Текст книги "Папина автобиография"

Глава 24. Никеша

Ну и мы, когда росли, то уже у меня был Владимир брат, потому что у матери никого не было. Ей говорили: «Что ты, мол, что одна живешь. Бери себе мужа какого-нибудь – все-таки легче будет». Желающие были. Был какой-то Никеша. Я помню, что мать говорила: «Ты Павлику там или Владимиру купи то-то, то-то и будешь с нами жить, у нас жить. Будешь помогать вроде нам в семье и все такое». Он что-то купил. Был Никеша этот, жил с нами какое-то время, а затем она с ним разругалась что-то. Ну, что-то там по-житейски – не знаю. Он все позабирал у нас – все, что покупал – все забрал и ушел от нас. И вот на этом кончилась эпопея.

Глава 25. Вадик

Вот сын Вадик заболел. Ну, это я не связываю со своей болезнью – это совсем разные вещи. Но, тем не менее, Вадик после болезни – какая-то такая болезнь была – он не мог полностью адаптироваться. Не мог полностью: при каких-то условиях он мог бы нормальным быть, а тут какие-то последствия необратимые у него появились. А они тогда жили отдельно. Жили где-то… Вот тут я не могу… Мы встретились: он с ним, значит, своих детей называл каким-то словом. Да, каким-то словом называл. И вот мы тут разговаривали обо всем этом, а они – со Слеповым Петром Константиновичем, с его женой, с его детьми, семьями, с Вадиком, с Маей, – и вот разговаривали, а в этот момент эти дети-то там в кухне находились отдельно без присмотра. Мы с ними не разговаривали – они взяли таблетку чернильную (раньше чернила разводили) таблетку разводили, и авторучкой писали. Или не авторучкой, а простой – перьевой ручкой писали. Ну, уже появились авторучки, можно было набрать в авторучку. Короче говоря, вот он взял эту таблетку в рот и размусолил. И у него такой рот стал весь вокруг…

«Это у Вадика?»

Не у Вадика, а у его сына.

«У сына Вадика?»

У сына Вадика. Да.

«Так он уже – Вадик – взрослый был уже что ли?»

Этот уже взрослый был он.

«Ну как взрослый?»

Да, он уже…

«Взрослый, и сын был у него».

И сын был.

«И вот его сын взял эту таблетку в рот».

Таблетку в рот, размусолил ее, и он его назвал вот этим – не то «обормоты», или еще как-то. И тут мы, значит, уже пошли домой в поселок Калинина, а они здесь еще жили. Ну вот, это вот воспоминание такое.

А как вот у них эта болезнь-то появилась, и что за болезнь?

Почему оно какое-то необратимое такое, что вот он…

«Кто он? Петр Константинович?»

Нет, Вадик. Вадик. Почему… А, как это уже бабка-то. Она уже жила где-то отдельно с Петром Константиновичем. Она уже когда умерла, я этот момент не помню. Я знаю, что они своей семьей жили. А он, значит, потерял здоровье, заболел – вот этот Вадик. Вадик заболел, потерял здоровье, и его жена покинула – Майя (Майя – это жена его). Она его покинула и ушла с другим, и детей с собой забрала. А он уже, он скучал и по ней, и по детям. И он отдельно жил, и я знал, где он жил и ни разу туда к нему не пришел. И он с нами не общался, и мыс ним не общались.

Глава 26. Борис и Владимир

А Борис – это был младший брат Вадика. Борис жил в поселке Калинина – ему там оставили дом, а родители уехали. И Вадик тоже жил где-то там, но он жил ближе к этому… в другом районе был. А Борис Слепов – там, где мы жили – на задах. И где Владимир остался. У него дом остался на Декабристов. А Владимир не на Декабристов, а где-то… он собственно на Декабристов остался, а Слепов-то Борис жил где-то там, в том районе, недалеко, и они дружили между собой. И Борис, и мой Владимир – брат.

«Это улица Декабристов. Рядом с ней что ли, или в ее районе?»

Да, в том районе, где-то там они жили. Где-то недалеко. Они вместе общались, вместе жили. До того, как Владимир помер, где-то Борис. Я за ним уже не следил. Я знаю, что где-то он там. Сперва он помер (или после ли он помер), а после и Владимир. Но они все младше меня были. И Владимир, и Борис – все они младше меня. И все поумирали. По какой причине, как поумирали – я уже не помню, не знаю. Но они все поумирали.

И вот Владимир (мой брат) получил квартиру. Он и тебя на тепловозе в Свердловск возил. Ему хотелось сына, а у него были дочки. Две дочки. А ему хотелось сына. И вот он с тобой стал вроде как дружить. Или тебя к себе привечать, и тебя брал с собой в поездку на тепловозе, и ты с ним ездил.

«На мотоцикле катал».

Ты уже в своей памяти помнишь вот это дело. Это я уже тогда был после армии. А вот в тот момент, когда я в армиюто пошел, это уже мы пропустили.

«А вот, техникум еще вначале был. Детство, школа».

Глава 27. Детство

Я рос на Декабристов, и у меня были там друзья, с которыми я дружил. Те моменты я помню отдельные: как я рос, какие были у меня соседи. Какие у меня соседи были? Вот Анатолий был, а рядом со мной жили… не помню фамилии.

«Ну, что не помнишь – пропусти».

Ну, а про что дальше-то?

«Глянь сюда».

Техникум, детство, школа.

Глава 28. Школа. Дорога в школу

Я в школе учился по ту сторону железной дороги. И все время приходилось так: как идешь в школу – под вагонами. Моста через железную дорогу не было. Или вкруговую надо было около Плеханово: там переезд был через железную дорогу. Или по тому переезду, или прямо здесь, где люди жили, и тут под вагонами надо было переходить пути. Но там было неудобно, и весь народ здесь переходил. Потому что тут ближе, а до того далеко было, от того места, где мы жили – Декабристов. И Калинина улица. Калинина особенно. Туда было далеко, и поэтому здесь сделали переход. Мост через железную дорогу. А пока мы вот все так маялись: или там проходили, или под вагонами лазили. Под вагонами тут опасно, и нас гоняли. И милиция гоняла.

«Помнишь, как ты рассказывал, как коленные чашечки себе разбил?»

Колени – да.

«Тебя заметил железнодорожник, когда ты полез под вагоны, и погнался за тобой».

Я под вагоны полез, затем из-под вагона на подъезд (там выгружали из вагонов что-нибудь) и вот, в том месте, когда выскакивал, надо было выскочить в эту в щель вверх. И я тут в этот момент-то коленом как ударился и тут же сразу упал наверху. И все: ни идти, ни что, никак ничего не мог. А если бы он дальше побежал за мной, он бы тут меня спокойно и забрал бы. А он посчитал, что я вскочил и убежал. А я, значит, тут и валялся прямо там, где и выскочил. Выскочить-то я выскочил, ударился, и упал-то уже наверху. Наверху упал и развалился.

Глава 29. Школа. Салют Победы

А вот когда была Победа, стреляли залпы, делали эти – салюты Победы. Моста тоже не было тогда. И вот тут, когда мы прибежали сюда, тут артиллерийские зенитные орудия стояли, из которых залп делали – стреляли. Положено было стрелять. И вот, мы, значит, из поселка Калинина прибежали сюда к этим, к орудиям, и стояли на расстоянии и смотрели: сейчас будут стрелять! Салют делать! И вот, когда первый залп этого салюта грохнул, из ближайших домов стекла посыпались, и нас ударной волной так качнуло от этих – от выстрелов! Их же хором, разом стреляет несколько этих зениток. Из настоящих зенитных орудий обычными такими (не с боевой начинкой), а с салютной начинкой – с фейерверками. Они тоже могучие такие, и вот нас воздушной волной качнуло так (они как раз грохнули), что стекла посыпались. И все, мол, давайте уезжайте за город, где-то там стреляйте. И уже один выстрел сделали, а следующие выстрелы нет. Нас разогнали отсюда всех. Они проехали туда дальше маленько, за город, где людей нет, и уже оттуда стреляли. И мы уже наблюдали эти фейерверки со стороны. Как они взлетают вверх, и весь салют – Салют Победы и все такое уже отдельно было. Вот это вот я помню.

Глава 30. Школа. Раздельное обучение

Учились мы в школе. Школа у нас 51-я была, 50-я, 51-я. Там разные названия и разные вот тут. У нас первый опытный был. Тогда раздельное обучение вводили. У нас была стихийно организованная группа еще до разделения. У нас отдельная мужская была группа. Отдельная мужская, а там и смешанные дальше были. И вот у нас первый как бы опытный класс был, чисто мужской. А дальше уже раздельное обучение: женщины отдельно – женские, и мужчины отдельно. Раздельное обучение. И мы были первыми. И вот это, как мы там ходили и все такое – ну это уже те подробности…

Я помню, что вот я раньше на этой, на улице стоял, когда еще там этот… ну, мы вместе обустраивались. И я уже там в школу ходил. С парнями стояли, и я спиной встал у ворот и чем-то разговаривал, и тут парни со мной разговаривали, и в этот момент мне кто-то в спину ткнул чем-то. А это охранник, который там внутри стоял. Ему не понравилось, что я находился у ворот: вот эта щель между ворот-то, и я встал у этой нее так это, и он меня штыком, сзади ткнул в меня. И этот момент я помню, как меня кто-то там из стены из этой через щель ткнул меня. Я обернулся, а там штык выглядывает! И штыком он меня, значит, утолкал немножечко. Вот этот момент я помню! А после я, если о чем-то разговаривать хотел, становился уже не к воротам, а где-то в стороне.

«А когда это было?»

Школьный возраст, в начале.

«А ворота эти были школьные?»

Нет, это воинская часть там стояла. Это там – охрана – воинская часть. А я около этой охраны прямо нагло стоял и разговаривал, и прислонился к воротам. Он меня значит таким образом.

А затем мы шли, и шли, значит, после уроков с парнями вдоль этого забора. Шли, и там навстречу нам двигались мужики, и они считали деньги.

Мужики считали деньги, и у них из рук ветром вырвало тридцатку (а тогда еще тридцатки были – тридцатирублевые). Такая вырвалась и полетела. Я сразу выскочил вперед: «Дяденька, дяденька, у Вас, мол, деньги полетели, а он этот момент даже не заметил. И он увидел только, когда я закричал ему, побежал, схватил эту тридцатку и ему подал. Он, значит, взял ее, поблагодарил и пошел. А мы – школьники – дальше пошли. И помню, как они на меня тогда набросились: «Зачем ты ему отдал эти деньги! Мы бы что-нибудь бы купили на них, или еще что-то такое». Я говорю: «Да что там тридцать рублей!» (ну, в те времена на тридцать рублей все равно что-то можно было мороженое или еще что-то купить). Ну, короче говоря, вот этот момент я помню. Как они – ни те, ни другие не среагировали и, видите ли, один я только такой образовался. А мне в голову не пришло, что можно утаить, что эти деньги можно было не отдавать, что это использовать самому, что вот в своем кругу что-то купить. А просто так вышло спонтанно уже, по привычке. А после дальше там уже, где эти, я же был такой – не агрессивный, не как другие. Я себя считал более-менее таким спокойным, свободным ребенком.

Глава 31. Катание на коньках

«Папа, помнишь, ты рассказывал в детстве, как ты провалился, чуть не захлебнулся – на тебя куча навалилась?»

А! Это. Это мы зимой, когда первый год жили там – на Декабристов. Уже за зиму на второй половине нашей улицы начали строить дома, и там уже народ вселялся, и уже детей стало больше, и народ уже как-то общался между собой. Когда мы бегали, катались, я поскользнулся, как-то упал – не помню, каким образом – на меня следующий сверху навалился, после еще один… куча мала образовалась. И в этот момент я почувствовал, что лед подо мной затрещал. Я увидел, как перед глазами лед лопнул, и я вниз просел, а вода хлынула мне в лицо, прямо в лицо хлынула, потому что я внизу был, на льду лежал, а на мне куча людей. После те люди стали соскакивать, вылезать, а я так с головой и провалился под воду. Затем вылез оттуда на берег – на лед. Залезал, а лед обламывался. А я, значит, так: «ы, ы, ы» – и сказать ничего не могу, а просто так вот: «ы, ы, ы». Реже, реже так. На лед выбирался. После вылез на лед, и с меня все текло, весь был подо льдом. Я тут же побежал домой – тут же был дом рядом у меня. Около дома я провалился. Побежал тут же домой. Прибежал, с себя все это скинул – тут же, буквально минутное дело – разделся догола, новую одежду на себя одел и тут же выхожу и дальше уже. Парни все такие сохранились – они же сверху на меня заскочили, они не провалились. Не мокрые – все сухие. Все нормально. Но там, где мы провалились, там, конечно, уже не пройти. А вокруг-то можно было кататься! И мы дальше продолжили кататься. И я тоже.

«На коньках, что ли?» На коньках.

«А я думал вы просто ходили. Вы на коньках катались?»

Коньки уже были.

«Ну, ничего себе. На валенки одевали?»

На валенки. Обычные снегурки на валенки одевали.

«Прикручивали?»

Прикручивали. Нет, просто так вот: валенок всунешь туда, вязка такая. И эту вязку палочкой – раз – и закручиваешь, закручиваешь… Она затягивает. И заново, и так можно кататься. Обычный такой: ничем там не привязывали, ничего, а просто ногу сунешь туда и палочкой закручиваешь, затягиваешь и катайся себе. Обычные снегурки. Вот так вот…

Глава 32. Школа. Заскакивание на поезда

«А еще вы катались на вагонах в деревню в какую-то, заскакивали на поезда, и ты чуть не попал под поезд, тебя чуть пополам не перерезало».

А это значит не пополам, а ноги мне чуть не обрезало. Мы ходили или в город, или на базар – кое-что покупали сами для себя. Я помню, что я купил.

Купил себе, значит, проволоки, потому что для меня это ценность представляло. Проволока – обычный такой провод. Из него что-нибудь сделать можно было, намотать или еще что-то. И вот я думал: сейчас я через железную дорогу пройду, заскочу в вагон и на вагоне, пока еду до первой остановки порожняком, я эту проволоку перемотаю всю себе. И вот вся партия парней заскочила на ходу поезда. И там, в тамбуре, мы бы уже были недосягаемы: нас бы уже не могли ни милиция, ни железнодорожники – никто нас прогнать бы не смог. И в этот момент, когда я побежал, неловко схватился и упал. И обеими ногами я упал на рельсы. Я мгновенно их подтянул под себя, а в этот момент колесо железнодорожное проскочило по тому месту, где мои ноги были. Оно проскочило, а вагоны тогда были и двух, и трехколесные. Нет, трехосные и двухосные. Двухосные имели четыре колеса, а трёхосные – шесть колес. Трехосные имели одну ось посередине вагона и по одной оси по концам. Сейчас таких уже нет. И вот там, когда я упал, ноги-то мои попали на рельс. Я их отдернул и тут же колесо проскочило. Я после встал, уже надо было заскакивать в следующий вагон – он проходил, – а я не могу заскочить: меня трясло и все такое. «Сейчас, сейчас, – я говорю, – сейчас заскочу, заскочу». А сам боюсь я их, боюсь. Не могу. Пересилить себя не мог. А все парни соскочили с вагонов, потому что я не заскочил, а они смогли, а я нет. У меня получилось, что я сорвался. Я, значит, прикинулся, что я ушибся, что я не смог заскочить, понимаешь? А сам, значит, внутри себя никак не мог пересилить себя, чтобы следующий, когда пойдет поезд, чтобы я заскочил. Туда – в следующий. А я сделал вид, что я ушибся, как-то упал неловко и не смог заскочить. И вот я таким вот прикинулся. Затем, когда следующий поезд пошел – все заскочили, а я тут заставил себя пересилить – заскочил. И нормально уже все, с меня все спало: все эти стрессы и весь испуг. И я уже нормально, как все, с ними поехал и все перемотал эти проволоки: все как положено. Вот этот момент я помню. Что вот как мы заскакивали и на следующей станции пересаживались обратно и возвращались в Тюмень.

«Так поезда ведь 40 км/ч или сколько шли. Или тогда еще медленно ходили, и можно было заскочить?»

Ну, нет. Тогда уже была граница. Там, где мы могли заскочить, а дальше уже не могли.

«А, они еще разгонялись пока».

Они еще разгонялись. И в этот момент мы могли заскочить. А там тоже было так: смотря какой поезд идет. Или он сразу набирал скорость, и мы уже и не пытались заскакивать: рискованно сильно. Или мы могли бы заскочить.

«Уже глазомером вы определяли – какой поезд быстрый, а какой медленный».

Да, или же мы в состоянии, или не в состоянии. И вот для нас это было престижно, что мы на такой-то скорости могли заскакивать.

Глава 33. Школа. Туннель под железную дорогу

Туннель. Под железную дорогу. Туннель такой был.

«Чтоб люди проходить могли».

И люди проходить, и там вода – проток воды был.

«Это еще школьный период у тебя был?»

Школьный период. Мы в школу ходили. И вот тогда под этим проходили.

«Война еще шла. Легко можно было достать всякое».

Ну, это уже и война кончилась и еще шла война. Можно было припасы достать: патроны – все это можно было. Ну, я не знаю как, но мы находили все это дело. И тогда еще могли позволить себе в костер бросить патроны. Бросишь их и в сторону убегаешь. Затем они начинают рваться. Когда там рвутся, а нам же интересно все это. Мы знаем, сколько бросили, считаем, сколько выстрелов произошло. Когда все прогрохочет, все, значит, кончилось, можно заходить.

«Ну, а костер вы этот разводили внутри этого прохода?»

Да, внутри прохода.

«Чтобы в вас не попало, сами вы за стенкой стояли?»

Сами стояли за стенкой, около прохода. И вот, когда патроны рвутся, они оттуда вылетают и летят куда-то, а там, что еще кто-то где-то.

«С другой стороны может кто-то есть».

На это мы, значит, уже не реагировали, не считались с этим делом. Мы сами про себя только: что сами сохранились, что кроме нас тут никого нет, что никто тут не ходит.

По ту сторону вот этого ручья, когда перейдешь, там мелкое, глубокое, среднее место. Мы так вот распределяли: вот это мелкое, там глубокое, там среднее. Это по глубине вот этой канавы мы распределяли, какие, где места, где кто мог купаться.

«Мы что – купаться? Вроде про костер речь шла!»

А про костер речь – это уже зимой, когда уже купаться нельзя. А летом, когда можно было купаться, и когда там росли огурцы и все такое…

«В этом проходе были, под железной дорогой?»

Не в проходе, а в логу. Лог.

«Лог? Но он не рядом с железной дорогой был».

Он поперек нее, лог этот был.

«А, вон как».

Поперек. И через него вода выходила. И мы вот зимой в этом (воды-то мало там, просто сыро было) мы там могли вот это себе позволить: костерчик развести и все такое. А сами-то летом мы уже купались тут в этом в логу. Вот такое дело, в общем.

Глава 34. Начало войны

Начало войны я помню. Я еще был в детском садике. Потому что я позднее других. По возрасту я был уже восьми лет, а был такой слабенький, хилый, дохлый – по фотографиям-то. И меня брали уже из садика последнего. В последнюю очередь забирали из садика – мать забирала. И в этот момент я помню, что уже началась война. Где-то осенью началась. Немцы там, где-то стреляли, война шла. А мы здесь: еще мирное время, в садике. Я себя чувствовал в безопасности. Садик наш на втором этаже, мы на втором этаже. Я через окно смотрел: вот там дорога, улица, люди ходили– все нормально. А я на втором этаже. Допустим, там идут немцы. А я в безопасности нахожусь – я уже другим говорю, сам-то я понимаю, что я не совсем правильно говорю другим маленьким детям, что мы в безопасности. А вот они там, они могут быть в опасности, потому что там немцы пойдут. А мы тут на втором этаже – мы в безопасности. Вот этот момент я запомнил. Я говорить – говорю одно, а сам понимаю, что ерунду, что я тоже не могу быть в безопасности. Если немцы, допустим, захватят нас, я на втором этаже не спасусь от немцев. Вот этот момент-то я уже понимал себе, а продолжал еще детское, детство такое свое.

Глава 35. Тайна

«А вот про учительницу французского языка?»

А-а-а. Это, значит…

«Это еще было в раннем детстве, да? В радиоузле, когда вы еще там жили?»

Нет, не в радиоузле.

«В радиоузле».

Нет, мы уже жили не в радиоузле, а мы уже жили отдельно. А где это было? Это было уже здесь – на Декабристов. На Декабристов. У матери мать привела какую-то женщину. Почему-то она у нас несколько дней жила. И она меня учила французскому языку. Что, когда ты говоришь, вот ты немножечко гнусавь. Говори в нос таким гнусавым голосом. Вот такие-то, такие-то слова говори. Вот это вот значит (это она меня, ребенка, учила) то-то, то-то. Это произноси так вот. Это ты по-французски говоришь. По-французски это звучит так. А означает это то-то. Вот давай с тобой разговаривать. Я тебе что-то говорю, а ты мне отвечай по-французски. Я тебе по-французски говорю, и ты мне отвечай по-французски. И вот, мы репетировали. Она мне что-то говорила, а я старался говорить по-французски. Она меня по-французски что-то спрашивала – я ей что-то отвечал. А сейчас я вот уже не помню, что такое. Но сам момент такой я помню. И затем заходила мать или еще кто-то, а мы с ней разговаривали по-французски. А они никто ничего не понимал, а только мы с ней друг друга понимали! Вот понимаешь, вот такое дело! Ну, это были отдельные такие слова, короткие такие, разные. А почему она у нас была, я у матери тоже спрашивал:

«Почему она у нас, как так сшить?» А вот она у нас скрывалась. Она никуда не выходила, ни с кем не общалась. А она вроде как была учительницей. В Кремле. В Кремле учительница. И вот она в Москве, в Кремле. И вот она залезла, куда не надо и уехала. И вот оттуда выехала, чтобы спрятаться, чтобы ее не нашли. Она ко мне. Со мной пришла сюда и никуда из дома не выходила. Вот она со мной только вот общалась, разговаривала. Кто она такая была? Я знаю, что Тамара Мошина. Фамилия Мошина, звали ее Тамара. Тамара Мошина. Вот это вот я запомнил, да. А в детстве я еще мог запоминать. Вот она продолжает такое дело. Я, значит, про эту Тамару Мошину знал то, что она вроде того, как у нас скрывалась какое-то время. Затем она снова поехала куда-то. Куда она собиралась – она нам не говорила. Она, может, и знала, но может и не знала даже. А мне мать объясняла так: она после куда-то поедет. После я уже про себя думал: может какая-то авантюристка, может где-то, куда-то хочет скрыться. Кто она такая Тамара Мошина – нам не рассказывала. Может матери она больше поведала, может мать что-то знала, а мне это ничего не говорила. Она представилась, будто она учительница в Кремле. Кого-то кому-то чему-то учила. Она знала русский, французский, еще какой-то язык. Короче говоря, она знала французский, она знала какую-то тайну.