Текст книги "Лупетта"

* * *

В больнице каждый убивает время по-своему. Так же как и за ее стенами. Одни читают книги или газеты, другие обсуждают все, что в голову придет, – от политики до урожая на грядке, третьи замыкаются в себе и лежат подключенными к капельницам мумиями, разглядывая потолок. Для меня же единственной отдушиной стал интернет. Вы спросите, откуда в бедной муниципальной больнице, да еще и в некоммерческой палате, мог взяться доступ к всемирной паутине, когда лекарств, и тех не хватает на всех? А никакого доступа не было. Однажды я гулял со своими подружками капельницами по коридору, и в одном из укромных уголков в поле моего зрения неожиданно попала невесть откуда взявшаяся телефонная розетка. Выпросив как-то вечером у Оленьки телефонный аппарат, я с удивлением обнаружил, что розетка исправно функционирует. По всей видимости, когда-то в этом месте размещался пост дежурной, после ремонта стол передвинули в конец коридора, а розетку содрать поленились. Впрочем, я бы не удивился, если бы узнал, что она материализовалась здесь специально для меня, а после моей… после моего окончательного приобщения к виртуальной реальности должна была тихо рассосаться, словно ее никогда и не было.

Перед приведением в действие приговора к высшей мере наказания заключенного всегда спрашивают о его последнем желании. Если бы такой вопрос задали мне, я бы, наверное, даже не знал, что ответить. Что-что, а просьба о доступе в Сеть на пороге вечности может прийти в голову разве какому-нибудь помешанному на компьютерах тинейджеру, но никак не мне. Но, видимо, если гора не идет к интернету, то интернет идет к горе. И поскольку все мои материальные потребности остались по ту сторону Лимфомы, такой выход пришелся как нельзя кстати.

Дело было за малым. Приятель притащил в палату видавший виды ноутбук и купил карточку доступа. С этого дня я, с нетерпением дожидаясь ночи, хватался за стойку с капельницами, как ведьма за свою метлу, и улетал из пропахшего мочой, лекарствами и порченой кровью гематологического отделения в бескрайние просторы всемирной Сети, где такие понятия, как любовь и смерть, измерялись в байтах, а не в жизнях. О лучшем способе эскапизма в моих условиях трудно было даже мечтать. Один из врачей из другого отделения, дежуривших в ночную смену, был как-то до ужаса напуган, наткнувшись в темном коридоре на позвякивающую стойку с капельницами, словно подключенную к ноутбуку, за которой был даже не виден блуждающий по Сети сгорбленный пациент. Потом мы вместе посмеялись над моей находчивостью, и я дал ему проверить почтовый ящик на Mail.ru.

Если бы мне предложили придумать оригинальную идею для приютов, куда помещают безнадежных раковых больных в расцвете лет, я бы не раздумывая посоветовал основать первый в мире интернет-хоспис, где каждая койка имеет выход в Сеть.

* * *

На несколько секунд в динамике стало тихо, а потом я услышал хорошо поставленный голос взрослой женщины.

– Павел?.. Добрый вечер, это говорит Валентина Владимировна…

Кричал я, оказывается, не по адресу. Звонила мама Лупетты, обеспокоенная долгим молчанием любимой дочери. Минут сорок назад Лупетта тоже позвонила ей, что скоро вернется домой в моем сопровождении, так что беспокоиться незачем, но потом пропала. Мама интересовалась, нет ли у меня новостей. Пришлось извиняться за крик и уверять, что я никуда не уйду до тех пор, пока не дождусь ее ненаглядную.

По телефону с Валентиной Владимировной мы общались неоднократно, но лично представлены друг другу не были. Более того, Лупетта вообще ни разу не приглашала меня в гости, оправдываясь тем, что ей стыдно звать меня в свою ужасную коммуналку с соседями, рыскающими по кишкообразному коридору. Я, впрочем, и не напрашивался, всегда провожая Лупетту «до калитки»…

– Если она объявится, позвоните сразу мне, я очень волнуюсь, – с непонятным укором в голосе добавила мама и отсоединилась.

«А может, еще водки взять? – подумал я уже обреченно. – Похоже, до утра она теперь не вернется… Хороша Маша, да не на…»

Еще один звонок! Опять мама? Лупетта! Голос едва пробивался сквозь громкую музыку.

– Это снова я… Извини, что не перезвонила сразу, просто пыталась дозвониться маме, но у нее что-то занято… Тут такое творится! Ты не представляешь… Уранов сказал, что спешит, и предложил поехать с ним… завершить интервью по дороге… Мы сейчас в казино… У него здесь какая-то деловая встреча, а потом… потом он вернется… Ты можешь ехать домой, он обещал, что его водитель потом меня подвезет… Да не волнуйся ты, все будет хорошо… Завтра позвоню. Целую!

Не знаю почему, но меня добило именно это «целую». Казалось, Лупетту подменили. Меня даже покоробило, словно я услышал резкую фальшивую ноту в скрипичном соло. Мы никогда, никогда не использовали это дурацкое слово, поскольку оба ненавидели условности. Даже самый нежный телефонный разговор всегда завершался простым «пока», а никаким не «целую». «Целую»! Кого она там целует?! Неужели его? Какая мерзость!

«Вдруг какой-то старичок паучок нашу муху в уголок поволок! – юродствовал злобный бесенок внутри. – Ну что, обоссался, романтик? Жалеешь небось теперь? Раньше надо было жалеть, мил человек, раньше… Ведь ты сам ее на блюдечке с голубой каемочкой ему преподнес. Сам!.. Вот и представляй теперь, как она у него берет… хе-хе… интервью! Ладно, чего уж теперь, напивайся, только маме не забудь позвонить: «Доброй ночи, любезнейшая Валентина Владимировна. С вашей несравненной дочуркой ничего страшного не случилось. Напротив, мы все можем ей гордиться, ведь она сейчас проводит время не с каким-то сопливым сотрудником безвестной дизайн-студии, а с мировой знаменитостью – самим ювелиром Урановым, да еще и в шикарном казино!»

Интересно, сколько надо выпить, чтобы заткнуть свой внутренний голос?

* * *

Химиотерапия Лимфомы основана на применении веществ, повреждающих и убивающих клетки в процессе их деления. Чем моложе опухоль, чем усиленней делятся ее клетки, тем губительнее для нее препараты химиотерапии. Механизм действия современных химиотерапевтических средств сходен с действием лучевой энергии. Оба метода убивают клетку в процессе ее деления. Разница в том, что смертоносные лучи можно направить на очаг заболевания – опухоль или ее метастазы, а химиотерапевтический препарат после внутривенного введения действует на все ткани и органы.

Как и при лучевой терапии, наиболее частым осложнением химиотерапии является угнетение кроветворения. Самый распространенный пример – лейкопения, патологическая реакция организма, при которой содержание лейкоцитов в крови снижается до 1000/мкл. Отсюда и название – leukopenia (leukos – белый, penia – бедность).

Я вступил в братство белых бедняков через неделю после первого курса химии. Сначала я почувствовал слабость и соленый привкус во рту, губы облепили стоматитные мушки, а затем по телу разлилась мертвенная слабость. Я уже насмотрелся на других белых братьев в палате, поэтому успел подготовить себя к подобному раскладу. Когда утренний анализ крови подтвердил предварительный диагноз, на мой лысый череп водрузили шапку, укрыли до подбородка одеялом и строго-настрого запретили контактировать с простуженными посетителями и принимать пищу, не обработанную в микроволновке. Но есть уже не хотелось. Я лежал в позе зародыша, изо всех сил сжимая веки, и повторял про себя слова буддистского монаха, которые могли бы стать наиболее подходящим девизом нашего белого братства: «Живя, будь мертв, будь совершенно мертв и делай все, что хочешь, все будет хорошо».

Мертвец и в самом деле волен делать все, что хочет, – поскольку он не хочет ничего. Ничего? Ничего?!!! Но я же хочу, хочу, хочу знать, когда все это закончится!

* * *

Я не помню, как добрался домой. Утро превратилось в настоящую пытку, меня безостановочно трясло, я даже не смог налить себе чаю, не расплескав полкружки. Днем наконец-то раздался звонок. Лупетта была приветлива как никогда. Сказала, что только что проснулась, и спросила, найду ли я для нее сегодня время. Я впопыхах оделся и, полный дурных предчувствий, помчался на рандеву.

Хозяйка моего сердца выпорхнула из парадной, привычно подставила щечку для поцелуя и предложила прогуляться. Я старался не смотреть Лупетте в глаза, словно боялся увидеть в них что-то страшное.

– Плохо выглядишь; работал, что ли, всю ночь? – спросила она. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Даже не знаю, с чего начать… Конечно, я не думала, что мы поедем в казино. Оказывается, Уранов там завсегдатай. Накупил кучу фишек и предложил мне поставить за него. Глупо было отказываться, правда? Ну, я и поставила все фишки на одно число и сразу выиграла… Много, очень много… Я никогда не видела столько денег. Недаром говорят, что новичкам везет, знаешь, меня ведь никто раньше не водил в казино. Теперь я понимаю Достоевского. Ты не представляешь, как это заводит! Когда шарик остановился на моей счастливой цифре, я подумала, что сердце разорвется! А тут еще Уранов сказал, что раз поставила я, то и выигрыш – мой. Я сначала отказывалась, но он умеет уговаривать… Ты бы видел эту сцену. У меня с собой была только сумочка… а тут мне суют пачки долларов, много пачек. В сумку они не лезут, падают на пол, «молния» не закрывается, руки дрожат, кошмар какой-то! Все это было так нереально… словно происходит не со мной. Я чувствовала себя, как на гребне волны. Глупость, да? Потом он пригласил меня на медленный танец, и все смотрели только на нас… Его же все знают в лицо… Вокруг нас кружились пары, но мы почти не двигались, он просто стоял и держал меня за руку… Это было так странно… Что еще? Потом мы сидели в ресторане, я от волнения выпила, наверное, полбутылки «бейлиса», но ни капельки не опьянела. Все время проверяла, как дурочка, на месте ли деньги. А он очень быстро напился… Рюмка за рюмкой… Чего только мне не предлагал… Но я, конечно, отказалась… я ведь не какая-то… К тому же он мне в отцы годится. Я просто сказала, что хочу домой. Но водителю он меня отвезти не дал, сам повез на своем «мерседесе». Так набрался, что еле сел за руль. Гнал как сумасшедший, я была уверена, что мы разобьемся, все время умоляла его ехать помедленнее, а он смеялся, что опытный автогонщик и все будет хорошо… Мама уже ждала у подъезда… я быстро попрощалась и выскочила из машины. Она мне потом, конечно, устроила взбучку, что и говорить… Ко всему прочему оказалось, что ночью ей звонила его жена! Это вообще бред какой-то… Откуда она узнала мой номер, наверное из памяти телефона, я же от Уранова звонила домой… Она представилась, поинтересовалась, с кем говорит, и вежливо так спросила, не знает ли мама, куда ее муж со мной поехал, дескать, она за него волнуется, потому что он в запое. Мама, конечно, была в шоке. Ждала меня потом на улице два часа… Вот такая сумасшедшая история… Я до сих пор в себя прийти не могу…

Пауза.

– Почему ты так на меня смотришь? Считаешь, что я поступила неправильно? Ну ведь между нами ничего не было, что и говорить. Не молчи, признайся, что ты думаешь? Я же тебе все рассказала!

* * *

Лет пятнадцать назад в антикварной лавке мне довелось отрыть учебный атлас психиатрии, датированный 1952 годом. Его разделы были дополнены произведениями известных художников – от Босха до Гойи, – наиболее красноречиво, по мнению авторов, иллюстрирующими клиническую картину того или иного заболевания. Главу «Сноподобные (онейроидные) галлюцинаторные картины» украшала графика австрийского экспрессиониста Альфреда Кубина, работавшего в группе «Синий всадник» вместе с Кандинским. Не знаю почему, но одна безымянная кýбинская картинка испугала меня до полусмерти. Изображение было не страшным, а скорее бессмысленным. Но от этой графики, словно кладбищенским сквозняком, веяло иррациональным ужасом. Белый тощий человек… с развевающейся шевелюрой… похожей на длинный колпак… стоя на колесной тележке… будто лыжник с трамплина… летит из темноты по закрученным спиралью рельсам… которые обрываются в бездне…

Наверное, в этот атлас, изданный мизерным тиражом в период расцвета советской карательной психиатрии, его создатели вложили какой-то каббалистический подтекст, не поддающийся логическому осмыслению. Иначе почему маленькая иллюстрация на выцветшей странице произвела на меня куда большее впечатление, чем все картины Босха, Дали, Хельнвайна и Гигера вместе взятые? Белый призрак словно хотел передать мне некую невыразимую мысль, предостережение, но я не понимал зашифрованного послания и от этого еще больше пугался.

В одну прекрасную больничную ночь, галлюцинируя от многодневной бессонницы, я внезапно осознал, чтó напророчил мне чудак в белом, несущийся на колесе в пропасть. И когда просветление наконец-то наступило, захотелось рассмеяться на всю палату мефистофелевским смехом, но я решил, что это будет слишком театрально, и просто хмыкнул в подушку. А потом поправил на лысом черепе шапочку-сванку, защищающую от сквозняков, и занялся подкручиванием колесиков капельниц, чтобы выровнять уровни препаратов в бутылках. Эх, как много потеряли авторы медицинских пособий, не надумав выдавать больным, сидящим на жесткой химии, альбомы для рисования. Мы бы им тут такого наизображали, что новое издание учебного атласа психиатрии несомненно стало бы бестселлером.

* * *

Надо было что-то ответить, сказать, что я рад за нее, поздравить с удачным выигрышем хотя бы…

– Любопытное приключение. Но я считаю, что ты зря взяла эти деньги… Кстати, на что ты их собираешься потратить?

– Все забрала мама… Я сегодня хотела походить с тобой по бутикам, выбрать себе какую-нибудь одежду, но мама заявила, что эти доллары станут компенсацией за все деньги, которые она потратила на меня почти за двадцать лет. Обидно, конечно, но… Можно было отдать ей не все, наврать, что я выиграла меньше, но ведь ты знаешь, я не умею. Она сама меня так воспитала… Впрочем, когда я выходила, мама сказала, что часть этой суммы она собирается отложить на нашу поездку к морю ближайшим летом. В детстве она часто возила меня в Крым, но в последние годы было не до этого… Может, я еще выпрошу у нее что-нибудь, в конце концов это же мой выигрыш, да?.. Ну что ты такой серьезный, прямо как неродной, прекрати дуться, все же хорошо, поцелуй меня и… давай забудем об этой ночи… Договорились?

Я остановился и обнял ее. Поцеловал.

– Я тебе еще не все рассказала. Уранов уже успел позвонить мне сегодня утром и чуть ли не приказал встретиться с ним, как раз в то время, когда мы с тобой договорились. Так вот, я ответила, что не смогу. И что ты думаешь… он бросил трубку, даже не попрощавшись! Из серии – привык получать все без спроса… все, что хочет. Он еще не понял, что не на ту нарвался!

Я, наверное, должен был гордиться моей возлюбленной, которая обвела вокруг пальца похотливого старика. Но никакой радости не было. Единственное, что я чувствовал, – пустота, оглушительная пустота. Даже язвительный бесенок внутри затих, видимо полагая, что сейчас мне не до него. Но почему, почему? Я же мог услышать сегодня совсем другое признание, да я, впрочем, и был к нему готов! К чему скрывать, я ждал, что наша сегодняшняя встреча будет последней, что Лупетта признается мне, что стала любовницей Уранова и он увозит ее завтра на Гавайи или Канары, что между нами все кончено, ведь я никогда, никогда не смогу предложить ей и малой толики сокровищ ювелирного короля! Тем не менее она осталась со мной, а не с ним, предпочтя богатства духовного мира своего рефлексирующего друга золотым горам потенциального любовника… Кто его знает, а вдруг выигрыш в казино был подстроен, может для Уранова с его возможностями это всего лишь хитрый трюк, удочка, на которую попадаются доверчивые жертвы? А моя Лупетта оказалась не такой! Наживку проглотила, но с крючка сорвалась. Так надо же радоваться, гордиться моей любовью и ценить ее осознанный выбор! Нужно отпраздновать хеппи-энд этого опасного приключения в ресторане, выпить за то, чтобы Уранов и дальше терпел фиаско в своих облавах на наивных журналисток, за то, чтобы Лупетта всегда делала правильный выбор и никогда не жалела о честности, к которой ее приучила мама… Но ничего подобного я не сказал, а просто повел Лупетту в театр.

Во всем этом было что-то неправильное, но я не мог до конца понять, что именно. Возможно, если бы я был до конца честен с собой, то подумал бы, что слепая любовь к Лупетте заставляет меня ревновать ее даже к самóй возможности иного исхода прошедшей ночи. Но ведь это неправда! При всем желании я не способен превратиться в тупого ревнивца из анекдотов, мое самоуважение гораздо выше. Сойдемся на том, что я впервые почувствовал, как фабула наших отношений начинает обретать новое, неведомое мне измерение, для которого ревность – слишком узкое определение. Путь будет так. А то я совсем запутаюсь. Ладно?

* * *

Я никогда не боялся воды. Благодаря родителям, с детства возившим меня на юга, уже в первых классах школы я плавал как рыба, часами не вылезая из моря. Однажды я даже спас своего отца, который чуть не захлебнулся из-за того, что у него неожиданно свело ногу. Папа едва не утопил меня, пока я, отдуваясь и пыхтя, как ньюфаундленд, тащил его на себе к берегу. Один приятель как-то показал мне простой способ борьбы с судорогами: нужно изо всех сил потянуть кверху пальцы ноги и безжалостно пощипать себя за подошву. Мне довелось воспользоваться этим советом несколько раз: прием действовал безотказно. Конечно, в море подобные кунштюки вытворять неудобно, но если приспичит – другого выхода нет. Беда лишь в том, что многие пловцы, столкнувшись с судорогой, поддаются панике и забывают о полезных советах.

Попав в больницу, я понял, что отныне мне судороги на море не страшны. Врач сказала, что даже при самом благоприятном исходе болезни о море и солнце можно будет забыть до конца своих дней. Но я, как всегда, ошибся. Не с морем, а с судорогами. Первый раз это случилось утром. Я очнулся после недолгого забытья, вскинул голову, чтобы проверить, не «убежали» ли капельницы, и в это мгновение резкая судорога пронзила мою правую ногу. От неожиданности я так и подпрыгнул на койке, едва не своротив капельницу. «Наверное, мне ночью снилось море», – усмехнулся я про себя, привычным движением задрав пальцы, чтобы начать щипать ступню. Однако проверенный способ не помогал, напротив, от щипков судорога только усилилась. Стало не до шуток, и я ужом закрутился под одеялом, пытаясь лихорадочным массажем унять нестерпимую боль. Единственный ходячий сосед по палате, не вынеся моего зубовного скрежета, отправился за доктором.

– И давно это началось? – наклонилась ко мне Екатерина Рудольфовна.

Но я уже ничего не мог ответить, а только судорожно всхлипывал, глотал заливавшие лицо слезы и лихорадочно дрыгал ногой.

– Потерпи, все будет хорошо. Судорога случается из-за того, что гормональная терапия вымывает из организма магний и кальций. Сейчас навесим тебе еще одну капельницу, и скоро полегчает, – участливо добавила всезнающий врач, погладила меня по щеке и вышла из палаты.

– Ляжем, как продукты в холодильник, – надрывался приемник на соседской койке. – И, обнявшись, нежно там уснем. На прощанье нам больной светильник улыбнется кварцевым огнем!

Я вспомнил, что исполняющая эту песню группа называется «Ногу свело», и засмеялся сквозь слезы.

* * *

Интервью с Урановым Лупетта не стала продавать ни «Бизнес-Петербургу», ни другим изданиям, которые могли бы польститься на откровения знаменитости. Я почему-то с самого начала знал, что так оно и случится. Впрочем, уровень материала мне оценить не удалось: Лупетта почитать статью не предлагала, сам же я из гордости не спрашивал. А микрокассету вместе с диктофоном она упросила отдать ей в бессрочное пользование – для дальнейших журналистских подвигов. Правда, цитаты из монолога ювелира порой мелькали в наших разговорах. Однажды, сидя со мной на каком-то спектакле, она ни с того ни сего бросила: «Представляешь, Уранов признался, что у него было больше женщин, чем кресел в Большом театре». К чему это было сказано, я так и не понял.

В последующие дни мы стали встречаться все реже и реже. Мама Лупетты собиралась в Париж с американским женихом, и они с дочкой почти не расставались. А на меня свалился ответственный заказ – работа, связанная с разработкой макета альманаха российско-японского культурного фонда «Симатта». Президент фонда господин Искандеров опоздал на первые переговоры на полтора часа. Вместо извинений он царственно протянул мне гербовую визитку, из которой явствовало, что мой визави числится советником петербургского губернатора.

Он скользнул по мне равнодушным взглядом и без всякого вступления стал описывать вкрадчивым голосом величие поставленной перед нами задачи. Несмотря на сравнительно молодой возраст, Искандеров выглядел типичнейшим мистерсмитом из популярного фантастического блокбастера. Высокий лысеющий лоб, строгий дорогой костюм, брезгливая каракатица губ и военная выправка, наводящая на мысль, что он налаживал со Страной восходящего солнца не только культурные связи.

– Повторяю, это очень важный для нашего города проект, – прижав растопыренные пальцы друг к другу, шелестел Искандеров. – Интерес петербуржцев к Японии растет с каждым днем. Мы планируем построить в центре города многофункциональный Дом Японии, а улица, на которой он будет находиться, получит название Японской. Альманах, посвященный планам фонда «Симатта», который вам предстоит сделать, будет напечатан на двух языках: японском и русском. Его получат первые лица Петербурга и России, а также мои друзья – губернаторы японских префектур. Вот оглавление, все материалы мы передадим вам позже. Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда приступайте к работе.

Я многозначительно кашлянул.

Искандеров метнул взгляд на големоподобного помощника, быстро подал мне холеную руку и ретировался. Помощник подождал, пока за ним закроется дверь офиса, раскрыл кожаный портфель и достал оттуда запечатанный конверт, настояв, чтобы я пересчитал задаток.

«Все в порядке», – сказал я спустя полминуты и проводил голема к выходу. Прощаясь, он старательно поклонился по-японски, что при его двухметровом росте выглядело несколько комично. Все в порядке… О расходах на рандеву с Лупеттой в течение ближайшего месяца можно уже не беспокоиться. «Когда нет денег, нет любви», – так, кажется, она мне напевала недавно. В шутку, конечно, в шутку. Но все равно спасибо, «Симатта». Жаль, я забыл спросить у голема, что значит это слово по-японски.