотя целый день бегала по урокам (преподавала музыку). Но скудность бытия восполнялась духовной пищей.

– Когда я вспоминаю детство, – рассказывает Дункан, – я вижу перед собой пустой дом. Мать на уроках, мы, дети, сидим одни, вечно голодные, а зимой вечно мёрзнущие. Но хотя наша мать не могла дать нам физического воспитания, она давала нам достаточно духовной пищи. Мы забывали наш голод и холод, когда она играла нам Шопена или Шелли.

Артистический дар Айседоры проявился в четыре года и был порождён к жизни бедностью семьи.

– Когда я была совсем маленькая, у меня не было игрушек или детских забав. Я часто убегала одна в лес или на берег моря и там танцевала. Вскоре я почувствовала, что башмаки и моё платье меня стесняют. Мои тяжёлые башмаки воспринимались мною как цепи, и моя одежда была моей тюрьмой. И я всё с себя снимала. И там, где никто не видел меня, в полном одиночестве, я танцевала совершенно нагая у моря, и мне казалось, что море и все деревья танцуют со мной.

Впрочем, малышка танцевала везде и всюду, привлекая соседских детей. Чуть позже образовала кружок («школу») танцев. И тут доброжелатели посоветовали матери Айседоры разрешить ребёнку танцевать перед публикой; о чём позднее Дункан говорила:

– Вот почему я не люблю, когда дети танцуют за деньги, и я знаю, что значит танцевать за кусок хлеба.

Айседору рано отдали в школу, но дисциплина и скучное преподавание первых начатков знаний оказались не для неё: тянуло в лес, к морю, хотелось свободы поступков и независимости. Ни с одноклассниками, ни с учительницей взаимопонимания не было – полная отчуждённость (особенно с учительницей, которая невзлюбила самостоятельную и упрямую в противоречии ей ученицу). Промаявшись пять лет в школе, Айседора сделала первый решительный шаг в своей жизни:

– Когда мне исполнилось десять лет, классы[35]35
  Её танцевальные классы, её «школа».


[Закрыть] настолько разрослись, что я заявила матери о бесполезности дальше ходить в школу, поскольку это лишь напрасная трата времени, в которое я могу зарабатывать, что гораздо важнее. Я зачесала волосы на макушку и говорила всем, что мне шестнадцать лет. Так как я была очень высокой для своего возраста, мне верили. Моя сестра Элизабет, которую воспитывала бабушка, позднее переехала жить к нам и стала мне помогать в работе. Наши классы приобрели известность, и мы стали давать уроки в домах состоятельных жителей Сан-Франциско.

Дункан быстро добилась высокой материальной обеспеченности и мировой славы. О первой она говорила, что день ги лились как вода из водопроводного крана. О широчайшей известности артистки свидетельствует мировая пресса первой трети XX века. Но её жизнь не была сказкой о бедной Золушке, ставшей принцессой. Крайне впечатлительная и ранимая, она мучилась воспоминаниями об отце:

– Часто по ночам я слышу голос моего отца, кричащего «Мужайтесь! Они придут спасти нас». Он встретил свою смерть, держась за сиденье перевернувшейся лодки, в бушующих волнах у скал Фолмауса.

Трагедией, едва не погубившей великую танцовщицу, стала гибель её детей – Дейдри (возлюбленная Ирланди) и Патрика. Мужественная женщина не только нашла в себе силы пережить её, но и запечатлела на страницах книги «Моя жизнь».

«Я вошла в свою огромную студию. Время для репетиции ещё не наступило. Я решила немного отдохнуть и поднялась в свою комнату, где бросилась на диван. Я нашла там цветы и коробку конфет. Взяв одну и съев её, я думала: “В конце концов, я очень счастлива, может быть, я счастливейшая женщина в мире. Моё искусство, успех, богатство, любовь, но превыше всего мои чудесные дети”.

Я медленно ела конфеты и, улыбаясь про себя, думала: “Лоэнгрин[36]36
  Лоэнгрин – Эжен Зингер, отец Патрика, миллионер.


[Закрыть] вернулся, всё пойдёт хорошо” – вдруг мой слух уловил странный нечеловеческий крик. Я повернула голову. Лоэнгрин стоял передо мной, шатаясь, как пьяный. Его колени подкосились, он упал передо мной, и с его губ сошли страшные слова:

– Дети… дети… умерли![37]37
  Дети Дункан погибли в автомобильной катастрофе.


[Закрыть]

Помню, странное спокойствие овладело мной, только в горле я чувствовала жжение, словно я проглотила тлеющие угли. Но я не могла понять происходящего. Я нежно уговаривала Лоэнгрина, я пыталась его успокоить, я говорила ему, что это не может быть правдой. Только почувствовав в своих руках холодные ручки, которые никогда уже ответно не пожмут моих, я услыхала свой крик – тот же крик, который я слыхала при их рождении.

Я не могла плакать. Ко мне приходили толпы плачущих друзей. Толпы людей стояли и плакали в саду и на улице, но я не плакала».

Это произошло в Париже 19 апреля 1914 года. Подводя итоги случившегося, Дункан писала: «С тех пор всегда мною владеет лишь одно желание – скрыться… скрыться… скрыться от этого ужаса, и вся моя жизнь является лишь беспрерывным бегством от него».

От того, чтобы окончательно рассчитаться с жизнью, Ниобу нового времени удержала беременность. 1 августа она родила мальчика, которого хотела назвать Патриком, но:

«Стоял жаркий день, и окна были раскрыты. Мои крики, мои страдания, мои терзания сопровождались барабанной дробью, голосом глашатая и выкриками известия о мобилизации. Я же была убеждена, Дейдре и Патрик возвращаются ко мне.

…Наступил вечер. Моя комната была запружена людьми, любовавшимися ребёнком, который лежал у меня на руках.

– Теперь вы будете вновь счастливы, – говорили они.

Айседора и её дети

Они ушли, и я осталась наедине со своим мальчиком. Внезапно крошечное существо уставилось на меня и, словно задыхаясь, раскрыло рот. Длинный свистящий вздох сорвался с его помертвевших губ. Я позвала сиделку – она пришла, взглянула и в тревоге вырвала у меня ребёнка. Я слышала, как в соседней комнате требовали кислород… горячую воду…

После часа томительного ожидания вошёл Августин[38]38
  Августин – брат Дункан.


[Закрыть] и сказал:

– Бедная Айседора… твой ребёнок… умер…

Я слыхала в соседней комнате стук молотка, заколачивавшего ящик, который должен был служить единственной колыбелью моему несчастному мальчику. Этот стук молотка, казалось, отдавался в моём сердце последними ударами беспредельного отчаяния. Я лежала истерзанная и беспомощная, из меня струился тройной поток: слёз, молока и крови.

В ту минуту я достигла предела всех страданий, которые суждены мне на земле. Ибо с этой смертью словно умирали вновь мои первые дети. Эта смерть повторяла прежние муки… ещё более усугублённые».

«Прощай, Старый мир!» Дункан ушла в мир танца после пяти лет обучения в школе. Но танец был для неё не только высоким искусством, но и средством по преобразованию мира. Артистка была высокоинтеллектуальной натурой. Она много читала, по социальным вопросам – от Платона до Маркса. Знакомство с трудами этих авторов и воспоминания о своём нищенском детстве сделали её убеждённой противницей буржуазных форм бытия. И это при том, что её собственная жизнь (в материальном плане) более чем удалась, чего она не скрывала:

– Деньги текли ко мне, как вода из водопроводного крана. Поверну – потекут. Захочу контракт в Испанию – пришлют! Захочу в Россию – контракт будет!

Но при этом неизменно прибавляла:

– Деньги несут с собой проклятие.

Вращаясь в буржуазных кругах, Дункан не скрывала своих убеждений. Это стало одной из причин разрыва её с Эженом Зингером, отцом Патрика.

«Этот человек, – говорила Айседора, – который заявлял, что любит меня за мою отвагу и великодушие, приходил во всё большую тревогу, когда понял, какую пламенную революционерку он принял на борт своей яхты. Он постепенно уяснил, что ему не удастся примирить моих идеалов со своим спокойствием. Но последняя капля переполнила чашу, когда как-то вечером он спросил меня, какое моё любимое стихотворение. Обрадованная, я принесла ему книгу и прочла “Песню открытой дороги” Уолта Уитмена. Увлечённая своим энтузиазмом, я не замечала, какое впечатление производит моё чтение, и, взглянув на него, поразилась при виде его искажённого яростью красивого лица.

– Какой вздор! – воскликнул он. – Этому человеку никогда не удавалось заработать себе на жизнь.

– Разве ты не видишь, – воскликнула я, – что им владели грёзы о свободной Америке?

– Будь прокляты грёзы!

И я поняла, что его грёзы об Америке ограничивалась десятками фабрик, создавших для него богатство. И он уяснил себе, что ему не удаётся примирить мои идеалы со своим спокойствием».

На том и расстались.

Президент США Т. Рузвельт был только на одном представлении Дункан, но сразу уловил духовную тонкость её натуры и говорил своим министрам:

– Она кажется мне такой же невинной, как дитя, тонущее в саду в утреннем свете своей фантазии.

В своём воображении Айседора создала страну всеобщего блага, люди в ней свободны, равны, красивы и счастливы. Они живут искусствами, главным из которых является всё преображающий танец.

В конце 1917 года Дункан связала свою мечту с Советской Россией.

– Отныне, – говорила она, – я буду лишь товарищем среди товарищей, я выработаю обширный план работы для этого поколения человечества. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира.

Для начала она хотела создать школу танцев для детей «товарищей». Но в Новой России началась Гражданская война, и с планами «для этого человечества» пришлось подождать.

Сборы в дорогу. Как-то представитель Советской России в Лондоне Л.Б. Красин пошёл на одно из выступлений Дункан и был покорён исполнением артисткой «Славянского марша» П.И. Чайковского. После спектакля он встретился с танцовщицей, которая поделилась с ним своей мечтой. Дипломат с готовностью поддержал её план и попросил Айседору написать обращение к советскому правительству, что она и сделала:

«Я не хочу и слышать о деньгах за мою работу[39]39
  Красин предложил заключить контракт с обязательством сторон.


[Закрыть]. Я хочу студию для работы, дом для меня и моих учеников, простую еду, простые туники и возможность показать наши лучшие работы. Я устала от буржуазного коммерческого искусства.

Грустно, что я никогда не могла приносить свои работы людям, для которых они были созданы. Вместо этого я была вынуждена продавать своё искусство по пять долларов за место в зале. Я устала от современного театра, который больше походит на публичный дом, чем на храм искусства, и где художники, которые должны по праву занимать наивысшие места, зависят от интриг торговцев, продающих их слёзы и их бесценные души за один вечер.

Я хочу танцевать для масс, для рабочих людей, которые нуждаются в моём искусстве и у которых никогда не было денег, чтобы прийти и увидеть меня. И я хочу танцевать для них просто так, зная, что я обрела их не в результате изощрённой рекламы, а потому, что они действительно хотят иметь то, что я могу им дать.

Если вы принимаете эти мои основные положения, то я приеду работать для будущего русской республики и её детей».

Через несколько дней Дункан получила ответ. Телеграмма за подписью наркома просвещения А.В. Луначарского гласила: «Приезжайте в Москву. Мы Вам дадим школу и тысячу учеников. Вы можете воплотить Вашу мечту на высшем уровне».

Школа на тысячу учеников! Вот это размах! «Товарищи» сразу поняли, за какое великое дело берётся мировая знаменитость, и готовы поддержать её.

«Жару добавил Л.Б. Красин. Леонид Борисович приватно сообщил Айседоре, что советское правительство решило предоставить для будущей школы танцев прекраснейший императорский дворец в Ливадии (Крым). Восторгу артистки не было предела. Быть может, наконец, её великая мечта увидеть тысячи детей, танцующих Девятую симфонию Бетховена, воплотится? Быть может, наконец, великая мечта братства с помощью танца выплеснется из России и смоет Европу?

Быть может…»

В начале июня 1921 года Дункан дала прощальный вечер в своей парижской квартире. Она танцевала для небольшой группы людей. Затем её сменили три ученицы. Глядя на них, Айседора спросила журналистку Северин:

– А если бы их было пятьсот? Если бы их была тысяча, не думаете ли вы, что они могли быть ещё краше; не думаете ли вы, что они могли дать людям нечто, чтобы те могли отдохнуть от мрачнейших тревог? Но это будем делать не только мы; мои ученицы будут учить всех малюток, подобных им. И они будут уметь танцевать так же, как умеют читать. Это будет радость для всех!

За ужином Айседора продолжила разговор с Северин. А потом журналистка поведала одной из парижских газет: «Приезжайте к нам, сказали варвары. Мы пострадали чудовищно, и будем страдать, но, в когтях холода и голода, мы надеемся, что здесь у нас появится утешительное видение искусства. Когда Шаляпин поёт, мы забываем наши несчастья. Когда вы танцуете, все сердца воскресают и все глаза наполняются светом. Приезжайте! Республика бедных сделает для вас то, что республика богатых не смогла бы сделать».

* * *

Столь быстрая и положительная реакция советской стороны на предложение американской актрисы кажется чрезмерно поспешной. До танцев ли было в стране, только что пережившей все ужасы Гражданской войны: огромные людские потери, голод и эпидемии. Но большевики полагали, что страну надо вытаскивать из экономической разрухи и культурного невежества 90 % её населения. Танец – форма культуры более понятная массам, чем опера или классическая музыка. Поэтому Луначарский сразу ухватился за предложение Дункан.

Айседора Дункан завоевала в Европе признание и известность как новатор и основательница свободного танца. В 1909 году она открыла свою школу танцев во Франции. Корреспондент журнала «Огонёк» так описывал её: «В Бельвю, близ Парижа, на средства Дункан вырос роскошный дворец античной пляски, в стенах которого десятки девушек осуществляют её мечту».

Со слов танцовщицы, корреспондент поведал читателям «Огонька» о её творческом методе: «Однажды она, сидя на морском берегу, увидела пляшущего ребёнка. Движения девочки были столь ритмичны и настолько отвечали движению морского прибоя, волнам горячего ветра и вибрации солнечных лучей, что танцовщице невольно представилось: это пляшущее дитя отражает в своём маленьком существе всю природу, как капля росы миллионами огней отражает в себе солнце».

– Каждое свободное движение, – говорила Дункан, – подчинено закону колебаний мирового ритма. И лучшим проводником волны энергии мироздания является человеческое тело. Чтобы найти ритм танца, надо прислушаться к колебаниям земной энергии.

О новаторской школе танцовщицы корреспондент писал: «Несколько лет назад Дункан пришла в голову мысль создать школу античного танца, где можно было бы воспитать целое поколение девушек в атмосфере красоты, чтобы, имея перед глазами только идеальные формы, они воплощали бы их в себе самих. Для этой цели нужно было растить своих воспитанниц, как садовник выращивает цветы. Поэтому она поместила в школе различные изображения наиболее совершенных форм женского тела, начиная с детского возраста. Живопись греческих ваз, изображающую танцующих детей, танагрские и беотийские статуэтки…»

– Воспитанницы, танцуя среди этих образов гармоничного движения, сами быстро усваивают их, – разъясняла свой замысел Айседора Дункан и добавляла: – Человеческие формы такой же сложный инструмент, как и музыкальный, и выработка их стоит больших забот и любовного к ним отношения.

При переговорах с Дункан советских руководителей подкупила демократичность её убеждений:

– Я не хочу создавать танцовщиц и танцоров, из которых кучка «вундеркиндов» попадёт на сцену и будет за плату тешить публику. Я хочу, чтобы все освобождённые дети России приходили в огромные, светлые залы, учились бы здесь красиво жить: красиво работать, ходить, глядеть… Не приобщать их к красоте, а связать их с ней органически…

…13 июля на пароходе «Балтика» Дункан отплыла в Россию. «Пока пароход уходил на север, – вспоминала она, – я оглядывалась с презреньем и жалостью на все старые условности и обычаи буржуазной Европы, которые покидала. Я в самом деле верила, что на земле каким-то чудом создано идеальное государство, о котором мечтали Платон, Карл Маркс и Ленин. Со всей энергией своего существа, разочаровавшегося в попытках достигнуть чего-либо в Европе, я была готова вступить в государство коммунизма».

19 июля пароход «Балтика» прибыл в Ревель (Таллин), и сердце Айседоры затрепетало от ощущения близости Советской России: «Вот он, Новый мир: мечта, родившаяся в голове Будды, звучавшая в словах Христа, мечта, которая служила надеждой всех великих артистов. Мечта, которую Ленин великим чародейством превратил в действительность. Я была охвачена надеждой, что моё творчество и моя жизнь станут частицей этого прекрасного будущего. Прощай, Старый мир! Привет Новому миру!»

Неопределённость. 24 июля в четыре часа утра Дункан, её приёмная дочь Ирма и служанка Жанна прибыли в Москву. Никто их не встречал: нарком просвещения А.В. Луначарский истолковал порыв мировой знаменитости учить советских детей танцам как блажь взбалмошной примадонны. Женщинам помог их попутчик по поездке из Петрограда. Он оказался дипломатическим курьером, поэтому всех отвёз в Наркомат иностранных дел. И бюрократическое колесо завертелось. Исправляя свой промах, Анатолий Васильевич временно поселил Айседору на Манежной, 9, в квартире Екатерины Гельцер, находившейся в гастрольной поездке.

Вскоре после приезда в Россию Дункан была приглашена на небольшой раут в особняк Наркомфина. Собираясь на званый вечер, Айседора оделась – от тюрбана до туфель – во всё красное. Её секретарь Илья Шнейдер деликатно спросил, стоит ли так подчёркивать свою революционность. Айседора ударила себя в грудь и воскликнула:

– I am red, red![40]40
  Я красная, красная! (англ.)


[Закрыть]

Сияющая и взволнованная, Айседора пришла в особняк Наркомата иностранных дел, который находится на Софийской набережной, напротив Кремля. До революции здание принадлежало сахарозаводчику П.И. Харитоненко: золочёная мебель, гобелены, расписные потолки с маркизами и пастушками. В одной из гостиных молоденькая актриса, аккомпанируя себе на рояле, пела какую-то французскую пастораль.

 
Прелестная девушка
Фиалки продавала.
Те, что весенним утром
Она сама сорвала.
Ла-ла, ла-ла, ла-ла-ла…
 

В центре зала за большим столом сидели «товарищи», важные и хорошо одетые. Певицу слушали с разной степенью интереса. Айседора едва верила своим глазам и ушам. Аляповатая позолота зала и пастушки в менуэте по всему потолку и «товарищи», внимавшие вокальной бессмыслице, вывели её из равновесия. Выйдя на середину зала, она воскликнула: