Текст книги "Пропал человек"

Павел Владимирович Засодимский
Пропал человек
(Из деревенских летописей)

1

Вечер 16-го августа 1878 года. Небо – облачно, на горизонте залегают сизые тучи и только на западе, где солнце уходит за лесистый край земли, виден голубой клочок ясного неба. Вечерние солнечные лучи озаряют красноватым светом ряд посеревших срубов крестьянских изб, обращенных лицевой стороной к закату. Запад горит и пышет, словно залитый растопленным золотом, и брызги этого растопленного золота, попав на стекла крестьянских оконниц, сверкают и блестят там и сям, как огоньки.

В этот вечер деревня Косичево – в большом волнении… Народ, воротившийся с поля, почти весь собрался у избы Андрея Прохорова. Василий, старший сын Андреев, стоит, прислонившись к углу избы, и, запустив пальцы обеих рук за пояс, низко повязанный у него по животу, задумчиво смотрит по сторонам. Тут же на бревнах сидят старики, переговариваясь с Василием и между собой. Разговор часто прерывается, и в это время, посреди наступающей тишины, слышно, как чирикают воробьи, перелетая со стрехи на стреху, а в поле без умолку трещат кузнечики. Теперь, по заре, все звуки деревенской жизни слышатся явственно. То лошадь заржет, то в лесу кто-то аукнет, то откуда-то издалека донесется песня и оборвется вдруг. Над лесною рекой, Котласом, протекающей за деревней, порой чайка кричит громко, жалобно… Старики задумчиво сидят на бревнах. Василий тоже молчит и вздыхает. По всему видно, что люди встревожены, находятся в недоуменье.

– Ты говоришь: он перебрался спать-то на сарай с пасхи? – спросил один из стариков, поднимая голову и оборачиваясь к Василью.

– Да! Точно… – подтвердил тот. – На фоминой[1]1
  Фомина неделя – красная горка, первая по святой, с фомина понедельника.


[Закрыть] перебрался. Душно, говорит, в избе-то, жарко… да и тараканы одолели. Зимо́сь не успели поморозить-то их…

– Гм! Как же это никто не слыхал, как он в горнице-то ворочался? – продолжал старик. – Сказываешь: забрал валенки, тулуп, шапку и рубахи…

– Не слыхали… то есть вот как перед богом! – проговорил Василий, слегка выпрямляясь, как будто готовясь принять присягу в правоте своих слов. – Как, погоди, половицы не трещали… трещали! И дверь, поди, тоже скрипела… Да что поделаешь! Ведь знаешь: спим-то мы каково! Вон у меня хозяйка… у ней над ухом-то хошь в трубу труби, так…

– К мельнику-то ходил? – спросил Василья немного погодя другой старик, задумчиво посматривая вдаль своими слезящимися прищуренными глазками. – С кумом-то ведь они жили все в дружбе да в ладу…

– Ой, что ты! Уж такая дружба неразнимая была у них, что просто… – поддакнул Василий умильным тоном… – Ходил, спрашивал… Не видал, говорит: ко мне, говорит, с ильина дня[2]2
  Ильин день – 20 июля по старому стилю.


[Закрыть] не захаживал.

Старик поникнул головой и замолк.

Солнце закатилось, и синеватые сумерки уже окутывали даль своей волшебной полупрозрачной дымкой. Облака к ночи поразбежались; небо немного прояснилось. Сыростью, лесною глушью заметнее потянуло в воздухе.

– В правленье был, объявку подал… – заговорил Василий. – Да ведь как! Три дня прошло – ни слуху ни духу… Просто ума не приложу: что с ним подеялось… Жили мы с ним, кажись, по-божески, никакого вздору у нас не было…

– О, господи! – вздохнул старик, поглаживая свою сивую бороду. – Пропал человек, сгинул… ровно камнем в воду…

– Да вот – поди ты!.. – заметил другой из собеседников. – Жил о сю пору, как у Христа за пазухой… Дом – полная те чаша, дочь замуж выдал за хорошего человека, сына только что поженил… Что еще надоть! Все шло таково складно… жить бы да радоваться! А оно вон…

– Да куда девался-то – ты вот что скажи! – молвил сосед. – Ведь не иголка, чай… в щель не забьется… Ну, куда он мог?.. Скажем, так: ежели пошел на богомолье, так почто тайком-то?

– И опять, вишь, всю теплую одежу забрал с собой, рубах эстолько! – возразили из толпы. – Нет уж – какое тут богомолье!..

– Оказия! – промолвил один из мужиков.

– Чудное дело!

Когда народ разошелся по домам, заря уже потухла. Легкие дымчатые облака плыли по небу, и бледный месяц выглядывал из-за них на опустевшую и безмолвную деревенскую улицу.

2

Действительно вышло «дело чудное», как говорили мужики, сидевшие на бревнах.

Андрей Прохоров на своем веку, наряду со всеми своими односельцами, конечно, испытал все злоключения и напасти, какими полна жизнь крестьянина. Но он был силен, живуч и потому устоял во всех напастях… Двадцать лет тому назад он погорел; пожар случился ночью, в осеннюю непогодь. Прохоров и его семьяне едва лишь успели выскочить на улицу в одних рубахах. Не однажды у него падал скот, медведь задрал одну корову, да волки загубили несколько овец; не однажды червь поедал озимь и оставлял Прохорову семью без хлеба; не однажды хлеб побивало градом. Все такие беды, от которых стонет грудь и трещит спина крестьянская, трещит и порой ломится…

Но при всех этих обычных бедах и напастях, Андрей Прохоров считался мужиком зажиточным, да и в действительности, пожалуй, был человек зажиточный… Еще ни разу не драли его за недоимки в волостном правленье; у него есть скотина – чем ныне, как известно, не каждый крестьянин может похвалиться; своего хлеба у него почти всегда хватает до самой пасхи, между тем как у многих из его односельцев хлеба едва достает лишь до рождества, а уж много-много до великого поста[3]3
  Рождество – 25 декабря по старому стилю.


[Закрыть], в продолжение которого и скотина и люди постятся так усердно, что потом – по весне – еле ноги волочат… Прохорова семья, обыкновенно, почти всю зиму питалась настоящим хлебом – выдались только раза три или четыре такие отчаянные голодовки, когда Прохоровой хозяйке приходилось примешивать к муке и отрубям намелко перетертые отростки молодых елей, кору и мох… Одним словом, можно подлинно сказать, что Андрей Прохоров жил припеваючи.

И в семье у него все ладилось. Правда, два года тому назад приключилось горе: схоронил он старуху жену. Но смерть уж, известно, такая гостья, что от нее ни богач, ни нищий ни крестом, ни пестом не отделается… Правда, у него еще умерло в свое время пятеро «младенчиков», но без этого ведь никак нельзя, да это горе – к слову сказать – на Косичеве и за горе не считалось. На Косичеве даже матери не жалеют своих малюток. Помрет ребенок – «слава те, господи», избавились, значит, от лишнего рта, пестовать некого и не за кем ухаживать, от дела отрываючись… Отрубят небольшую осиновую или сосновую плаху, расколют ее почти пополам, обе половины кое-как выдолбят, и в этот гробик, более похожий на корыто, чем на гроб, кладут «покойничка», завернутого в кусок серой холстины, несут в церковь, а оттуда – в могилу. Сегодня ребенок умер, завтра он уже – в земле… Ребят не лечат. Есть, конечно, где-то там «фершал», но где ж его искать, когда за ним ходить, особливо в рабочую пору, то есть в то время, когда именно всего более мрут ребята?.. На Косичеве не дорожат ни своей, ни чужой жизнью, и вообще человеческая жизнь здесь не ценится ни в грош.

Зато четверо ребят, оставшихся в живых у Андрея Прохорова, вышли не какие-нибудь дурни, но все люди здоровые и неглупые. Год тому назад он выдал дочь замуж за хорошего мужика, сыновья все были уже женаты – третьего, младшего, недавно женил. Средний сын, Алексей, уже пятый год в разделе и живет своим хозяйством. Василий с младшим братом, Иваном, остались пока вместе. Оставалось Андрею Прохорову жить под старость лет без печали, «в тихой радости да в веселии. И вдруг он тайком из дому в нощи, как тать, скрывается неизвестно куда и неведомо зачем. Самые хитроумные головы на Косичеве не могли придумать: какая причина заставила Прохорова пуститься в бега на старости лет.

– Диковина! – толковали люди и далее удивления не шли.

С сыновьями и невестками Прохоров жил дружно, никаких ссор и свар между ними не происходило. Односельчане также жили с ним всегда в ладу и относились к нему с почтением, хотя и не всегда слушались его благих советов. Он был издавна радетелем за крестьянский мир. Не раз от лица мира говаривал он с властями, и власти не однажды сулили его самого «упечь туда, куда ворон костей не нашивал». Не раз также посылали его ходоком в город по деревенским делам. Не однажды также случалось, что он защищал «захудалых людишек» от мирской несправедливости, готовившейся обрушиться на них… И этакий-то человек вдруг пропадает, исчезает бесследно.

Было о чем призадуматься старикам, сидевшим на бревнах у Прохоровой избы в тихий августовский вечер. Ясно было только одно, а именно, что он ушел навсегда или, по крайней мере, надолго. Старик, как оказывалось, забрал с собой теплую одежу и свою толстую старинную книгу, которую любил читать в досужее время. Но куда он ушел, зачем ушел? не только никто не мог сказать, никто не мог даже остановиться ни на какой догадке, которая хоть сколько-нибудь шла бы к делу… Но жизнь покатилась своим чередом, и о пропавшем человеке стали мало-помалу забывать в Косичеве.

Шел месяц за месяцем, и прошло два года…

3

Дремучий, беспросветный лес тянется в четырех верстах от Косичева, заходит в другую губернию и раскидывается на все четыре стороны без перерывов на сотни верст. Попадаются в нем местами и береза, и осина, и мелкий олешняк, но более высятся в нем темною тенью лохматые ели, сосны да лиственницы. Большую часть года лес стоит темен и мрачен, то гудит и стонет, то стоит молчаливо, нахмурившись. Только в летнюю пору он оживляется и глядит веселее. Светлою зеленью покрывается кустарник, расцветают цветы, и воздух в лесу наполняется их чудесным ароматом. Косичевцы в этом лесу охотятся на белок, на рябчиков и тетеревей, бьют медведей, а в лесных речках и реках ловится много рыбы. Косичевцы уверены, что никто еще от века не проходил их леса вдоль и поперек.

Но в народе живет предание, что по одной из лесных рек – по Котласу – в старые годы плавали в легких лодочках разбойники, пробираясь для своего промысла на «большую реку», текущую от Великого Устюга к холодному, ледяному морю. Сказывают, что у разбойников на берегу Котласа было устроено становище. И ныне, неподалеку от реки и по самой береговой круче, еще видны в земле какие-то бревна и полусгнившие срубы, попадаются глубокие ямы, словно вырытые человеческими руками, и большие серые камни, сложенные в кучи или разбросанные там и сям по сторонам. Все это теперь, конечно, заросло деревьями, покрылось густым кустарником. Это место в нашей стороне называют Чудиновым Городищем. Дурная слава идет про него в народе. Не любят мои земляки проходить по этому месту в ночную пору или ночевать поблизости от него. Тут, говорят, «чудится, блазнит» – видятся и слышатся всякие страхи… Сказывают, что под Чудиновым Городищем зарыт клад, и с таким ужасным заклятьем, что взять его мудрено всякому крещеному человеку, кому жизнь дорога. Здесь разбойники скрывали свои награбленные сокровища… Из Котласа в «большую реку» они переносили лодки на себе – на расстоянии семи верст. По болотистой топи, расстилающейся в лесу между Котласом и «большой рекой», разбойники проложили для себя узкие-узкие тропинки. Эти тропы были известны только им, по различным приметам. Чужой, посторонний человек ни за что в свете не прошел бы здесь и сгинул бы в болоте самою мучительною смертью, захлебнувшись в зеленой тине, посреди блестящей, роскошной травы, посреди красивых цветов – белых и желтых кувшинок.

Говорят, какая-то купеческая дочь, молодая девушка-красавица, была захвачена разбойниками в плен и, чтобы избавиться от насилий и срама, бросилась в отчаянии в Котлас и утонула. Ее душа с тех пор не находит покоя… Близ Чудинова Городища, в светлые летние ночи, рыбаки издали видят русалку. То она сидит на берегу, вся позакрывшись волнами темно-русых волос, то качается на ветвях какой-нибудь ивы, низко склонившейся над водой, – вся голая, белая, блестящая. Откинув волосы на спину, она держится за иву одной рукой, а другою – плещется в воде и подзывает к себе одинокого рыбака, маня его к себе своими дьявольскими прелестями. То ли она плачет, то ли песни поет – не разберешь…

В чаще леса неподалеку от Котласа – верстах в восьми – тянутся большие прогалины, покрытые редким ельником, кустами вереса и можжевельника, и почти сплошь поросшие белоусом, – поэтому прогалины и известны под именем «белоусовых прогалин», знаменитых тем, что на них растет великое множество рыжиков, волнушек, маслух в сухарей, – одним словом, растет в изобилии тот род грибов, что называется «губиной». Каждый год в конце лета и осени, в дождливую ненастную погоду, когда полевые работы дают передышку, целые ватаги девок и баб отправляются за губиной на «белоусовы прогалины». В иной год, когда рыжиков уродится много, прихватывается даже лошадь с одноколкой, чтобы вывезти на ней из леса грибы.

4

Лето 1880 года было сухое и жаркое, на грибы был «неурод».

Бабы, ходившие на «белоусовы прогалины», на этот раз набрали немного рыжиков, но зато одна из их ватаги случайно сделала в лесу удивительное открытие. Бабы были уже на обратном пути и спешили выбраться из леса до наступления ночи. По их приметам оказывалось, что Котлас от них был недалеко, недалеко было и Чудиново Городище. Вдруг в лесной чаще они наткнулись на высокую груду бурелома и стали обходить ее. Место было трущобистое, мрачное: со всех сторон обступали его темные, вековые сосны и ели, а понизу, меж их стволами, шла густая, непролазная поросль. Такие места любят выбирать медведи для своих берлог. Бабы с трудом пробирались сквозь чащу и с опаской посматривали на вывороченное вверх корнями пеньё. Сучья довольно чувствительно царапали им плечи и хлестали по бокам, но бабы не ругались не смея призывать вслух имя того, кто иной раз пошаливает в лесу. Только и слышались недоконченные речи: «Ах ты»… «А чтоб те!»… и т. п.

Вдруг посреди навороченного пенья им показался как бы небольшой проход, в виде лазейки. «Не медвежья ли берлога?» – мелькнуло прежде всего у путниц в голове. А было похоже на то… Одна баба – посмелее – прямо подошла к зиявшему отверстию. Лазейка вела в подземелье.

– Бабы! А, бабы? Гляньте-кось сюда! Что здеся-то деется! – вполголоса молвила баба своим товаркам.

Те подошли и при неясном свете сумерек, царствовавших под сводом леса, увидали перед входом в пещеру выжженную землю и на ней кучу пепла и разбросанные уголья.

– Это что ж, бабоньки! Уж не беглый ли тут?

Прислушались, слушали чутко, затаив дыхание, но, кроме смутного шороха, расходившегося вокруг по лесным чащам, бабы ничего не слыхали.

– Загляну? – молвила смелая бабенка, не смогши сдержать своего любопытства, и, сгорбившись, чуть не ползком, пробралась в пещеру.

За нею полезла другая и третья…

Оставшиеся у входа стали разглядывать местность и скоро усмотрели, что на выжженном месте, под нависшими сучьями ели, стояли в козлах три связанные вместе колышка, почерневшие от дыма; к этим кольям был подвешен на железном пруте небольшой чугунный котелок – вроде тех, какие употребляются рабочими, уходящими из дома на дальние сенокосы. Ясное дело, что тут кто-то жил и варил себе варево в этом котелке, и варил уже много раз, о чем можно было заключить по грудам золы и угольев…

Той порой бабы разглядывали пещеру. Здесь прежде всего они увидели один толстый и довольно высокий сосновый обрубок, другой – поменьше и пониже. На высоком обрубке, как бы заменявшем собою стол, лежала какая-то старинная книга в черном кожаном переплете, тут же стоял с водой берестяный чуман[4]4
  Род ковшика без ручки. (Прим. авт.)


[Закрыть], а рядом с этим чумашком был оставлен кем-то кусок черствого хлеба. В стороне валялась куча хвороста, покрытого засохшей лесной травой. Груда хвороста, очевидно, служила постелью обитателю этого подземелья. На хворосте нашли еще какую-то грязную затасканную тряпицу. Под сводом пещеры висели на веревочках пучки сушеных трав. Бабы все перетрогали, все перенюхали, но ни чуман, ни книга, ни кусок хлеба, ни рваная тряпица, ни сушеные травы ничего не открыли им, не поведали тайны этого подземного лесного жилья… Хлеб, по-видимому, мог быть испечен с неделю тому назад или даже более: он был почти уже совсем сухой. А вода? Когда она почерпнута из ручья? Бог весть… Во всяком случае можно было думать, что здесь не очень давно кто-то был, что здесь, может быть, даже и теперь еще кто-нибудь живет. Эта пещера под наваленным буреломом была невелика, но жильем могла служить: шага четыре в длину да около трех шагов в ширину, и при этом человек среднего роста не мог бы встать в ней, выпрямившись, без того, чтобы не задеть головой до ее земляного свода.

Бабы с недоумением и тревогой посматривали по сторонам. Им уже захотелось поскорее уйти отсюда. В эту минуту где-то поблизости в лесу птица громко захлопала крыльями, бабы в страхе выползли из пещеры одна за другой и опрометью бросились прочь, продираясь сквозь кусты и валежник.

Дома они, конечно, рассказали о своем необычайном открытии со всеми подробностями и даже не без прикрас. И эта случайно открытая пещера еще долго в деревнях по вечерам служила предметом для разговоров, предположений и догадок.

Всех занимал вопрос, кто живет в подземелье? Беглый, пробирающийся из Сибири на родимую сторону, поспал бы в таком лесном приюте, отдохнул бы, сколько ему угодно, и пустился далее. Но по всему видно, в пещеру кто-то зашел не на перепутье, а прямо поселился в ней. Кто бы это мог быть! Одни думали, что в ней скрывается беглый солдатик, – может быть, даже родом из наших мест. Другие полагали, что в пещере поселился какой-нибудь старец… для чего бы старинной книге быть у беглого солдата? Может быть, какой-нибудь раскольник убег спасаться в наши дремучие леса. В старину, говорят, в наших лесных трущобах бывало немало всяких старцев. Знающие люди и теперь еще указывают на те места, где они жили… Было у нас много разговоров насчет этой пещеры, но никакого толку из этих разговоров не вышло. Тайна лесной пещеры нимало не разъяснялась. Особенно было досадно многим то, что бабы с перепугу не заприметили местонахождения пещеры и не могли толком указать, в какой части леса они нашли ее.

– Ой, дуры, дуры! – ворчали мужики. – Бегут – и сами не знают куда и почто…

– Да, толкуй! – оправдывались бабы. – Как крыльями-то замахало, да зашумело, так просто рученьки-ноженьки затряслись… Таково боязно стало!

– То-то, «боязно»! – передразнивали их мужики. – Тетерька, поди, из куста поднялась, а вы уж… Э-эх!

5

По осени как-то один парень, ходивший на охоту за рябчиками, опять видел в лесу нечто странное, а именно: какого-то высокого, диковинного седого старика. К парню приступили с расспросами: отчего он не подошел к старику и не узнал, почто он бродит тут по лесу. Парень смутился. Надо правду сказать, этот паренек был не очень умен.

– Да так мне что-то не по мысли было! – объяснил он. – В руках у него, вижу, ничего нету, ни кузова, ни ружья… А сам высокий этакий, весь белый да худой… ровно как будто и на человека-то не похож!.. Я думал, что он хочет заманить меня да завести куда ни на есть…

На Косичеве еще многие верят и о сю пору, что он принимает всякие образы для того, чтобы напакостить людям и смущать их. Вспомнились разные случаи… Например, рассказывали, как он однажды, в виде красивой молодухи, завел пьяненького молодца в такую непроходимую чащу, что тот три дня и три ночи кружил все на одном месте – до тех пор, пока не упал замертво. Тут уж случайно нашли его совсем без чувств мимо проходившие охотники и доставили домой чуть живого.

– Целый месяц провалялся бедняга! – заканчивали рассказчики. – Всякую околесную нес… Какую-то красотку поминал да за голову хватался; говорил, что его нечистый кружит…

После того еще двое или трое мужиков видали в лесу какого-то старика, но видали издали. Один из мужиков пошел было к нему, но тот скрылся… Наш лес – что море; юркни в кусты – и поминай как звали! Никакая погоня не догонит, никакой урядник не разыщет… Вот, лет десять тому назад, какие-то два ссыльные в прятки играли в нашем лесу, в Архангельск пробирались, сказывают. Полковник с солдатами приезжал за ними, да что… все пустое! Походили, понюхали нашего лесного воздуха, полазили по пням, по колодам, да и поехали обратно ни с чем.

Так вот и пошла по деревням молва про то, что в лесу, неподалеку от левого берега Котласа, в непролазной чаще, не то в пещере, не то в берлоге медвежьей, поселился какой-то неведомый старец. И опять-таки никто не знал: кто он, откуда и почто забрался в наш лес… Таинственный жилец пещеры, под влиянием живой народной фантазии, начал было уже принимать разные затейливые образы и окрашиваться в сказочный свет. Но тут последовало открытие… И вот уж, поистине сказать, удивилось и загалдело Косичево, когда – неизвестно откуда – пошел слух, что старик, скрывающийся в лесу близ Котласа, не кто иной, как наш, два года тому назад пропавший без вести и почти уже забытый односельцами, Андрей Прохоров…