Текст книги "Империя добра"

Кухня. На столе полупустые бутылки. Вино, портвейн, виски? Какая разница, если нужно пить, если пить необходимо. Я заливаю собственную неспособность понимать, отдавать и заботиться; собственную трусость и безразличие к самой себе; истинную безнаказанность и настоящую пошлость.

Я думала, кто бы это мог быть, стала вспоминать, что происходило со мной за последнее время, пробовала считать, но пальцы на обеих руках быстро закончились. Потом я пробовала представить, кто бы это мог быть, с той стороны, где никогда не будет меня: мальчик или девочка, светлые или темные волосы; голубые, а может быть карие глаза. Нет. Я не вижу этого. В моём скудном мире недостаточно воображения для таких простых, казалось бы простых, вещей. Ещё один глоток, а после сигарета из мятой пачки. Пепел прибывает, как моя боль. Это индикатор боли. Я смотрю на свои пальцы, на эти прокуренные когда-то красивые, любившие кольца с камнями пальцы, и вижу грязь под ногтями – это конец.

Коридор. Коридор больницы с мертвенно-синим цветом стен. Треск ламп в тишине одиночества. Или это внутри меня треск, где-то в темноте, глубоко. Доктор вежливый. Я рассказываю ему то, чего не было, а он кивает, смотрит на меня холодными, полными безразличия глазами. Но ему не всё равно, потому что ему противно. Он видит таких, как я, каждый день. Иногда они приезжают на черных дорогих машинах, а иногда приходят пешком в резиновых сапогах, даже в сухую погоду, и он привык кивать и не слушать, ведь если слушать этот бред постоянно, можно самому спятить, но смешнее будет сказать – сбрендить. Врач не спрашивает меня, хочу ли я остановится и не делать этого, не предлагает подумать, не даёт шанса. Он говорит, где нужно подписать, и что сначала нужно пройти в кассу, а потом мне дадут таблетку и мне нужно будет посидеть и подождать, а врач посмотрит на моё состояние. Я делаю всё так, как он сказал. И мне плохо. Тянет внизу живота, к горлу подбирается тошнота, в глазах темнеет. Полоски света тают. Я просто давно не ела. Я забыла поесть. Всё это слабость. Пройдет. Кровотечение начинается внезапно, я не успеваю встать со стула. Бежевый стул становится красным. Нужно посмотреть в сумочке салфетки, но у меня нет с собой ничего: ни салфеток, ни сумочки. Врач подходит с опозданием, зовёт медсестру, которая приносит тряпки. Они ведут меня в туалет, я спускаю колготки и сажусь прямо на обод унитаза. Мне всё равно. Там я остаюсь на целую вечность. Я чувствую соленый вкус на губах. Это слезы, которых нет. Снова врач с медсестрой. Они помогают надеть мне колготки, их лица сморщены, будто они съели по кислой сливе. Мы в кабинете и врач говорит мне, что всё в порядке – можно идти.

– Куда идти? – не поняв переспрашиваю я.

– Домой. Вам нужен отдых. Сегодня и завтра.

Улица шумит жизнью. Но этот шум так далеко, будто я нахожусь на орбите планеты. Я около дома. Поднимаюсь в квартиру, но почему-то толкнув дверь, оказываюсь на крыше. Я никогда раньше не была здесь. Под ногами со скрипом гнуться листы металла. Какая старая крыша. И почему её не ремонтируют? Здесь все сгнило. Я решаю посмотреть вниз, на улицу, мне интересно, как выглядит жизнь сверху, должно быть весьма забавно. Медленно продвигаясь к краю, я представляю себе как забавно выглядят фигурки людей, цветные прямоугольники автомобилей, похожие на кусты кроны деревьев. Я делаю шаг с интересом, листы металла идут под уклон и я не удерживаю равновесия.

Смешные фигурки людей рассыпаются в стороны, некоторые останавливаются и возвращаются назад, вот уже они образовали подобие кольца, а в центре, забавно раскинув спичечные ручки и ножки лежит фигурка, в юбке и колготках, и таком тонком для этого времени года коротком пальто; из-за волос не видно лица. Фигурок становится всё больше, цветные прямоугольники замедляют ход. Слышен звук приближающейся сирены. Темнота.

Я открываю глаза, потому что досчитала до десяти.

– Я иду искать! – громко и как можно более пугающе кричу я.

Ни привычных смешков за шторой или дверью шкафа, когда видны снизу ножки в домашних тапочках. Смотрю под столом и даже диваном, когда ты была совсем маленькая, ты любила прятаться и там. Обыскав все известные места, понимаю, что дочери нигде нет. Хитро. Возвращаюсь в кухню, отсюда я начинала поиски, и нахожу её здесь, смотрящую в окно и замершую всем телом.

– Мама, на асфальте тётя лежит! – зовет меня дочка.

Я бросаюсь к ней, подхватываю на руки и отворачиваю лицо ребёнка.

10.1

Не понятно, что именно разбудило её. То ли кошмар сна, то ли глубокий вдох, который она сделала. Попытка сбежать из мира точек и прямоугольников оказалась успешной. Отдышка продолжала мучить её, сознание медленно возвращалось. Она окончательно нашла себя в собственной комнате и это успокаивало. Пульс выравнивался. За окном давно вел счет солнечный день.

Парень решил выйти из комнаты. Признаться, всё тело ломило от непрестанного нахождения на диване или кровати. Хотелось пройти, размять мышцы – отжимания и другие упражнения уже не спасали. Он был абсолютно сыт, взъерошенные волосы следовало помыть, но сейчас было не до этого. В голове с каждым шагом не появлялось ни одной мысли. Он просто шёл по коридорам, карабкался по лестнице на этаж выше и проходил полный круг по нему и так до последнего этажа. Он вернулся к лестнице, чтобы спуститься, но тут увидел дверь, которой никогда не замечал. Она была того же цвета, что и стена и в другой раз в суматохе, он бы и не заметил её, но сейчас в голове было пусто и будто от этого глаза стали столь внимательны. Не найдя ручки, он толкнул дверь – она подалась легко. Он поднялся еще выше, прикрыл створку до конца, что-то щелкнуло внутри неё. Он не обратил на это внимания, ведь перед ним открылись ранее невиданные просторы: деревья, похожие на те, что в саду, только неимоверно высокие, плотной стеной обступили его со всех сторон, казалось, что это такой зеленый пол, по которому можно идти. Он подошёл к краю и тут же вцепился руками в перила. Бесконечный пол уходил за горизонт, он вплотную подступал к стенам здания. Он не смог посмотреть вниз или подойти ближе к краю – страх внутри сковал мышцы ног и рук. Он отпрянул назад и повалился на мягкое черное покрытие. Так было совсем не интересно – деревья исчезли из виду. Он вернулся к двери, но на ней, как и с той стороны не было ручки, только маленькое отверстие. Он понятия не имел «зачем здесь нужна эта дырка». Посидев так немного, он решил исследовать в другую сторону от злополучных перил. С другой стороны перил не было, вместо них были как бы продолжения стен, невысокие, ниже, чем по пояс. Он подходил к замкнутому пространству, с противоположной стороны стали видны окна последнего этажа. «Это же сад» и решение во что бы то ни стало увидеть его с такой высоты взыграло в нем, стало интересно. Не доходя нескольких шагов до края, он остановился. Он решил, что если он не может подойти, смотря вниз, то нужно попробовать подойти, глядя вверх. Он сделал такой вывод, исходя из собственного опыта – почему-то упражнения на спине, давались ему легче, чем, например, отжимания. Он выставил руки вперед, чтобы упереться ими в бетонные блоки и таким образом вовремя остановиться. Так и произошло. Он уперся руками и остановился. Снизу доносились звуки, больше похожие на щебетания птиц. «Неужели, там поселилось так много птиц?» – подумал он и вслед эта мысль повернула его голову вниз. Голова закружилась, в глазах люди, деревья, скамейки – все поплыло, превратившись в беспорядочно разбросанные цветные полоски. Он закрыл, глаза, чтобы прийти в себя, но почувствовал, как тело наклонилось, опора под руками исчезла, а уши заполнил гудящий звук, который вскоре исчез.

Внезапно появившиеся в воздухе громкие крики и возгласы привлекли её внимание. Она подошла к окну. Фигуры внизу напоминали историю про броуновское движение молекул в каком-нибудь супе, она на уроках, когда проходили эту тему, всегда представляла суп; беготня и чехарда охватила сад, люди бежали кто куда, как видно было потом, к выходам, кто-то падал в истерике на спину и дрыгал ногами и руками, другие останавливались и прятались непонятно от кого за деревья, некоторые пытались залезть по стеклам на второй этаж, но валились, как картонные фигурки и хватались за ушибленные места, а другие, чуть прийдя в себя, спешили заснять историю для своего блога. Одним словом, начался полный хаос. Среди супа из фигурок, только один человек оставался неподвижен – Наблюдатель. Она вновь пробежала глазами пространство сада. Нет, есть еще одна неподвижная фигура – она замерла в забавной позе недалеко от противоположной стены. Это от неё все бегут в разные стороны. Наблюдатель приблизился к фигуре и от того сам стал гораздо меньше, он перевернул её и сразу же обернулся в сторону окон Девчонки. Он не мог видеть её – слишком далеко, да и стекла непрозрачные днем, но она почувствовала этот взгляд на себе.

Внутри, в районе груди, что-то оторвалось и с гулким грохотом рухнуло вниз. Она свалилась на пол, не в силах держаться на ногах. И вновь голова кружилась, и не было опоры, и падение продолжалось куда-то в бесконечность, она не могла встать, не могла кричать, – не могла ничего.

Н

Я не могу спать уже несколько дней. Стоит мне закрыть глаза, как тело проваливается в сон, но мысли тут же возвращают меня в реальность. Темнота комнаты. Ожидание неминуемого.

Я спрашиваю себя, что Это?

Но некому было ответить мне. Это память будоражила мое сознание, трепала меня за нервы. Темнота. Шаги. Фигура, упавшая на меня из темноты и исчезнувшая. Шепот. Шорох. Отчаяние в несуществующих неоткрытых глазах. Вспышка. И снова темнота. Я совсем один. Совсем один.

Эти крысы бросили меня. Все до единой. Как раз тогда, когда мне нужна была помощь. Я кричал изо всех сил, чтобы мне помогли. Нужно было поднять его и унести из сада. Но эти бараны лишь носились по территории, не видя ничего на своем пути и орали, как погорельцы. Ни желания разобраться в ситуации, ни критического анализа, ни адекватного поведения. Ничего. Они – это ничего. Мы создали ничего. И это ничего сошло с ума при первой же дискомфортной ситуации. Они превратились в массу, как тесто, которое болтают и трясут из стороны в сторону, пытаясь приготовить лапшу. В результате я волоком дотащил его до кладовой и оставил его там. Уверен, что камеры всё зафиксировали. Я объявил чрезвычайное положение сразу же, как убрал тело, но реакции из штаба не последовало. Никто не ответил. До сих пор. Сумасшедшие успели успокоится и разошлись по палатам. Я сам вернулся к себе и долго пил. Потом меня тошнило. Я отторгаю сам себя. Темнота ночи и общее спокойствие не принесли мне сон. Крысы в своих клетках, у кормушек, боятся выходить и, думаю, ещё не скоро выйдут. У меня была мысль проверить дверь на крышу и завтра я это сделаю. Сейчас нет сил и я не знаю, где их взять. Если найдутся ещё желающие залезть на крышу и десантироваться в сад – милости прошу. Мне всё равно. У меня нет сил.

Я полностью опустошён. Не потому что труп этого мальца уже начинает тухнуть в кладовой и не потому что это конец моей карьеры. Нет. Дело, вообще, не в этом. И не в том, что эксперимент полностью загублен и нам уже не получить данные, на которые мы рассчитывали, долгие годы подготовки и проведения самого, как мне казалось, безупречного опыта, разлетелось вдребезги с падением этого безмозглого накачанного мышцами мешка с крыши. Нет. Дело не в этом. И совсем не в том, что нужно было вывести её из эксперимента в самом начале, едва прояснились отклонения от стандарта. Всё дело в том, что она выиграла. Она хотела отомстить мне и она отомстила. Я не знаю, как у неё это получается, как она обманывает не только меня, но и всю нашу систему. Теперь я не узнаю этого никогда.

Книга 2

Тебе ли не знать тех тайн, что покоятся глубоко внутри меня и разрушают меня изнутри? В каком бы направлении не дул ветер и в где бы не находилось солнце, я всегда буду помнить тайну, главную тайну всех времён и никого. Как остаться теперь с тобой и не потерять тебя вновь, как это происходило раньше. Но, как говориться, расставание – повод для встречи, иногда для новой встречи, но ведь иногда и для встречи давнишней, как хорошая книга тридцатилетней давности, с пожелтевшими от времени и невзгод страницами, с пропитавшим её запахом нафталина памяти, что осела на её корешке и обложке.

Я открываю такую книгу и перелистываю страницы; я жадно читаю строки, абзац за абзацем, главу за главой, пока не дохожу до последнего, завершающего предложения, а там и до последней запятой и точки. Останавливаясь, я осматриваюсь вокруг – час минул или вечность, с тех пор, как я начал перечитывать книгу вновь, в который раз и в этой ли жизни только или раньше? Конечно, нет. Много раз и много жизней, и много человек читали эту книгу, и всегда, во все времена, на всех континентах и в любое время года застывали слезы в глазах тех, кто чувствовал всё, о чём сказано, проходя этот путь от интереса до дрожи в груди, вновь и вновь, не начиная и не заканчивая путь, а присоединяясь к нему на мгновение, чтобы истлеть и раствориться без остатка в вечности без всякой надежды на память потомков.

Но ты не поймешь опять, даже если перечитаешь написанное тебе письмо или переберёшь снова и снова, шелестя станицами, все мои воспоминания. И тонкие твои губы будут вновь страдать без сигары или поцелуев женщины, и ты останешься один, в огромном зале посреди могил собственных надежд на спасение, которое никак не приходит, несмотря на ритуалы и взывания. Стоит ли плакать об этом? Конечно, нет. Ведь мы не должны страдать из-за себя. Ад – это другие. В них вся наша горесть, разочарования, разбитые мечты и потерянные годы, в них наша жизнь, но в них же наша смерть – каждый день, час или минуту. Грусть не покидает слабых, поэтому нас учат быть сильными – чтобы мы хоть иногда улыбались. И когда-нибудь я оставлю тебя, чтобы ты нашёл меня вновь. А пока спи и не думай ни о чём, пусть река ночи несёт тебя по снам и фантазиям. Ты всё равно проснёшься и начнётся новый день, который всегда может быть интереснее и ярче предыдущего – главное верить в саму возможность этого, в сладкую, почти медовую, возможность. Не забудь ложку.

11.0

То самое время, когда в кофейне пусто. Легкое осеннее солнце заглядывает через стекло и видит двоих мужчин – единственных клиентов, занявших небольшой стол в углу. Здесь всегда играет джаз, мраморные подоконники отполированы до блеска, чуть поскрипывают деревянные стулья под клиентами. Они оба спокойны. Один из них одет в шикарный костюм из шерсти, на белоснежной рубашке огнем горит красный галстук, лакированные туфли поблескивают от игривых солнечных лучей. Другой тоже в костюме, но из синтетических материалов в футболке вместо рубашки, на ногах кроссовки с броским узнаваемым логотипом.

Мужчина в дорогом костюме перестает говорить и отворачиваясь от своего собеседника, подставляет лицо яркому дневному свету и улыбается, как ребёнок. Мужчина в синтетическом костюме поворачивается в том же направлении, и так же соприкасается лицом с солнечными лучами, но улыбки на его лице не появляется.

– Эта история, которую я рассказал, представь, что она была. – Возвращается к разговору мужчина в костюме из шерсти.

– Это безумная история. Разрушено вмиг всё, что так долго создавалось. Это безумная, безумная история. – Повторяет, разворачиваясь к своему собеседнику, человек в футболке.

– Но эксперимент не завершен. Его не закончили. Не получили результат.

– И?

– Мне нужен ты. Новая кровь. Новый человек с новым взглядом.

– Но ты же знаешь, что я занимаюсь совсем другими вещами. Я не провожу опыты с лабораторными крысами и уж тем более с приматами.

– Я и не предлагаю тебе должность лаборанта на зооферме.

– Мне снится один и тот же сон. Негр целуется с китайцем. – Попытался перевести тему человек в футболке.

– Тебе нужно меньше смотреть телевизор.

– Я совсем не смотрю телевизор… – Начал оправдываться синтетический костюм.

Человек в костюме из шерсти обвел глазами своего собеседника. Он разглядывал складки над его губами, сами эти тонкие губы, беспокойные глаза, которые не находили себе места вот уже половину часа, скулы, которые попеременно дергались, едва заметно и очень редко, но он успел отметить это для себя, стриженные почти «под горшок» волосы, и совсем ничем не примечательный нос, нос как нос – по такому носу никогда не опознаешь человека, а ещё он отметил нездоровую белизну кожи. «Неприятно белая кожа» – подумал он разглядывая дно давно опустевшей чашки, перевел взгляд на тарелку, где совсем недавно покоился эклер, несколько крошек напомнили вкус, и вернул глаза обратно к неумолкавшему товарищу, с которым когда-то давно свела его судьба и какое-то время не отпускала.

– Сколько же лет назад это было? – С удивлением для себя произнёс он вслух.

Собеседник посмотрел на него с неожиданно и замолк. Он понял, что тот не слушал его всё это время, а лишь ждал одного единственного ответа, который его устроит. И так было и раньше, даже когда они еще совсем молодые юноши на конференции в музее работали волонтерами, он уже тогда хотел получить только тот ответ, который его устроит, как и тогда в темноте, за плотными шторами занавеса, он прижал его к стене, закрыл рот ладонью и принялся целовать в шею, щёки, убрал ладонь и коснулся губами губ. Но ему показалось этого мало и он продолжил делать с ним всё, что хочет, проворно работая руками, которые то отпускали его рот, то возвращались к нему снова. И теперь, спустя столько лет, этот нахал вновь нашёл его, чтобы тот опять соглашался, беспрекословно и кротко, и склони сейчас он голову и замолчи, он вновь поверил бы в свою власть над ним, и снова он почувствует его руки на своей шее или плечах, но непременно они вернуться ко рту, чтобы не было лишних звуков, чтобы тайна оставалась тайной, святыней, секретом, глубоко зарытым где-то в песке на берегу вечно холодного моря.

– Брось, я просто вспомнил, что мы давно знакомы. Сто лет уже минуло.

– Действительно. – Костюм из синтетики обхватил пальцами мраморную столешницу, отчего чашки на блюдцах зазвучали своими керамическим голосами. – Давно это было.

– Ну так что? Не откажешь старому товарищу? – рука коснулась красного галстука, будто говоря о необходимости быстрее решить такое простое дело.

– Я же совсем не знаю, чего ты от меня хочешь. – Стараясь говорить предельно вежливо он сам почувствовал грубость своих слов, которые, словно элементы металлического механизма, повалились один за другим.

– Мне важно сейчас знать, что тебе интересен сам эксперимент, а я уверен, что интересен, ведь ты сам по себе любишь эксперименты. – Недобрая и некрасивая улыбка появилась на лице. – Мы поговорим обо всём подробнее, но давай не здесь, – он бегло глянул на часы, вряд ли что-либо успев увидеть на циферблате, – можно всё обсудить у меня дома, например, послезавтра. А сейчас мне, к моему сожалению, пора – дело чрезвычайной важности, – и он добавил, наверное, желая казаться более вежливым, – правда. Тебя подвезти куда-нибудь?

– Нет. Я никуда не спешу сегодня.

– Ну, тогда жду твоего звонка. – Запонка с черным камнем на белоснежном фоне потянулась вслед за протянутой ладонью. – До скорого, Нахим, до скорого.

– Хорошо. Я позвоню, Беренг.

Рукопожатие означило конец их встречи. Нахим только угадал силуэт подъехавшей чёрной машины, шерстяной костюм исчез в ней за захлопнутой водителем дверцей, не обернувшись. Машина тронулась, её полированные бока красиво заиграли на солнце. Он подошёл к бару, чтобы рассчитаться, не ожидая официантки, но с удивлением узнал, что уехавший уже рассчитался за обоих. Ничего не оставалось, как забрать свою сумку на ремне и отправиться прочь.

Старые, истертые временем, каменные плиты тротуара проплывали под его ногами, за спиной гудела вечность. Он старался уловить мгновение, не до и после, а то, что между: меж сном и пробуждением, меж тишиной и звуком, меж жизнью и смертью. Тонкая нить, которой он пытался коснуться всей душой, никак не давалась, изящно уходя в сторону. «Наверное, это подвластно только детям. Они же и живут в моменте, не задумываясь ни о вчера, ни о завтра. Только oggi». И он вспомнил каково это быть ребенком – когда время не имеет значения, но как важна линия, которую ты выводишь сейчас (здесь и сейчас!) карандашом и как расстраиваешься, если линия вышла недостаточно ровной. Вот же, стирательная резинка – потри и исправишь, но ты упрямишься, ты расстроен, а когда мамина рука сама убирает плохо выведенную линию, лицо твоё озаряется улыбкой. И так во всём.

Он шёл по улице не спеша, в огромных окнах витрин отражались лучи солнца, которыми он любовался, впрочем, так же как и всегда. И всё вокруг было, как и всегда, когда весна берёт природу в свои руки, наливая силой растения, согревая и заботясь о живом. Он любил это время года больше всего, ведь именно сейчас распускались цветы, улыбались люди, а мир вокруг блестел. Природа запускала новый цикл, сулящий обновление, свежесть и счастье. И он, как мальчишка, сейчас чувствовал себя той самой частью природы, что и подлежит обновлению – вся его жизнь, быть может, подлежит обновлению и становлению, подобно тому, как растут деревья, становясь крупнее и сильнее с каждым годом, с каждой пережитой зимой. И всё было, как всегда, но что-то заставляло идти медленно и не спешить.

12.00

Память похожа на клубок ниток. Чувство похоже на спицы, которые вяжут из этого клубка узор. Когда нам становится одиноко, а рядом никого нет, мы берём в руки спицы, кладём на колени клубок с нитью, делаем первый стежок и начинаем вспоминать. Память – это хороший друг. Она готова побыть с нами тогда, когда нам действительно это нужно и не обременяет своим присутствием, если мы хотим другого. Спицы ловко создают узоры, в которых целая жизнь, моменты счастья и тягостные события, смех, слезы, отчаяние, надежда, и много всего, что и есть мы сами.

Огромная старая липа в маленьком сквере стала его прибежищем, бухтой спокойствия, где он любил придаваться воспоминаниям. Нахим оставался наедине с ними, что случалось с ним часто. Узоры один за другим являлись и, складываясь друг с другом, превращались в целые истории. Он бережно перелистывал страницы, перечитывая эти истории, хотя знал их наизусть и сам мог рассказывать слушателям заученный текст. Рассказчик менялся местом с читателем и вновь он становился то наблюдателем, то участником, то проваливался в дремоту и возвращался к оглавлению, откуда опять, в бесчисленный раз, начинал свой бесконечный путь по кругу.

История об открытии.

Его привлекла яркая футболка. Она небрежно была брошена на скамью в раздевалке. Это было первое занятие по дзюдо, и бабушка, которая привела его, сейчас терпеливо дожидалась в коридоре, глядя на часы и считая секунды. Футболку взяла рука и с той же небрежностью сунула её в красивый новенький рюкзак. Мальчик возраста Нахима оказался хозяином всего этого богатства. Этот мальчик, несмотря на то, что они стояли друг рядом с другом, даже не посмотрел на него – он спешил. Мальчика сопровождал взрослый мужчина в костюме, и когда подошла очередь завязывать пояс на самбовке, этот мужчина, не ожидая просьбы со стороны мальчика сам проявил участие и помог ему ловко и быстро справиться. Бабушка заругала Нахима, как только он вышел к ней в коридор, за нерасторопность, время идёт – скоро тренировка, она почти началась, но увидев, что Нахим так и не готов, попыталась помочь завязать пояс самбовки, но у неё это плохо получалось. А время шло. Мужчина в костюме оказался рядом, он уже возвращался от спортивного зала обратно, видимо хотел покурить на улице, но увидев мучения бабушки, решил помочь. Так началась первая в его жизни тренировка. А после неё, в раздевалке, благодаря мужчине в костюме, он познакомился с обладателем цветастой футболки. А уже позже, когда они подружатся, дадут друг другу клички, которые и пронесут через годы – Нахим и Беренг. После тренировок Беренга увозил водитель, куда-то в гущу деревьев, а Нахима забирала бабушка и они ехали на трамвае-погремушке домой.

История об удивлении.

Беренг позвонил неожиданно. Минули годы с начала их знакомства и они какое-то время не общались. Нахим делал уроки, бабушка ушла в магазин. Беренг не спрашивая как дела или что-то вроде этого, перешёл сразу к делу – предложил поработать волонтёрами на конференции в музее. Позже, когда Нахим согласится и даже придёт в этот музей, Беренг признается, что отец заставил его стать волонтёром, так сказать, для личностного роста, но никого из своих друзей Беренг уговорить не смог и вспомнил про Нахима. Теперь им будет веселее. Нахим попытался было обидеться, но не стал, ведь он был не против такой работы, да и увидеться со старым приятелем было приятно. Конференция продолжалась на протяжении недели. Среди волонтёров были и другие ребята, даже из других городов, но с ними Нахим и Беренг общались постольку-поскольку: во время работы они были заняты встречей гостей, а после предпочитали прогуляться по городу или посидеть в ближайшем парке у фонтана. Весна была в самом разгаре и находиться на улице представлялось самым приятным занятием. Их прогулка занимала не больше часа, после которого Беренга, как и раньше, забирал водитель. Нахим, расставшись с другом, либо продолжал бродить по городу, но уже в одиночестве, либо спешил на метро и ехал домой.

История о сострадании.

И снова, спустя несколько лет, Беренг ворвался в его жизнь неожиданно и с помпой. Бах! И вот они уже едут на машине, которую Беренг только что получил в подарок от отца на день рождения, который, как выясняется во время поездки был не далее, как вчера. «Ну ты же понимаешь, только семьей собирались, никого больше не звали». Нахим не слушает, он первый раз едет в такой дорогой машине и смотрит на город из её окон, а не наоборот. Беренг предложил сходить в театр, Нахим в нём бывал пару раз, но почти не помнит, как тут всё устроено. Прекрасные места в первом ряду, по центру, лучше не придумаешь. Спектакль современный, но по классическому произведению, точнее осовремененный, американский автор, глубокие смыслы и поверхностные слова. Нахим периодически, когда затекала нога или рука, либо становилось совсем скучно, поворачивал голов в сторону Беренга, и тот, если замечал это, поворачивался в ответ и растягивал губы в легкой ни к чему не обязывающей улыбке. В зале было темно и немного душно, возможно от излишнего отопления, а может быть от излишнего количества в этом пространстве жадных до зрелища последних эстетов современности. Уж больно часто они кашляли и громко дышали. Вздохи облегчения послышались со всех сторон – актёры всей труппой выходили на сцену прощаться и собирать принятые здесь громогласные аплодисменты. Пару голосов тренированно выкрикнули «браво», остальные быстро покончили с восхвалениями и поспешили к гардеробу, а актёры, избавляясь от дежурных улыбок, сами поспешили удалиться за кулисы, чтобы приступить к переодеванию и мыслям о делах житейских. Беренг обернулся к Нахиму и произнес спокойно: «Здесь никого не осталось, только мы с тобой. Успеем!». После этих слов он схватил Нахима за руку и потащил на сцену, Нахим не сопротивлялся. Ему самому было интересно рассмотреть декорации вблизи, потрогать их руками, может быть почувствовать себя актёром. И вправду, ощущения были совсем другие, когда они бродили меж слоями искусственных стен, причудливой мебели, словно вынесенной с выставки современного искусства или малобюджетного бара, смотрели в зал и представляли себя в роли. Послышались шаги. Нахим и Беренг, одновременно бросились в противоположную сторону и скрылись между занавесью и стеной. Место для двоих оказалось маловато и они вынуждены были прижаться друг к другу как можно ближе. Беренг, ничего не говоря, начал первым и выиграл.

История о превращении.

Годы шли и Нахим, не поступив в институт, смог устроится, благодаря протекции бабушки, в библиотеку этого института. Бабушка надеялась, что определенный стаж и возникшие со временем знакомства позволяет внуку получить высшее образование и наладить свою жизнь. Но ожидаемое никак не смогло воплотиться в реальность. С каждым годом Нахим становился более замкнутым. Он проводил свободное время за чтением книг, доступ к которым он имел безграничный, но не как ожидала старушка, о науках, нет, ему нравилась сплошь художественная литература и только она. Он пробовал читать в академическом ключе, то есть по порядку, от мифов Древней Греции до наших дней, но быстро отказался от этого подхода, выбирая книги в свободном порядке, во время путешествий меж стеллажами, попеременно выбирал из бесконечного ряда ничем не примечательный корешок, тянул за него, открывал на середине перелистывал страницы то к концу, то к началу, словно качаясь на палубе судна, ставил томик обратно, и так до тех пор, пока не удовлетворялся подобной проверкой и заканчивал свой поход тем, что прижимал выбранную книгу к груди и удалялся с ней за рабочий стол. Во всех героях на бесчисленных страницах он видел одного человека – Беренга. Он не искал с ним встречи, хотя знал его номер телефона, не пытался найти его в социальных сетях. Он просто вспоминал его с какой-то теплотой и нежностью, отдавая себе отчет, что пока Беренг не будет заинтересован во встрече с ним, до тех пор подобная встреча не сможет состояться, хочет этого Нахим или нет, и обратно, как бы ни хотел Нахим такой встречи, она произойдет лишь по желанию Беренга.

История о тоске.

И вот она случилась. Ждал ли он её? И да, и нет. Надеялся ли он, что она произойдёт? Каждый день и никогда. Что это будет теперь? Всё и ничего. Нахим делает шаг, а Беренг успевает сделать круг – вот в чём штука. Это человек высокой энергетической силы. А он, Нахим, протягивая руку, надеятся получить частичку этого заряда, и ведь иногда получает. «Я всегда следовал в фарватере чьей-то воли» – вспоминает он себя и не противиться мысли следовать так дальше. Нет ничего странного в том, что они знакомы так давно. Это как магнит и скрепка – они совершенно разные, но скрепка устремляется к магниту, а магнит её крепко держит, и трудно наверняка сказать, кто из них в данный момент скрепка, а кто магнит – трогательные отношения двух предметов, подверженных коррозии. Нахим улыбнулся. Ему нравились странные аналогии, странные обобщения и выводы – всё, что было странно для других нравилось ему, он старался быть таким, чтобы казаться странным. Отчасти это была игра, а отчасти сама жизнь, кусочек его самого, который был для него важен. «Не так уж много таких кусочков, даже совсем немного» – подумал он, разглядывая собственное отражение в экране смартфона. Он жаждал удивительного приключения, а свадьбой это кончится или похоронами – об этом думать совсем не хотелось. На губах застыло отчаянное предвкушение удивительного.