Текст книги "Эксперименты империи"

РАБОТА НАД ОШИБКАМИ: ПРОГРАММЫ ДЛЯ СОСТАВЛЕНИЯ СБОРНИКОВ ОБЫЧНОГО ПРАВА ИЗ ОМСКА И ОРЕНБУРГА

Одна из трудностей, с которой столкнулись чиновники ОПК, заключалась в отсутствии специальной программы или подробного руководства по сбору информации о казахском обычном праве. Поручик Аитов, губернский секретарь Беглов, попечитель прилинейных казахов Кастырин, Л. д’Андре и другие опирались на собственные представления о подобного рода деятельности и на инструкцию председателя ОПК М. В. Ладыженского. Фрагментарность и бюрократическая ограниченность предписаний высокопоставленного чиновника из Оренбурга привели к тому, что лица, командированные в Казахскую степь, подготовили весьма разнородный и противоречивый материал. Сложившиеся обстоятельства требовали подготовки специальной программы для казахов оренбургского ведомства. Она была составлена 26 октября 1846 г. чиновником для особых поручений А. Г. Шершеневичем[235]235
  ЦГА РК. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2382. Л. 7–12.


[Закрыть]. Чем эта программа отличалась от других, например от той, которую использовала имперская администрация для кодификации адата у казахов сибирского ведомства? Очевидно, что в Оренбурге на этот счет существовали разные мнения. Одни чиновники, такие как В. В. Григорьев, настаивали на необходимости использовать опыт М. М. Сперанского и его коллег[236]236
  Подробнее об этом см.: ГАОО. Ф. 6. Оп. 10. Д. 5716. Л. 54 – 55 об.


[Закрыть], и это несмотря на то, что деятельность по подготовке правовых кодексов для народов Сибири не увенчалась успехом. Другие, в особенности М. В. Ладыженский, выступали за создание собственного оренбургского проекта кодификации казахского обычного права[237]237
  Материалы по казахскому обычному праву. С. 74–76.


[Закрыть]. Было ли это противостояние обычной бюрократической интригой, или же подходы к интерпретации адата имели принципиальное значение как на региональном, так и на управленческом уровне? Для того чтобы с этим разобраться, мы попытаемся сравнить омскую и оренбургскую программы.

Программа, которую использовал Омский комитет, предназначалась не только для казахов Среднего жуза, но и для всех инородцев Сибири[238]238
  Вогулы, остяки, самоеды, тунгусы, буряты, якуты и др. См. об этом: Самоквасов Д. Я. Сборник обычного права сибирских инородцев. Варшава, 1876.


[Закрыть]. Иначе говоря, перед составителями стояла непростая задача – попытаться выработать общий взгляд на проблему кодификации обычного права для народов, отличавшихся по уровню социально-экономического развития, принадлежащих к различным конфессиям и имевших свои представления о правовых институтах и традициях. Программа, подготовленная в 1821 г., была разделена на три части: права лиц, общие законы и обычаи и частные законы. Каждый из разделов включал в себя несколько пунктов. В соответствии с этими пунктами следовало упорядочить собранную информацию. Так, первая часть – права лиц – подразделялась всего на пять параграфов, требуя от составителя сборника зафиксировать права так называемых почетных людей, духовных (религиозных. – П. Ш., П. С.) лиц и родителей[239]239
  Государственный архив Восточно-Казахстанской области (ГАВКО). Ф. 1337. Оп. 1. Д. 1. Л. 5.


[Закрыть]. Подобный упрощенный взгляд оставлял, таким образом, без внимания целый ряд других социальных категорий[240]240
  Такой просчет, в частности, возник из‐за недооценки многих местных особенностей, например характера развития земельных отношений среди якутов и усиления частнособственнических тенденций. К моменту принятия Устава об управлении инородцев дифференциация местного якутского общества достигла значительного размаха, что в принципе не согласовалось с желанием имперских чиновников перевести их в категорию кочевых инородцев. См.: Максимова О. Д. Правовое регулирование общественных отношений якутов Российской империи в XIX – начале XX века: дис. … канд. юрид. наук. М., 1998.


[Закрыть], не игравших, по мнению имперских чиновников, какой-либо значимой роли в жизни своих обществ. Вторая часть в самом общем виде затрагивала вопросы судопроизводства. В третьей происходило существенное смешение материала – наряду с различными уголовными правонарушениями отмечалась важность фиксации сведений о правилах наследования, долговых и религиозных дел[241]241
  ГАВКО. Ф. 1337. Оп. 1. Д. 1. Л. 5–6.


[Закрыть]. Такой не входящий в существо дела подход стремился отказаться от контекстуализации многих местных особенностей, замещая их европейскими правовыми категориями. Конечно, в приложении оставлялась возможность для так называемых исключений – пункты, не отмеченные в программе, должны были составить особый свод. Вместе с тем проявлялась убежденность в совпадении законов и обычаев у многих народов (по тексту племен. – П. Ш., П. С.). Учитывая это, составители программы надеялись, что один и тот же сборник в качестве правового кодекса можно будет с успехом использовать в разных этносоциальных обществах[242]242
  Там же. Л. 7.


[Закрыть]. В итоге материалы, собранные в соответствии с этой программой, оказались противоречивыми, неясными. Особое недовольство вызвало произвольное установление единых правил и правовых категорий для совершенно разных народов. С другой стороны, в качестве недостатка отмечалась разнородность использованных источников – наряду со сведениями ученых-путешественников в сборниках фигурировали переводы монгольских и китайских кодексов[243]243
  Шангин А. М. Свод степных законов Восточной Сибири как начальная попытка кодификации обычного права сибирских народов. С. 165–166.


[Закрыть]. Все эти особенности, а также постепенная эволюция взглядов имперских чиновников на проблемы казахского обычного права привели к необходимости отказаться от опыта сибирской кампании. Программа, составленная А. Г. Шершеневичем, должна была продемонстрировать новый подход к кодификации адата.

Хотя А. Г. Шершеневич, прежде занимавший различные должности в Тобольском губернском правлении[244]244
  В 1841 г. – переводчик Тобольского губернского правления и смотритель заведений Тобольской экспедиции о ссыльных. В 1842 г. – губернский секретарь. В 1844–1845 гг. – чиновник для особых поручений Тобольского губернского правления. С марта 1845 по апрель 1847 г. – чиновник для особых поручений при председателе Оренбургской пограничной комиссии // https://centrasia.org/person2.php?st=1257938189 (последнее посещение 03.01.2019).


[Закрыть], к моменту составления программы провел всего полтора года в Оренбурге, нет сомнения, что он был знаком с проектами кодификации обычного права, которые разрабатывались в Сибири. В его обширной программе, написанной мелким почерком на восьми страницах, так или иначе прослеживается влияние руководства для фиксации обычаев инородцев, подготовленного в 1821 г. В структурном отношении чиновник для особых поручений не проявил оригинальности. Так же как и его предшественники из Сибири, он выделил три рубрики. При этом первый раздел – состав судопроизводства, – несмотря на более подробное содержание, был тематически близок к сибирской программе[245]245
  ЦГА РК. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2382. Л. 7–9.


[Закрыть]. Вторую часть своего руководства А. Г. Шершеневич назвал гражданским составом, куда включил права разных социальных групп, семейно-брачное право, правила торговли, скачки, обряды (обрезание, погребение, присяга) и многое другое[246]246
  Там же. Л. 9 об. – 11.


[Закрыть]. Особый раздел составили преступления и наказания[247]247
  Там же. Л. 11 об. – 12.


[Закрыть]. Если сибирская программа производила впечатление избирательного взгляда, который стремился в чрезвычайно общем виде отразить состояние местного права, то руководство А. Г. Шершеневича включало в себя множество вопросов, не все из которых, очевидно, были понятны и самому составителю. В одних случаях чиновник заимствовал язык и положения общего имперского законодательства, не допуская идеи, что такие формулировки не будут восприняты кочевниками, в других же продолжал следовать логике сибирской администрации, разделяя судопроизводство у казахов на светский и духовный суд[248]248
  Там же. Л. 8.


[Закрыть]. Однако само это разделение не фиксировалось в каких-либо специальных понятиях или указаниях, в соответствии с которыми составитель сборника, коему предназначалась эта программа, мог безошибочно определить компетенцию кади, бия или же говорить о том, что эти лица могут совмещать обязанности друг друга. Как видим, такой подход не вносил принципиальной новизны в осмысление особенностей казахского обычного права, противопоставляя, как и прежде, адат и шариат. Несмотря на ощутимые недостатки, программа А. Г. Шершеневича имела по сравнению с программой 1821 г. ряд преимуществ, главное из которых заключалось в том, что по содержанию оренбургского руководства можно было понять, что часть представленного материала знакома составителю не понаслышке: например, указание на важность статуса так называемой «белой кости» (каз. ақсүйек – «аристократ, человек привилегированного сословия»), права и обязанности биев, правила опеки и усыновления и др.[249]249
  Там же. Л. 7, 9 об., 10.


[Закрыть]

Сыграла ли программа А. Г. Шершеневича какую-либо значимую роль в подготовке сборников казахского обычного права? Пожалуй, можно с уверенностью сказать, что она не была использована в практических целях. Ни Л. д’Андре[250]250
  М. В. Ладыженский рекомендовал Л. д’Андре использовать эту программу в качестве пособия для работы над ошибками. Однако он умер, так и не успев ею воспользоваться. См.: Там же. Л. 6.


[Закрыть], ни А. Джантюрин не привлекали работу А. Г. Шершеневича в качестве практического руководства для составления правовых кодексов. Можно считать, что эта оренбургская программа не нашла достойного применения и среди других имперских чиновников, занимавшихся изучением адата[251]251
  Подробнее об этом см. в следующей главе.


[Закрыть].

* * *

Итак, мы видим, что ни один из кодификационных проектов, над которыми работали чиновники, не был признан успешным. Среди главных причин провала этой работы следует выделить прежде всего невозможность проанализировать разные источники права (адат, шариат) и адаптировать их к имперскому контексту. Отталкиваясь от идеи, что казахское обычное право может быть сведено к некоей упрощенной системе понятий и отношений, сохранившихся со времен хана Тауке (с XVII в.), авторы-составители сборников зачастую демонстрировали некритическое отношение к отбору материала. Однако сравнение различных вариантов и тестирование их среди местных знатоков права (биев, кади) убеждали самих чиновников, что такой сборник является скорее этнографическим пособием, нежели действующим судебником. Отказавшись от очередного кодификационного проекта, империя тем не менее не отказывалась со временем реанимировать эту идею. Новые реформы требовали переосмысления прежних ошибок и выработки новых кодификационных проектов, потому что удачная трансформация местного права должна была стать переходным этапом на пути правовой и политической унификации разных регионов Казахской степи. Так, после введения Положения 1844 г. оренбургские власти решили, что проблема кодификации заключается не столько в выработке специальных методов и подходов для анализа местной правовой культуры, сколько в возможности найти «достоверные и неоспоримые источники». Снабдив своих чиновников соответствующими инструкциями, ОПК попыталась задействовать также и представителей казахской элиты. Желая добиться своей цели благодаря привлечению значительных бюрократических ресурсов, имперская администрация так и не смогла выявить из массива предложенных материалов наиболее удачный. Одни записи обычного права признавались поверхностными, другие – опасными с точки зрения текущей политической конъюнктуры. В связи с этим много нареканий вызвал сборник Л. д’Андре, сведениям которого – о влиянии шариата на адат – не придали серьезного значения из‐за нараставшей в эти годы у представителей имперской бюрократии исламофобии. Таким образом, неудача нового кодификационного проекта имела очевидную политическую подоплеку, которую пытались замаскировать и свести к некомпетентности автора-составителя. Считал ли Л. д’Андре свое положение двусмысленным, когда согласился вернуться в Казахскую степь и проделать работу над ошибками? В нашем распоряжении нет источников, проливающих на это свет. Тем не менее опыт Л. д’Андре не стал исключением, скорее наоборот, он создал предпосылки для выхода процесса изучения казахского обычного права на новый уровень – когда профессиональные востоковеды смогли продемонстрировать невозможность буквального разделения адата и шариата. Однако изменение качества работы не отразилось на ее результатах. Кодификация по-прежнему не выходила за пределы подготовки отдельных проектов, судьба которых была неотделима от текущей политической конъюнктуры и случая – когда личные амбиции влиятельных чиновников оказывались роковыми для тех или иных сборников казахского обычного права.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. КОНФЛИКТ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ: И. Я. ОСМОЛОВСКИЙ, ИМПЕРИЯ И КАЗАХСКАЯ ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА

Несмотря на признание провала работы Л. д’Андре, оренбургская администрация продолжала прилагать усилия для кодификации казахского обычного права. Один из новых проектов был подготовлен в период с 1849 по 1853 г. Его автором был И. Я. Осмоловский – профессиональный востоковед, чиновник Азиатского департамента МИД и ОПК, начальник сырдарьинских казахов. Характерной чертой сборника стало внимание к локальным вариациям степного права и конкретным историческим условиям. Широкое использование текстов ханафитской правовой школы, опора на свидетельства биев и мулл, знакомых с шариатом, помогли ему переосмыслить степень распространения исламских правовых знаний среди казахов, преодолев ограниченность прежних записей адата. Текст Осмоловского отличало стремление отказаться от схематического обобщения разных случаев и желание реконструировать разнообразные контексты местной правовой культуры. Появившись в условиях политизации исламского фактора и активных споров по поводу ограничения влияния ОМДС и татарских мулл в Казахской степи, сборник, подготовленный И. Я. Осмоловским, так и не был опубликован. Он стал жертвой борьбы оренбургских чиновников с так называемым «исламизмом». В этой главе мы подробно проанализируем работу Осмоловского, которая явилась новым шагом в изучении казахского права и отразила опередившую свое время идею о том, что местные адаты были фактически неотъемлемой частью обширной исламской правовой культуры.

ЭТАПЫ СТАНОВЛЕНИЯ ВОСТОКОВЕДА, ИЛИ ОРИЕНТАЛИЗМ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Ефим Яковлевич (Иосиф Иоакимович) Осмоловский родился 9 сентября 1820 г. в дворянской семье в Суражском уезде Витебской губернии[252]252
  На территории Витебской губернии, согласно восьмой ревизии (1834), польское и белорусское население численно выделялось. Почти все они были римско-католического вероисповедания (199 600 человек). При этом православных было 168 700 человек, иудеев – 47 700 человек. См.: Кабузан В. М. Распространение православия и других конфессий в России в XVIII – начале XX в. (1719–1917). М., 2008. С. 200.


[Закрыть]. Его род восходил к Павлу Евсеевичу Осмоловскому (Могилевский повет Великого княжества Литовского), получившему 5 октября 1511 г. «привилегии на вечность» от короля Польского и Великого князя Литовского Сигизмунда I Старого. При Екатерине II Осмоловские прошли нобилитацию в Российской империи и были внесены в список древних дворянских родов[253]253
  См.: Лукомский В. К., Модзалевский В. Л. Малороссийский гербовник. СПб., 1914. С. 125; Дворянский календарь. Справочная родословная книга российского дворянства. Тетрадь 16. М., 2011. С. 171.


[Закрыть]. Однако уже в годы правления Александра I эти привилегии не были подтверждены, и потомку Павла Евсеевича – Якову Степановичу, отцу нашего главного героя, чтобы занять подобающее происхождению положение в обществе, ничего не оставалось, кроме как рассчитывать на карьеру. Находясь на службе более двадцати лет – сначала в Могилевском, а затем в Витебском главном суде, – он все же не достиг заметного успеха и в 1815 г. вынужден был обратиться к министру юстиции Д. П. Трощинскому. В своем прошении Осмоловский уверял высокопоставленного сановника, что его нынешняя должность (коллежский секретарь – 10‐й класс в Табели о рангах) не соответствует выслуге лет[254]254
  Согласно Табели о рангах, для получения чина титулярного советника, т. е. класса, следующего за коллежским секретарем, требовалось три года службы.


[Закрыть]. И только «крайне бедное положение» заставляет воззвать к справедливости – учесть его заслуги и присвоить чин титулярного советника (9-й класс в Табели о рангах)[255]255
  Осмоловский обращал внимание министра на то обстоятельство, что в течение короткого времени он с помощью небольшого числа канцелярских служащих решил бюрократические проблемы Витебского главного суда, разобрав 635 дел, накопившихся за прошлые годы. См.: РГИА. Ф. 1400. Оп. 2. Д. 74. Л. 117–118.


[Закрыть]. Хотя это прошение и было удовлетворено высшими властями, в социальном плане оно не принесло заметной выгоды. Связано это было с тем, что до 1845 г. титулярный советник не мог получать ни личного, ни потомственного дворянства. Как видим, реалии бюрократической системы Российской империи часто превращали жизнь обычного чиновника в беспросветную рутину, разрушавшую иллюзии о карьерных перспективах и служебном долге[256]256
  Об особенностях жизни и деятельности чиновников юридического ведомства в Российской империи см.: Уортман Р. С. Властители и судьи: развитие правового сознания в императорской России. М., 2004.


[Закрыть]. Прошло еще некоторое время, и только в 1832 г. Я. С. Осмоловскому наконец удалось добиться с помощью Витебского дворянского депутатского собрания подтверждения своего дворянского происхождения[257]257
  См.: Дневник Бонч-Осмоловской Марины. Генеалогический форум // http://forum.vgd.ru/post/480/31831/p1528140.htm#pp1528140 (последнее посещение 03.09.2015).


[Закрыть].

Семья Осмоловских владела имением Полово в Суражском уезде Витебской губернии с 57 крепостными мужского пола[258]258
  ГАОО. Ф. 6. Оп. 10. Д. 7611. Л. 2.


[Закрыть]. Это было небольшое имение, которое не приносило какого-либо существенного дохода, так как находилось в нечерноземной полосе. У четы Осмоловских было шестеро детей: трое мальчиков и три девочки. Старшим ребенком в семье был брат Иосифа Игнатий (родился 24 октября 1818 г.). После окончания Астраханской гимназии в 1839 г. он учился на юридическом факультете Казанского университета[259]259
  Национальный архив Республики Татарстан (НА РТ). Ф. 977. Оп. л/д. Д. 316. Л. 1–4; Остроумов Т. Исторический очерк Астраханской 1-й мужской гимназии за время с 1808 по 1914 г. Астрахань, 1914. С. 746.


[Закрыть]. Затем Игнатий Осмоловский вернулся на родину и занимал должность члена приказа общественного призрения в Витебской губернии. Самым младшим членом семьи была сестра Камила (родилась 10 января 1830 г.), окончившая с серебряной медалью педагогические классы Александровского училища при Смольном институте благородных девиц в 1850 г.[260]260
  См.: Исторический очерк педагогических классов Санкт-Петербургского Александровского института. 1848–1898 / Сост. М. М. Захарченко. СПб., 1898. С. 88.


[Закрыть] Кроме Игнатия и Камилы, у Иосифа Осмоловского были братья Павел и Антон, а также сестры Леокадия и Виктория[261]261
  РГИА. Ф. 577. Оп. 4. Д. 1428. Л. 118 об. Какие-либо дополнительные данные о них не выявлены.


[Закрыть].

Первым учебным заведением, оконченным И. Я. Осмоловским, было мужское училище доминиканского ордена в Санкт-Петербурге[262]262
  НА РТ. Ф. 87. Оп. 1. Д. 3563. Л. 2. Увеличение числа доминиканцев в Российской империи произошло во второй половине XVIII в. после разделов Польши, а к концу правления Александра I (в 1825 г.) насчитывалось около 100 монастырей и 750 монахов. После изгнания иезуитов (в 1826 г.) под контроль доминиканцев перешли многие католические приходы, в том числе храм Святой Екатерины в Санкт-Петербурге, при котором позднее был образован доминиканский монастырь, опекавший мужское и женское училища. См.: Доминиканцы // Православная энциклопедия / http://www.pravenc.ru/text/178851.html (последнее посещение 29.11.2017); Пыпин Л. П. Религиозные движения при Александре I. Пг., 1916.


[Закрыть]. Мы предполагаем, что выбор этого учебного заведения был обусловлен не столько желанием Якова Степановича дать сыну римско-католическое духовное образование, сколько материальными трудностями семьи. Известно, что учащиеся духовных учебных заведений могли содержаться за счет церкви, если они были сиротами или из многодетных и малообеспеченных семей[263]263
  Об особенностях духовного образования в Российской империи см.: Ушакова Н. Е. Среднее духовное образование Верхнего Поволжья во второй половине XIX – начале XX вв. Ярославль, 2013. С. 67.


[Закрыть]. К тому же санкт-петербургские римско-католические учебные заведения пользовались популярностью среди польской, латышской и литовской молодежи из Витебской, Виленской и Ковенской губерний[264]264
  Радван М. Римско-католические духовные заведения Санкт-Петербурга в XIX в. (1842–1917 гг.) / http://www.cathseminary.ru/history/1842–1917 (последнее посещение 29.11.2017).


[Закрыть].

В середине 1830‐х гг. семейство Осмоловских из Витебской губернии переезжает в город Астрахань. Иосиф Осмоловский в 1836 г. вслед за братом Игнатием поступает в Астраханскую мужскую гимназию[265]265
  Остроумов Т. Исторический очерк Астраханской 1-й мужской гимназии. С. 746.


[Закрыть]. В этом учебном заведении, образованном в 1786 г., несколько лет спустя (в 1795 г.) был открыт особый класс калмыцкого, татарского, турецкого, персидского и армянского языков. Это было связано с необходимостью подготовки переводчиков восточных языков для различных ведомств Российской империи[266]266
  Там же. С. 4.


[Закрыть], однако не только. Транзитное расположение Астрахани – на пересечении торговых путей из Ирана в Нижний Новгород (Макарьевская ярмарка) и Санкт-Петербург – обеспечивало большой приток в город мусульманских купцов. Местные власти были недовольны тем, что в качестве переводчиков выбираются люди «малосведущие» в русском языке или армяне[267]267
  В годы правления Петра I и Екатерины II армянам, проживавшим на Северном Кавказе и в прикаспийских областях, были даны разные привилегии. В Астрахани даже было открыто Армянское училище, в котором готовили также и переводчиков восточных языков. Несмотря на то что армяне пользовались покровительством правительства и играли значительную роль в общественной и экономической жизни Астрахани, документы провинциальных российских чиновников содержат значительные оттенки армянофобии. См.: Письма и разные бумаги профессоров и преподавателей Казанского университета. Инв. номер 4690 // Отдел рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского федерального университета (ОРРК НБ КФУ). Л. 9 об.; НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 4894. Л. 38 об. Об отношении к армянам в Российской империи см.: Верт П. Православие, инославие, иноверие: Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи / Пер. с англ. Н. Мишаковой, М. Долбилова, Е. Зуевой, П. Верта. М., 2012.


[Закрыть]. Такое положение вещей негативно отражалось на темпах коммерческих операций. Учитывая это, власти периодически публиковали объявления о приеме желающих в астраханскую гимназию. В этих объявлениях говорилось, что обучение будет безвозмездным (бесплатным) и, кроме русских[268]268
  Имеются в виду природные подданные (см. «природные россияне»), т. е. правовая и сословная категория, а не этническая.


[Закрыть], приняты будут другие этнические и сословные категории – например, иранцы (по тексту – «персияне»), желающие освоить русский язык[269]269
  НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 4894. Л. 46.


[Закрыть]. Однако реальное положение вещей отличалось от того, на что рассчитывали власти, вводя преподавание восточных языков в Астраханской мужской гимназии. Местные чиновники от образования неоднократно сетовали, что мало кто из выпускников этого учебного заведения мечтает стать переводчиком, рассматривая такую профессию как вынужденную или малопривлекательную. Так, директор училищ Астраханской губернии М. С. Рыбушкин в 1843 г. доводил до сведения попечителя Казанского учебного округа М. Н. Мусина-Пушкина, что в период с 1835 по 1843 г. в восточных классах гимназии обучалось не более двадцати человек. При этом из русских (т. е. природных подданных) «с большой надеждой» занималось восточными языками четверо – двое поступили в Казанский университет, один в первую Казанскую гимназию и другой на гражданскую службу (стал переводчиком). Из армян «ни один курса преподавания помянутых языков не окончил»[270]270
  НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 4894. Л. 38–40.


[Закрыть]. При этом речь шла не только о проблемах подготовки кадров, но и об уровне преподавания восточных языков, например об отсутствии в учебной программе арабского языка[271]271
  Там же. Л. 33–34; Остроумов Т. Исторический очерк Астраханской 1-й мужской гимназии. С. 199–211.


[Закрыть]. Обращая внимание на эти особенности, отец Иосифа Осмоловского Яков Степанович решил устроить своего сына на казенное содержание[272]272
  При этом Я. С. Осмоловский гарантировал, что в случае удовлетворения его просьбы он даст подписку об обязательстве сына отдать долг государству – прослужить шесть лет в учебном ведомстве. См.: НА РТ. Ф. 87. Оп. 1. Д. 3563. Л. 80.


[Закрыть] в первую Казанскую гимназию – учебное заведение, пользовавшееся большой популярностью среди желающих поступить после его окончания в Казанский университет[273]273
  См.: Владимиров В. Историческая записка о Первой казанской гимназии. Ч. 1–3. Казань, 1868.


[Закрыть]. С этой целью в 1837 г. на имя директора первой Казанской гимназии Н. А. Галкина было подано прошение, однако бумага была отклонена на основании того, что штат казенных воспитанников уже укомплектован. В 1839 г. Я. С. Осмоловский предпринял еще одну попытку устроить сына в Казани. Отказ был получен и на этот раз, но уже с иной формулировкой – для продолжения обучения в первой Казанской гимназии требуется знание арабского языка, который в Астраханской гимназии не изучается[274]274
  НА РТ. Ф. 87. Оп. 1. Д. 3563. Л. 80–89.


[Закрыть]. Очевидно, не желая терять несколько лет и начинать все сначала, т. е. переводиться из пятого класса астраханской гимназии в первый класс казанской, Осмоловский до окончания курса остался в Астрахани.

В сентябре 1840 г. И. Я. Осмоловский, несмотря на свои проблемы с арабским языком, поступает на восточный разряд Казанского университета по персидско-арабской словесности[275]275
  НА РТ. Ф. 977. Оп. л/д. Д. 412. Л. 1; Михайловский А. И. Преподаватели, учившиеся и служившие в Императорском Казанском университете (1804–1904 гг.): Материалы для истории университета. Ч. 1. Казань, 1901. С. 256.


[Закрыть]. Его аттестаты об итогах обучения в Астраханской гимназии говорят нам, что этот выбор не был случайным. Так, среди результатов ноября 1837 г. только по рисованию успехи Осмоловского были оценены как достаточные. Все остальные отметки – отлично и хорошо. Особенно преуспевал он в знании латинского и персидского языков[276]276
  НА РТ. Ф. 87. Оп. 1. Д. 3563. Л. 45.


[Закрыть]. К тому же это желание поддержал и отец, Яков Степанович, отмечая в своем сыне «наклонности к наукам»[277]277
  Там же. Л. 79 об.


[Закрыть].

Студенты и преподаватели польского происхождения не были редким явлением в Казанском университете[278]278
  Кроме поляков, в университете обучались татары, казахи, монголы, буряты, армяне и представители других народов. Так, лектор английского языка Казанского университета Э. Турнерелли писал: «Казань – единственный город в мире, обладающий университетом, в который стекается такое количество персов, монголов, турок, татар, армян и проч.» Цит. по: Эйхенбаум Б. Из студенческих лет Л. Н. Толстого // Эйхенбаум Б. О прозе. Сб. статей. Л., 1969. С. 95.


[Закрыть]. В 1830–1850‐е гг. на восточном разряде философского факультета при среднем ежегодном наборе 20–40 студентов[279]279
  См.: Веселовский П. И. Сведения об официальном преподавании восточных языков в России. СПб., 1879. С. 16.


[Закрыть] работали поляки-востоковеды: известный монголовед О. М. Ковалевский, профессор китайского языка И. П. Войцеховский, практикант китайского языка А. И. Сосницкий[280]280
  См.: Загоскин Н. П. Деятели Императорского Казанского университета (1805–1900 гг.). Опыт краткого биографического словаря профессоров и преподавателей Казанского университета за первые 95 лет его существования. Казань, 1900. С. 59–60.


[Закрыть]. Польские студенты попадали в Казанский университет разными путями. Так, в апреле 1839 г. из Киевского университета в Казанский за сочувствие польскому восстанию 1830 г. были переведены восемь студентов. Один из них, А. Г. Станиславский, остался в университете и в 1851 г. получил степень доктора юридических наук[281]281
  См.: Эйхенбаум Б. Из студенческих лет Л. Н. Толстого. С. 112–113.


[Закрыть].

Казанский университет был не только местом ссылки. В 1840‐е гг. его восточное отделение считалось одним из самых престижных и продуктивных в научном отношении подразделений[282]282
  Фактически усиление восточного разряда осуществлялось за счет бюджета других структур университета. Разряд мог позволить оплату дорогостоящих экспедиций и стажировок, приобретение книг и рукописей, содержание музеев. См.: Вишленкова Е. А. Культурное пограничье Казанского университета // Образование и просвещение в губернской Казани. Сб. статей. Вып. 1. Казань, 2008. С. 31–32.


[Закрыть]. Так, Л. Н. Толстой, отдавая предпочтение арабско-турецкому отделению, свой выбор объяснял желанием «сделать впоследствии дипломатическую карьеру»[283]283
  См.: Эйхенбаум Б. Из студенческих лет Л. Н. Толстого. С. 92.


[Закрыть]. К 1844 г. кроме арабского, турецкого, персидского, татарского, монгольского, китайского языков студенты восточного разряда могли изучать также санскрит (с 1842 г.) и маньчжурский язык (с 1844 г.)[284]284
  Веселовский П. И. Сведения об официальном преподавании восточных языков в России. С. 15.


[Закрыть]. В эти годы среди преподавателей были ведущие специалисты в различных областях востоковедения, о которых знали и за пределами Российской империи[285]285
  Так, финский лингвист М. А. Кастрен писал в 1840‐е гг.: «Казанский университет считает в числе своих ориенталистов мужей европейской известности…» См.: Джераси Р. Окно на Восток: империя, ориентализм, нация и религия в России / Пер. с англ. В. Гончарова. М., 2013. С. 204.


[Закрыть]. Например, известный специалист по мусульманскому праву А. К. Казембек[286]286
  С 1826 г. – преподаватель Казанского университета и первой Казанской гимназии, в 1849 г. становится профессором Санкт-Петербургского университета. Автор многочисленных работ по тюркской и арабской грамматике, мусульманскому праву, истории ислама. Перевел с восточных языков на русский язык несколько сочинений. Был экспертом правительства по различным вопросам шариата. См.: Рзаев А. К. Мирза Казем-Бек. Баку, 1965; Благова Г. Ф. История тюркологии в России (вторая половина XIX – начало XX в.). М., 2012.


[Закрыть], уже упомянутый О. М. Ковалевский, крупный тюрколог И. Н. Березин, получивший в 1845 г. после трехлетнего путешествия по Востоку звание экстраординарного профессора. Степень магистра восточной словесности в 1840 г. получил В. П. Васильев – известный в последующем синолог[287]287
  Загоскин Н. П. Деятели Императорского Казанского университета. С. 58–60.


[Закрыть]. Несмотря на то что студентов на восточном факультете Казанского университета было немного (в период с 1842 по 1852 г. курс окончило только 75 человек, причем в 1842 и 1843 гг. обучалось всего 23 и 24 студента соответственно[288]288
  Веселовский П. И. Сведения об официальном преподавании восточных языков в России. С. 16.


[Закрыть]), власти стремились покровительствовать востоковедению. Они были крайне заинтересованы использовать востоковедов в дипломатической, переводческой и административной деятельности. С другой стороны, местная профессура, наоборот, ориентировала студентов преимущественно на научное, а не на политическое поприще. В сознание будущих ученых закладывались объективные принципы «погружения в многообразие местных культур»[289]289
  Вишленкова Е. А., Галиуллина Р. Х., Ильина К. А. Русские профессора: университетская корпоративность или профессиональная солидарность. М., 2012. С. 166.


[Закрыть]. Подготовка востоковеда включала в себя не только изучение языков, основ религии и быта, но и знание их региональных особенностей. Студенты должны были вырабатывать профессиональную тактику «сближения» с местным населением («вести себя сколь возможно скромнее, осмотрительнее и вежливее»), изучать и копировать исторические и культурные реликвии[290]290
  Там же. С. 172.


[Закрыть]. Чтобы представить себе уровень профессиональной подготовки выпускника восточного разряда, мы должны отметить, что с 1840 г. от студентов, окончивших курс, требовалось предоставлять сочинения, включавшие извлечения из печатных и рукописных произведений на восточных языках. При этом содержание материала должно было рассматриваться в историческом, географическом, литературном и историко-филологическом контекстах[291]291
  Фойгт К. К. Обозрение хода и успехов преподавания азиатских языков при Казанском университете // Журнал Министерства народного просвещения (ЖМНП). 1843. Ч. 39. С. 69.


[Закрыть].

Как в практическом отношении реализовывались государственные задачи, возлагавшиеся на восточный разряд Казанского университета? Как правило, молодые люди, окончившие курс, не стремились стать переводчиками или чиновниками в провинции. Так, Оренбургское губернское правление, испытывая недостаток в таких кадрах, 15 декабря 1845 г. обратилось к администрации Казанского университета с просьбой объявить выпускникам о наличии вакантных мест переводчиков татарского языка в этом учреждении. Однако желающих не оказалось. В конечном счете декан факультета вынужден был в добровольно-принудительном порядке выдать предписание отправиться в Оренбург студенту армянской словесности В. Чернышеву, заявив, что хотя татарский язык им и не изучался, он освоил его, когда был учеником первой Казанской гимназии[292]292
  НА РТ. Ф. 977. Оп. Ректор. Д. 665. Л. 1, 5.


[Закрыть]. Обстоятельства, связанные с тем, что многие выпускники не работали после окончания университета по специальности, заставляли государство усиливать контроль над их трудоустройством. Прежде всего это касалось студентов, находившихся на казенном содержании. Так, только в 1837 г. на 14 казенных студентов восточного разряда было израсходовано 7 тысяч рублей. Увеличилась и зарплата преподавателя, составив в этом же году 1600 рублей. Желая избежать нецелевых расходов, государство обязывало молодых востоковедов-выпускников прослужить 6 лет по распределению правительства. С этой точки зрения профессор Казанского университета К. К. Фойгт с удовлетворением писал, что молодые люди, окончившие курс восточной словесности в гимназии и университете, уже занимают разные должности в Санкт-Петербурге, Казани, Тобольске, Омске, Оренбурге, Астрахани, Одессе, Тифлисе, Иркутске, а также служат в посольствах и миссиях на Востоке[293]293
  Фойгт К. Ф. Указ. соч. С. 67, 69.


[Закрыть].

Как сложилась судьба И. Я. Осмоловского после окончания университета? Переводчики требовались не только в Оренбурге, но и в высших правительственных институтах. В 1843 г. Азиатский департамент МИД обратился к попечителю Казанского учебного округа М. Н. Мусину-Пушкину с просьбой прислать в Санкт-Петербург подготовленного выпускника восточного разряда Казанского университета для замещения должности переводчика татарского языка. Эта бумага была переадресована профессору Казанского университета А. К. Казембеку, который в свою очередь остановил свой выбор на И. Я. Осмоловском[294]294
  НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 5437. Л. 1.


[Закрыть]. Давая характеристику своему ученику, Казембек прежде всего обращал внимание на следующие его качества: «…может очень свободно переводить с турецкого и татарского языка и даже из труднейших сочинений, но разговорный язык еще ему не так знаком, как это следовало бы быть переводчику татарского языка»[295]295
  Там же. Л. 2.


[Закрыть]. Учитывая такие обстоятельства, Казембек сам брался в течение года подготовить Осмоловского и разработал специальную программу для дальнейшего совершенствования его языковых навыков. Эта программа включала в себя индивидуальные занятия с текстами под руководством Казембека, а также временное проживание среди татар для приобретения навыков разговорной речи[296]296
  Там же. Л. 2 об.


[Закрыть]. В октябре 1844 г. профессор Казанского университета доводил до сведения М. Н. Мусина-Пушкина, что работа с И. Я. Осмоловским успешно завершена и он может отправиться в Санкт-Петербург[297]297
  Там же. Л. 11.


[Закрыть]. Таким образом, окончив Казанский университет и получив степень кандидата восточной словесности[298]298
  Фактически это означало, что университет был окончен с отличием. По Указу Сената И. Я. Осмоловский 22 февраля 1845 г. был определен в чин коллежского секретаря. См.: ГАОО. Ф. 6. Оп. 10. Д. 7611. Л. 2.


[Закрыть], Осмоловский занял место переводчика татарского языка в Азиатском департаменте МИД.

Оказавшись в Санкт-Петербурге, молодой человек получил прекрасную возможность наряду с делами службы организовывать и научные изыскания, работать в архивах и библиотеках. В 1846 г. в газете «Северная пчела»[299]299
  В «Северной пчеле» публиковались материалы на самые разные темы: общественно-политические, культурные, научные и др. На страницах газеты можно было найти статьи не только известных российских деятелей науки и просвещения (В. В. Григорьев, В. И. Даль), но также и представителей казахской интеллигенции. В 1861 г. в газете была напечатана статья казахского этнографа М. С. Бабаджанова. См., например: Григорьев В. В. (подписался как султан Миндали Пиралиев). О бухарском хлопке и о возможности разведения хлопчатника на Сыр-Дарье // Северная пчела. 1862. № 110; Даль В. И. Письмо к Гречу, из Уральска // Северная пчела. 1863. № 230–231. Подробнее об этой газете и казахских публикациях см.: Uyama T. Historiography of Local and Regional Studies in Western Kazakhstan: An Alternative to National History? // Central Eurasian Studies Review. 2008. Vol. 7. No. 2. P. 19.


[Закрыть] он публикует статью под названием «Исследование о месте Сарая, столицы Кипчака или Золотой Орды»[300]300
  Осмоловский И. Я. Исследование о месте Сарая, столицы Кипчака или Золотой Орды // Северная пчела. 1846. № 80–81. Какие-либо другие его научные работы, которые могли быть опубликованы в эти годы или позже, нами не обнаружены.


[Закрыть]. Пытаясь выявить местоположение города Сарая, И. Я. Осмоловский привлек источники на арабском, персидском языках, использовал современные исследования на немецком и французском, опирался на данные русских летописей, изучал мнения русских историков, в том числе ссылался и на казанские материалы. Cноски, встречающиеся в статье, позволяют предполагать, что автор был знаком с коллекцией восточных рукописей из Национальной библиотеки Парижа (или пользовался привезенными кем-то копиями, или сам там работал). Сопоставив данные из разных источников и исследований, И. Я. Осмоловский, взяв за основу сведения восточных авторов, пришел к выводу, что Сарай находился не на месте уездного города Астраханской губернии Царева, а, наоборот, в 60 км от Астрахани, где располагалось прежде Селитренное городище[301]301
  У И. Я. Осмоловского не городище, а селение. См.: Осмоловский И. Я. Исследование о месте Сарая, столицы Кипчака или Золотой Орды. № 80. С. 520; № 81. С. 524.


[Закрыть]. При этом такое возможное название столицы Золотой Орды, как Сарай ал-Джадид («Новый Сарай»), встречавшееся на монетах хана Джанибека (Жанибека) (1342–1357), он относил к другому городу[302]302
  Исследование о месте Сарая… № 81. С. 524.


[Закрыть]. Новейшие исследования в целом соответствуют основным научным выводам И. Я. Осмоловского: Сарай находился на месте Селитренного городища[303]303
  См., например: Рудаков В. Г. Вопрос о существовании двух Сараев и проблема локализации Гюлистана // Ученые записки Татарского государственного университета. 1999. Вып. 7.


[Закрыть]. Однако вопрос о локализации Сарай ал-Джадида остается открытым[304]304
  В. Г. Рудаков, например, не сомневается, что Сарай и Сарай ал-Джадид – это один и тот же город. См.: Там же. С. 48.


[Закрыть].

В марте 1848 г. И. Я. Осмоловский был командирован МИД в ОПК для временных занятий по драгоманской части[305]305
  См.: ГАОО. Ф. 6. Оп. 10. Д. 7611. Л. 7 об.


[Закрыть]. Это назначение, призванное в целом решить определенные кадровые проблемы российской администрации, соответствовало и желанию реализовать новые реформы по управлению Казахской степью.