Текст книги "Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте"

Поиск новых подтверждений советской позиции так ничего и не дал, а вот поиск истины, – несмотря на откровенный и насмешливый саботаж со стороны заведующего Общим отделом ЦК КПСС Валерия Болдина, – привел-таки к информационному прорыву: в двух, в то время самостоятельных, архивохранилищах – в фонде конвойных войск в Центральном Государственном архиве Советской армии (ныне РГВА)[173]173
  РГВА. Ф. 40.


[Закрыть] и в материалах ГУПВИ в Центральном Государственном Особом архиве (ныне тоже РГВА) были найдены документы, безоговорочно поставившие все точки над i. Тут надо особо отметить заслугу как российских архивистов (и прежде всего тогдашнего директора Особого архива А.С. Прокопенко), так и в особенности историков, в частности и прежде всего Натальи Сергеевны Лебедевой и ее коллег Николая Юрьевича Зори и Валентины Сергеевны Парсадановой[174]174
  См. историю вопроса в: Лебедева Н.С. (Отв. сост.). Катынь. Март 1940 г. – сентябрь 2000 г.: Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. М.: Весь мир, 2001. С.421–446.


[Закрыть].

22 февраля 1990 года Фалин, сообщая Горбачеву о находках историков, был вынужден признать, что готовящиеся ими публикации создадут принципиально новую ситуацию, в которой последний и единственный советский аргумент – мол, в архивах СССР ничего по этой теме не обнаружено – лишался бы, как и незадолго за этого в случае с пактом Молотова – Риббентропа[175]175
  Тексты пакта вместе с секретными протоколами были опубликованы в США еще в 1948 г. Однако их подлинники были «обнаружены» в Архиве Президента РФ (АПРФ) только в 1989 г. специальной комиссией ЦК КПСС под началом А.Н. Яковлева. С этими «утраченными», по утверждению советской стороны, документами в 1975 г. знакомился А.А. Громыко, в 1979-м – И.Н. Земсков, а в 1984–1987 гг. – зав. Общим отделом ЦК В. Болдин.


[Закрыть], своей казуистической силы.[176]176
  Реабилитация: как это было…, 2004. С. 323–325, со ссылкой на: РГАНИ. Ф. 89. Оп. 14. Д. 1. Л. 49–52.


[Закрыть] Высшая партийная инстанция поступила так, как единственно умела и как привыкла: запретила ставшие ей известными публикации!

Но правду было уже не удержать: историки и журналисты нашли выход из ситуации и нанесли асимметричный удар. Место научной публикации в малотиражном журнале заняли два разворота обстоятельного интервью Н.С. Лебедевой в массовом издании, а именно в «Московских новостях» времен Егора Яковлева, в номере от 25 марта 1990 года. Правда о катынской трагедии – вопреки сопротивлению и, увы, спустя целых полвека! – была наконец предана гласности, после чего аппаратное сопротивление архитекторов гласности из ЦК КПСС потеряло всякий смысл[177]177
  В то время газеты еще читались, в том числе и представителями высшей власти.


[Закрыть].

13 апреля 1990 года последовало официальное заявление ТАСС с признанием ответственности органов НКВД за расстрел польских военнопленных, а в декабре 1990 года, по инициативе Горбачева Главная военная прокуратура возбудила уголовное дело по фактам массовых расстрелов, причем не только в Катыни, о которой и только о которой шла речь до этого, но и в Медном и Старобельске[178]178
  О работе этой комиссии см. в информации Генерального прокурора СССР Н.С.Трубина в аппарат президента СССР М.С.Горбачева от 22.01.1991 (Реабилитация: как это было…, 2004. С. 536–537, со ссылкой на: РГАНИ. Ф. 89. Оп. 14. Д. 1. Л. 57–58).


[Закрыть].

Впрочем, последняя попытка «отыграть ситуацию» научными средствами все же была предпринята, а именно «Военно-историческим журналом». После того как в июньском номере за 1990 год под названием «Нюрнбергский бумеранг» была напечатана сенсационная публикация А.С. Прокопенко и Ю.Н. Зори[179]179
  Нюрнбергский бумеранг / Публ. и преамбула А.С. Прокопенко. Предисловие Н.Ю. Зори // Военно-исторический журнал. 1990. № 6. С. 47–57.


[Закрыть], другие авторы журнала еще раз попытались выдать за чистую монету хотя бы некоторые из материалов Комиссии Н.Н. Бурденко[180]180
  Галицкий В.П. Вражеские военнопленные в СССР (1941–1945) // Военно-исторический журнал. 1990. № 9.


[Закрыть].

Пятый – «ельцинский» — этап в целом представлял собой довольно крутой перелом. Демократизация общества, идеологический плюрализм, либерализация доступа в архивы привели к некоторой растерянности цеха официальных и официозных военных историков и к выходу на авансцену большого количества новых лиц – как профессионалов, так и любителей, в особенности – журналистов. Возникла совершенно новая историографическая ситуация, которую правильнее всего было бы назвать просто нормальной или почти нормальной. Связка «историк» – «архив» – «публикация» – «дискуссия» впервые заработала!

В контексте же ВОВ основными темами, где скрестились копья, стали, пожалуй, превентивная война (дискуссия, поднятая книгой В. Суворова «Ледокол») и многочисленные – и в целом неудачные – попытки переосмыслить роль генерала Власова и ведомого им коллаборантского движения, кадровой базой которого во многом стали советские военнопленные.

Участниками этого процесса анализа впервые стали и иностранные ученые, в том числе и российские эмигранты. Среди них и Владимир Константинович Буковский, сыгравший ключевую роль в одном из главнейших сражений этой революции, а именно во взятии на абордаж архивов аппаратов ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР. На их основе уже в 1991 году был создан Центр хранения современной документации Комитета по делам архивов при правительстве РФ (нынешний РГАНИ), вобравший в себя около 30 млн единиц хранения, охватывающих период с 1952 по август 1991 г.

Она началась и без, и до Буковского (очень многие, хотя и не все, архивы и сами воспользовались новой ситуацией), но то, что Буковский и несколько коллег из «Мемориала» сделали как эксперты, заслуживает похвалы. Закрепиться же на достигнутых ими плацдармах, расширить их и пойти дальше широким фронтом, увы, не удалось.

Отметим: для ельцинского этапа характерна и определенная честность и даже мужественность в извлечении тех уроков, что, безусловно, содержатся в неотвратимо приоткрывающемся – страница за страницей – историческом прошлом.

Вот пример: материалы особых папок Политбюро ЦК КПСС по Катыни, впервые преданные гласности при Горбачеве, так и не были задействованы или введены в научный оборот. Передавая в декабре 1991 года дела Б.Н. Ельцину, Горбачев передал ему и конверт с катынскими материалами, предупредив о необходимости осторожного к ним отношения. Через год, как известно, материалы этого конверта фигурировали на процессе по делу КПСС, а 14 октября 1992 года копии этих документов были переданы российской стороной в Варшаве президенту Польши Леху Валенсе. И хотя Ельцин сделал это не лично, а через специального представителя, – это серьезный и ответственный поступок. Он был воспринят в Польше и во всем мире как знак исторического раскаяния новой России – правопреемницы СССР – за одно из тяжелых государственных преступлений своей правопредшественницы.

После чего начался совершенно иной этап российско-польских отношений – этап исторической реконструкции событий и политического примирения, поиска и нахождения морального консенсуса на тезисе типа: «Это не Россия виновата, это все НКВД, это Берия да Меркулов». Не в последнюю очередь – и этап строительства мемориалов и произнесения речей на их открытиях[181]181
  Впрочем, отметим еще раз, что президент РФ Ельцин – в отличие от своих украинского и, разумеется, польского коллег – ни на одном из этих мероприятий замечен не был.


[Закрыть].

Этапы путинский и медведевский

Серьезные перемены произошли в историографии шестого – «путинского» – этапа. Внешне – особенно поначалу – он напоминал «ельцинский»: поток публикаций на историческую тему – как монографий, так и сборников документов – не иссякает до сих пор. Но книги эти готовились по нескольку лет, и их корень, как правило, еще в той демократичной и плюралистичной общественной атмосфере, а также в либеральной архивной ситуации, что были свойственны именно для эпохи Ельцина.

Поинтересуемся: что стало с «катынским делом» в новом столетии? В 2004 году Главная военная прокуратура подтвердила вынесение «тройкой НКВД» 14 542 смертных приговоров польским военнопленным, после чего объявила дело закрытым, а личные дела – засекреченными и отказала родственникам в реабилитации (под предлогом, что непосредственно именные приказы о расстрелах отстутствуют). После трагической гибели в 2010 году близ Смоленска президента Польши Леха Качинского, летевшего в Катынь на 60-летие катынского расстрела, и принятия Госдумой резолюции «О Катынской трагедии и ее жертвах», не поддержанной только коммунистами, к вопросу о реабилитации вернулись в 2011 году, но прокуратура так до сих пор и не рассекретила свои материалы. В 2013 году в Варшаве по-польски, а в 2015 году в России по-русски вышла составленная А. Гурьяновым 865-страничная книга «Убиты в Катыни. Книга памяти польских военнопленных – узников Козельского лагеря НКВД, рассстрелянных по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года», изданная Международным обществом «Мемориал» (Москва), Центром «Карта» (Варшава) и издательством «Звенья», содержащая 4415 биограмм расстрелянных поляков, каждая из которых состоит из юридически релевантных данных.

В 2000-е и 2010-е гг. работа в российских архивах ощутимо усложнилась. Даже если отвлечься от таких конфузно-казусных ситуаций, когда для исследователей фактически «закрываются» фонды, с которыми они работали десятилетие назад и которые уже в значительной мере опубликованы, архивы постепенно снова становятся по другую сторону незримых «баррикад», за которыми продолжают свой нелегкий труд явно вошедшие во вкус историки.

Казалось бы, давно пора как можно шире раскрыть ведомственные военные архивы. В одном только ЦАМО хранится около 10 млн документов, из которых только 2 млн на открытом хранении.

8 мая 2007 года, то есть за день до 62-летней годовщины Победы, министр обороны РФ А.Э. Сердюков издал приказ № 181 «О рассекречивании архивных документов Красной Армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов», отменяющий предыдущий аналогичный приказ[182]182
  Приказ Минобороны РФ № 137 от 14 апреля 2005 г. «О рассекречивании архивных документов Красной Армии и ВМФ за период Великой Отечественной войны». Его отмены Г. Рамазашвили добился через Минюст РФ.


[Закрыть] и предусматривающий снятие грифов секретности с архивных документов Красной армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов, находящихся на хранении в ЦАМО, в Центральном военно-морском архиве и архиве военно-медицинских документов ВММ[183]183
  А именно: «а) управлений и учреждений Генерального штаба Красной Армии, Народного Комиссариата Военно-Морского Флота, видов и родов войск, специальных войск, Тыла Красной Армии, управлений по вооружению и военной технике; б) фронтов, военных округов, флотов, армий, флотилий, соединений, воинских частей и учебных заведений, а также управлений и учреждений, входящих в состав фронта, военного округа, флота; в) политических органов, партийных и комсомольских организаций фронтов, военных округов, флотов, армий, флотилий, соединений, воинских частей, управлений, учебных заведений и учреждений; г) кадровых органов Красной Армии и Военно-Морского Флота; д) военных госпиталей, медико-санитарных частей и учреждений, военно-медицинских и военно-врачебных комиссий».


[Закрыть].

Казалось бы, объявлено о начале массового рассекречивания, под которое подпадает несколько миллионов дел – ура, о чем еще мечтать историку! Ура!!!

Но… перед тем, как уйти, министр обороны Сергей Иванов подписал приказы, которыми в разы расширил перечень категорий сведений, которые не подлежат рассекречиванию в документах о ВОВ: «Если в приказе Минобороны 1997 года подобных категорий сведений было восемь, то благодаря Иванову их количество увеличилось до двадцати. Таким образом министр обороны Иванов на многие годы вперед ограничил круг источников, с которыми смогут работать исследователи. <…> Архивная служба Вооруженных Сил в своем письме № 350/292 от 01.03.2007 отказалась перечислять все категории сведений военного времени, отнесенные Ивановым к не подлежащим рассекречиванию…»[184]184
  Рамазашвили Г. Войны за просвещение – доступ к истории в наших руках // Индекс. 2007. № 26. В Сети: http://index.org.ru/journal/26/ram26.html


[Закрыть]

Фацит: «В ЦАМО, по официальным данным, хранится 10 миллионов дел военного времени, из них лишь 2 миллиона было официально рассекречено, поэтому поштучное рассекречивание архивных фондов растянется на столетия, если не будет принято волевое политическое решение, позволяющее снять все эти документы с секретного хранения скопом, оговорившись, что поштучного рассекречивания не требуется за давностью лет и в связи с особой общественной значимостью изучения военной истории»[185]185
  Там же.


[Закрыть].

Назначение В.В. Путина премьер-министром, а потом и переизбрание его президентом было воспринято многими архивными функционерами как сигнал к замораживанию работ по рассекречиванию и к сворачиванию «вседоступности» архивов и «вседозволенности» анализа, ставшими в ельцинское десятилетие нормой. И даже неважно, посылал ли президент этот сигнал или нет, важно, что он был так услышан и понят. Важнейшая новость на этом фронте – так называемое «архангельское дело»: следствие, в сентябре 2009 года открытое против историка М. Супруна и архивиста полковника А. Дударева, на тот момент директора Информационно-аналитического центра УВД по Архангельской области и входившего в его состав архива, обвиненных в якобы незаконной передаче Германии архивных данных о немцах, репрессированных в СССР (Дударева уволили в результате следствия)[186]186
  Оно было просто прекращено «за истечением срока давности». Дудареву же (у него было отдельное дело) все же присудили один год, но условно. См., например: Рамазашвили Г. Дело Дударева – Супруна: истоки, судебные перспективы и последствия // Индeкс. 2009. Вып.30 (В Сети: http://index.org.ru/journal/30/13-ramazashvili.html); Косинова Т. Архангельское дело // Полит. ру. 2010. 16 декабря (в Сети: http://www.polit.ru/analytics/2010/12/16/arhangelsk.html); Рамазашвили Г. Кто и зачем ограничивает доступ к архивным фондам? (К итогам одного судебного дела) // НЛО. 2012. № 6. С. 429–440 (в Сети: http://www.nlobooks.ru/node/2922); Рамазашвили Г. Опасный прецедент. О роди адвокатов в исходе одного историко-архивного дела // Свободная мысль. 2012. № 3–4. С. 81–93 (в сети: http://svom.info/entry/225-opasnyjprecedent-o-roli-advokatov-v-ishode-odnogo/) и др.


[Закрыть].

Но как можно считать «личной тайной» банальные установочные данные о нескольких тысячах репрессированных, ничем не отличающиеся от сведений, миллионы раз использовавшихся в сотнях российских региональных Книг Памяти?

Тем не менее слушания в Архангельском суде, к большому сожалению, так и не были выиграны. Само это дело создало опаснейший для истории прецедент: с того момента архивы в аналогичных случаях будут перестраховываться и не станут выполнять свою миссию посредников между исторической наукой и государственным хранением эмпирики. Подтверждений этому более чем достаточно.

К сожалению, в России еще не выработалась практика в спорных случаях идти в суды. Такие случаи единичны, но даже поражения в судах оборачиваются изменениями в архивах к лучшему. Так, после встречи в суде Георгия Рамазашвили и ЦАМО (чем не битва Давида и Голиафа?) этому ведомственному архиву пришлось сбросить шкуру мастодонта и взять равнение на государственные. А до суда ты не мог пользоваться ноутбуком и должен был показывать уполномоченным девушкам, тетушками и бабушкам свою заветную тетрадку, чтобы они проверяли, что это ты там записал и нет ли там чего-то такого, чего тебе не то что знать, а и читать не надо. И еще много прочих вещей, которые делали работу там унизительной и малопродуктивной.

Может быть, это наивно, но мне кажется, что многие элементарные вещи могли бы легко и цивилизованно решаться именно судами. При всем скепсисе, которого заслуживает басманное судоговорение, вертикаль российских судов восходит к Кремлю все же не повсеместно, и правовое поле местами скорее существует, чем отсутствует, то есть оно имеет форму архипелага, а не материка.

Суды не будут делать под козырек Комитету «Победа» и прочим эманациям и ипостасям коллективного ГлавПУРа. Имеет значение и статус истца: существенно, если туда будут обращаться не индивидуальные читатели архивов или историки, хотя бы и с именем, а их группы. «Идеальный», с точки зрения защиты интересов, истец – это некая условная Ассоциация читателей архивов (организация крайне целесообразная, но, увы, не существующая). В таком случае это будет игра почти на равных, а самое главное – на нейтральной территории. В противном же случае, то есть на своем поле, ГлавПУРовская линия легко побеждает. И то: если надо, ворота передвинут, и если захотят, будут одиннадцатиметровый бить с семи метров. Но, перенесись этот спор в суд, им было бы уже не так легко.

Кстати, определенные сигналы президент подает, нет-нет да уделяя время для «прикладной истории» и историографических впечатлений. Так, 17 июля 2004 года он первым из первых лиц посетил даже не исторический музей, а археологические раскопки в селе Старая Ладога Волховского района Ленинградской области – одном из исторических мест Древней Руси[187]187
  См. в Сети: htpp://www.regions.ru/article/any/id/157204.html


[Закрыть]. В начале 2004 года он пригласил к себе директоров двух московских академических исторических институтов (академиков А.О. Чубарьяна и А.Н. Сахарова) – и обсуждал с ними вопросы «совместимости» различных российских учебников истории, или, иными словами, построения «вертикали» и в историческое прошлое как преподаваемой дисциплины.

Поиск ободряющего исторического позитива также является непременной составляющей «путинской историографии». За дефицитом исторического «позитива» в текущей современности вновь востребованными становятся и занафталиненные, часто полумифические герои, вроде «28 панфиловцев» или Павки Корчагина. Не одно поколение советских людей и политиков воспитывалось на следующей фразе: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы…». И вот роман Николая Островского «Как закалялась сталь» вновь вернулся в обязательную программу московских школ[188]188
  Пелехацкая Н. От Павки Корчагина рукой подать до другого Павлика – Морозова. // Известия. 2004. 18 сентября.


[Закрыть]. Творчеству заслуженно забытого «классика» предписано посвятить открытые уроки и творческий конкурс «Николай Островский – героический образ мужества и служения Отечеству». Сама же «Как закалялась сталь» переиздается массовым порядком, pendant к ней задумана новая книжная серия «Богатыри духа» о людях «корчагинской судьбы».

Надо отдать должное: президент последователен. Выстроенная им из Кремля властная вертикаль дает в политике «Единую Россию» и 86 % заединщиков и патриотов. Будучи опущенной в историю, она не может не затребовать себе «единую историю», в литературу – «единую литературу», в географию – «единую географию» и т. д. В логике такой пирамидальности несчастным 14 % с их открытостью для критического усвоения истории и освоения ее целины, конечно, не слишком уютно. Но на то она и демократия, чтобы решало большинство.

Поначалу казалось, что отдельного «медведевского» периода не прослеживается, настолько третий российский президент хорошо и полностью вписался в рамки, установленные вторым.

Потом я пересмотрел это мнение, ибо обратил внимание на попытки инструментализации исторического знания во внешнеполитической деятельности России. В конце 2000-х гг. в историографическом ландшафте России произошло знаменательное событие – возникновение (как бы снизу) негосударственной общественной организации – фонда «Историческая память» под руководством Александра Дюкова. Бросалось в глаза, насколько хорошо деятельность фонда скоординирована с усилиями МИДа.

Возникновение «Исторической памяти» – до известной степени еще и признание своего рода «банкротства» официальных военных и гражданских историков – министерских и академических, более не способных «обслужить» родное государство на требуемом в XXI веке уровне и с требуемой скоростью. «Историческую память» сразу же привлекли и к парламентским слушаниям по поводу бесславной борьбы с зарубежными фальсификаторами российской истории, и к массе других мероприятий, в том числе инициируемых и самим фондом. У фонда – внушительная издательская программа, включая издание собственного журнала, причем пропагандистское начало сочетается здесь с научным.

Ну и сама Комиссия Нарышкина-Затулина о фальсификациях – факт более чем нетривиальный по своему цинизму и глупости, но вместе с тем и по замаху. Через историю, с помощью «ручной» и «прикормленной» истории она пыталась осуществлять внешнюю политику государства (взлету и падению соответствующей Комиссии посвящена в этой книге отдельная глава).

Фацит

Голоса против этого главпуровского противопоставления так и не были услышаны. Равноуважительного отношения ко всем участникам и жертвам войны – и к ветеранам-красноармейцам, и к поневоле военнопленным, и к гражданским жертвам нацистских преследований (евреям и неевреям) добиться не удалось.

Война – общенародная трагедия, и память о ней, как и храмы на Поклонной горе, нельзя позволять узурпировать.

И с этой точки зрения информационная политика нынешних властей прекрасно вписывается в российско-советские информационно-пропагандистские традиции, к которым она все более и более приближается и по внешнему антуражу. Как объяснить иначе время от времени забрасываемые в общество «шары» типа предложения вернуть Волгограду его историческое имя (но не Царицын), Лубянской площади – ее недавний исторический облик (но не фонтан для жаждущих лошадей), а праздничному оформлению улиц и площадей майской Москвы – портреты генералиссимуса (но не Суворова)?

Сохранение вчерашнего «статус-кво», «нулевое решение» сегодня – эта все та же тяга к забвению и беспамятству.

В чем, собственно, заключаются сквозные советско-российские историографические и неотделимые от них информационно-пропагандистские традиции?

Прежде всего – в фальсифицирующей установке на Войну как на Победу и только Победу. Вопрос о «Цене Победы» при этом сознательно замалчивается или обходится.

Историческая идиллия и непрерывные победы русского оружия в прошлом, историческая преемственность и, стало быть, государственная непогрешимость и настоящем и, наконец, блистательные перспективы в будущем, причем чем будущее отдаленней, тем перспективы блистательней.

Идея государственного преступления, сознание исторической вины и, особенно, потребность в историческом покаянии Российского государства в России крайне непопулярны. Признание чего-либо, бросающего тень на государственный мундир, будь то существование секретных протоколов к соглашению, заключенному родным государством с собственным врагом, или скрупулезно доказанный факт изнасилования и убийства российским офицером на допросе девушки-чеченки – даются, если их уже не удается скрыть и замолчать, с колоссальным трудом. Первая, органическая и почти рефлексивная (по Павлову) реакция – концы в воду.

Вспомните Катынь: признания выдавливались только с неимоверным напряжением, только под нажимом неотвратимой бесспорности, только в последнюю секунду и никогда не полностью, только маленькими порциями. Они и оглашались как бы через губу, без формальных, по возможности, извинений и, как правило, без учета вытекающих из них последствий. В признании и оглашении исторической вины и в произнесении вытекающих из этого извинений первые лица государства также не были замечены.

Все эти особенности вполне можно обозначить как отчетливую тягу к забвению и беспамятству, то есть как историомор.

История, этот «пороховой погреб», всегда рискует не только взорваться, но и быть поставленным под усиленную охрану, быть оцепленным или даже затопленным.

Но никому не удавалось и никому не удастся ни насильно удержать ее в архивных казематах, ни навечно выхолостить в казенных изданиях. В сущности, этот порох уже взорвался, и нет такой большой тайны, о которой не было бы известно ничего или ничего правдивого.

Правда истории не принадлежит государству и его политике.

А историомор – дело, увы, почти неизбежное, но априори временное и заведомо преходящее.