Текст книги "Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме"

2
Все изменилось мгновенно

В Сан-Франциско мне было спокойно – пускай я и была ненормальной, но меня окружали такие же люди. Я нашла квартиру в Лоуэр-Хайт и въехала туда вместе со своим старым другом Альфи, с которым мы вместе работали в пивной и который уже некоторое время жил в Сан-Франциско. Я еще не оправилась от шока и чувствовала себя обугленным обломком космической станции «Скайлэб», прорезавшим атмосферу и упавшим на Землю. Когда Альфи не было дома, я сидела на полу и все думала, что же я натворила, будучи не в силах смириться с тем, насколько далеко я зашла и с какой легкостью поступалась всеми своими принципами. Я поклялась, что никогда больше не предам себя, как бы ни сложились обстоятельства и кто бы ни оказался рядом.

После нескольких месяцев, проведенных в преступной среде, мне не сразу удалось адаптироваться к нормальной жизни. Я привыкла к уборке в номерах, экзотике и тревоге. Но в окрестностях Сан-Франциско жили несколько моих прекрасных друзей из колледжа, которые взяли меня под крыло и привели в мир работы, барбекю по выходным, игр в софтбол и других привычных многим ритуалов. Я бросила курить.

Мне все время было страшно, что закончатся деньги, поэтому я устроилась сразу на две работы. Я вставала рано утром, чтобы попасть на первую работу в Кастро и в семь утра открыть кафе и кабаре «У Джози», а домой возвращалась поздно ночью, после смены хостес в роскошном итальянском ресторане в Пасифик-Хайтс на другом конце города. Затем я наконец-то получила «приличную» работу в телевизионной компании, которая специализировалась на съемке рекламно-информационных роликов. По долгу службы мне приходилось заманивать прохожих на стоящие в общественных местах странные тренажеры, исполнять все прихоти третьесортных знаменитостей на съемках и воском удалять волоски с лица незнакомых мне людей. Я летала по всей стране и снимала людей, которые хотели быть не такими толстыми, не такими бедными, не такими старыми, не такими одинокими или не такими волосатыми. Оказалось, что я могу разговорить практически любого, будь это Брюс Дженнер или мамаша с усиками, и быстро найти с ними общие темы, ведь мне тоже хотелось быть не такой бедной, одинокой и волосатой. Начав девочкой на побегушках, я постепенно дослужилась до настоящего продюсера и стала заниматься подготовкой к съемкам, их проведением и монтажом отснятого материала. Мне нравилась моя работа, и это веселило всех моих друзей, которые частенько поддразнивали меня на тему последних новинок из телемагазина.

Мне все время было страшно, что закончатся деньги, поэтому я устроилась сразу на две работы.

В то время я ходила на свидания, но до сих пор чувствовала себя неуверенно после неудачных отношений с Норой. Меня не волновало, что я снова и снова остаюсь одна, а от работы меня отвлекают разве что случайные и быстротечные романы.

Новым друзьям о своей связи с Норой я не рассказывала, так что число людей, посвященных в эту тайну, оставалось очень небольшим. Время шло, и я постепенно расслаблялась. Мне начало казаться, что это была лишь безумная интерлюдия, которая действительно осталась позади. Пожалуй, я поняла, что такое риск. Время, проведенное за границей вместе с Норой, я теперь считала ускоренным курсом изучения реальной жизни, в течение которого успела понять, насколько плохи могут оказаться дела и как важно оставаться верной себе даже в круговороте приключений и экспериментов. Путешествуя, я познакомилась с множеством людей, достоинство которых можно было купить за деньги – хотя цены сильно различались, – и решила, что в следующий раз назначу себе такую цену, которую никто не сможет заплатить.

Умудренная опытом, я считала, что мне чертовски повезло. Отличная работа, отличные друзья, отличный город, отличная жизнь. Однажды приятели познакомили меня с Ларри, единственным парнем, который в ленивом Сан-Франциско работал не меньше меня. Он руководил новостным агентством AlterNet в некоммерческой медиаорганизации. Когда поздним вечером совершенно измотанная я выползала из монтажной, я всегда могла рассчитывать на то, что Ларри составит мне компанию за поздним ужином или при еще более поздней вылазке в бар.

На самом деле Ларри был очень легок на подъем. Свалившиеся с неба билеты на непонятный музыкальный фестиваль? Ларри едет. Подняться в воскресенье ни свет ни заря, пойти в церковь Глайда, а затем шесть часов бродить по городу, останавливаясь, только чтобы выпить по «Кровавой Мэри»? Сам будучи иудеем, он не возражал пойти в церковь и открывать рот, беззвучно повторяя слова гимнов. Ларри не был моим единственным мужчиной-другом, но у нас было схожее чувство юмора, и вскоре он стал для меня самым надежным источником веселья.

Пребывая в статусе новой лучшей подруги-лесбиянки Ларри, я во всех подробностях узнавала о каждой его любовной победе и о каждом провале, что меня и радовало, и пугало. Я не щадила его при оценке этих историй. Он в ответ обращался со мной как с королевой. Однажды вечером в моем офисе появился курьер с посылкой, в которой оказался настоящий мягкий крендель из Филадельфии с острой горчицей, – все это Ларри лично привез с Восточного побережья специально для меня. Как мило, думала я, откусывая один кусок за другим.

Но затем случилось страшное. Ларри попался в сети одной из своих мимолетных пассий, причем весьма глупенькой. Общаться с ним стало не так весело. Я не единственная это заметила. «Она держит его под каблуком!» – фыркали другие наши друзья. Мы безжалостно дразнили его, но от этого не было никакого толку. Так что мне пришлось взять все в свои руки, и в темном уголке задрипанного ночного клуба я пожертвовала собой во имя чести Ларри и поцеловала его прямо в губы, не дав очередной остроте сорваться с них.

Это привлекло его внимание. Как и мое. Какого черта! О чем я думала? Несколько месяцев после этого я притворялась, будто ничего не случилось, и пыталась разобраться в чувствах. Ларри был совсем не похож на тех ребят, с которыми я встречалась раньше. Во-первых, он мне нравился. Во-вторых, он был невысоким, нескладным парнем с огромными голубыми глазами, широкой улыбкой и копной спутанных волос. В прошлом я спала только с высокими экзотичными красавцами-нарциссами. Мне вообще не очень-то хотелось встречаться с мужчиной, а этот мужчина еще и был совсем не в моем вкусе!

Вот только на самом деле это было не так. Ларри был как раз в моем вкусе. Даже после неловкого поцелуя в ночном клубе мы остались неразлучны, хотя он и пребывал в замешательстве. Но он не давил на меня, не требовал ни ответов, ни ясности, он просто ждал. Однажды, вспомнив о том кренделе, я поняла, что Ларри был влюблен в меня уже тогда, а я была влюблена в него. Через несколько месяцев мы стали уже настоящей, официальной парой, к огромному удивлению наших скептично настроенных друзей.

Это были самые простые отношения, в которые я когда-либо вступала. С ним я чувствовала себя безоговорочно счастливой, так что, когда Ларри пришел ко мне, смущенный и сбитый с толку, и сказал, что ему предложили отличную работу в журнале на Восточном побережье, это даже не пошатнуло моего равновесия. Следующий шаг казался мне таким очевидным, таким естественным, что решение практически приняло себя само. Я уволилась со своей любимой работы и поехала вместе с Ларри – на такой серьезный риск я еще ни разу в жизни не отваживалась.

Мы с Ларри переехали в Нью-Йорк в 1998 году – он стал редактором мужского журнала, а я начала работать продюсером-фрилансером – и поселились в квартире в Вест-Виллидж. Одним теплым майским днем в дверь позвонили. Я работала дома и еще даже не сняла пижаму.

– Кто там? – спросила я по домофону.

– Мисс Керман? Это офицеры Малоуни и Вонг.

– Да? – Интересно, что местным копам понадобилось в нашем здании?

– Можем мы с вами поговорить?

– О чем? – подозрительно спросила я.

– Мисс Керман, нам лучше поговорить с глазу на глаз.

Малоуни и Вонг оказались крупными мужчинами в гражданской одежде. Поднявшись по лестнице, они зашли ко мне в квартиру и сели на диван в гостиной. Говорил Малоуни, а Вонг лишь равнодушно смотрел на меня.

– Мисс Керман, мы работаем в Таможенной службе США и пришли известить вас, что вы должны предстать перед федеральным судом Чикаго по обвинению в перевозке наркотиков и отмыванию денег. – Он протянул мне какой-то документ. – Здесь указано, когда и во сколько вам надлежит явиться в суд. Если вы не явитесь на слушание, вас арестуют.

Я молча моргнула. Вены у меня на висках вдруг начали пульсировать, словно я на огромной скорости пробежала несколько миль. Шум в голове меня не на шутку испугал. Я оставила свою прошлую жизнь позади и почти никому о ней не рассказывала – ничего не знал даже Ларри. Но теперь этому пришел конец. Меня поразило, насколько физически ощутимым был мой страх.

Я оставила свою прошлую жизнь позади и почти никому о ней не рассказывала. Но теперь этому пришел конец.

Малоуни вытащил планшет и бумагу и как ни в чем не бывало спросил:

– Мисс Керман, вы хотите сделать заявление?

– Думаю, мне лучше сначала поговорить с адвокатом. Так ведь, офицер Малоуни?

Чуть не забыв переодеть пижаму, я поспешила в офис к Ларри. Сбивчиво вызвав по телефону, я вытащила его на Западную 22-ю улицу.

– Что случилось? Ты на меня злишься? – спросил он.

Я вобрала в себя побольше воздуха, потому что иначе не смогла бы ничего сказать.

– На меня подали в суд за отмывание денег и перевозку наркотиков.

– Что? – недоуменно переспросил Ларри и огляделся, как будто желая проверить, не участвуем ли мы в какой-то тайной театральной постановке.

– Это правда. Я не придумываю. Я приехала из дома. Ко мне приходили федералы. Мне нужен телефон. Мне нужен адвокат. Можно мне позвонить?

Погодите, а стоило ли мне вообще пользоваться телефоном? Может, все телефоны, хоть как-то связанные со мной, включая аппараты в офисе Ларри, уже прослушивались? У меня в голове мелькали все безумные и параноидальные фразы, которые когда-то говорила Нора. Ларри смотрел на меня так, словно у меня съехала крыша.

– Мне нужен чей-нибудь мобильный! У кого я могу попросить телефон?

Через несколько минут я уже стояла на пожарной лестнице офиса Ларри и с телефона его коллеги звонила другу из Сан-Франциско, который был самым крутым из знакомых мне адвокатов. Он снял трубку.

– Уоллес, это Пайпер. Ко мне домой только что пришли двое федеральных агентов и сказали, что меня обвиняют в отмывании денег и перевозке наркотиков.

Уоллес рассмеялся. В конце концов я даже привыкла к такой реакции – все друзья сначала воспринимали мои слова одинаково.

– Уоллес, черт возьми, я не шучу. Я понятия не имею, что делать. Я с ума схожу! Ты должен мне помочь.

– Откуда ты звонишь?

– С пожарной лестницы.

– Найди таксофон.

Я вернулась в офис Ларри.

– Мне нужно найти таксофон.

– Милая, какого черта происходит? – спросил Ларри, на лице которого читались удивление, тревога и даже раздражение.

– Я правда не знаю. Мне нужно позвонить. Я вернусь и найду тебя.

Позднее, когда я сжато (и, наверное, не слишком последовательно) объяснила ситуацию, Ларри погрузился в нехарактерное для него молчание. Он не стал кричать на меня за то, что я не рассказала ему о своем криминальном прошлом, прежде чем мы связали свои жизни. Он не стал стыдить меня за то, что я была безрассудной и эгоистичной идиоткой. Когда я опустошила свой сберегательный счет, чтобы оплатить услуги адвоката и внести залог, он даже не сказал, что я умудрилась разрушить не только свою, но и его жизнь. Он просто сказал: «Мы справимся». Он просто сказал: «Все образуется. Ведь я люблю тебя».

Тот день стал началом долгого и мучительного путешествия по лабиринту американской системы правосудия. Уоллес помог мне найти адвоката. Решив, что моя жизнь кончена, я повела себя так, как всегда вела себя в экстремальных и опасных ситуациях: закрылась ото всех, снова и снова повторяя себе, что сама влезла в это дерьмо и винить мне некого. Решение мне тоже предстояло найти самой.

Но я была не одна – мои близкие и мой ничего не подозревающий парень отправились в это печальное приключение вместе со мной. Ларри, мои родители, мой брат, мои бабушки и дедушки – все поддерживали меня до конца, хотя и были потрясены и смущены моим криминальным прошлым, которое до той поры мне удавалось скрывать. Мой отец приехал в Нью-Йорк, и мы отправились в изматывающую четырехчасовую автомобильную поездку в Новую Англию, где проводили лето мои бабушка и дедушка. Я не чувствовала себя ни крутой, ни модной, ни склонной к авантюрам, ни погруженной в контркультуру, ни готовой к личному бунту. Я чувствовала лишь, что намеренно ранила и разочаровала всех, кого сильнее всего любила, и беспечно выбросила свою жизнь на помойку. Они не могли понять, что я натворила, и я, сгорая со стыда, сидела в гостиной бабушки и дедушки на экстренном семейном совете, пока они часами задавали мне вопросы, пытаясь хоть немного осознать происходящее.

– Но куда же ты девала деньги? – наконец спросила не на шутку озадаченная бабушка.

– Знаешь, бабушка, я делала это не ради денег, – неубедительно ответила я.

– О, Пайпер, ради бога! – бросила она.

Я была не только источником стыда и разочарования, я была еще и идиоткой.

Бабушка не назвала меня идиоткой. На самом деле никто даже не упомянул о стыде и разочаровании. Но в этом не было необходимости. Я сама все знала. Невероятно, но мама, папа, бабушка и дедушка – все мои близкие сказали, что любят меня. Они переживали за меня. Они готовы были мне помочь. Когда я собралась уходить, бабушка крепко обняла меня, сжав мою грудную клетку своими тонкими руками.

Хотя мои близкие и те друзья, которым я рассказала о случившемся, восприняли новости со всей серьезностью, они все же сомневались, что «приличная светловолосая дамочка» вроде меня может оказаться в тюрьме, но мой адвокат быстро заверил меня, что положение очень тяжелое. Федеральный суд обвинил меня в преступном сговоре после провала контрабандного бизнеса моей бывшей любовницы. Такое же обвинение было предъявлено Норе, Джеку и еще тринадцати участникам дела (некоторых я знала, а некоторых – нет), включая африканского наркобарона Аладжи. Нора и Джек были под арестом, и кто-то выдавал властям одно имя за другим.

Как бы плохо мы ни расстались, я и представить не могла, чтобы Нора выдала меня в надежде спасти собственную шкуру. Но когда адвокат прислал мне материалы обвинения – все улики, которые властям удалось собрать против меня, – там были и ее подробные показания о том, как я перевозила наличные в Европу. Я оказалась в незнакомом мире, где мою судьбу вершили слова «обвинение в преступном сговоре» и «обязательное минимальное заключение».

Я узнала, что при обвинении в сговоре, в отличие от обвинения в совершении отдельных противоправных деяний, группа лиц подозревается в разработке плана преступления. Обвинения в сговоре часто предъявляются только на основании свидетельских показаний другого «заговорщика» или, еще того хуже, «конфиденциального информатора» – человека, который согласился выдать остальных в обмен на собственную неприкосновенность. Власти любят обвинения в сговоре, поскольку по ним гораздо легче добиться обвинительного приговора от присяжных и заставить подсудимых самих заявить о своей виновности: как только один из обвиняемых в сговоре соглашается на такие условия, убедить его сообщников в том, что у них нет ни единого шанса на публичном процессе, становится несложно. При обвинении в сговоре наказание для меня определялось на основании общего количества перевезенных наркотиков, а не моей скромной роли в процессе.

Я и представить не могла, чтобы Нора выдала меня в надежде спасти собственную шкуру.

В США обязательное минимальное заключение стало важной частью объявленной в конце двадцатого века «Войны с наркотиками». Данные Конгрессом в 1980-х годах рекомендации требовали от федеральных судей наказывать за преступления, связанные с наркотиками, реальными тюремными сроками, вне зависимости от конкретных обстоятельств дела, личности и истории подсудимого. Федеральные законы дублировались законодательством штатов. Рекомендуемые сроки заключения сводили меня с ума: десять, двенадцать, двадцать лет. Обязательное минимальное заключение за преступления, связанные с наркотиками, считается главной причиной резкого увеличения количества содержащихся в американских тюрьмах преступников: с 1980-х годов оно возросло почти до 2,5 миллиона человек, показав рост едва ли не на 300 процентов. Сейчас каждый сотый взрослый американец сидит в тюрьме – таких показателей и близко нет ни в одной другой стране мира.

Мой адвокат осторожно, но твердо сказал мне, что, если я решу предстать перед судом и ответить на обвинение в сговоре, я стану одним из лучших подзащитных, с которыми ему доводилось работать, ведь мне было что рассказать присяжным и чем надавить на их жалость. Однако при неудачном исходе дела я рисковала получением максимального срока, который мог составить более десяти лет. В случае признания вины меня, вне всякого сомнения, тоже приговорили бы к тюремному заключению, но срок при этом был бы гораздо короче.

Я выбрала последний вариант. Этому выбору предшествовали душераздирающие беседы с Ларри и моими потрясенными близкими. Но решение было за мной. Мой адвокат со знанием дела уладил все формальности, и в конце концов Прокуратура США позволила мне признать свою вину в отмывании денег, а не в преступном сговоре. Минимальным сроком за это преступление было тридцатимесячное заключение в федеральной тюрьме.

Я выдавила три слова, которые решили мою судьбу:

– Виновна, Ваша честь.

В Хеллоуин 1998 года мы с Ларри отправились в Чикаго в костюмах «подростков» – быть может, яркая одежда скрыла все мои печали. Тем вечером мы встретились с нашими друзьями Габ и Эдом, которые понятия не имели о моих трудностях и считали, что я приехала в Чикаго по работе. На следующее утро я надела свой лучший костюм, расправила плечи и вместе с Ларри отправилась в здание федерального суда. Немного побледнев, под пристальным взглядом Ларри я выдавила три слова, которые решили мою судьбу:

– Виновна, Ваша честь.

Вскоре после того как я признала свою вину, случилось кое-что неожиданное. В Лондоне по ордеру США арестовали западноафриканского наркобарона Аладжи. Мое свидание с тюрьмой вдруг оказалось отложено на неопределенный срок, пока США пытались экстрадировать его, чтобы он предстал перед судом. Власти хотели, чтобы я свидетельствовала против него в гражданской одежде, а не в оранжевой тюремной робе.

Конца этому делу не было видно. Я почти шесть лет жила под постоянным надзором федералов, ежемесячно отчитываясь перед своим досудебным надзирателем – серьезной молодой женщиной с неприлично кудрявыми волосами, подстриженными в стиле восьмидесятых, которая работала в здании федерального суда на Перл-стрит на Манхэттене. Раз в месяц я отправлялась в это здание, проходила через пост охраны, поднималась на лифте в отдел досудебной подготовки и отмечалась у секретаря, после чего меня просили подождать в обшарпанной комнатке, на стенах которой висели вдохновляющие и предупреждающие плакаты, велевшие мне проявлять упорство и не забывать о презервативах. Часто я сидела в этой комнатке одна. Иногда ко мне присоединялся какой-нибудь чернокожий или испаноязычный парень, увешанный золотыми цепями, и смотрел на меня с искренним удивлением. Время от времени появлялись и женщины, некоторые с детьми, но белых среди них не было. Они не обращали на меня внимания. Когда на пороге наконец появлялась моя мисс Финниган, я послушно шла за ней в кабинет и проводила там несколько неловких минут.

– Итак… Есть какие-нибудь новости по вашему делу?

– Нет.

– Да уж… процесс не из коротких.

Порой она виновато проводила мне анализ на наркотики. Все мои пробы оказывались чистыми. В конце концов, мисс Финниган ушла со службы и поступила на юридический, а меня перевели к столь же невозмутимой мисс Санчес. У нее были длинные накладные ногти, накрашенные ярко-розовым лаком. «Вы у меня самая беспроблемная!» – каждый месяц радостно восклицала она.

Бог поставил мою жизнь на паузу.

За более чем пять лет ожидания чего я только не успела передумать о тюрьме. Мои обстоятельства оставались тайной почти для всех знакомых. Сначала мне было слишком страшно, слишком неловко и слишком стыдно рассказывать, что случилось. Когда же дело об экстрадиции застопорилось, все стало слишком странно, чтобы сообщать непосвященным друзьям: «Я отправляюсь в тюрьму… когда-то». Мне казалось, что лучше переварить все это наедине с собой. Те друзья, которые были в курсе ситуации, к счастью, никогда не поднимали эту тему, словно Бог поставил мою жизнь на паузу.

Я изо всех сил старалась забыть о том, что меня ждет, с небывалым рвением работала креативным директором в интернет-компаниях и бродила по центру Нью-Йорка с Ларри и нашими друзьями. Мне нужны были деньги, чтобы оплачивать огромные судебные издержки, поэтому я работала даже с теми клиентами, которых мои коллеги-хипстеры считали мерзкими и неприятными – большими телекоммуникационными компаниями, большими нефтехимическими корпорациями и большими теневыми холдингами.

Со всеми, кроме Ларри, я держалась несколько отстраненно. Только с ним я могла поделиться своим страхом и стыдом. В общении с людьми, которые понятия не имели о моей криминальной тайне и маячащем передо мной тюремном сроке, я просто не могла быть собой – я была милой, иногда обаятельной, но всегда холодной, далекой, возможно, даже безразличной ко всему. Мне было сложно полностью расслабиться даже в компании близких друзей, которые знали, что происходит. Будущее довлело надо мной, и я смотрела на все словно со стороны, потому что в моих глазах все меркло в сравнении с тем, что ожидало меня впереди. Где-то на горизонте маячило разорение, нашествие казаков и кровожадных индейцев.

Шли годы, и мои близкие уже начали верить, что меня спасет какое-то чудо. Мама много времени проводила в церкви. Но я ни на минуту не позволяла себе поверить в эту выдумку – я знала, что отправлюсь в тюрьму. Порой мне бывало тяжело. Но для меня стало открытием, что близкие и Ларри все равно любили меня, хоть я и наломала дров, что друзья, которые знали о моем положении, не отвернулись от меня, а я сама по-прежнему могла преуспевать в профессиональной и социальной сферах, хотя и умудрилась разрушить собственную жизнь. С течением времени я стала меньше тревожиться за свое будущее и за перспективы на счастье и даже перестала так сильно страшиться тюрьмы.

Благодарить за это мне стоило главным образом Ларри. Когда мне предъявили обвинение, мы были явно влюблены друг в друга, но нам было всего по двадцать восемь лет. Мы только переехали в Нью-Йорк и не строили никаких планов на будущее, за исключением разве что о том, куда нам податься, когда парень, у которого мы снимали квартиру, вернется из Лондона. Когда же меня настигло мое криминальное прошлое, никто не стал бы винить Ларри, если бы он усадил меня на диван и сказал: «На это сумасшествие я не подписывался. Я думал, ты просто немного чокнутая, а оказалось, что ты на всю голову больная!» Кто мог предсказать, как еврейский мальчик из Нью-Джерси воспримет информацию о том, что его приличная богемная подружка, в прошлом лесбиянка, на самом деле еще и преступница под следствием?

Кто знал, что мой общительный, деятельный, энергичный парень окажется таким терпеливым, понимающим и надежным? Что он будет успокаивать меня, рыдающую в три ручья, и гладить рукой по голове? Что он будет хранить мой секрет и сделает его своим собственным? Что он будет вытаскивать меня с самого дна, когда я буду слишком долго хандрить и изводить себя печальными мыслями, хотя для этого ему и придется вступать в неравную схватку с моей тоской и обрекать себя на тяжелые дни и ночи у нас дома?

В июле 2003 года мы приехали в принадлежащий моей семье пляжный домик в Массачусетсе. Прекрасным солнечным днем мы с Ларри отправились на лодке на остров Пи – крошечный клочок песка и скал в небольшой бухте в заливе Баззардс. На острове было тихо и пустынно. Мы искупались, а затем сели на скалы, смотрящие в бухту. Ларри расправлял плавки, а я искоса смотрела на него, гадая, почему он ведет себя так странно. Тут он вытащил из плавок пластиковый пакетик, внутри которого оказалась металлическая коробочка.

– Пи, я купил эти кольца, потому что люблю тебя, и хочу подарить их тебе, чтобы ты знала, как много ты для меня значишь. Их семь – по одному на каждый год, который мы провели вместе. Если не хочешь, жениться нам необязательно. Но пусть эти кольца будут у тебя…

Само собой, дальше я не помню ни слова из его речи, потому что была так удивлена, поражена, тронута и взволнована, что больше ничего не услышала. Я просто закричала:

– Да!

В коробочке было семь тонких, как оберточная бумага, золотых колец, которые предполагалось носить вместе. Ларри купил кольцо и себе – тонкий серебряный обруч, который он тут же нервно надел на палец.

Моя семья пришла в восторг. Родители Ларри – тоже. Но, несмотря на продолжительность наших с их сыном отношений, они еще многого не знали о своей будущей невестке. Они всегда были добры ко мне, но я ужасно боялась, как они отреагируют, узнав о моей страшной тайне. Кэрол и Лу отличались от моих родителей – бывших хиппи: они встречались еще со школы, с 1950-х, и не застали всей контркультуры. Они по-прежнему жили в идиллическом маленьком городке, где и выросли, ходили на футбольные матчи и ужины адвокатской коллегии. Я сомневалась, что они отнесутся с пониманием к моему подростковому увлечению низами общества, участию в международной торговле наркотиками или неминуемому заключению.

Но прошло уже более пяти лет, с тех пор как мне предъявили обвинение. Ларри считал, что нам нужно рассказать его родителям правду. Мы решили попробовать на других людях, применяя тактику, которую Ларри назвал «признайся и беги». Реакции были довольно схожими: друзья громко смеялись, затем давали себя убедить, а затем приходили в ужас. Несмотря на ответы друзей, я боялась, что с будущими свекрами мне повезет куда меньше.

Ларри позвонил родителям и сказал, что мы хотим с глазу на глаз обсудить с ними кое-что важное. Мы выехали из Нью-Йорка августовским вечером, приехали к ним поздно и съели классический летний ужин – стейк, вареную кукурузу, сочные помидоры из Джерси и вкуснейший персиковый пирог. За их кухонным столом мы с Ларри сидели друг напротив друга, а Кэрол и Лу казались очень взволнованными, но не испуганными. По-моему, они решили, что все это касается только меня, а не Ларри.

Наконец Ларри сказал:

– Новости плохие, но это не рак.

И я начала рассказывать свою историю. Ларри время от времени прерывал меня, порой невпопад, но из меня словно вытащили пробку.

Сидевшая рядом со мной Кэрол взяла меня за руку, крепко сжала ее и сказала:

– Ты ведь была совсем молода!

Лу попытался осмыслить эту радикально новую информацию, включив режим адвоката: он спросил, когда мне предъявили обвинение, кто меня защищал, в каком суде слушалось дело и чем он может помочь. И не сижу ли я на героине.

Забавно, что при небольших печалях в семье Ларри переживали так, словно произошло крушение «Титаника», но когда случилась настоящая катастрофа, его родители оказались именно теми людьми, с которыми ты готов пойти в разведку. Я ожидала, что они осыпят меня упреками и в конце концов вычеркнут из своей жизни, но вместо этого получила невероятную поддержку с их стороны.

В итоге Великобритания отказалась экстрадировать наркобарона Аладжи в Америку и вместо этого отпустила его на свободу. Мой адвокат объяснил, что, будучи нигерийцем, он считался гражданином Британского содружества наций и мог рассчитывать на определенную защиту по британским законам. Немного покопавшись в Интернете, я выяснила, что он был богатым и влиятельным африканским бизнесменом-гангстером, поэтому меня не удивило, что у него вполне могли оказаться нужные связи, чтобы разобраться с такими досадными недоразумениями, как дело об экстрадиции.

Я вытащила карты мошенничества, раскрытия, стыда, едва ли не банкротства и добровольной изоляции. Разыграть их хоть сколько-нибудь удачно было вряд ли возможно.

Наконец-то прокуратура в Чикаго решила дать ход моему делу. Чтобы подготовиться к приговору, я написала личное обращение к суду и рассказала обо всем еще нескольким друзьям и коллегам, которые могли бы составить рекомендательные письма и попросить судью проявить снисхождение. Мне было невероятно сложно и унизительно обращаться к людям, которых я знала много лет, объяснять им свою ситуацию и просить у них помощи. Их реакция обескуражила меня. Я настроилась на резкие отказы, понимая, что причин для этого не перечесть, но вместо этого оказалась окружена заботой и вниманием и плакала над каждым письмом, читая о своем детстве, о дружбе или о профессиональных качествах. Каждый старался описать меня с лучшей стороны, и от этого мне становилось лишь тяжелее: я чувствовала себя абсолютно никчемной.

Одна из моих близких подруг по колледжу, Кейт, написала судье следующее:

Я полагаю, ее решение вступить в преступное сообщество отчасти объясняется тем, что она чувствовала себя одинокой в этом мире и хотела найти свое место в жизни. С тех пор ее отношения с окружающими изменились и стали гораздо ближе. Уверена, теперь она знает, что ее жизнь переплетена с жизнью тех, кто ее любит…

Дата оглашения моего приговора приближалась. Почти шесть лет ожидания у меня в голове вертелось клише «что нас не убивает, делает нас сильнее», но теперь мне пришлось осознать, что оно на самом деле значит, ведь смысл старых, затасканных фраз от нас нередко ускользает. Я вытащила карты мошенничества, раскрытия, стыда, едва ли не банкротства и добровольной изоляции. Разыграть их хоть сколько-нибудь удачно было вряд ли возможно. И все же каким-то образом мне удалось не остаться одной. Моя семья, мои друзья, мои коллеги – все эти прекрасные люди отказались покидать меня, несмотря на мое мерзкое, безумное и безрассудное поведение много лет назад и мое навязчивое стремление отгородиться ото всех и решать проблемы в одиночестве. Может, все эти прекрасные люди просто любили меня и готовы были помочь, а может, я и на самом деле была не так уж плоха, как мне казалось. Может, отчасти я и заслуживала их любви.

Мы с Ларри снова полетели в Чикаго и встретились с моим адвокатом Патом Коттером за день до оглашения приговора. Мы надеялись на более короткий, чем тридцать месяцев, срок, и благодаря усердной, кропотливой и выверенной работе Пата прокуратура согласилась не озвучивать протест в свете долгой задержки в деле. Я показала Пату свои варианты одежды для суда: один из моих элегантных брючных костюмов «креативного директора», темно-синее платье-пальто в стиле милитари, которое, пожалуй, было самым консервативным предметом моего гардероба, и бонус – костюм с юбкой, сшитый еще в 1950-х, который я купила на eBay. Кремовый, в изящную синюю клетку, он так и кричал о моей принадлежности к какому-нибудь загородному клубу.