Текст книги "Успенский Тихвинский монастырь и его архимандрит Боголеп накануне и в первые годы Северной войны"

Опустошение монастырской казны

Не менее чувствительным для монастыря было изъятие наличных денег. Описывая монастырские вотчины, князь М. И. Вадбальский случайно узнал, что от него скрыли великую тайну: в монастыре «из древних лет» хранилась монастырская казна, которую «ни в какие росходы не держали».

Подробности этой истории рассказали позже недруги Боголепа. В июньской челобитной 1703 г.6666
  См.: Приложение. № 18.


[Закрыть] они сообщили, что, вступив в управление монастырем, их архимандрит «проведал» про тайную монастырскую казну и «без совету братцкого» велел сделать в алтаре соборной церкви новый чулан «и тое казну из казенной в новой чюлан переносить тайным обычаем». Вместе с архимандритом этим занимались келарь Александр и доверенный келейник архимандрита Никита Васильев. Однако соборный пономарь Исихий Воробьев, который «стоял» у образа Тихвинской Богоматери, все это видел.

Накануне приезда стольника князя М. И. Вадбальского для описания монастырской казны в феврале 1702 г. Боголеп велел келарю Александру и пономарю Исихию «утайкою ж от братии» переносить спрятанные деньги на новое место в придел к Иоанну Богослову. Архимандрит сам «склал» мешки, в каждом из которых было по 100 рублей, «под престолом». Сундук, в котором они находились раньше, оставили на прежнем месте, потому что часть мешков с деньгами истлела, и деньги из них рассыпались. Боголеп скрыл тайную монастырскую казну от стольника, а когда тот уехал в село Пашское, велел перенести спрятанные деньги обратно в чулан соборного храма, положить в прежний сундук, а ключ отдал ризничему иеродьякону Иосифу. Это видел тот же пономарь Исихий, приставленный к образу Богородицы.

Князь М. И. Вадбальский все же узнал о тайной монастырской казне: ему рассказал о ней монастырский старец села Пашского Киприан, служивший ранее в казначеях. В известных нам документах нет прямых указаний на то, почему Киприан не проявил преданности интересам своей обители и раскрыл стольнику секрет, о котором другие монахи умолчали. Можно предположить, он был обижен на то, что, вступив в должность, Боголеп отставил его от казначейства и назначил на более низкую должность посельского старца. Отсутствие сплоченности делало духовенство беззащитным перед лицом власти.

Узнав о такой крупной сумме, стольник немедленно вернулся в обитель. Он предусмотрительно не стал забирать и даже вскрывать сундук с деньгами, по-видимому, опасаясь возможных обвинений в краже монастырской казны. В присутствии Боголепа и монастырской братии князь М. И. Вадбальский измерил сундук аршином (надо полагать, опасаясь подмены) и сверх казенной печати запечатал своей. О ценной находке он написал в Москву, и за сундуком был прислан нарочный подьячий из Монастырского приказа.

В сундуке хранилось 6000 руб. (60 мешков по 100 руб. в каждом), а также другие монастырские ценности: кресты с мощами в серебряных ковчегах и окладах, серебряные кресты и серьги, серебряные позолоченные оклады, жемчужные ожерелья и серебряная посуда – стопы, ковши и чарки. В Москве в Монастырском приказе решено было изъять все деньги, а церковные вещи возвратить в монастырь с распиской.

Обнаруженный сундук с деньгами был не единственной ценностью, скрываемой Боголепом от властей. В июньской челобитной 1703 г. утверждалось, что у архимандрита был еще один «ларец с денгами», который он до приезда переписчика велел перенести из казенной палаты в ризницу и отдать ризничему иеродьякону Иосифу, «а в какие росходы те денги у них издержаны, никто не ведает». Свидетелем этой тайной операции стал опять же пономарь Исихий. Сверх того, Боголеп утаил и доходы от Шунгской волости – 500 руб. оброчных денег.

В монастыре были доходы, которые не записывали в расходные книги. Так, с января 1702 по май 1703 г. монах Стефан собрал в «молебную» кружку 568 руб. за проданные свечи. Из них расписка о сдаче имелась только в 73 руб., а об остальных пономарь Исихий «отговорился», что их учет будет сделан позднее, при отсылке денег в Москву.

Имеется возможность проверить эти сведения. В рассмотренной выше росписи оброчных доходов монастыря указаны сборы «из молебенной крушки на половину»: 26 руб. 10 коп. в 1698/99 г., 9 руб. 60 коп. в 1699/1700 г. и 29 руб. в 1700/01 г.6767
  Архив СПбИИ РАН. Ф. 132. Оп. 1. Картон 49. Д. 109. Сст. 1–2.


[Закрыть] Упомянутая «половина» шла в монастырскую казну; другую делили между собой монахи и пономарь, собиравшие эти деньги. По сравнению с указанными сборами 1698–1701 гг. 568 руб., собранные Исихием в «молебную кружку», составляют неожиданно крупную сумму. За полтора года, с января 1702 по май 1703 г., официально из «молебной крушки» было принято в казну 73 руб. По-видимому, незначительные суммы аналогичных сборов за 1699–1701 гг. учитывали лишь те деньги, которые фиксировались в монастырских документах. Бо́льшая же часть таких сборов шла мимо формальной отчетности. В этом и состояла суть доноса 1703 г.

Монахи-челобитчики утверждали, что прежние казначеи поступали с такого рода сборами иначе: принимали по счету и записывали в приходные книги. Новый казначей Геронтий отводит служебных монахов с деньгами в келью архимандрита и после пересчета «розсыплет по зепям (карманам. – П. С.) или завяжет в плат, и при них в книги денег не записывает». Приставленный к образу Богородицы пономарь Исихей, видя «их такое непорядочное дело», стал вести учет сданных сумм «для счету и оправдания». Эти свои записи он представил казначею и заявил, что в Москву отослали не всю монастырскую казну.

Казначей доложил об этом Боголепу, и тот призвал к себе в келью Исихия и продававшего свечи монаха Стефана. Архимандрит Исихия «бил своими руками и хотил бить плетьми», а Стефана грозился выгнать из монастыря, запретил кормить и пускать к причастию. Для Стефана гнев настоятеля закончился тем, что его отставили от привилегированной службы у свечной продажи и отослали в хлебню.

Далее челобитчики обвиняли Боголепа в утайке пошлинных сборов. По обычаю на тихвинской ярмарке полавочные деньги с торговых людей в пользу монастыря собирали «монахи добрые», а за два последних года эти сборы никуда не записывали и «их никто не видает». Так же архимандрит поступил и со сборами с монастырских мельниц.

Эти и некоторые другие обвинения против Боголепа составители челобитной заключили еще одним: «не объявив в братстве», архимандрит съехал из монастыря неведомо куда вместе с ризничим и казенным подьячим.

В том же 1703 г. Боголеп был допрошен по поводу этой челобитной6868
  См.: Приложение. № 17.


[Закрыть]. Он не отрицал, что узнал о неучтенных в монастырских документах 6000 руб. еще при вступлении в должность настоятеля. Со слов Боголепа выходило, что мысль о переносе сундука с 6000 руб. принадлежала вовсе не ему, а новому казначею Геронтию, который сменил прежнего, Киприана, и будто бы боялся хранить у себя такую сумму: «опасается себе всякого дурного случая».

Властный Боголеп не терпел ни малейших возражений со стороны своих подчиненных, и поэтому утверждение о том, что перепрятывание сундука с монастырскими сокровищами свершилось без его повеления, представляется малоправдоподобным.

Впрочем, повод для перепрятывания монастырской казны все же был. Выше уже упоминалось, как в 1698 г. присланные в Успенский Тихвинский монастырь стрельцы пытались проникнуть в келью келаря. Тогда монастырские власти и могли укрыть свои святыни, а также неприкосновенный денежный запас и столовое серебро в более надежном месте. По-видимому, архимандрит собирался рассказать об этом, но затем решил не откровенничать перед владыкой о безобразиях, которые в подначальном ему монастыре творили Елизарий Козодавлев и заключенные «под крепкий начал» стрельцы-бунтовщики6969
  Архив СПбИИ РАН. Ф. 132. Оп. 1. Картон 49. Д. 4. Сст. 1–1 об.


[Закрыть].

На допросе Боголеп также уточнил круг лиц, которые были привлечены к перенесению сундука в новый чулан: келарь Александр, монах Исихий, келейный истопник Никита Васильев и истопник казначея Иев Андреев. По его словам, все они были «люди старшие и добрые» и «состарились» на ответственных должностях при прежних архимандритах без всяких подозрений. Налицо существенное различие в показаниях Боголепа и его противников. Настоятель заявил, что это он включил Исихия в число избранных людей, которым можно было доверить столь ответственное дело, а составители челобитной утверждали, что Исихий стал невольным свидетелем тайного перепрятывания сундука. Боголеп опять лукавил: в конце своих допросных речей он обвинил Исихия «в плутовстве» при сборе денег в кружку у образа Богородицы; он-де взимал «без указу» со всех богомольцов по копейке в свой карман за одну лишь возможность подойти к Тихвинской иконе и еще по копейке брал «себе от молебна»; «и о таком ево бесчинии во многих людех неблагодарная молва объявилась». Боголеп обвинил Исихия и в сговоре с монахом Стефаном, когда они деньги за проданные свечи клали «иное в ящик, а иное себе в зепь». Эти обвинения никак не соответствовали его же утверждению о том, что Исихий принадлежал к самым честным людям в обители: «…дурна за ними никакова из младых лет не явилось, и никакова хмельного питья они не пьют».

Архимандрит явно темнил и изворачивался, что можно установить по черновику его допросных речей, сохранившихся с правкой. Поначалу тихвинский настоятель признал, что перепрятывание денег все же имело место, поскольку «переносили тое казну ис палатки в предел ко Иоанну Богослову на малое время для того: в прошлых годех лет за три по перепищикова приезду для того, что в тое полатке» (фраза не закончена. – П. С.); то есть архимандрит настаивал, что перепрятывание никак не было связано с приездом князя. Однако затем Боголеп запутался: переносили деньги «на малое время», а получалось, что на три года; кроме того, объяснить причину выбора другого места для хранения казны он также затруднился. Затем это неловкое утверждение было зачеркнуто и вместо него над строкой написано совершенно противоположное: деньги вообще не трогали, «и бес казначея-де в тое полатку итить было невозможно». Боголеп обвинил главного свидетеля Исихия во лжи, заявив, что тот «клевещет на него, архимандрита, напрасно», а поскольку поначалу он сам был готов признать утаивание 6000 руб., этот факт все же имел место.

Исихий обвинил настоятеля в припрятывании еще одного «ларца с денгами». Оправдываясь, Боголеп заявил, что совсем не помнит, приказывал ли он казначею Евфимию отдать ларец ризничему Иосифу. Трудно поверить, что властный пастырь не мог вспомнить своего распоряжения относительно хранения крупной суммы, поскольку в условиях острой нехватки наличности тех лет он постоянно был озабочен нехваткой средств. Отрицал Боголеп и утаивание от переписчика князя М. И. Вадбальского доходов с Шунгской вотчины – 500 руб.

Особенно подробно тихвинский архимандрит оправдывался относительно обвинений в сокрытии доходов из монастырских кружек – добровольных пожертвований богомольцев. Сообщенные им сведения ценны для изучения повседневной жизни монастыря: в прежнее время иеромонахи, иеродьяконы, крылошане и служебники собирались в келье настоятеля и сдавали собранные ими в кружки деньги. Боголеп упомянул две таких кружки: «казенную и деловую соборную». Но при нем эта практика была отменена будто бы потому, что из-за нее «много у них бывает хлопот». Отныне прием денег из кружек осуществлялся одним казначеем, который уже под свою ответственность приносил деньги из кружек к архимандриту в крестовую, чтобы у тех, кто собирал деньги, «хлопот меж себя и ссоры не было».

По свидетельству Боголепа, деньги из «деловой» кружки не поступали в казну, их «делят церковные служебники по чину» и «сыплют» свой доход «по зепям, и в можни, и в платы». Он не скрывал этого и не считал нужным оправдываться. По-видимому, подобная практика не считалась предосудительной. Перед нами факт обычного отступления от строгих правил общежительного устава, по которым монахам не полагалось иметь личный доход.

Иная ситуация сложилась вокруг учета денег из «казенной» кружки, которые поступали в монастырскую казну. Согласно установленной Боголепом новой практике выемки денег, казначей принимал у пономаря «ис казенной крушки свечных и всяких казенных зборов» и после пересчета отдавал пономарю вновь запечатанную кружку. Собранные деньги он «сносит в казенную келью и в приходные книги записывает, сколко в которое время примет», но без всяких «отписей», поскольку в монастыре принято доверять казначеям: при вступлении в должность их «уверяли» чудотворной монастырской иконой.

Боголеп изменил и прежний порядок сбора в «казенную» кружку. Ранее этим занимались тихвинские посадские люди «мужески пол и женски во дни и нощи во всенощное»; архимандрит счел подобную практику «бесчинной» и велел собирать деньги пономарю. Однако тут вскрылись злоупотребления Исихия, который собирал деньги без всяких записей и отчета. Алчный пономарь пользовался тем, что в 1702 и 1703 гг. на Тихвинском посаде стояли 700 драгун и 1100 работных людей, которые не были знакомы с местными обычаями и послушно отдавали свои копейки пономарю.

Исихий вступил в сговор с «подначальным» ему новопостриженным монахом Стефаном и стал класть не все полученные деньги в «казенный ящик»: «иное в ящик, а иное себе в зепь». За год пономарь собрал в кружку 568 руб., что было больше обычного и позволило ему утаить бо́льшую часть денег в свою пользу.

Новые правила сбора, учета и выемки денег из «казенной» кружки были менее прозрачными, чем прежде. Ранее «казенной» кружкой ведали тихвинские посадские люди, которым было бы особенно стыдно перед своими земляками утаить часть денег и тем более брать со своих соседей дополнительную плату за возможность приложиться к образу Тихвинской Богородицы.

Вновь установленная практика позволяла утаивать часть собранных денег. В монастыре вообще было не все гладко с отчетностью, о чем свидетельствовал и прежний келарь Симеон, сбежавший из обители. Выстроенная Боголепом система дала сбой, когда Исихий решил, что не только настоятелю, но и ему можно утаить часть денег, и уже не для монастырских нужд, а для своих собственных. Корыстный доход в соборном храме при подходе тысяч богомольцев к чудотворной иконе скрыть было невозможно, и настоятелю пришлось отстранить зарвавшегося пономаря от должности. Так из доверенного человека Исихий превратился в злейшего врага и стал строчить доносы на своего начальника.

Чтобы оправдаться по многочисленным обвинениям, Боголеп поехал в Москву, откуда 29 января 1703 г. сообщал в обитель: «Александра Даниловича Меншикова по се число в доме ево излучить не могли и не можем, повсегда пребывает у великого государя». Когда стало известно о намерении А. Д. Меншикова «в скорых числех» ехать через Олонец, он велел своим монахам оказать царскому денщику достойный прием в монастыре, пригласить в архимандричью крестовую келью, потчевать пищей и питьем, поднести икону, хлеб и бочку сигов. А также наказывал, дабы никто не смел жаловаться на монастырские власти: таких «озорников» следовало держать «скованны за крепкими караулами» до тех пор, пока высокий гость не выедет из Тихвинского посада. Боголеп велел, чтобы при Меншикове в обители «пьяных не было», как во время богомолья боярина Б. П. Шереметева, который «в монашестве жительства вашего зело не похваляет и вкладчиком оглашает»; за «хулние речи» на архимандрита следовало наказывать. Упомянул архимандрит и о многочисленных челобитных, поданных в Москве на него недругом дворянином Степаном Козодавлевым. Наконец, он велел «вон вывести» посельского старца Киприана, который донес сыщику о спрятанных в монастыре 6000 руб. Эти и другие указания свидетельствуют о том, что многочисленные обвинения против Боголепа были не беспочвенны. Он жестоко расправлялся с непокорными, не допускал жалоб на себя, хитрил, пытаясь скрыть от следствия правду по спорным делам7070
  См.: Приложение. № 9.


[Закрыть]. Во время этой поездки Боголеп 1 февраля 1703 г. подал челобитную с просьбой вернуть его монастырю таможенную пошлину, поскольку в казну и так были забраны все деньги и почти все доходы7171
  Архив СПбИИ РАН. Ф. 132. Оп. 1. Картон 60. Д. 34. Л. 2 об.


[Закрыть].

Решения по этой челобитной обнаружить не удалось, но вряд ли оно было в пользу монастыря, хотя Боголеп и обивал пороги столичных дьяков и подьячих. Обычно настоятели таких значимых монастырей, как Успенский Тихвинский, в столице посещали дома нужных думных людей, но дьяков и особенно подьячих звали к себе на подворье. В данном случае Боголеп не только звал приказных к себе, но и сам не гнушался ездить с просьбами по домам дьяков и подьячих, а возвращался от них поздно, когда городские ворота уже бывали заперты, и приходилось давать деньги караульным, чтобы вернуться домой. Расходная книга его поездки в Москву отразила подобные траты: 25 января 1703 г. он ездил к дьяку Монастырского приказа Ивану Иванову, и по дороге домой «в вечере в воротах дано пошлине» 6 коп. 29 января на тихвинское подворье приехал «провиантских дел дьяк» Ефим Андреев сын Черной, которому архимандрит поднес «в почесть» 1,5 руб. 4 февраля Боголеп распорядился купить на подворье два ведра вина «для почести приказным людем», а 6 февраля ездил к дьяку Ефиму Черному и поднес ему «в почесть» рубль; возвращался от него опять поздно, поэтому в воротах пришлось снова платить 5 коп. «пошлины». На следующий день Боголеп отправился «обедать» к подьячему Ивану Макарьеву и дал ему 52 коп. Далее он вручил старому подьячему Ивану Ефимову сыну Суморокову 5 руб. «от монастырских дел за приказную работу» и подьячему Провиантского приказа Ивану Саблину 10 рублей за две грамоты в Тихвин монастырь «о межеваньи земли с Введенским монастырем да о вершеньи розыскных дел в Новгород, что Козодавлевым»7272
  Архив СПбИИ РАН. Ф. 132. Оп. 2. Д. 914. Л. 6 об. – 7, 8 об. – 9 об., 10 об. – 11, 14–14 об.


[Закрыть].

Обвинение в расколе

Летом 1703 г. Боголеп оказался в центре очередного скандала. Как только он выехал из обители по делам, братия взбунтовалась против своего пастыря, но затем повинилась в содеянном. О случившемся узнаем из четырех разных рассказов: со слов инициаторов этого возмущения иеромонаха Иезекииля и монаха Стефана7373
  См.: Приложение. № 15. Сст. 1–7.


[Закрыть], из челобитной тихвинской братии с обвинениями на архимандрита Боголепа7474
  См.: Там же. № 12. Сст. 1–2.


[Закрыть], из их же челобитной и сказки с оправданиями перед новгородским митрополитом, где они всю вину возлагали на двух монахов – зачинщиков смуты7575
  См.: Там же. № 10. Сст. 1; № 13. Сст. 1–2.


[Закрыть], и наконец, из челобитной Боголепа7676
  См.: Там же. № 11. Сст. 1–1 об.


[Закрыть].

Сравнение этих трех версий случившегося (в четырех изложениях) позволяет взять за основу подробный рассказ тихвинских монахов, уточняя затем детали событий и сопоставляя пристрастные свидетельства участников этого скандала.

Итак, 9 июня 1703 г. архимандрит отправился в АлександроСвирский монастырь (поблизости находились и тихвинские рыбные тони), чтобы там встретить царя и, «как поедет великий государь, и в тех местех или где инде возможно, уличить ему, великому государю, поклонитца и о монастырских нуждах милости просить». Перед отъездом он отслужил с братией молебен в соборной церкви, подал благословение своей пастве и выехал из монастыря в сопровождении ризничего иеродьякона Иосифа, казенного подьячего Ивана Яковлева и работных людей.

В тот же день «после братцкого обеда, не выходя ис трапезы, монах Стефан да иеромонах Иезекииль учали на архимандрита Боголепа с великим креком являть, бутто он, архимандрит, пограбя многую монастырскую казну, съехал с монастыря в раскол». Стефан и Иезекииль вручили заранее заготовленную челобитную об этом иеродьякону Тихону, который прочел ее здесь же, в трапезе. В ответ монахи подняли шум, который впоследствии использовали в свое оправдание: они-де даже не расслышали, что написано в челобитной, поскольку «в то время на трапезе ропот в братстве велик был, хто ль про что говорел, в тех речах в то время друг друга не утверждали и ни во что вменяли, и что в челобитной у них было писано, и того ничего не внимали». Затем Иезекииль и Стефан потребовали, чтобы вся братия приложила к челобитной свои руки, а кто устранится, те будут «единомысленники» сбежавшему настоятелю, и государь велит их казнить. Монахи утверждали, что, «убояся их угроз», «по простоте» подписали челобитную, содержание которой якобы даже и не сумели толком разобрать.

Монахи, несомненно, лукавили. Боголеп утверждал, что на деле были две челобитные: одну монахи подписали сразу в трапезе и подали таможенному бурмистру, а другую, тоже подписанную монахами, но уже несколько позже, послали в Шлиссельбург с преображенским попом Тихвинского посада Федором Семеновым. Эта челобитная обвиняла Боголепа в том, что его келейный истопник тайно носил монастырские деньги к нему «в келью полами»7777
  См.: Приложение. № 16. Сст. 1.


[Закрыть]. Таким образом, монастырская братия вовсе не в неведении выступила против своего настоятеля.

Причина, по которой тихвинские монахи стали каяться в содеянном, состояла в том, что навет на Боголепа не дошел до царя: в дороге Федор Семенов был перехвачен приказным новгородского митрополита Саввой Ефимовичем Боровитиновым и выслан к владыке в Новгород.

Другую челобитную повезли новгородскому владыке сами зачинщики смуты – Иезекииль и Стефан, но тоже были перехвачены в дороге верными Боголепу людьми. Уже после этого они подали челобитную митрополиту, в которой утверждали, что их поддержало «все братство», «с лишком за пятьдесят человек», кроме самых преданных Боголепу «советников» – келаря монаха Александра, казначея иеродьякона Ионы и ризничего иеродьякона Иосифа. Изветчики утверждали, что выехали из монастыря «не убегом и не утайкою», на отпуске вся братия сотворила молебен перед чудотворным монастырским образом, а земский староста Тихвинского посада дал им провожатого. В пути они были схвачены под надуманным предлогом однородцем Боголепа митрополичим сыном боярским Архипом Саблиным. Свидетелем задержания стал владычный дьяк Иван Сназин, который не стал заступаться за челобитчиков. Их передали другому однородцу тихвинского архимандрита – софийскому сыну боярскому Антону Саблину – и отвезли в Троицкий Зеленецкий монастырь. Здесь верный Боголепу иеродьякон Тихон вместе с настоятелем Троицкого монастыря «обыскали» задержанных старцев и вынули у них челобитную на тихвинского архимандрита. Таким образом, дело всецело находилось в руках преданных Боголепу людей и вершилось владычными слугами, очевидно, по прямому распоряжению новгородского митрополита.

Митрополит Иов не дал хода извету Стефана и Иезекииля, отправив их в монастырское заточение, а Боголеп позаботился о том, чтобы они там и оставались. В отписке новгородскому митрополиту тихвинский настоятель сообщил важные сведения о Стефане: в миру его звали Семеном, он был дворовым человеком «изменника» окольничего Федора Шакловитого, после казни которого «укрывался от государеву гневу по пустыням». Затем Семен пришел в Успенский Тихвинский монастырь и «умолил» постричь его. Тихвинский настоятель будто бы поначалу ничего не знал о его сомнительном прошлом. Теперь же, когда правда о Стефане открылась, Боголеп умолял «ево коварника в великой крепости держать, чтоб он не ушел, чтоб и твоей честности какова великого попечения не навел», заклинал новгородского владыку не верить никаким его словам: «зело человек лукавой»7878
  См.: Приложение. № 14. Сст. 1–1 об.


[Закрыть]. По-видимому, страх перед изветом Стефана беспокоил как Боголепа, так и Иова, почему митрополит и упрятал его в Клопский монастырь.

В расспросных речах по поводу возмущения в монастыре 9 июня 1703 г. тихвинские монахи пытались представить дело так, что их сбили с толку: сначала едва ли не вся братия ополчилась на своего настоятеля, а несколько дней спустя клятвенно заверяла, что верна ему. По-видимому, причиной стал всеобщий страх перед наказанием от властей. Разные стороны конфликта излагали эту историю по-своему, но в одном были единодушны. Зачинщики извета на Боголепа угрожали: кто из монахов не подпишет челобитную, тех «укажет великий государь смертною казнию казнить». Когда же челобитные были перехвачены, новгородский митрополит встал на сторону Боголепа, а тот вернулся в монастырь и стал чинить суровую расправу над своими недоброжелателями, братия убоялась содеянного и поголовно покаялась.

Страх как социальный феномен редко попадает в поле зрения историка. Между тем этот природный инстинкт играл и играет в судьбах общества и государства важнейшую роль, особенно в переходные периоды. Психологи и социологи заметили, что желание освободиться от страха подчинения парадоксальным образом порождает желание подчиниться авторитету сильной власти. Управление через страх характерно для разных стран и эпох, в которых степень и формы страха меняются.

Грозные петровские указы, которые требовали исполнения монаршей воли немедленно и часто под «страхом смертной казни», порождали тревожное ожидание худшего. В критических ситуациях люди начинали действовать под воздействием панических настроений, преувеличивая свою тревогу, передавая ее другим. Вынужденно жестокие государственные повинности военных лет, соединяясь с преувеличенными изветами на архимандрита Боголепа, многочисленными толками о нем в монастыре и за его пределами, порождали атмосферу неуверенности, в которой подданные жили в тяжелые годы Северной войны. Без грозных царских указов, реализуемых органами власти на местах, вряд ли было возможно мобилизовать страну на решение кажущихся непосильными задач военного времени.

Боголеп сумел оправдаться перед новгородским митрополитом и вернулся в монастырь, торжествуя над своими недругами. Однако вскоре его постигло несчастье. Ночью в монастырь прокрались воры, и архимандрит, пытаясь навести порядок, упал в темноте и сильно расшибся. Об этом он сам подробно написал некоему своему «благодетелю»: «Зело почасту искушаюся тяшкими болезньми. И как в нынешнем 1703-м году месяца ноября в7979
  В ркп. оставлено место для числа.


[Закрыть] день ночным временем воровские люди в казенных полатах проломали верхние своды и много казенной рухляди пограбили, и я ходил по верхним сводам досматривать, и некакой притчею в темнее оступился и упал на нижние лествичные своды, и зело весь смяшко весь убился и ноги отбил, и ходить не могу». Он в черновике письма сообщил, что ему прислан указ новгородского митрополита ехать в Новгород «со всею келейною своею рухлядью, а я как приехал в дом Пресвятые на Тихвину, и вшет в соборную церковь»; неоконченный черновик письма обрывается приписанными другим почерком словами: «понеже призри при призри»8080
  Черновик процитированного письма написан на обороте другого письма Боголепа стольнику и полковнику Мирону Григорьевичу (Архив СПбИИ РАН. Ф. 132. Оп. 1. Картон 55. Д. 268. Сст. 4).


[Закрыть].

Неясно, чем был вызван указ митрополита Боголепу ехать в Новгород со всеми вещами. Не исключено, что Иов все же собирался сместить тихвинского архимандрита, который едва не каждый месяц оказывался в центре очередного навета или скандала. Или же указ владыки пришел уже после того, как настоятель расшибся, и его отзывали из монастыря по причине недомогания? Наконец, нельзя исключать и того, что тихвинский настоятель схитрил, преувеличив последствия своего падения, дабы вызвать жалость у новгородского владыки и некоего «благодетеля». Как бы то ни было, Боголеп оставался тихвинским архимандритом еще почти пять лет.

Дополнительные подробности ограбления монастыря и его бедственного состояния Боголеп описал в ноябрьской челобитной царю 1703 г. Несмотря на возвращение монастырю «вотчины и всяких угодий», реально владеть своей прежней землей монастырь будто бы не мог. В 1703 г. староста Тихвинского посада Калина Михайлов и старосты двух монастырских волостей Иван Андреев и Никифор Петров царской грамоте «учинились непослушны, по-прежнему на монастырскую ни на какую работу работных людей в летную годину в подобные времена к пашни, и к сенокосом, и к жнитву, и ко всякому монастырскому строению и работе людей не давали». По этой причине, утверждал Боголеп, монастырь «приходит в конечное разорение, и сенные покосы монастырские и оброчные не кошены остались, тако ж-де и всякой насеянной хлеб до поздого времяни стоял не жат, и от того высыпалось того хлеба много, и великою нуждею дорогою ценою, наймуя пожали»; дров запасать стало некому, а скот от бескормицы помирает. Кроме того, подвластные монастырю люди «городовые стены не строят, что рознесло вешнею водою, и караулов к монастырским воротам и к соборной церкве сторожей не дают ж». В таких условиях осенью 1703 г. монастырь был ограблен: «В братцких кельях, когда братья выдут в соборную церковь ко всенощному и к заутренному пению, и в то время воровские люди, розломав чюланы, келейную рухлядь у многих монахов грабили». Второй грабеж произошел 21 ноября, когда «в ночи неведомые воровские люди покрали у нас, богомольцов твоих, в Тихвине монастыре в казенной палаты, розломав свод, где стояла медная посуда, медных котлов (далее в черновике челобитной написано: пшена сорочинского, но затем зачеркнуто. – П. С.), кож яловишных деланных и серы горючей, и иной монастырской казны по цене на сто рублев». Похоже, что хранение в казне редкого по тем временам сорочинского пшена (риса) решили скрыть от властей, поскольку его наличие могло поставить под сомнение конечное оскудение монастыря8181
  Архив СПбИИ РАН. Ф. 132. Оп. 1. Картон 61. Д. 1. Л. 1–2 об.


[Закрыть].

Впрочем, экономическое положение монастыря и вправду ухудшалось. Дело дошло до того, что в 1703 г. новгородские монастыри заняли у своего владыки 1320 руб., а когда пришло время платить, Боголеп не смог оплатить свою часть платежа, поскольку его вотчина – 566 крестьянских дворов Шунгской волости – не управлялась монастырем, а все доходы изымались в казну олонецким комендантом И. Я. Яковлевым. Сверх того, в том же году тихвинские келарь Александр и казначей Иона были посланы на устье реки Сяси, где жгли известь по царскому указу. Подрядчики заставили Александра и Иону дать на себя запись в 500 руб. в счет будущей оплаты за известь. По утверждению Боголепа, чтобы расплатиться по этой записи, монастырю пришлось продавать «казенную рухлядь», последние скот и хлеб. Монастырский долг за оплату очередной партии подвод, поставленных по царскому указу (41 руб.), сначала заплатили из софийской казны, а затем копорский комендант Я. Н. Римский-Корсаков выручил Боголепа и ссудил ему эту сумму. По словам архимандрита, оставшиеся монастырские крестьяне отказывались платить все новые и новые подати, накладываемые на монастырь, и он еще раз подал митрополиту Иову челобитную об освобождении от платежей в софийскую казну, но, по-видимому, эта просьба не была удовлетворена.