Текст книги "Самый лучший коммунист. Том 2"

– Мелкие свиньи знают антисемита, – ухмыльнулся главарь. – Они ему верят. Антисемит, ты умеешь командовать свиньями?

Я проигнорировал и получил болезненный пинок в бедро.

– Я же не антисемит, – расстроенно развел я руками.

– Все вы, антисемиты, так говорите, – заявил он. – Работай, – указал на детей.

Пейсы бы тебе оторвать.

– Нужен хотя бы еще один взрослый, – подергал я за рукав Михаила Сергеевича.

– Пф! – прыснули террористы.

Весело им.

– Очкарик, – пнул лежащего лицом в пол педагога ближайший хасид. – Будешь сидеть с мелкими свиньями и антисемитом в алтарной. Понял?

Этот говорил на немецком, поэтому педагог ответил:

– Яволь, господин. Прошу вас, не убивайте детей – они будут послушными.

Хороший мужик.

– Шнелле!

Немца подняли на ноги, и мы с ним отправились к стене, возле которой усадили обхвативших напуганных отпрысков, не менее напуганных родителей.

– Господа, когда начнется штурм, здесь будет гораздо опаснее, чем там, куда мы идем, – как можно спокойнее заявил я. – Прошу вас, дайте нам возможность увести ребят.

– Ингрид, – попросил девочку лысый толстый немец. – Помнишь, как мы тренировались прятаться в убежище?

– Я останусь с мамой, – обхватила девочка мамину шею поплотнее.

– Ингрид, – мягко отстранила девочку та. – Мы с папой придем к тебе совсем скоро. Просто дверь в убежище маленькая, и сразу все в нее не пролезут. Ты же не хочешь застрять в проходе?

Девочка покачала головой.

– Тогда иди с Сергеем и господином учителем, хорошо? – мать поставила дочку на ноги.

– Хорошо, – буркнула она, чувствуя в ситуации много неправильного, но не в полной мере осознавая происходящее.

Это же послевоенное поколение, они от бомбежек и обстрелов не прятались.

Смелость Ингрид послужила примером для остальных, они покинули родителей, и учитель профессионально построил их во взявшуюся за руки цепочку, началом которой служили педагог и я. И до сих пор никаких сирен, рёвов громкоговорителей и – тем более – влетающего в окна спецназа. Нас уже должны были хватиться – «наружка» в виде двух «дядей» присутствует, и они гарантированно подняли тревогу.

Шагая за Зоханом и Шломо, я отвлекал ребят, как мог:

– Мне очень нравится песня «Заяц в норе», вы ее знаете?

– Ее все в детском саду учат! – ответил маленький Генрих.

– Споете мне?

Дети посмотрели на учителя, тот – на Зохана.

– Лишь бы не ревели, – отмахнулся тот.

– Ан, цвай, драй, – отсчитал педагог.

Деточки затянули:

– Кролик в норе, сел и уснул, сел и уснул…

Мы свернули в коридор слева от алтаря.

– Бедный кролик, ты заболел?

Открыв правую дверь, Зохан шагнул на верхнюю ступеньку лестницы и щелкнул выключателем. Маломощной лампочки на потолке едва хватало, чтобы рассеять мрак над ступенями. Ниже – темнота.

– Что ты больше не можешь прыгать? Бедный кролик, ты заболел?

Это определенно тот самый, довоенный еще подвал, план которого мы с мужиками из «Девятки» рассматривали в числе прочих чертежей зданий, которые нам предстояло осмотреть. Сейчас или никогда!

– Кролик хоп!

Я посмотрел на немецкого педагога, дождался встречи взглядами и перевел свой на идущего впереди него Шломо. Он сделал страшные глаза в ответ. Пох*й, главное – не мешай.

– Кролик хоп!

Левая рука вынула из кармана брюк спецручку, пальцы отработанным движением выщелкнули тонкое, но очень острое лезвие, котором я не менее отработанным движением перехватил глотку Зохану.

Металл прорезал плоть, хрящи и сосуды с испугавшей меня легкостью – это настолько просто убить человека?! – но, не дав себе запаниковать…

– Кролик в норе, кивает и плачет… – дети в темноте и за нашими спинами не заметили происходящего, в отличие от Шломо, на щеку которого попала струйка крови подельника.

Он начал оборачиваться…

– Доктор приехал и выписал лекарство! Зайчик, глотай…

…но что-то сделать уже не успел – его горло тоже потеряло целостность, и он повторил за Зоханом пантомиму «роняю автомат и пытаюсь руками собрать шею как было».

– Кролик в норе прыгает и прыгает…

– Быстрее! – влепил я ошалело глазеющему на два оседающих на лестницу трупа педагогу пощечину. – Тащи детей вниз, там другой выход!

– Дети, наперегонки вниз! – придал тот мотивации ученикам.

Прижавшись к стене, я пропустил перепрыгнувших трупы хасидов детей и закрыл дверь – изнутри нашелся очень симпатичный засов с мое запястье толщиной, сама дверь из тяжелых досок, а стрелять через нее смысла нет – мы будем далеко внизу.

Вынув из кармана динамо-фонарик – череда покушений и неприятностей сделала меня жутко запасливым, и, жужжа ручкой, по влажным доскам дошел до стены, около которой педагог построил детей.

– Посвети, – вручил ему девайс и все той же спецручкой – она очень крепкая – поддел доску, обнажив кусок открытой ржавой здоровенной трубы, изгиб которой уходил в сторону улице.

Еще две доски, и педагог спрыгнул в трубу, а я начал подавать ему недовольных – воняет просто жесть, это же старый как сам Мюнхен коллектор – ребят. Семь наполненных слезящимися от вони глазами, клаустрофобией, тошнотворным хлюпаньем под ногами брожений по трубе, мы увидели дневной свет и уперлись в проржавевшую решетку, за которой мы увидели ведущий к мелкой речке заросший пожухлой травой склон. На том берегу продолжался славный город Мюнхен.

Где-то над головой взревел вертолет, ожила визгами сирен и треском моторов дорога. Дети начали кричать, но за таким фоном хрен кто услышит – нужно выбираться. Подсунув спецручку под решетку, я извинился перед КГБшным НИИ-производителем и надавил ногой.

Ценный девайс погрузился в жижу, чтобы остаться там навсегда – хватит с меня коллектора – а решетка послушно снялась с петель, и мы дружно бросились вверх по склону, к дороге.

Глава 7

Первая машина – БМВ с сидящим за рулем упитанным бюргером – проехала мимо. Не осуждаю – вне СССР я бы тоже скорее всего проигнорировал толпу грязных голодранцев под предводительством похожего на начальника концлагеря взрослого. Детский и подростковый бандитизм – это большая беда, и только Пионерская организация….

С воем сирены остановившаяся возле нас полицейская машина помешала додумать мысль.

– Я – Сергей Ткачев! – сразу взял я быка за рога. – Мы с херром учителем вывели детей-заложников из церкви!

Пара полицейских, надо отдать им должное, среагировала правильно – один остался общаться по рации, а второй – общаться с нами:

– Всех детей?

– Всех детей, – подтвердил я. – Наши спортсмены, их родители, – указал на ребят. – И зрители остались в церкви. Двое террористов мертвы, осталось восемь. Я пошел звонить.

Оставив народ позади, я перебежал дорогу и снял трубку висящего на стене симпатичной двухэтажки телефона-автомата. Монетки… Номер…

– Серега, ты живой?! – ответил мне взволнованный голос помощника товарища Громыко.

Вот бы на Родину звонить уметь.

– Детей вывел, взрослые там, – не стал я тратить время впустую. – Минус два террориста. «Альфа» летит?

– «Альфа» летит, – подтвердил он. – Где ты?

Посмотрев на табличку с номером дома и улицей, продиктовал и повесил трубку. Теперь можно просто сесть вот здесь, на теплый бордюр и ждать, когда приедут свои – я сделал все, что мог, и очень надеюсь, что террористы не взбесились от незапланированных потерь и не отыгрались на наших. А что я мог? Покорно сидеть в подвале и ждать смерти? Четырнадцать спасенных детей помогут успокоить совесть – вон скорая приехала, а значит как минимум с ними все точно будет хорошо.

КГБ прибыло через три минуты – к этому моменту ребят успели увезти, а рядом со мной на всякий случай поставили немецкого полицейского. Изначально заняв позицию в шаге от меня, он дал слабину и отошел на два – воняю коллектором. Как говорил товарищ Министр внутренних дел Советского Союза: «Лучше говно, чем кровь», и я с ним полностью согласен.

Из старенького «Мерседеса» выбрались двое «номерных» КГБшников и полковник Лавочкин – он нашу поездку по линии спецслужб курирует.

– Ты в порядке? – спросил он меня.

– В полном, – подтвердил я.

– Поехали, – указал он на машину.

Забравшись внутрь, я открыл окно, мужики сделали так же, и полковник выдал мне план церкви и карандаш:

– Показывай, где кто стоял, когда ты видел их крайний раз.

Не «последний», и это в самой материалистической стране мира! Я начал покрывать план метками, сопровождая устными пояснениями:

– Здесь – двое, рост между 160 и 170 сантиметров. В этом углу наши, сидя. Здесь – немецкие заложники, тоже сидя. А у немцев аналога «Альфы» нет?

– Аналог «Альфы» только у американцев есть, – презрительно поморщился полковник. – Хотели спецназ подтянуть, но здешние немцы совсем мягкотелые – отказы пишут, мол, в евреев не хотят стрелять. Не отвлекайся.

Мир еще не осознал всей ублюдочности терроризма и конкретно с ним бороться не готов, предаваясь блаженной полудреме. Ну а конкретно с немцами коллективное покаяние сыграло плохую шутку в самый неподходящий момент.

– Здесь, здесь и здесь было по террористу, – продолжил я. – Вот этот типа патрулировал, отсюда досюда бродил без остановки.

– Типа нервничал, – поправил полковник.

– Два трупа лежат на лестнице в подвал, – пририсовал я остатки, нашел нужный лист плана. – По коллектору вот так шли. Если жмуров нашли, люк заблокировали – там дилетанты, но нельзя же настолько идиотом быть, чтобы не понять куда и как мы сбежали?

– Проверим, – пообещал полковник.

– Стрельбу слышали? – не выдержал я.

– В начале или потом?

– Потом.

– Нет.

– Слава богу, – размашисто перекрестился я.

Помоги нашим, Вселенная.

– Выбирай – в Деревню или туда, – предложил полковник.

– Туда конечно! – удивился я.

Какая еще, блин, Деревня?

Проезды к церкви успели перегородить полицейскими машинами и выставить рядом нервных, потеющих полицейских. Показав документы, мы припарковались за оцеплением, и, прячась за домами противоположной стороны улицы – чтобы из церковных окон не стрельнули – добрались до превращенного в полевой штаб дворика двухэтажки, из окон которой на немцев в пиджаках, полицейской и армейской форме и на нас беззастенчиво таращились жители.

Со стороны церкви раздавалась усиленная мегафоном германоязычная речь:

– Уважаемые нарушители, пожалуйста, пощадите заложников и выходите с поднятыми руками. Я гарантирую вам депортацию в Израиль.

Переговорщик тянет время. Ответа террористов отсюда не было слышно, но вторая фраза переговорщика позволила понять, что радикальные семиты сдаваться не хотят:

– Уважаемые нарушители, я клянусь вам – ни одного антисемита в ФРГ не осталось, а тем более их не берут на работу в полицию. Очень вас прошу – давайте сохранять здравомыслие. Церковь окружена. Единственная возможность для вас сохранить жизнь и получить снисхождение – это сдаться.

К нам с КГБшниками подошел пожилой ФРГшный коп:

– Шеф полиции Мюнхена Карл Хубер. От лица полиции ФРГ благодарю вас за спасение заложников, херр Ткачев.

– Они в курсе? – указал я на церковь.

– Предполагаем, что нет, – ответил «шеф».

Серьезно?!

– Идиоты, – горько вздохнул я. – Шеф Хубер, почему неспособные заметить отсутствие двоих сообщников и самых ценных заложников идиоты ходят по вашей стране с автоматическим оружием? Почему через забор Олимпийской деревни перелезают все, кто хочет с очень подозрительными сумками? Почему…

– Это не в моих полномочиях, херр Ткачев, – перебил он меня. – Мы просто честно выполняем приказы.

– Там погиб старик-офицер, – указал я на церковь. – Погиб героем, за день до пенсии.

– Республика не забудет подвига офицера Лэнга, – покивал шеф.

– А почему мы ждем нашу «Альфу», а не, например, ваш армейский спецназ? – не удержался я.

– Потому что никто не хочет стрелять в евреев, – кисло признался шеф и пошел о чем-то разговаривать с немцем в военной форме.

– Хорошо, уважаемые нарушители, я продублирую ваши требования так, чтобы их мог услышать каждый, – раздался преисполненный терпением голос переговорщика. – Пункт первый: предоставить нарушителям возможность вылететь в Канаду.

Ясно.

– Пункт второй: представитель ФРГ в ООН должен признать Советский Союз националистическим и антисемитским государством.

Кретины – настолько крепкой дружбы народов, как у нас, во всем мире не сыскать.

– Пункт третий: амнистия для заключенных еврейского происхождения во всех странах-членах блока НАТО.

Не по Сеньке шапка – ФРГ-то может и согласится, а вот остальные точно нет.

– Пункт четвертый: лишить международных наград нациста и антисемита Сергея Ткачева.

Больные ублюдки. Сам откажусь, если заложников отпустят – позолоченные статуэтки и пестрые грамоты в обмен на жизни людей – это очень выгодный курс.

– Пункт пятый: нацист, антисемит и кровавый диктатор Юрий Владимирович Андропов должен уйти в отставку.

Тоже идиотизм – дед-то сделает или хотя бы притворится, но это так не работает: если терактами можно будет менять глав государств, каждый день заложников захватывать будут. Где же наша «Альфа»? Почему до сих пор не изобрели телепорт или хотя бы не оборудовали Мюнхенский аэропорт для приема ТУ-144?

– Сережа, сходи помойся, – указал на дом КГБшник. – С хозяевами договорились. На-ка вот, – отдал мне авоську со сменной одеждой и полотенцем.

Что ж, здесь я все равно ничем и никак помочь не могу. Вымывшись и переодевшись, оплатил процедуры автографами для хозяев квартиры – семьи из четырех человек – и вернулся во двор, неожиданно попав в крепкие объятия товарища Громыко:

– Живой, засранец!

Я думал Андрей Андреевич меня не любит, а он, оказывается, только вид делал.

– Не дождетесь! – откупился я классикой, высвободился из международной важности рук и посмотрел на канцлера Вилли, вымученно мне улыбающегося из-за садового столика. – Невероятно никчемный уровень безопасности в вашей стране, господин канцлер. Вы вообще Европа или уже банановая республика?

– От подобной трагедии никто не застрахован, – огрызнулся он.

Мы с товарищем Громыко подошли к столику и уселись за него.

– Теперь на моих руках кровь двоих террористов, Вилли, – показал я ему чистые ладошки. – Я еще молод, мне даже безумных животных убивать тяжело. Мою больную совесть успокоит лишь неподконтрольная твоему правительству и твоим хозяевам газета. Типографию куплю, зарплаты товарищам буду платить сам.

– Мы обязательно обсудим этот вопрос, Сергей, – откупился пустотой Вилли.

– Вам нравится сидеть лицом на юг? – спросил я.

Канцлер изобразил вежливое недоумение на лице.

– На адепта даосизма похож, – развел я руками. – Созерцаешь, ничего не делаешь, в словах – пустота. Идеальный китайский Император.

– Можешь считать меня кем угодно, Сергей, – пожал плечами канцлер.

– Опять даосизм, – фыркнул я. – «Совершенно мудрый, ставя себя ниже всех, оказывается выше всех». Помните, Вилли, что Дао достигнет лишь тот, кто к нему не стремится. Товарищ Линь Бяо, например, не стремится совершенно – он больше по Конфуцию, но именно это противоречие и позволит ему однажды достичь Дао. Вам бы у него национальные интересы отстаивать поучиться.

– Под «национальными» ты имеешь ввиду полную политическую и экономическую зависимость от Советского Союза? – уточнил он.

– Вот вы и озвучили самое удивительное ментальное расстройство рабов капитала, – улыбнулся я. – Вы почему-то считаете «зависимостью» равноправные экономические отношения с нами, а полную утрату суверенитета и прыжки по команде заокеанского хозяина почему-то называете «свободой».

– А тебе не приходило в голову, что угрозой нашему суверенитету является именно Союз?

– И именно поэтому твои соотечественники не стали доедать Англию и прочих кукловодов, отправившись убиваться о нашу страну, – покивал я. – Именно поэтому некий херр Канарис вливал в головы тогдашней верхушки надиктованную островитянами дезинформацию о том, что СССР можно взять «блицкригом». Именно поэтому вы сейчас сидите здесь, пока граждане Канады – они же туда просятся, верно? – готовятся убивать граждан ФРГ, а прямые защитники этих самых граждан срут в штаны от страха и пишут заявления о том, как им грустно убивать евреев. Спорим, в ГДР этих пейсатых уже бы давно перебили?

– Как обычно – не считаясь с потерями, под рассказы об общем благе? – поднял на меня бровь Вилли.

– Вы слишком долго отрабатывали журналистские гранты, – отмахнулся я. – Профессионально деформировались и помогали капиталистам тыкать носом оболваненный пролетариат в частные проявления капиталистической системы, тем самым не позволяя ему посмотреть на целостную картину. Для европейского журналиста – то есть обслуживающей интересы хозяина проститутки – это хорошая черта, но для правителя она никчемна. Но должен признать – по сравнению с теми, кто придет тебе на смену, если ФРГ не выберется из-под заокеанского сапога, вы еще ничего так. Те вообще на немецкий народ забьют. Знаете, почему мы отказались от идеи строительства труб к вам?

– Почему? – послушно спросил воспитанный парень Вилли.

– Потому что американцы его взорвут, а вы сделаете вид, что это на благо Германии, – приоткрыл я завесу будущего.

– Может вы просто решили нажиться на дорогой нефти? – фыркнул он.

– Страны-члены «Пояса-пути» получают энергоносители с хорошей скидкой, – пожал я плечами. – Страны капиталистические и не-дружественные платят рыночную цену – вы же свободный рыночек любите, значит и отношения с вами выстраиваются в полной мере рыночные.

Вилли обрадовался:

– Это называется «энергетический шантаж».

– Ржака! – оценил я. – Когда вы мне сделки «зарубаете» под надуманным предлогом – это типа нормально, а когда мы с вами по рыночным ценам торгуем – это «шантаж». Почему мы вам вообще скидки давать должны? Понял! – ударил кулаком по ладони. – Потому что марионетки Госдепа достойны только жалости!

– Брейк! – решил поставить точку Громыко.

– Жаль до Гамбурга далеко, – вздохнул я. – Очень хочется возложить цветы к мавзолею Бисмарка – последнего суверенного и реалистично смотрящего на мир немецкого канцлера.

Вилли сделал вид, что выше какого-то там презрения вредного коммуняки, и мы принялись ждать развития ситуации в тишине, иногда прерываемой переговорщиком.

«Альфа» прибыла через три тяжелейших часа – к этому моменту немецкое правительство потеряло возможность замалчивать происходящее, и к месту событий подтянулись журналисты. За периметр их не пустили, а жаль – мне есть что сказать. Ладно, потом.

Командиры и личный состав спецподразделения меня выслушали, почесали репы над планом и отправились на позиции.

– Спорим, что не будь там жидов, – указал я Вилли на церковь. – А наши совершенно гипотетические, слабые головой граждане, ваши бравые спецназовцы бы поливали окна из пулеметов и кидали туда гранаты? Боль еврея стоит дорого, а вот боль русских капиталистам слаще меда.

– Хорошо, что мы никогда не узнаем, прав ты или нет, – не поддался на провокацию канцлер.

Переговорщик, получив указания, принялся отвлекать внимание террористов:

– Уважаемые нарушители, мы готовы предоставить вам самолет и воздушный коридор для Канады, если вы гарантируете неприкосновенность заложников. Советские партнеры согласны с обнулением международных наград Ткачева…

– Пошли! – скомандовал командир «Альфы» в рацию.

Переговорщик заткнулся, на окружающих церковь крышах запели СВД, звон разбитых витражей перекрыли хлопки светошумовых гранат, за которыми в проемы влетали наши супермены. Сжав зубы и кулаки, я тупил на ползущего по столешнице муравья и изо всех сил надеялся, что никто из наших не пострадает.

Спустя полторы минуты рация командира ожила:

– Минус шесть. Двоих взяли. Заложники целы. Выходим.

– Ура-а-а!!! – не выдержав, взревел я, подняв руки к небу.

Громыко был более конструктивен:

– Наши договоренности насчет участия наших специалистов в расследовании инцидента в силе, Вилли?

– Разумеется, Андрей, – с явным облегчением покивал канцлер. – Спасибо за помощь – что бы там не говорил Сергей, ваших врагов в ФРГ нет.

– Если не считать нацистское подполье, потешную спецслужбу для кражи дерьма, Степана Бандеру сотоварищи, – влез я. – Продолжать не буду, но вам нужно научиться смотреть на мир реалистично, Вилли. Хотя бы пришли пару своих копов потолковее перенимать Советский опыт формирования отрядов особого назначения – слабость ваших силовиков теперь очевидна всему миру, и вот такое говно, – указал на церковь. – Будет случаться регулярно. И пошлите уже полицейских охранять периметр Деревни, иначе я подумаю, что вот этот инцидент прямо связан с уволившимся Герхартом.

– Твои домыслы – это всего лишь твои домыслы, – развел руками Вилли. – И мы, пожалуй, сможем обойтись без твоих советов о том, как нам поддерживать общественный порядок внутри нашей Республики.

– Долбо*ба только могила исправит, – вздохнул я. – Пойду к нашим, Андрей Андреевич.

– Вместе пойдем, – поднялся Громыко вслед за мной.

Вилли встал молча – ему тоже к своим надо, перед журналюгами силу и непреклонность изображать.

– Андрей Андреевич, а вас тоже удивляет, насколько здравомыслящим и храбрым человеком выглядит Ульбрихт Вальтер по сравнению с этим никчемным борзописцем? – спросил я по-русски.

– Это ты еще с французами не общался! – хохотнув, хлопнул меня по плечу Громыко. – Наш добрый друг Вилли по сравнению с Помпиду в самом деле Бисмарком выглядит.