Текст книги "Самый лучший пионер"

Павел Смолин
Самый лучший пионер

Глава 1

– И перекат! И еще один! И вот так! И… – Управляемый мной персонаж на экране позорно сдох.

Откинувшись в кресле, посмотрел на плакат Конаты Изуми из аниме «Лаки Стар». Кона-тян так позорно бы не налажала! Отложив геймпад, провел пальцами по струнам стоящей рядом с креслом гитары – не сегодня! – поднялся на ноги, подошел к груше и пару раз смачно по ней пробил, вымещая стресс. Да она и так не простаивает. Внезапно раскаленная по случаю разгара зимы батарея забулькала. Наклонившись к ней, с улыбкой спросил:

– Эй, ты же не собираешься взорваться мне прямо в ли…

Раздался грохот, и меня поглотило небытие.

* * *

Очнулся с жуткой головной болью, жаждой и ломотой во всем теле. Мутная пелена в глазах мешала разобрать хоть что-то. Руки не слушались, а еще – раздражающе громко тикали часы.

– Во… – попытавшись попросить попить, зашелся в жутко болезненном приступе кашля.

– Сережа! – раздался испуганный женский голос, шаги, скрип двери и крики: – Сестра, сестра!

Звучит как больница. Но разве после такого выживают? Я же отчетливо помню, как, словно в замедленной съемке, мне в лицо летела мощная железяка. С трудом оторвав руку от лежбища, уронил ладонь на лицо. На первый взгляд – на месте, и даже не забинтовано.

Сухой, растрескавшийся язык вяло потыкался в зубы – тоже на месте! Повезло – жить человеком без лица как-то не очень перспектива.

Снова шаги, и я вновь попытался открыть глаза – все еще мгла. В губы ткнулась стеклянная кромка, включились рефлексы, и я отпил глоток теплой воды. Снова кашель.

– Еще? – участливо спросил женский голос, губы ощутили стакан.

Попил еще – уже удачно и до последней капли.

– Прости, но больше пока нельзя, – расстроила меня Повелительница Воды, и сознание облегченно отрубилось.

В следующий раз глаза начали видеть, но лучше от этого не стало – я лежал на жесткой кровати, застеленной серым от постоянных стирок, украшенным казенными печатями бельем. Вокруг – полное уныние: давно не беленные, заляпанные стены, вздувшаяся краска на чугунной батарее под большим окном – сейчас, по случаю лета, оно приоткрыто. Рама деревянная, тоже требующая перекраски, а показывает эта прелесть кусочек синего безоблачного неба. С потолка время от времени отваливаются кусочки побелки, частично оседая на пыльных плафонах – лампочки обычные, накаливания. «Ходики» на стене внушают своей монументальностью – сразу видно советское изделие. Советское? Да, потому что едва ли мой зафиксированный на койке пожилой лысый очкастый сосед – у него сломаны обе ноги – стал бы просто так, из любви к необычному досугу, читать газету «Правда» за 5 июля 1968 года. А тем более этим не стали бы заниматься и пятеро других соседей – все с травмами разной степени тяжести, – вон тот чувак с корсетом на шее читает вслух для «человека-мумии». Жуть!

– Итоги восемнадцатого Берлинского международного кинофестиваля… – под бубнеж корсетного я прикрыл глаза и попытался подавить приступ паники.

Я – в СССР! Таких реалистичных снов не бывает. И галлюцинаций – тоже. Я сдох и по какой-то причине попал сюда – в древний шестьдесят восьмой год! Это… Это… Это офигенно! Там мне ловить было нечего – работаешь 5/2, жены нету, друзей – полтора человека, а контакты с родственниками давно утрачены из-за несходства характеров. Огромная часть досуга у меня уходила на чтение попаданческих книг – и теперь мне все это пригодится! Так, а что я помню?

Через пару секунд я чуть не завыл от восторга – помнил я абсолютно все, что читал, видел и слышал в прошлой жизни, – вплоть до много лет назад мельком проскролленных страничек «википедии». Я – читер! Кроме того, я умею играть на гитаре и фортепиано, знаю ноты, в целом, как ни странно, коммуникабелен… Стоп, я же не на собеседовании – других попаданцев здесь все равно нет, равно как и зрителей. Ведь нет же? Ладно, потом. Все, теперь дело за малым – выздороветь (интересно, что со мной?), освоиться и начинать долгий увлекательный путь к самым вершинам мира с неизбежным сокрушением главного врага каждого склонного к справедливости человека – Соединенных Штатов Америки.

Почувствовав, что проваливаюсь в сон, испуганно открыл глаза – а ну как обратно закинет? Нет уж, я хочу остаться! И год мне идеально подходит – достаточно много времени в запасе перед первой большой проблемой – Афганской войной. Так, тело… Руки-ноги на месте, отлично! Но туловище туго перебинтовано. Ребра, что ли?

– А, очнулся! – обрадовался сосед, отложив газетку. – Голова не кружится? – участливо спросил он.

– Да че ему, молодому! – кашлянув, успокоил его севший в кровати мужик с загипсованными до самых плеч руками.

А как он…

– А все по очереди мне жопу вытирают! – видимо прочитав что-то в моих глазах, ухмыльнулся он. – И сейчас – как раз твой черед. Пошли!

Народ радостно загоготал. Нервно хохотнул и я – очень зря, потому что правую сторону груди прострелило болью.

– Ой, юморист, б*я! – вытер слезинку мой сосед и представился: – Меня Семен зовут. Дядя Семен, получается.

– А мне сколько лет? – прохрипел я, вяло пожимая протянутую руку.

– Точно головой ударился! – веско заметил «корсетный».

– Кажись, пятнадцать? – спросил пространство Семен.

Пространство не очень уверенно ответило, что да – пятнадцать.

– Мамка твоя вечером придет, у нее и спросишь, если память не прояснится, – выдал план действий сосед.

– Опять выть будет, – вздохнул чувак со сломанными руками.

Этого «дядей» звать не стану – ему лет двадцать пять.

– Мы брата хоронили – под «ЗИЛ» попал, – сделал ему неловко «корсетный» – а вот этому от тридцати до сорока, рожа интеллигентно-еврейская.

– Меня вроде меньше помяло, – хрипло прервал я повисшее молчание.

Народ облегченно хохотнул – даже интеллигент! – и дядя Семен заверил:

– Да, считай, и не помяло – что тебе сотрясение и два сломанных ребра? Пару дней отлежишься, и домой – хоккей смотреть по телевизору!

Так себе перспектива – хоккей мне как-то не очень. Но «дома» всяко будет лучше, чем здесь. Ощутив позывы, попробовал встать и скривился – больно, блин, и голова кружится!

– Давай помогу! – воспользовался шансом «безрукий» и поднырнул мне под мышку.

Аккуратно поднялись – ему придется идти на полусогнутых, на полторы головы выше, – и я напряженно посмотрел на него.

– Да не боись, – хохотнул он. – Мне по-маленькому.

Это меня устроило, и мы медленно и печально выбрались в коридор.

– Петрухин! – раздался сердитый женский голос. – Куда его потащил?

– Ссать! – честно ответил мой провожатый.

– А утка на что? А меня позвать? – вкатилась в поле зрения полненькая, лет тридцати кудрявая медсестра.

– Да че он, не мужик? Сам не дойдет? – привел Петрухин разумные аргументы.

Медсестра посмотрела на меня, получила подтверждающий застенчивый кивок, вздохнула и посторонилась. В туалете безрукий отвернулся, пока я делал дела, – размер члена полностью устроил, учитывая, что я еще подрасту, – потом я стянул с коллеги по мочеиспусканию больничные штаны, он оправился, я натянул штаны обратно, и мы двинулись в обратный путь.

– Меня Андрей зовут, – видимо воспылав ко мне симпатией после такого трогательного ритуала, представился он.

– А я… – Проблема!

– Сергей! – хмыкнул он. – Крепко же тебя приложило.

– Крепко, – согласился я. – А как тут вода работает?

Наклониться, чтобы попить из-под крана, я не решился – больно же!

– Меня просить нужно! – снова заспавнилась рядом с нами медсестра и выдала мне стакан с водой.

Напившись, поблагодарил и спросил:

– Простите, не помню, как вас зовут.

– Антонина Петровна, – улыбнулась она, явив пару золотых коронок. – Ты иди, отдыхай, – мягко пожелала мне. – А ты его не колобродь! – это уже строго и Андрею.

Входили мы в палату под бормотание вернувшегося к чтению газеты «корсетного»:

– …Самолет Douglas DC-8 Super 63CF авиакомпании Seaboard World Airlines, США, нарушил воздушную границу СССР. На борту самолета находились 214 военных, направлявшихся на войну в Южный Вьетнам, и 24 члена экипажа. Самолет был перехвачен советскими летчиками в 8:20 утра и принужден к посадке на 2,5-километровой бетонной полосе аэропорта Буревестник на о. Итуруп в 8:39 утра. Самолет и члены экипажа находились на территории СССР двое суток, после чего были отпущены. Капитан самолета Джозеф Тосолини принес извинения за нарушение воздушной границы СССР.

– Вот суки! – отпустил меткий политический комментарий «человек-мумия».

– Иваныч – сам летчик, – пояснил мне Семен. – Вот, сел неудачно.

– Хоть не угробил никого, – оправдался летчик.

– Это – главное! – веско подытожил «корсетный».

Андрей помог мне улечься на койку, и я моментально уснул.

Открыв глаза в следующий раз – состояние ощутимо улучшилось, головокружения почти нет, – услышал облегченный женский вздох:

– Сереженька! – И мне по лицу аккуратно провела ладонью худенькая женщина «чуть за тридцать» с красивым, почти лишенным морщин лицом в обрамлении каштановых кудряшек. Глаза – с зеленой радужкой, но красными от слез белками.

Тело словно само отреагировало на материнскую (а кто это еще может быть?) ласку, и я чуть не замурлыкал от удовольствия.

– Слава богу, очнулся! – со светлой улыбкой на лице начала она плакать. – А то напугали меня тут – ни себя, говорит, не помнит, ни других.

– Не помню, – сглотнув ком в горле – прости, женщина, но твоего сына я каким-то образом вытеснил и виноватым себя чувствовать не собираюсь – меня тоже не спрашивали! – ответил я. – При виде тебя я чувствую тепло, заботу и спокойствие. Ты – моя мама?

Женщина испуганно пискнула и прикрыла рот руками. Нужно просто потерпеть – со временем мы с ней обязательно поладим. Не можем не поладить – никто подмены и не заметит. У меня жутко удобная травма и поразительно хорошее для переродившегося настроение – от открывающихся перспектив захватывает дух, а от осознания своего пребывания в «золотом веке СССР» сердце сладко сжимается от странной для никогда не жившего в СССР человека ностальгии – молод я был, относительно молодым и умер и СССР люблю, так сказать, как сеттинг и отечественный Древний Рим.

– Позову-ка медсестру! – вышел в коридор мой давешний безрукий товарищ.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – попытался я успокоить мать.

– Это я должна тебе говорить, сыночек, – жалобно протянула она.

Соседи по палате старательно тупили глаза кто во что, и я их понимаю.

В компании Андрея появилась медсестра с тарелкой в руке:

– Ужин ты проспал, но голодным тебя не оставим! – улыбнулась она мне.

Мама отобрала тарелку и начала пичкать меня перловкой с мясом. Вкусно! Это с голодухи или привычки? Когда тарелка опустела, меня начало клонить в сон, и мама пообещала заглянуть завтра пораньше – будет суббота, а она уже больше года как выходной.

* * *

Выписали меня, как и пророчествовал Семен – корреспондент «Комсомолки» по профессии, пострадал на производстве – во время визита в колхоз провалился в прикрытую лужей глубокую яму, получив сложный перелом, – через три дня. Во время маминых визитов общался с ней, во времена остальные – с соседями по палате. Политические темы – в абсолютном меньшинстве, и с гораздо большей охотой все обсуждали проблемы общечеловеческие – кто, когда, где, с кем, почем и что из этого выйдет, но Чехословакию и «социализм с человеческим лицом», в соответствии с линией партии, немного поругали, ошибочно предположив, что до ввода войск не дойдет. Я свои пророчества, само собой, оставил при себе.

В субботу вместе с мамой пришел толстый пришибленный плешивый мужик в костюме на размер больше нужного – на вырост брал, видимо.

– Это – Елистрат Венедиктович, – поджав губы, с явной неприязнью представила визитера мама. – Он тебя и сбил.

– Простите, бога ради! – явно не первый раз покаялся жирный и поставил на тумбочку рядом с моей кроватью авоську с парой яблочек и почему-то помидорами.

Витамин «цэ», так сказать.

– Здравствуйте! – пожал протянутую мне пухлую ладошку. – Спасибо за фрукты. Если вам это важно – я на вас совсем не сержусь, потому что ничего не помню. Да и живой остался, так что все не так уж и плохо.

– Двое суток на ногах! – вздохнул он. – Жена рожала, мчал как мог – водитель у меня запил, пришлось самому, вот тебя и не заметил.

– Родила? – заинтересовался я.

– Девочку, 3300, – похвастался «молодой» отец и спросил мою мать: – Давайте я вам все-таки помогу чем-нибудь.

– Нам подачек не надо, у нас все есть! – гордо отвергла она взятку.

Вздохнув, мужичок осторожно потрогал меня за плечо – вместо хлопка – и свалил.

– Надо было цветной телевизор с него стребовать, – подал голос «корсетный».

– Или холодильник! – внес корректировку «безрукий».

– Или стиральную машинку! – добавил вариант Семен.

Довольный совок стартер-пак прямо!

– А чего сразу не квартиру? – фыркнула мама. – Сама заработаю, и на холодильник, и на телевизор. Ишь че удумал – «заберите заявление, Наталья Николаевна, а я вашему мальчику путевку в „Артек“!», – вполне похоже спародировала она, судя по всему, важного человека – раз из него можно вытрясти холодильник, телевизор, стиральную машинку и путевку в «Артек».

– При Сталине такой х*йни не было! – веско заметил «человек-мумия».

Перед выпиской меня, само собой, хорошенько осмотрел ряд врачей – включая психиатра. Мне поставили удобный диагноз «шоковое состояние» и вызванную им не менее удобную посттравматическую амнезию. Было очень легко – никому и в голову не пришло меня пытать, гипнотизировать и «прогонять» через полиграф. Врач в круглых очках много улыбался мне и маме, успокаивал и изо всех сил излучал оптимизм. Кроме того, все эти дни мама Наташа активно рассказывала мне обо мне и себе. Снова удача – Сережа был отличник, спортсмен (футболист) и вообще образцовый пионер. Единственный и любимый сын двадцатидевятилетней швеи-мотористки с одной из многочисленных московских фабрик – мы живем в столице, да! Так-то вроде удобно, но через регионы, где дым пожиже да труба пониже, «подниматься», на мой дилетантский взгляд, легче – особенно если ты, например, с Кавказа. Ладно, берем что дают – благо что дают полные горсти.

Живут Наталья Николаевна Ткачева и Сергей Владимирович Андропов (Такая вот у нас ситуация с фамилиями, у мамы она девичья. А я – нет, не сын и не внук, и даже не знакомы, просто совпало.) вдвоем недалеко от «Сокольников» – парка и одноименного метро. Очень хороший район с дорогущей «недвигой» в моем времени, а здесь – просто хорошее место, откуда маме удобно добираться на работу, а мне – в школу.

– У всех каникулы, а ты болеешь, – сочувственно вздохнула она, когда речь зашла о школе.

Лет Сереже не пятнадцать и даже не четырнадцать, а двенадцать – просто выглядит несколько старше в силу хорошей формы. Тринадцать исполнится в конце августа. Отец реципиента, как водится, «пропавший без вести летчик-испытатель». За таких испытателей государство пенсию не начисляет, поэтому живем мы на мамину зарплату в сто пятнадцать рублей плюс обязательная тринадцатая зарплата в конце года. Иногда перепадают и заказы на дом – шьет и кроит всякое для знакомых.

Еще из родни у нас есть двоюродная мамина сестра в городе Астрахани и двоюродные дедушки-бабушки там же. С родственниками прямыми не повезло – померли все. Жалко Наталью – совсем одна осталась, даже сын теперь поддельный. Ерунда – поладим, поженим, в отдельную квартиру переселим.

В «отдельную» – потому что на вызванном мамой такси (машина марки «ГАЗ» с шашечками) мы доехали до трехэтажного старинного кирпичного дома – даже не «сталинка», а гораздо более древний экземпляр, – по пахнущей плесенью и котиками лестнице обшарпанного подъезда поднялись на второй этаж, и родительница открыла обитую потрескавшимся дерматином дверь, рядом с которой располагалось четыре электрических звонка. Коммуналка! И хорошо, что здесь – не два десятка «хозяев»! Вот мне задача-максимум: к Новому году переехать в отдельное жилье.

Пол коридора застелен недавно крашенными досками, стены – покрыты синей масляной краской, создавая «казенное» ощущение. В конце коридора сквозь приоткрытую выкрашенную белым дверь немного видно кухню – там сейчас кто-то бренчит посудой. От развешанного на просушку постельного белья вкусно пахнет хозяйственным мылом, на двери ванной – потешная табличка с карапузом на горшке.

– Опять Надька на улице белье сушить не хочет! – вздохнула мама и спросила меня: – Вспомнил?

«Вспомнил?» и «Помнишь?» вообще звучат постоянно, но, увы, ответ неизменен:

– Не помню.

– Ничего, вспомнишь! – уже привычно утешила саму себя Наталья, мы миновали первую пару дверей, и она открыла незапертую с левой стороны: – Вот мы и дома!

От «дома» я ожидал худшего, но комната оказалась довольно просторной – «квадратов» пятнадцать, если на глазок, и содержала в себе «стенку» с посудой, красно-золотистой расцветки ковер на полу, обитый зеленой тканью диван и односпальную пружинную кровать, застеленную покрывалом с оленями. В проеме «стенки» – новенький телевизор. На подоконнике, рядом с горшком герани – радиоприемник. У кровати – прислоненная к стене сложенная ширма. Создавать личное пространство, так сказать. Помимо всего этого – два стола, на одном – швейная машинка, а второй, похоже, мой, потому что на нем учебники, тетрадки и прочая канцелярия. Еще есть два шкафа – один с одеждой, второй – с книгами, которыми частично «заражена» и «стенка». Словом – вполне уютно! Из окна виден двор – гуляют ребята, вон какой-то рыжий «солнышко» на турнике крутит. Они мне махали, кстати, когда я из такси выгружался, – друзья, наверное.

– Ничего, вспомнишь, – мягко напомнила залипшему в окно мне мама.

– А если и нет – познакомлюсь заново и буду дружить! – с улыбкой заверил я ее.

– Так и будет! – кивнула она. – Но лучше все-таки вспомнить!

Глава 2

Следующую неделю обживал коммуналку и знакомился с жильцами – из интересных оказалась только та самая Надежда – симпатичная мамина ровесница и, как оказалось, подруга. Работает медсестрой, поэтому график скользящий – это позволяет присматривать за мной в некоторые дни. Нет, по-прежнему ничего не помню – рассказали. Разведена, воспитывает трехлетнюю дочку Свету – потешная, пузыри носом умеет надувать. Из соплей, да. Помимо них, в квартире проживают двое пенсионеров – муж-фронтовик Алексей Егорович и его жена – ветеран тыла Зинаида Матвеевна. Алексей Егорович тоже считает, что «при Сталине такой х*йни не было». Третий жилец – бобыль Федор, сорок лет, высок, статен, красив, модно-усат, передовик токарного дела и постоянный экспонат заводской доски почета. На Федора заглядываются все имеющие честь быть с ним знакомыми дамы, но большая часть даже не пытается – репутация «ходока» надежно к нему прилипла. Именно Федору мы обязаны идеально работающей сантехникой, проводкой и смазанными дверьми – мужик, даром что ходок, совсем не против помогать соседям улучшать быт. Судя по лицам мамы и Надежды, обе Федю знали несколько лучше, чем им бы того хотелось. Этого в отцы не берем, но маме не мешаем – для здоровья полезно же.

Вывод пока такой – никакой «блат» мне не светит, если не считать таковым телефонный номер корреспондента «Комсомолки» Семена, который до сих пор лечится. Придется идти обычным путем – это когда начинаешь с классного руководителя. Кое-что отнести я ему уже могу – вон лежит целая исписанная тетрадка на девяносто шесть листов с аккуратно выведенным маминой рукой на обложке (еще доктора обратили внимание, что мой почерк полностью изменился, причем совсем не в лучшую сторону – а что поделать, если руками писать в той жизни мне почти не приходилось уже много лет?) названием «Миша Добрин и философский камень, роман-сказка, тетрадь первая». Читали всей коммуналкой – слегка адаптированный «Гарри Поттер» понравился всем, кроме Федора, который дома не ночевал, и маленькой Светы – она ничего не поняла, но «сказку» слушала прилежно. Но пока не понесу – ждем вторую тетрадку и моего выздоровления до уровня, когда я смогу пройти пару кварталов – там класрук и живет.

Вторая тетрадка активно мной заполняется прямо сейчас, в положении полулежа на диване – сидеть еще больно. В открытую форточку врывался веселый летний шум, принося с собой теплые запахи тополей и расположенного в доме напротив хлебозавода. Тело пыталось травить душу хандрой – сходи, мол, пробздись, – но я не поддавался. Друзья Сергея пару раз заходили, сочувствовали, пытались знакомиться заново, но пока коммуникация не наладилась – я в основном молчу и наблюдаю, пытаясь перенимать манеру поведения хроноаборигенов.

С едой, вопреки опасениям, никаких проблем не оказалось – дефицит пока не набрал обороты, и, как минимум в Москве, купить можно если не все что хочешь, то многое. Мама кормила меня котлетами, супами, картошкой, рыбой (в том числе – красной), яблоками, овощами, а однажды даже принесла гранат. Помимо этого, хватало и сладостей – в частности, мое возвращение домой отмечали покупным тортом. Обычные продукты, на мой взгляд, ничем не отличались от аналогов из моего времени, а вот сладости прямо хорошо зашли! Увы – во рту у Сережи обнаружилось целых три пломбы, несмотря на ранний возраст, поэтому придется держать себя в руках – не очень я верю в советскую стоматологию.

– Ну хоть любовь к конфетам ты не забыл! – ласково потрепала меня мама по волосам, когда я жевал очередного «Мишку на Севере».

Вынырнув из воспоминаний, отложил служащий мне планшетом томик Ленина (седьмой из неполного собрания сочинений, нашедшегося у нас) и аккуратно поднялся. Столь же аккуратно направился к двери – проголодался, а мама вчера сварила просто замечательные щи, которые я сейчас и разогрею!

С кухни доносился мягкий гитарный перебор. Это кто у нас музыкант? Вариантов немного – сегодня вторник, и дома только пенсионеры да отсыпающаяся Надежда, чья дочь сейчас у бабушки – через два дома от нас живет, одинокая, поэтому понянчить внучку всегда рада. Увы, у нее тоже комната в коммуналке, так что переехать в более комфортные условия Надя не может.

Так и есть – за накрытым сильно покоцанной выцветшей клеенкой столом на табуретке сидел одетый в растянутые синие штаны и майку Алексей Егорович с инструментом в руках.

– Привет, Сережка! – сквозь дымящуюся во рту «Беломорину» поздоровался он со мной.

– Здравствуйте, деда Леша, – поздоровался я в ответ так, как научили. – А я и забыл, что вы играть умеете.

– Да ты вообще все забыл! – хмыкнул он, прекратил музицировать и предложил: – Помочь тебе?

– Сидите, дед Леш, я сам, – успокоил я его и залез в общий холодильник – тарахтящее, даже сейчас древнее ублюдище. Холодит, впрочем, как надо и, уверен, еще и меня переживет.

Вот она – наша желтенькая эмалированная кастрюля. А вот и миска – столь же желтая и эмалированная. Зачерпнув загустевшую массу, щедро наделил ею миску, которую поставил на конфорку новенькой газовой плиты – дом газифицировали совсем недавно и плиту поставили тогда же. Чиркнув спичкой, повернул рукоятку, и под миской заплясало жизнерадостное синее пламя. В Советском Союзе даже газ смотрит в будущее с оптимизмом!

– Тяжко поди – каникулы, а ты дома сидишь, – ритуально посочувствовал дед.

Отметив татуировку Сталина на усеянной седым волосом дедовской груди, аккуратно опустился напротив него с не менее ритуальным ответом:

– Да нормально, какие мои годы – набегаюсь еще.

– Знатно тебя приложило, конечно, – перешел он к любимой в последнее время теме нашего двора. – Даже мамку – и то забыл.

– Стыдно перед ней, – признался я.

– И правильно – нельзя, чтобы человек мать забывал, – веско заметил фронтовик. – Вот у нас однажды парнишку контузило…

Истории хватило ровно на выхлебать тарелку супа, закусывая его вкусным бородинским хлебом и сочной, сладкой луковицей. Порадовавшись за вернувшего память парнишку из военного рассказа, вымыл за собой посуду, протер стол и попросил:

– Дед Леш, а вы меня на гитаре играть немножко не научите?

Нельзя же демонстрировать окружающим взятые из ниоткуда навыки? Все придется легендировать – Сережка мальчик начитанный и умный, но мячик ему пинать нравилось больше, чем играть музыку или учить языки. В школе с сентября мне придется ходить на немецкий, а вот инглиш «постигать» придется в кружке ближайшего Дома культуры. Английский у меня очень хороший, а вот немецкий – полный швах. А мне ведь переаттестацию в конце августа проходить – будут смотреть, что из школьной программы я забыл. Не отправят же меня обратно в начальную школу? Ерунда, проблема только с немецким и существует – все учебники вместе с остальной инфой из прошлой жизни моей новой абсолютной памяти доступны в любой момент. Позднесоветские по большей части – в 90-х по ним детей еще вовсю учили, и я из их числа. Неужели не пойдут навстречу больному ребенку?

– Во-о-от, а я тебе еще когда предлагал? – довольно протянул старик. – Девки музыкантов любят, Сережка!

– Вот и я так подумал, – улыбнулся я.

– Научим! – пообещал Алексей Егорович. – Прямо щас и начнем.

– А давайте у нас, – предложил я.

Там можно сесть на диван, и будет почти не больно.

– А давай! – согласился он.

Сменили место пребывания, и до самого маминого возвращения фронтовик «учил» меня играть на гитаре. Притворяюсь дубом, да – а что поделать?

– Ой, здравствуйте! – поздоровалась с гостем немного раскрасневшаяся от жары, одетая в клетчатое бело-зеленое платье мама.

– Здравствуй, Наташ, – поздоровался он в ответ и с явным одобрением понаблюдал, как я принимаю у мамы полную всякого авоську – первое время она на такое ругалась, а теперь смирилась – и отношу ее на кухню. Вот такой я плохой человек – приручаю чужую мать, давя на жалость и образцово-сыновье поведение. Тем временем дед Леша продолжал:

– А твоего, вишь, на прекрасное потянуло – говорит «научи на гитаре играть, все девки во дворе мои будут».

Ехидно покосился на меня – я хохотнул, и дед расстроился – не получилось школяра в краску вогнать.

– От скуки все, – нашла причину мама.

– А хоть бы и так, – не расстроился Алексей Егорович и указал на гитару: – А с ней и в гостях, и в окопе жить веселее.

– Лишь бы без окопов, – поджала губки мама и попросила: – Ну, покажи, чему научился!

Я показал, нарочито неуклюже наиграв выданную мне дедом Лешей для освоения гамму.

– Ну молоде-е-ец! – умиленно протянула мама. – Попьете с нами чаю, Алексей Егорович?

– Да не, к себе пойду – хоккей начинается, – покачал головой дед, посмотрел на инструмент… – Дарю! – принял он для себя решение. – Только чтобы каждый день учился, понял? – строго нахмурил на меня седые брови.

– Спасибо, дед Леш, как стоять перестанет – верну!

– Постараюсь дожить, – хохотнул фронтовик. – Молодец! – выдал он заключение о моих личностных качествах и ушел к себе.

Мама неодобрительно покачала на меня головой, зашла за ширму, переоделась в домашний выцветший халатик, вдела ноги в коричневые тапки, и мы отправились ужинать.

– Опять посуду помыл, – укоризненно-одобрительно заметила родительница на кухне.

– Не тебе же оставлять – ты работаешь, а я дома сижу, – привычно оправдался я.

– Совсем ты поменялся, Сережка, – грустно вздохнула она, вынимая из авоськи кулек с картошкой. – Раньше никакой помощи, поговорить – только «да», «нет» и «нормально», а тут… – сгрузив овощи в раковину, развела она руками.

– Поправлюсь и буду помогать больше, – с улыбкой пообещал я ей.

– Ты уж лучше головой выздоравливай, а помочь я себе и сама могу, – попросила мама и принялась чистить картошку. – С салом пожарю сейчас, а завтра у тебя и суп будет, и картошка, – сформировала мне меню родительница. – А еще я там чай купила вкусный.

Сквозь нити авоськи была видна пачка чая с замечательным названием «Чай № 36».

– Как пишется? – Выкинув очистки в ведро, мама начала мыть картоху и ставить на плиту черную чугунную сковородку.

– Нормально, шесть страничек, – отчитался о проделанной работе. – А потом вот деда Леша от скуки спасал.

– Ты у него всему учись, – наказала мама, для весомости покачав на меня вынутым из морозилки куском сала. – Он – настоящий, не как дядя Федя.

– Уже понял, – улыбнулся я ей. – Обидел тебя наш сосед? Хочешь, отомстим?

– Какие там обиды? – cовершенно по-девичьи хихикнула мама. – Я от него ничего и не ждала. Федя хороший, просто таким, как он, быть не нужно.

– Не стану, – пообещал я, скрестив пальцы за спиной – на всякий случай.

– Обижается он на тебя, – слила инсайд родительница.

– Это почему? Я же с ним как со всеми? – удивился я.

– Потому и обижается – раньше-то хвостиком бегал: «дядь Федь то, дядь Федь это», а теперь только здравствуйте и до свидания, – не без оттенка застарелой вины в глазах пояснила она.

Почему безотцовщина бегает за всеми, кто минимально похож на отца? Вопрос сугубо риторический.

– А вот представь, – попытался я ее немножко утешить. – Был бы у меня отец – мне бы и перед ним было за потерянную память стыдно. Так что я даже рад.

Мама изобразила вымученную улыбку – не помогло, увы – и принялась кромсать картошку, складывая ее в скворчащую салом сковороду.

Повисла неловкая тишина – за последние дни ее вообще было много. А что я могу? Здесь поможет только время.

– А почему я во взрослой больнице лежал? – нашел я нестыковку в процессе перерождения.

– Это тот жирный постарался, – неприязненно поморщилась родительница, помешала картоху, накрыла сковороду крышкой и уселась напротив, положив подбородок на ладони. – В Горисполкоме работает, людей не видит! Но хоть больница хорошая, – грустно вздохнула.

– Надо было с него печатную машинку стребовать, – запоздало пожалел я.

– У меня на книжке пятьсот рублей осталось… – мягко начала мама.

– Нет уж, теперь – только с гонорара! – с улыбкой одернул я ее. – Сейчас подживут ребра, и начнем покорять писательский Олимп!

– Я ребятам во дворе рассказала, – усмехнулась мама. – Готовься – завтра слушать придут.

– Это хорошо! – одобрил я услуги фокус-группы.

– А то я-то тебя люблю, – вытянув руку, она убрала с моей выцветшей, когда-то черной футболки невидимую соринку. – И оценить как следует твое произведение не могу, как лицо заинтересованное.

– Это правильно, – кивнул я. – Коллективный читатель всегда важнее индивидуального.

– Заговорил-то как! – умилилась мама.

– Нас же партия учит, что общее превыше частного, – продемонстрировал я азы идеологической подготовки.

– В телевизоре сказали? – спросила мама.

– Нет, это я помню, – с улыбкой покачал я головой.

– Мать не помнит, а партию помнит, – вздохнула она.

– Это потому, что крепка советская власть! – раздался из коридора сонный голос Надежды.

Одетая в такой же, как у мамы, полинявший халатик, растрепанная и зевающая, она появилась на кухне.

– Доброе утро, – пожелали мы ей, несмотря на садящееся за крыши «хрущевок» солнце за окном.