Текст книги "Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата"

Павел Щёголев
Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

I. Любовь в равелине. (С.В. Трубецкой)

1

Это случилось в С.-Петербурге весной 1851 года, в первых числах мая.

Император Николай только что отбыл по важным государственным делам в Варшаву на свидание с прусским королем; отсюда он проехал в Ольмюц и виделся с австрийским императором. Вместе с Николаем уехал и всегдашний его спутник в путешествиях начальник III Отделения и шеф корпуса жандармов князь А.Ф. Орлов. Наследник цесаревич Александр Николаевич остался править столицей, а править III Отделением стал генерал-лейтенант Л.В. Дубельт, правая рука графа Орлова. Ежедневно летели из С.-Петербурга фельдъегери и курьеры с краткими докладами Дубельта своему шефу обо всем выдающемся, о всех петербургских происшествиях, не только «для распоряжения», но и «для сведения». Эти доклады граф читал сам, на полях писал резолюции и просто мнения и давал на прочтение Николаю.

5 мая случилось происшествие, не имевшее никакого отношения к революционным проискам, лишенное какого бы то ни было политического и государственного значения, но оно кончилось заключением в важнейшей государственной тюрьме – Алексеевском равелине. Событие это привлекло такой повышенный к себе интерес как в верховном носителе русской государственной власти, поглощенном в это время высокой дипломатической игрой с немецкими монархами, так и в высших представителях правительства; вызвало такой прилив жандармской энергии и привело к такому взрыву административного восторга, какой обычно наблюдался в моменты острой борьбы с революционной гидрой; история, разыгравшаяся вокруг этого происшествия, в своих бытовых подробностях необычайно красочна и характерна для последних лет николаевской России, снаружи как будто мощно блестящей, внутри уже развалившейся и прогнившей, характерна для системы блестяще организованного беспорядка, каким, в сущности, была николаевщина.

6 мая Дубельт доложил наследнику:

«Вчера вечером у сына коммерции советника Жадимировского похищена жена, урожденная Бравура. Ее, как дознано, увез отставной офицер Федоров, но не для себя, а для князя Сергея Васильевича Трубецкого. Федоров привез ее в дом брата своего, на Караванной, где и передал князю Трубецкому; так, по крайней мере, уверяет муж, который с давнего времени заметил, что князь Трубецкой обратил на жену его какое-то особенное внимание и был с нею в тайной переписке. Докладывая о сем Вашему Императорскому Высочеству, осмеливаюсь испрашивать соизволения донести об этом случае графу Орлову». Александр Николаевич надписал на докладе Дубельта: «Я давно этого ожидал, ибо никакая мерзость со стороны князя Сергея Трубецкого меня не удивляет».

7 мая Дубельт донес о случае графу Орлову, присоединив самое последнее известие: «Сейчас узнал, что полиция окружила дом князя Трубецкого для отыскания жены Жадимировского». Граф Орлов, прочитав доклад Дубельта, наложил резолюцию: «Происшествие довольно скверное по своему соблазну, тем более что государю, как и всем, кн. С. Трубецкой известен закоренелым повесой».

Оставаясь в стороне от полицейских розысков, Дубельт с беспечностью продолжал сообщать наследнику и графу Орлову подробности пикантного происшествия.

10 мая он доложил наследнику: «В городе носятся слухи, что князь Трубецкой с женою Жадимировского бежали за границу чрез Финляндию, что она переоделась в мужское платье, а он выбрил себе бороду, достал четыре, на разные имена, паспорта и у своих родных 40 т[ысяч] руб. серебром и что они уже находятся в Стокгольме». Наследник подчеркнул слова доклада «достал у своих родных 40 т[ысяч]» и не без иронии надписал сбоку: «Последнее вероятно».

11 мая Дубельт в своем ежедневном донесении Орлову повторил буквально свой доклад наследнику и единственно для развлечения графа сделал еще добавление: «А графиня Разумовская рассказывает, что они, напротив, уехали в Тифлис и что князь Трубецкой через два месяца продаст Жадимировскую в сераль турецкому султану». Но столь беспечное отношение должно было моментально исчезнуть после изъявления высочайшей воли.

12 мая граф Орлов в своем докладе царю сообщил: «По полученным сведениям, в С.-Петербурге совершенная тишина и, благодаря бога, все благополучно. Но должен сказать Вашему Величеству, что ни жены Жадимировского, ни кн. Сергея Трубецкого по сие время отыскать не могут». Вот тут-то и произошло высочайшее волеизъявление: «Стыдно, что не нашли, надо Дубельту взять для того строгие меры», – написал царь. Пересылая листок с этой резолюцией из Варшавы в Петербург к Дубельту, граф Орлов хотел немного смягчить тяжелое впечатление, которая должна была произвести на Дубельта царская резолюция, и приписал: «Вот собственноручная отметка государя, я ему говорил, что это не наше дело, а местной полиции, но он возразил, чтобы я написал к тебе, чтобы все средства к отысканию употреблены были. Непременно исполни». А немного позже, читая помянутое выше донесение Дубельта, граф Орлов вернулся к обиде, причиненной своему помощнику. «Справедливы ли эти слухи или нет, неизвестно, и потому непременно должно достичь правды. Часто бывает, что распускают эти слухи или сами виновники, или их приверженцы. Я должен тебе сказать, что я сегодня опять осмелился спорить с государем, что по этому делу мы не виноваты, сей разговор зашел оттого, что он мне сказал, что он велел сделать тебе замечание. Я опять ему повторил, что сие принадлежит к обязанностям местной полиции, что, когда у нас требуют пособия, мы никогда не отказывали, но даже и с общими усилиями человеку, личность скрывая, из Петербурга выехать легко и найти его весьма трудно, когда прежде он…» [Последняя фраза невразумительна, но так нередко выражался граф Орлов.][1]1
  В квадратных скобках – комментарии автора. – Примеч. ред.


[Закрыть]

2

Как старая полковая лошадь, услышавшая звук трубы, пришел в движение и волнение отец и командир Леонтий Васильевич Дубельт, узнав высочайшую волю. Он стал распоряжаться. В погоню за Трубецким он немедленно отправил жандармских офицеров: поручика Чулкова до Тифлиса и поручика Эка до Одессы. Поручикам была дана подробная инструкция и разрешение «в случае надобности быть в партикулярном платье». Поручики должны были, «стараясь всемерно, открыть и задержать беглецов, а по задержании отправить немедленно в С.-Петербург с особым жандармским офицером или при себе и с двумя конвойными жандармами, а г-жу Жадимировскую подобным же образом, но отдельно от него, через несколько часов позже и в особом экипаже». Поручики были снабжены подорожными на три лошади, открытыми листами об оказании им содействия со стороны местных властей и отношениями к высшим начальникам – кавказскому наместнику графу М.С. Воронцову для поручика Чулкова и к исправляющему должность новороссийского и бессарабского генерал-губернатора ген. – лейт. Федорову для поручика Эка. Кроме того Дубельт предложил окружным жандармским властям оказать всяческое содействие поручикам. Управляющий 6-м округом корпуса жандармов в Тифлисе полковник Юрьев обязан был содействовать поручику Чулкову, управляющий 5-м округом ген. – лейт. Шнель в Одессе – поручику Эку. Но так как Трубецкой мог скрыться в Финляндию, то Дубельт предписал гельсингфорсскому жандармскому полковнику Рененкампфу «произвести немедленно самое верное дознание: не были ли беглецы в Або, Гельсингфорсе и в окрестностях этих городов или не проезжали ли другой дорогою по направлению к границе и т. д.». Рененкампфу были сообщены приметы бежавших: «Кн. Трубецкой высокого роста, темно-русый, худощав, имеет вид истощенного человека, носит бороду. Г-жа Жадимировская очень молода, весьма красивой наружности, с выразительными глазами». Жандармское рвение разыгралось вовсю. Корпуса жандармов капитан Герасимов доложил Дубельту: «Трубецкой с Жадимировской, как слышно, проживают в Воронежской губернии». Тотчас же III Отделение потребовало самых тщательных разысканий в Воронежской губернии от воронежского губернатора Лангеля и воронежского жандармского полковника Каверина. Но распоряжался не только Дубельт: и с. – петербургский военный генерал-губернатор Шульгин от себя вошел в сношение с кавказским наместником и исправляющим должность новороссийского и бессарабского генерал-губернатора.

Итак, полицейский и жандармский аппарат был приведен в действие и пущен полным ходом. Было написано и отправлено огромное количество всяческих предписаний, донесений и т. д., разосланы гонцы, потревожен ряд местных властей… из-за чего? Из-за какой государственной нужды?..

Первые попытки к изловлению романтической пары были неудачны. На след напали, но догнали их не скоро. 15 мая Дубельт в своем обычном донесении графу Орлову известил графа, что «квартальный Гринер, командированный не III Отделением, а до него петербургским генерал-губернатором Шульгиным для отыскания кн. Трубецкого и Жадимировской, донес, что они были в ночь на 7 мая в Крестцах и оттуда отправились по Московскому тракту, а Гринер поехал их догонять». Граф Орлов рекомендовал Дубельту не доверять этому сообщению: «Не верю, – написал он на докладе, – он должен быть за границей: это распускают его друзья». 17 мая Дубельт сообщал новые вести о розысках Гринера: «Квартальный надзиратель Гринер, приехав в Москву, узнал, что кн. Трубецкой и Жадимировская выехали из Москвы по направлению к Туле 9 мая; Гринер испросил у графа Закревского курьерскую подорожную и отправился догонять бежавших». Но граф Орлов продолжал не верить: «И это меня не удовлетворяет, надобно быть дураку такое взять направление», – отметил он на записке Дубельта. В это время внимание графа делилось между двумя событиями: поисками квартального Гринера и только что состоявшимся в Ольмюце свиданием трех монархов (русского, прусского и австрийского). И непосредственно после заметки о Гринере граф Орлов продолжал свою запись любопытнейшим сообщением о последнем событии, которое по важности в глазах графа, да и самого царя, почти шло в уровень с делом Трубецкого. Это сопоставление записей, эта связь событий дает ключ к проникновению в психологическую сущность вещей той эпохи. «Сегодня 20, – пишет граф Орлов, – мы [т. е. государь и он] возвратились из Ольмюца, т. е. 19 мы уже ночевали в Скерневицах, откуда сегодня после обедни в лагере при Ловиче государь сюда приехал; от смотров я так устал, что не знаю, что и делать, впрочем, должен признаться, что весело сердцу русскому видеть, на какую степень царь поставил Россию во всей Европе. Свидание с королем прусским обошлось гораздо лучше, нежели я полагал, сперва дружественно, а потом совершенно родственно. Молодой император [речь идет о Франце-Иосифе] принял царя, как отца и избавителя, со всеми почтенными его генералами, как представителями целой армии; словом сказать, были видны общий восторг и истинное благодарение. Фельдмаршал наш был принят отменно, и нас, ничтожных, сильно ласкали. Войска много сделали успехов, мы видели до 25 тыс. под ружьем. Много, что рассказать, но устал и лично расскажу. Но со всем тем, со всею поверхностною тишиною дремать не надо и держать ухо востро: время пришло, что всем благомыслящим надо соединиться вместе и идти против одного общего врага, безначалия и злодейства. Будем смотреть, чтобы зараза эта не проникла к нам. Да сохранит нас бог. Государю цесаревичу засвидетельствуй мое почтение и благодари его за милостивое ко мне воспоминание, которое передал мне вчерашний курьер». Но если с молодым императором и прусским королем все обстояло хорошо, то хорошее настроение портил квартальный Гринер: «Квартальный офицер Гринер, посланный преследовать князя Трубецкого и жену Жадимировского, доехав до Тулы, возвратился в Петербург, по той причине, что у него не стало денег, – а как, с одной стороны, ему в Крестцах и Москве станционные смотрители описали наружность лиц, проехавших по подорожной отставного офицера Федорова и Жадимировской, а с другой – Государь Император на записке Вашего Сиятельства изволил написать, чтобы я принял строгие меры к отысканию князя Трубецкого и Жадимировской, чего я до сего времени делать не имел права, то независимо от распоряжений, сделанных генерал-губернатором, я счел нужным послать и послал, по тракту к Тифлису и Одессе, двух офицеров для отыскания бежавших». Это сообщение о Гринере взорвало Николая Павловича: собственной своей рукой карандашом он «соизволил начертать»: «Непростительно, что Гринер не вытребовал денег от губернатора, предъявив, зачем послан; подобные глупости делаются только у нас; за это Гринера посадить до окончания дела под арест…»

О Гринере Дубельт сообщал в начале своего донесения, в конце его он возвращался вновь к делу Трубецкого и своей обиде: «Сию минуту получил я уведомление Вашего Сиятельства от 14 мая. Ваше Сиятельство, не поверите, с каким сокрушенным сердцем читал я о том, что Государь Император повелел сделать мне замечание. Скажите сами, чем же я виноват? Ведь я не имею власти распорядительной, следовательно, мог ли я, имел ли я право вмешиваться в дело, зависящее непосредственно от распоряжения генерал-губернатора. Но лишь только получил я записку Вашего Сиятельства от 12 мая, на которой Его Величество изволил написать: «Надо Дубельту принять строгие меры» – я в ту же минуту начал распоряжаться, как изволите усмотреть из вышеписанного моего донесения, и с той минуты делаю все, чтоб поймать бежавших и, доколе станет у меня разумения и силы, не упущу ничего, чтоб исполнить волю моего государя».

Действительно, Дубельт лез из кожи. 21 мая он сообщал графу: «Беспрерывно думая, как отыскать князя Трубецкого, я просил позволения генерал-губернатора видеться с арестованным Федоровым. Он дозволил мне видеть его завтра. Ежели Федорову известно, куда скрылся князь Трубецкой, то я постараюсь выведать у него об этом». 23 мая Дубельт донес о результатах посещения Федорова и самоличного воздействия на него: «Отставной штаб-ротмистр Федоров, которого я долго допрашивал, уверяет честным словом, что похищение жены Жадимировского совершилось следующим образом: князь Трубецкой просил Федорова стать с каретою у английского магазина и привезти к нему ту женщину, которая сядет к нему в карету.

Федоров желал знать, кто та женщина, но Трубецкой отвечал, что скажет ему о том завтра, и Федоров, не подозревая, чтоб тут было что-либо противузаконного, согласился на просьбу Трубецкого, приехал к английскому магазину и лишь только остановился, то женщина, покрытая вуалем, села к нему в карету и сказала: «Au nom de Dieu, dépêchons nous» [ «Ради бога, быстрее» (фр.).].

Федоров, дав князю Трубецкому слово не смотреть на нее и не говорить с нею, сдержал слово и привез ее к Трубецкому, который ожидал ее у ворот Федорова дома. Тут карета остановилась, она вышла и, быв встречена Трубецким, сейчас с ним удалилась.

Далее, утверждает Федоров, он ничего не знает. Что же касается до того, что по открытым следам князь Трубецкой уехал в Тифлис, то это Федоров объясняет так: он, по болезни, хотел ехать на Кавказ и оттуда посетить Тифлис; для этого он приготовил себе подорожную, которая и лежала у него в кабинете на столе, и только на другой день побега Трубецкого заметил он, что подорожная у него похищена.

Подорожная Федорова, взятая им под предлогом поездки в Тифлис, бросает на него тень сильного подозрения, что он знал о намерении князя Трубецкого и способствовал его побегу, но, несмотря на то, что я именем государя требовал говорить истину, он, без малейшего замешательства, клянясь богом и всеми святыми, утверждал, что более того, что пояснено им выше, ему ничего не известно».

Дубельт немного успокоился, когда получил от графа Орлова записку от 23 мая из Варшавы. «Я государю показывал твою записку, он одобрил взятые тобой меры и нимало не гневается на тебя, все обратилось теперь на непомерную глупость посланного полицейского офицера, из всего видно, что ему приказания даны от начальника весьма обыкновенные».

3

А тем временем жандармские поручики уносились на курьерских все дальше и дальше, не успевая считать верстовые столбы, по следам Трубецкого. Они установили, что князь прибыл в Москву в полночь 9 мая и в три часа утра выехал на Тулу, с 9 на 10 мая он переехал за Тулой станции Ясенки и Лапотково. Отсюда поворот на тракт к Воронежу. Добравшись до этого пункта, поручики здесь расстались: поручик Эк покатил на Орел, Курск, Харьков, Полтаву, Елисаветград, Николаев в Одессу, а поручик Чулков отправился на Воронеж, Новочеркасск, Ставрополь, Тифлис и дальше. 12 июня поручик Эк после бешеной гонки вернулся в Петербург и доложил, что все, предписанное инструкцией, он выполнил, но следов князя Трубецкого не нашел. В оба конца поручик Эк сделал 4058 верст.

Посчастливилось поручику Чулкову. 30 мая в 6 часов вечера он прикатил в Тифлис прямо к управляющему 6-м округом корпуса жандармов полковнику Юрьеву. Самого полковника не случилось дома: пакет III Отделения распечатал старший адъютант майор Сивериков и немедленно вместе с Чулковым направился к начальнику гражданского управления в Закавказском крае князю Бебутову. Бебутов вскрыл пакет на имя князя Воронцова и поручил майору Сиверикову предпринять экстренно все необходимые розыски. Сивериков дознался, что князь Трубецкой приехал в Тифлис в 11 часов утра 24 мая и на другой день выехал на вольных лошадях по направлению к Кутаису. Князь Бебутов направил за ним поручика Чулкова с открытым предписанием. В Кутаисе Чулков узнал, что беглецы выехали в Редут-Кале. О его дальнейших похождениях князь Бебутов сообщал в III Отделение: «Не найдя возможности в 16 верстах за Кутаисом переправиться через реку Губис-Цкали, по случаю разлития ее, поручик Чулков возвратился в Кутаис и, явившись к управляющему Кутаисской губернией вице-губернатору полковнику Колюбакину, объяснил ему о цели своей поездки. Вследствии чего полковник Колюбакин тотчас командировал кутаисского полицеймейстера штабс-капитана Мелешко, который, прибыв в Редут-Кале 3 июня, нашел там князя Трубецкого и Жадимировскую, собиравшихся к выезду за границу, и первый из них тотчас арестован».

Наконец Дубельт мог вздохнуть свободно. 26 июня он доложил графу Орлову: «Сию минуту получил я из Тифлиса частное известие, что посланный мною поручик Чулков поймал князя Трубецкого и жену Жадимировского. Между тем, независимо от официального донесения, которое еще не получено, старший адъютант 6-го корпуса жандармов майор Сивериков пишет к нашему дежурному штаб-офицеру полковнику Брянчанинову следующее: «Князь Трубецкой захвачен в Редут-Кале, за два часа до отправления его в море, и 8 июня доставлен в Тифлис, где и посажен на гауптвахту, а г-жа Жадимировская приехала в Тифлис с поручиком Чулковым только вчера и остановилась в гостинице Чавчавадзева. Выезд из Тифлиса будет не прежде 14 июня, потому что не готовы экипажи, в которых их отправят. У князя Трубецкого найдено денег 842 полуимпериала и несколько вещей, но совершенно незначительной ценности».

Прочел граф Орлов доклад Дубельта и немедленно представил его царю, надписав: «Вот некоторые подробности по поимке князя Трубецкого». Царь положил резолюцию: «Не надо дозволять везти их ни вместе, ни в одно время и отнюдь не видеться. Его прямо сюда в крепость, а ее в Царское Село, где и сдать мужу». 29 июня был доставлен в Петербург князь Трубецкой, а 30 июня с поручиком Чулковым прибыла Жадимировская.

Навстречу поручику Чулкову послан был из Петербурга офицер с приказанием, чтобы Чулков с Жадимировскою ехал прямо в Царское Село, но Чулков разъехался с офицером и прибыл в Петербург. Дубельт в ту же минуту отправил его в Царское Село вместе с Жадимировскою, так что «здесь ее решительно никто и не видел», – по уверению Дубельта в докладе 30 июня. В этом докладе Дубельт сделал приписочку о душевном состоянии изловленных влюбленных: «Кн. Трубецкой все полагал, что его везут в III Отделение, и во время всей дороги был покоен, но когда он увидел, что его везут на Троицкий мост и, следовательно, в крепость, – заплакал. Жадимировская всю дорогу плакала».

Комендант С.-Петербургской крепости генерал-адъютант Набоков 29 июня представил всеподданнейший рапорт: «Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу, что доставленный во исполнение Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления отставной штаб-капитан князь Сергей Трубецкой сего числа во вверенной мне крепости принят и помещен в дом Алексеевского равелина, в покое под № 9».

На этом рапорте Николай Павлович изложил свою волю: «Вели с него взять допрос, как он осмелился на сделанный поступок, а к Чернышеву – об наряде военного суда по 3 пунктам: 1) за кражу жены чужой; 2) кражу чужого паспорта; 3) попытку на побег за границу, и все это после данной им собственноручной подписки, что вести себя будет прилично. О ней подробно донести, что говорит в свое оправдание и как и кому сдана под расписку».

Граф Орлов отослал рапорт Дубельту при следующей записке: «По приложенной бумаге и собственноручным решениям ты увидишь, любезный друг Леонтий Васильевич, волю государеву.

На мой вопрос, что мужа нет в Царском Селе, а он в Москве, высочайше повелел остановиться в Царском Селе, уведомить мать ее, чтоб она приехала за дочерью, и сдать ее матери, взять с нее расписку, то есть с матери. Нашими жандармами он доволен и что ты все дело своими распоряжениями поправил, но издержки все велел обратить на счет генерала Шульгина и Галахова, невзирая на мои по сему предмету возражения».

Так излился царский гнев, искусно отведенный графом Орловым от III Отделения на голову высшей столичной полиции. Генерал Шульгин – петербургский генерал-губернатор, а Галахов – обер-полицеймейстер. Можно представить себе изумление и огорчение полицейских генералов. Сумма, истраченная на поиски Трубецкого, была весьма значительна по тому времени: 2272 р. 72 5/7 к. серебром. Присылая свою половину, Шульгин писал графу А.Ф. Орлову: «Не могу умолчать пред Вашим Сиятельством, что последовавшее в настоящем случае повеление тем более для меня чувствительно и прискорбно, что я опасаюсь встретить в нем высочайший гнев, более всего меня тяготящий…» Надо сказать, что впоследствии, в добрый час, граф Орлов передоложил царю вопрос об издержках, и царь приказал вернуть деньги полицейским генералам и взыскать их с подсудимого, князя Трубецкого.