Текст книги "Мотивированный мозг. Высшая нервная деятельность и естественно-научные основы общей психологии"

Как мы уже отметили выше, благодаря игровому поведению животные приобретают навыки, которые понадобятся им в дальнейшем. Игра обеспечивает физическую тренировку, навыки борьбы, охоты, использования орудий, общение с другими особями своего вида, усвоение групповых норм поведения. Например, приемы охоты на крыс молодые хорьки приобретают во время игр со сверстниками. Лишение крысят в возрасте от 25 до 45 дней возможности игры делает их менее способными к выработке сложных навыков, причем общение с партнерами, заторможенными хлорпромазином, не устраняет этого дефекта (Einon, 1980). Манипуляционная игра с предметами возникла только у высших приматов и способствовала формированию символического интеллекта (Smith, 1982). В сущности, это явилось филогенетическим прообразом той роли, которую орудийный труд позднее сыграл в развитии речи и понятийного мышления.

На ранних этапах онтогенеза игра «бескорыстна» и свободна от влияния других мотиваций, например от иерархических отношений между играющими. По мере того как молодые животные усваивают нормы группового поведения, игра становится способом тренировки соответствующих поведенческих стереотипов. Так, в процессе детской игры усваивается ролевое поведение «дочек-матерей». Смена мотиваций находит отражение в функциях мозговых структур: повреждение перегородки у молодых крыс усиливает игровую борьбу, а у взрослых – их агрессивность (Beatty, 1982).

На самостоятельность игровой потребности указывает существование феномена депривации: изоляция хомяков от сверстников через день удваивает время их игр при последующей встрече (Слоним, 1967). Тщательное изучение детских игр обнаружило существование собственно игровой мотивации, отличной от биологических и социальных потребностей. В англоязычной литературе эта потребность определяется как мотивация умения (competence drive), как стремление к овладению и совершенствованию самых разнообразных навыков, как специфическая разновидность потребностей развития (White, 1959; Severova, 1982).

Исключительна роль игры в развитии фантазии и творчества. Обилие пробных действий и неожиданность ассоциаций дают основание аналогизировать игру с изменчивостью генетического материала, подлежащего естественному отбору (Smith, 1982).

На этом мы заканчиваем краткий очерк сложнейших безусловных рефлексов (инстинктов) у животных с тем, чтобы проследить их дальнейшую судьбу в качественно новой, социально детерминированной высшей нервной (психической) деятельности человека.

Глава 2
Опыт классификации потребностей человека

Понятие потребности должно будет в противовес понятию инстинкта занять в марксистско-ленинской психологии крупное место, войдя в инвентарь основных ее понятий. На основе понятия потребности все учение о мотивации человеческого поведения получает принципиально новую постановку, чем та, которая ему обычно дается на основе учения об инстинктах и влечениях.

С. Л. Рубинштейн (1976, с. 40)

Если мы принимаем положение о том, что потребности есть основа, движущая сила, побуждение и цель человеческого поведения, что мотивы, стремления, желания, интересы, цели, установки, ценностные ориентации субъекта производны от его потребностей, порождаются ими (Дилигенский, 1977), то знание этих потребностей приобретает первостепенное теоретическое и практическое значение прежде всего для теории и практики воспитания в самом широком смысле. Правда, представление о потребности как о единственном первоисточнике активности поведения разделяется далеко не всеми авторами. Например, Е. Н. Баканов и В. А. Иванников (1983) считают, что термин «потребность» неприменим к так называемым процессуальным деятельностям (исследование, игра), поскольку при их осуществлении отсутствуют такие характерные для потребности черты, как усиление драйва по мере нарастания депривации, объект потребления и феномен насыщения. Однако изучение исследовательского и игрового поведения у животных, о котором мы писали выше, опыты с сенсорной (информационной) депривацией у человека, последствия социальной изоляции и подобное показывают, что в основе представлений о наличии каких-то иных факторов вне и помимо потребностей, инициирующих поведение, лежит крайняя ограниченность наших знаний о многообразии реально существующих потребностей.

Классифицируя потребности, большинство авторов не идут дальше их деления на материальные и духовные, на естественные (биологические) и культурные (исторические). Г. Г. Дилигенский (1982) ограничивается двумя основными группами потребностей физического и социального существования, причем к последним наряду с потребностями в признании, любви, престиже и т. п. он относит также этические, творческие и познавательные потребности. Ясно, что подобные глобально обобщенные классификации трудно использовать в повседневной воспитательной практике.

Другая трудность заключается в бесконечном многообразии вторичных по своему происхождению, производных «квазипотребностей». Так, биологическая потребность поддержания температурного комфорта порождает потребность в одежде, та, в свою очередь, формирует потребность в производстве материалов для изготовления одежды, в создании соответствующей технологии, в организации производства и т. д. По-видимому, имеет смысл классифицировать только исходные, не выводимые друг из друга и не сводимые друг к другу группы потребностей при условии, что любая степень удовлетворения потребностей одной группы не обеспечивает одновременного удовлетворения других групп.

Несколько лет тому назад мы совместно с П. М. Ершовым предложили свою классификацию потребностей человека, выделив среди них витальные (биологические), социальные и идеальные потребности (Симонов, 1975; Симонов, Ершов, 1984). Наша классификация определенно совпадает с классификацией деятельностей по В. Афанасьеву (1977), среди которых автор выделил материальную (производственную), социально-политическую и духовную разновидности.

Основанием для утверждения о самостоятельном происхождении перечисленных трех групп потребностей послужили как результаты изучения сложнейших безусловных рефлексов у животных (им мы посвятили первую главу книги), так и наблюдения за первоначальными этапами развития ребенка.

В миллионнолетней истории потребностей наиболее интересным, важным и вместе с тем чрезвычайно сложным для уяснения моментом является переход от потребностей (и реализующих эти потребности инстинктов) животных к социально детерминированным потребностям человека. Один из лидеров современной популяционной этологии (так называемой социобиологии) Е. Уилсон (Wilson, 1983) подчеркивает, что социальные качества человека принципиально отличны от качеств других живых существ и любые аналогии здесь могут быть приведены лишь с чрезвычайной осторожностью.

В данном пункте фокусируются интересы целого комплекса наук: теоретической биологии, эволюционной теории, сравнительной физиологии высшей нервной деятельности, антропогенеза и психологии.

Применительно к человеку говорить о биологическом и социальном как о присущем и животным, и человеку или одному лишь человеку, по-видимому, неправомерно. Если исключить период новорожденности и глубокую патологию мозга, у человека нет чисто биологических потребностей, поскольку их удовлетворение опосредовано влиянием социальной среды, очеловечено с самого раннего детства. С другой стороны, социальное и идеальное в человеке имеют свои филогенетические предпосылки, свою предысторию на дочеловеческих этапах эволюции. Представление о возможности приобретенного поведения без какой-либо, пусть отдаленной, вражденной основы несовместимо с наукой о высшей нервной деятельности. Сущность взаимодействия врожденного и приобретенного в высшей нервной деятельности человека прекрасно сформулировал Д. К. Беляев: «…формы и нормы общественного сознания, всецело определяемые формой общественного производства и идеологией (не биологией!)… воспринимаются и реализуются в качестве сущностных сил в социальной практике каждого индивидуума по-разному в зависимости от его природных сил – задатков, способностей, влечений… нет специальных генов, например, гуманизма или альтруизма или генов антисоциального поведения. Но есть генетически детерминированные свойства психики, сочетание которых, преломляясь через определенные социальные условия, способствует формированию либо человека с высоким чувством совести, испытывающего отвращение не только к преступной деятельности, но и к карьеризму и стяжательству, либо же человека, который плохо понимает, что такое совесть, со всеми вытекающими отсюда последствиями» (Беляев, 1981, с. 5, 15).

В процессе антропосоциогенеза прогресс шел главным образом по линии совершенствования средств удовлетворения потребностей. Общественный труд, формирование речи и понятийного мышления, а также тесно связанное с речью, хотя и пользующееся иной семиотической системой искусство привели к возникновению культурного наследования, качественно отличного от «сигнальной наследственности» животных – от передачи навыков охоты, гнездостроительства, пения и т. д. от родителей к молодняку. «Культурное наследие, – пишет эволюционист В. Грант, – или унаследование традиций, – это вся совокупность знаний, представлений, искусств, обычаев и технологических навыков, которыми располагает данное человеческое сообщество в любой данный момент своей истории. Вся сумма знаний и традиций – результат открытий и изобретений, сделанных предшествующими поколениями. Она передается и будет передаваться из поколения в поколение путем обучения в широком смысле этого слова» (Грант, 1980, с. 351).

Развитие производительных сил и культуры оказало мощное обратное влияние на расширение, трансформацию и возвышение потребностей человека, поскольку «сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 27). «Тот факт, – писал Л. С. Выготский, – что он (человек. – П. С.) запасается орудием заранее, находится в несомненной связи с началом культуры. Действие человека, возникшее в процессе культурно-исторического развития поведения, есть свободное действие, т. е. независимое от непосредственно действующей потребности и непосредственно воспринимаемой ситуации, действие, направленное на будущее» (Выготский, 1984, с. 85). Заметим, что. подобная «независимость» действия от потребности лишь кажущаяся, поскольку действие продолжает побуждаться трансформированной, производной потребностью – вторичной, третичной и подобной по отношению к исходной. Хотя злак, которым человек засевает поле, будет удовлетворять его (или других людей) потребность в пище лишь через несколько месяцев, потребность, побуждающая сеятеля действовать, не утрачивает своего «продовольственного» происхождения.

В ходе исторического развития потребности человека приобрели качественно новые черты. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить человеческую потребность познания с исследовательским поведением животных, а стадную иерархию – с общественными отношениями, базирующимися, в свою очередь, на отношении к средствам производства и к распределению общественного продукта. Столь же велика дистанция между ритуальными «танцами», пением птиц, игровым поведением животных и человеческим искусством, представляющим специфическую ветвь потребности познания и способности к сопереживанию, отдаленные корни которой угадываются в феномене эмоционального резонанса.

Обнаружение и дальнейшее исследование филогенетических связей между сложнейшими безусловными рефлексами (инстинктами) животных и потребностями человека (при всем их качественном различии) способствует утверждению материалистического подхода к изучению деятельности человеческого мозга, ее высших (психических) форм и движущих сил поведения. Этот путь есть продолжение того направления в современной науке, которое мы связываем с именами Дарвина, Сеченова, Павлова, Ухтомского и Вернадского, путь уяснения великого перехода от биосферы к ноосфере на нашей планете. Обрыв филогенетических корней, «провал» между био– и ноосферой, иногда прикрываемый туманными ссылками на все объясняющую «социальность», неизбежно ведет к идеализму. Яркий пример тому – пессимизм такого выдающегося знатока деятельности мозга, как Дж. Экклс. Блестящее изложение данных современной нейрофизиологии, анализ роли социальной среды в формировании психики ребенка Экклс неожиданно заключает: «Можно подумать, что я перешел на чисто материалистические позиции, где биологическая эволюция, с одной стороны, и культурная эволюция – с другой, полностью объясняют человеческую личность… Я утверждаю, что мы должны понять уникальность личности как результат сверхъестественного творения того, что в религиозном смысле называется душой» (Eccles, 1979, р. 144).

Говорят, что Коперник своим открытием остановил Солнце и заставил вращаться Землю. Открыв значение потребностей как специфической (сущностной) силы живого, включая человека, как источника и побудителя активного освоения им окружающего мира и познания самого себя, наука материализовала душу и одухотворила материю. Высшие формы мотивации поведения животных – их зоосоциальные рефлексы и рефлексы саморазвития (исследовательский, имитационный, игровой) – явились той филогенетической предпосылкой, на базе которой труд и культурное наследование обусловили качественный скачок в развитии живой природы – возникновение ноосферы.

Итак, исходными, самостоятельными по происхождению, базисными по своим характеристикам являются следующие потребности.

1. Витальные (биологические) потребности в пище, воде, сне, температурном комфорте, защите от внешних вредностей и т. д. призваны обеспечить индивидуальное и видовое существование человека, принадлежащего живой природе на высшей стадии ее развития. Они порождают множество материальных квазипотребностей в одежде, жилище, технике, необходимой для производства материальных благ, средствах защиты от вредных воздействий и т. п.

К числу биологических относится и потребность в экономии сил, побуждающая человека искать наиболее короткий, легкий и простой путь к достижению своих целей. Принцип экономии сил лежит в основе изобретательства и совершенствования навыков, но может приобрести и самодовлеющее значение, трансформировавшись в лень.

2. Социальные потребности в узком и собственном смысле слова (поскольку социально опосредованы все побуждения человека), включающие потребность принадлежать к социальной группе (общности) и занимать в этой группе определенное (не обязательно лидирующее) место, пользоваться привязанностью и вниманием окружающих, быть объектом их уважения и любви. В. А. Ядов (1979) классифицирует социальные потребности по сфере общественных отношений, будь то семья, коллектив, социальная система в целом. Если в качестве подобной общности выступает племя, нация, этнос, возникает комплекс потребностей, которые можно назвать этническими, причем их роль в современном мире оказалась явно недооценена. Полагают, что, взаимодействуя с группой, субъект стремится к двум целям: слиться с социумом и вместе с тем выделить, отстоять свое «Я». Мы рассматриваем эти две тенденции как стремление принадлежать к группе и занимать в ней определенное место, соответствующее представлениям субъекта о справедливости.

Понятие о справедливости есть отражение в сознании субъекта исторически детерминированного соотношения прав и обязанностей, которое в мотивационной сфере субъекта репрезентировано потребностями «для себя» и «для других». Соотношение этих потребностей Б. Ф. Ломов (1984) определяет как направленность личности, как отношение того, что личность получает и берет от общества (имеются в виду и материальные, и духовные ценности), к тому, что она ему дает, вносит в его развитие. Заметим, что потребности «для себя» бессмысленно противопоставлять потребностям «для других» не только потому, что они объективно существуют, но и потому, что каждая из них несет свою социально полезную функцию. Потребность «для себя» порождает чувство собственного достоинства, независимость суждений, самостоятельность мысли. Потребность «для других» делает человека доброжелательным, способным к сочувствию, состраданию и сотрудничеству.

Среди социальных потребностей мы хотим особо выделить потребность следовать нормам, принятым в данном обществе, без которой существование социальных систем оказалось бы вообще невозможным. Г. Гегель (1968) рассматривал ее как потребность в религии, хотя правильнее было бы понимать ее более широко: как потребность в идеологии, нормирующей удовлетворение всех других витальных, социальных и духовных потребностей человека. Нормы формируются в результате сложнейшего взаимодействия исторических, экономических, национальных и других факторов, они получают отражение в общественном сознании, закрепляются господствующей идеологией, моралью и законодательством. Но соблюдение этих норм базируется на присущей членам сообщества социальной потребности следовать поведенческим, нравственным, эстетическим и тому подобным эталонам.

Хорошо упроченные нормы становятся привычкой, «второй натурой» и в определенный момент перестают контролироваться сознанием, переходят в сферу подсознания.

Человек уже не задумывается над тем, как ему следует поступить в том или ином случае. Глубоко усвоенная норма делает его поведение автоматическим, инстинктивным, хотя, разумеется, ни о каком инстинкте в строгом смысле здесь говорить нельзя, поскольку «инстинктивное» значит «врожденное». Инстинкты не осознаются изначально и потому не могут быть отнесены к подсознанию. Нормы усваиваются в процессе воспитания, их неосознаваемость исторически вторична и принадлежит подсознанию.

Свидетельством самостоятельного происхождения социальных потребностей человека служит развитие ребенка. Тщательные наблюдения показали, что актуализируемая в процессе общения потребность, обусловливающая привязанность и боязнь одиночества, не является производной ни от потребности в пище, ни от ранней сексуальности, как предполагал З. Фрейд. Более того, если функции удовлетворения витальных потребностей (кормление, уход, смена пеленок и т. д.) и общение в виде улыбок, «разговора», игры с ребенком разделить между двумя лицами, ребенок больше привязывается к тому человеку, который вступает с ним в контакт. В то же время он остается равнодушен к взрослому, бесстрастно удовлетворяющему его первейшие жизненные нужды. Замечательные наблюдения А. И. Мещерякова за развитием слепоглухонемых от рождения детей показали, что в основе ранней социализации ребенка лежат «совместно разделенные действия» (сравните с ролью труда в антропосоциогенезе!), благодаря которым ребенок из объекта забот превращается в деятельного субъекта, а от «языка» предметных действий постепенно переходит к словесному языку (Кондратов, 1982).

Третью и последнюю группу исходных потребностей составляют идеальные потребности познания окружающего мира и своего места в нем, познания смысла и назначения своего существования на земле как путем присвоения уже имеющихся культурных ценностей, так и путем открытия совершенно нового, неизвестного предшествующим поколениям.

И снова мы должны подчеркнуть, что потребность познания не является производной от биологических и социальных, хотя, разумеется, вторично связана с ними самым тесным образом. Потребность познания ведет свое происхождение от универсальной потребности в информации, изначально присущей всему живому наряду с потребностью в притоке вещества и энергии. Удовлетворение любой потребности требует информации о путях и способах достижения цели. Вместе с тем существует потребность в информации как стремление к новому, ранее неизвестному, безотносительно к его прагматическому значению в смысле удовлетворения каких-либо биологических и социальных нужд. Подобная точка зрения на природу познавательных потребностей приобретает все больше сторонников (например, Щербицкий, 1983).

Настаивая на самостоятельном происхождении социальных и идеальных (духовных) потребностей, мы, естественно, не можем принять тезис об их вторичности по отношению к потребностям материальным, о которой пишет, например, Б. Ф. Ломов: «Конечно, в основе всего многообразия человеческих потребностей лежат так называемые материальные потребности (в пище, одежде, жилище и т. д.). На этой основе в процессе исторического развития общества развиваются – в широком смысле слова – потребности духовные» (Ломов, 1981, с. 12).

Познавая действительность, человек стремится уяснить правила и закономерности, которым подчинен окружающий мир. Его загадочность так трудно переносится человеком, что он готов навязать миру мифическое, фантастическое объяснение, лишь бы избавиться от бремени непонимания, даже если это непонимание непосредственно не грозит ему ни голодом, ни опасностью для жизни. Постигая закономерности окружающего, человек кладет их в основу создаваемых им моделей мира, будь то научные теории или произведения искусства.

Войдя в общечеловеческий фонд культурных накоплений, идеи, теории, произведения искусства начинают жить своей собственной жизнью, подчас на столетия переживая породившего их творца. «Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет…» (А. С. Пушкин). Идеи, теории, восприятие художественных произведений продолжают эволюционировать, видоизменяться, обогащаться представителями следующих друг за другом поколений. Открытие объективной реальности и относительной автономии так называемого «третьего мира» – мира идей – принадлежит отнюдь не К. Попперу (Popper, 1968), оно было предельно четко сформулировано В. И. Лениным: «Тут действительно, объективно три члена: 1) природа; 2) познание человека = мозг человека (как высший продукт той же природы) и 3) форма отражения природы в познании человека, эта форма и есть понятия, законы, категории etc.» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. 1963. С. 164).

Витальные, социальные и идеальные (познавательные) потребности, в свою очередь, делятся на две разновидности: на потребности сохранения и развития (потребности «нужды» и «роста» по терминологии англоязычных авторов). Эти две разновидности репрезентируют на уровне индивидуального поведения диалектически противоречивый характер процесса самодвижения живой природы, который не сводится к одной лишь «борьбе за выживание», к уравновешиванию с окружающей средой, но предполагает освоение этой среды во все расширяющихся пространственно-временных масштабах. Признак для различения двух разновидностей потребностей – их отношение к господствующей общественно-исторической норме удовлетворения. Потребности сохранения удовлетворяются в пределах норм; потребности развития превышают норму, поскольку человек отличается «безграничностью своих потребностей и их способностью к расширению» (Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. 2/7. М., 1935. С. 235). В сфере социальных потребностей потребность развития «для себя» проявляется стремлением улучшить свое общественное положение. Потребность развития «для других» требует совершенствования самих норм либо улучшения положения какой-либо социальной группы. В идеальных потребностях норма – это достигнутое к настоящему времени знание. Идеальная потребность сохранения удовлетворяется его присвоением, потребность развития побуждает стремиться к непознанному, ранее никому не известному.

Именно действенность потребностей сохранения и развития породила две основные формы эмоций – отрицательные и положительные. Механизм сохранения (выживания, уравновешивания) не нуждается в положительных эмоциях, он может работать за счет одних отрицательных, где само устранение тягостного состояния путем удовлетворения соответствующей потребности есть награда для действующего субъекта. Положительные эмоции – инструмент потребностей развития, вот почему их значение возрастает по мере перехода ко все более сложным и высшим формам мотиваций.

Специфика отношения эмоций к потребностям сохранения и развития имеет исключительное значение для практики воспитания. Народная наблюдательность давно отметила, что «охота пуще неволи», т. е. что стремление к награде сильнее стремления избежать наказания. Эксперименты на животных и наблюдения за детьми показали, что наказание за совершение какого-либо действия не исключает его повторения в будущем. Для надежного предотвращения нежелательных действий необходимо, чтобы эти действия утратили свою привлекательность для субъекта, перестали вызывать у него положительные эмоции.

Отрицательная эмоция, возникающая при угрозе неудовлетворения потребностей сохранения, переживается как тревога, а неудовлетворенность потребностей развития порождает так называемую фрустрацию. Оба состояния отрицательны, тягостны для субъекта, от обоих он стремится избавиться, но это разные состояния. В первом случае субъект испытывает ощущение нависшей угрозы, боязнь наказания, во втором – раздражение и тоску, порожденные отсутствием удач. Специфика неудовлетворенных потребностей лежит в основе трех основных разновидностей реактивных депрессий: апатии, тревоги и тоски. При апатии потребности ослаблены, желаний нет, предметное содержание эмоциональных переживаний отсутствует. Но это отсутствие желаний воспринимается рефлектирующим сознанием как явная неполноценность, бессмысленность существования и придает состоянию субъекта отрицательную эмоциональную окраску, подчас ведущую к суициду. Для тревожной депрессии характерно ощущение своей неспособности преодолеть, предотвратить жизненные трудности. Чувство вины, возникающее у субъекта в состоянии тоскливой депрессии, имеет своим источником нравственные критерии, представление о невыполненном долге (Драгунская, 1983). Иными словами, депрессия тревоги связана преимущественно с неудовлетворенностью потребностей сохранения, которые могут быть ориентированы как на себя, так и на других. Депрессия тоски – патология потребностей развития, потребностей, связанных с ценностями более высокого порядка.

Анализ основных потребностей человека приводит нас к формулировке одного из самых кратких и вместе с тем содержательных определений понятия «личность».

Личность данного человека определяется присущей ему выраженностью и соподчинением витальных, социальных и идеальных потребностей с их подразделением на потребности сохранения и развития, «для себя» и «для других».

Общество оценивает набор и иерархию потребностей, присущих данной личности, соотнося их с нормами удовлетворения этих потребностей, сложившимися в данной социальной среде. Однако многообразие и изменчивость исторически преходящих норм не означают их равноценности перед историей, потому что на каждом ее этапе наибольшую объективную ценность представляют такие нормы и способы удовлетворения потребностей, которые в наибольшей степени содействуют развитию общества в целом, а следовательно, смене норм и развитию составляющих это общество личностей. Вот почему в устных и литературных памятниках почти всех эпох человечество отдавало предпочтение тем из своих сынов и дочерей, у кого потребности «для других» и тенденции развития, по крайней мере, не уступали потребностям «для себя» и мотивациям самосохранения. Мы называем человека малодушным, если он отказывается от достижения удаленной цели в пользу ближайшей, продиктованной, как правило, потребностями сохранения своего личного благополучия, социального статуса, общепринятой нормы. Великодушен тот, кто, напротив, отклоняет легко достижимую цель (скажем, месть обидчика) ради удовлетворения более высокой потребности, например восстановить у обидчика веру в людей, вызвать у него сожаление о совершенном поступке.

Самый лучший человек тот, говорил Л. Н. Толстой, кто живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека – который живет чужими мыслями и своими чувствами…Из различных сочетаний этих четырех основ, мотивов деятельности – все различие людей (Маркуша, 1979). Если перевести эту классификацию на язык потребностей, то лучшим вариантом окажется социальная потребность «для других» в сочетании с потребностью познания, свободной от побочных влияний и не довольствующейся механически усвоенной нормой. Самый худший – эгоистически ориентирован на себя, а свои суждения подчиняет не объективной истине, но заимствованным и утилитарно выгодным для него взглядам. Заметьте, что Толстой говорит о наличии «четырех основ», из которых складывается «все различие людей». Иными словами, он выделяет не «типы», а параметры их оценки, систему координат, совпадающую с четырьмя вариантами потребностей – «мотивов деятельности».

Мы глубоко убеждены в том, что любая система личностных тестов будет практически эффективной в той мере, в какой ей удастся объективно диагностировать индивидуальные особенности соотношения потребностей сохранения и развития, «для себя» и «для других». К сожалению, существующие в настоящее время тесты носят чисто эмпирический характер. Не имея под собой научно обоснованной теории, они оперируют огромным количеством второстепенных факторов, как правило, не дотрагиваясь до самого главного в структуре личностных свойств. Еще меньше разработаны инструментальные психофизиологические методики дифференциальной диагностики личности. Здесь сделаны только самые первые шаги (Валуева, 1969; Грызлова, 1976; Milgram, 1974).

Наряду с тремя основными перечисленными выше группами потребностей существуют две дополнительные: потребность в вооруженности и потребность преодоления, обычно именуемая волей. Если индивидуальные особенности соотношения и иерархии основных потребностей определяют личность человека, то индивидуальные особенности силы и степени удовлетворения дополнительных (вспомогательных) потребностей лежат в основе его характера.

Для того чтобы удовлетворить свои многочисленные потребности, человек должен быть вооружен соответствующими способами и средствами. Овладение навыками во многом отчуждено от процесса удовлетворения основных (витальных, социальных, идеальных) потребностей и побуждается самостоятельной потребностью, которую иногда определяют как «мотивацию компетентности», как стремление к совершенствованию своих двигательных координаций, которое позднее трансформируется в стремление к мастерству, к развитию способностей, к возможности контролировать внешнюю среду (Yarrow, Messer, 1983).