Текст книги "Сэм стремительный"

4. Сцена перед модным ночным клубом

Умственное и душевное состояние человека, который в половине двенадцатого ночи внезапно обнаруживает, что он оказался в сердце гигантского города без гроша в кармане и без крова над головой, не может не оставаться ошеломленным некоторый срок. Первой более или менее осмысленной мыслью Сэма было вернуться и попытаться забрать свои полкроны у бродячего менестреля. Но после краткого размышления он отбросил этот план как взыскующий идеала, но на практике неприменимый. Его знакомство с вокалистом было мимолетным, но достаточным, чтобы обнаружить, что тот не принадлежит к тем редчайшим возвышенным натурам, которые возвращают врученные им полкроны. Вокалист был стар и дряхл, но до подобного маразма он еще далеко не созрел. Нет, выход следовало искать в чем-то совсем другом, и Сэм в глубоком размышлении медленно направился в сторону Чаринг-Кросс.

Он далеко еще не впал в безнадежное отчаяние. Наоборот, его настроение в данный момент можно было бы назвать оптимистичным, ибо он сообразил следующее: если эта катастрофа была назначена Судьбой с начала времен – как, наверное, и было, хотя гадалка о ней не упомянула, – то вряд ли для нее можно было бы выбрать более подходящее место.

Только что завершился банкет выпускников Райкина, из чего следовало, что эта часть Лондона кишит людьми, которые учились с ним в школе и, без сомнения, с восторгом выручат его кратковременным заемом. В любую секунду он мог наткнуться на доброго старого школьного товарища.

И почти сразу же наткнулся. Вернее, старый школьный товарищ наткнулся на него. Он как раз оказался перед театром «Водевиль» и остановился, взвешивая, нет ли смысла перейти улицу и посмотреть, не будет ли охота удачнее на той стороне, и тут ему в спину ударило твердое тело.

– Простите! Прошу прощения! Прошу! Прошу! Прошу!

Голос этот несколько лет отсутствовал в жизни Сэма, но он узнал его, еще не успев восстановить равновесия. И ликующе обернулся к полноватому краснолицему молодому человеку, который не без труда подбирал шляпу с мостовой.

– Извините, – сказал Сэм, – но вы удивительно похожи на моего знакомого по имени Дж. У. Брэддок.

– Я – Дж. У. Брэддок.

– А! – сказал Сэм. – Это объясняет ваше сходство с ним.

Он с теплой радостью оглядел своего былого соседа по кабинету для занятий. Он в любое время был бы рад увидеть старика Брэддера, но именно в это время он был особенно рад его увидеть. Как мог бы выразиться сам мистер Брэддок, он был обрадован, восхищен, доволен, счастлив и в полном восторге. Уиллоуби Брэддок, подтверждая приговор двух щеголей, был явно под некоторым влиянием винных паров, но Сэм не исповедовал пуританство, и его чувств это не оскорбляло. Главное, что в мистере Брэддоке произвело впечатление, заслонившее все остальное, была лежавшая на нем печать богатства. Все в мистере Брэддоке говорило о свойстве, бесподобнее которого нет, – о том, что он принадлежит к такого рода людям, которые дадут взаймы пять фунтов и глазом не моргнут.

Тем временем Уиллоуби Брэддок завладел своей шляпой и теперь небрежно водрузил ее себе на голову. Лицо у него побагровело, а глаза, всегда чуточку выпуклые, казалось, торчали, как у улитки, и притом у очень пьяной улитки.

– Язлрчь, – объявил он.

– Прошу прощения? – сказал Сэм.

– Я сказал речь.

– Да, я об этом слышал.

– Вы слышали мою речь?

– Я слышал, что вы произнесли речь.

– Как вы могли слышать мою речь? – спросил мистер Брэддок, очень заинтригованный. – Вы там не обедали.

– Да, но…

– Обедать там вы не могли, – продолжал логично рассуждать мистер Брэддок, – потому что фрак был обязательным. А вы не обязательны. Я вам одно скажу: говоря строго между нами, я понятия не имею, кто вы такой.

– Ты меня не узнаешь?

– Нет, я тебя не узнаю.

– Возьми себя в руки, Брэддер. Я Сэм Шоттер.

– Шэм Соттер?

– Если тебе больше нравится так, то безусловно. Но я привык произносить «Сэм Шоттер».

– Сэм Шоттер?

– Вот именно.

Мистер Брэддок побуравил его глазами.

– Послушайте, – сказал он. – Я вам кое-что скажу, кое-что для вас интересное, кое-что очень для вас интересное. Вы – Сэм Шоттер.

– Вот-вот.

– Мы учились вместе в школе.

– Учились.

– Милая старая школа!

– Вот именно.

Лицо мистера Брэддока выразило неописуемое восхищение. Он схватил руку Сэма и горячо ее потряс.

– Как поживаешь, дорогой мой старик, как поживаешь? Старина Шэм Соттер, черт возьми! Черт побери! Черт дери! Господи Боже ты мой! Только подумать! Ну, прощай!

И с сияющей улыбкой он внезапно ринулся через мостовую и был таков.

Самое мужественное сердце не свободно от черных минут. Уныние с гиком овладело Сэмом. Нет муки, равной агонии, которую испытывает человек, который намеревался занять деньжат и обнаруживает, что слишком долго с этим тянул. Сутулясь, он побрел на восток. Свернул на Чаринг-Кросс-роуд, а затем по Грин-стрит вышел на Лейстер-сквер. Он апатично плелся по краю площади, а затем, взглянув вверх, узрел выгравированные на стене слова: «Пэнтон-стрит».

Он остановился. В названии ему почудилось что-то знакомое. Тут он вспомнил. «Гневный сыр», этот притон богатства и фешенебельности, в который направлялись эти типусы Бейтс и Тресиддер, находился на Пэнтон-стрит.

Вновь в Сэме взыграла надежда. Миг тому назад его душу снедала тоска, но теперь он расправил плечи и ускорил шаги. Чудесный старина Бейтс! Редкостный старина Тресиддер! Вот те, кто выручит его из этой переделки.

Теперь он ясно видел, какими ошибочными бывают незрелые приговоры, которые мы выносим в юности. Неопытный подросток, он взирал на Бейтса и Тресиддера желчным взглядом. С поспешностью юности он определил их как зануд и поганцев. Да, и даже встретившись с ними полчаса назад после многих лет, он не сумел распознать их природного благородства. И только теперь, шагая по Пэнтон-стрит пружинистой походкой леопарда, идущего по следу, он наконец осознал, какие они замечательные ребята и как они дороги его сердцу. Замечательные товарищи, на большой палец оба. А когда он вспомнил, что, в мальчишеской слепоте к идеальным качествам Бейтса, он как-то шесть раз прошелся по его спине тросточкой, то просто сгорел от стыда и раскаяния.

Найти «Гневный сыр» оказалось нетрудно. Этот новейший из лондонских ночных клубов не страдал ни застенчивостью, ни пугливостью. Его двери стояли нараспашку, и вереница такси высаживала прекрасных дам и элегантных мужчин. Кроме того, чтобы самые последние тупицы могли без труда его опознать, на тротуаре напротив дверей стоял необъятный швейцар, облаченный в великолепную полную парадную форму чехословацкого фельдмаршала. Голову его венчала фуражка, обвитая алой лентой, на которой большие золотые буквы кричали: «Гневный сыр».

– Добрый вечер, – сказал Сэм, резво приблизившись к этой живописной персоне. – Мне нужен мистер Бейтс.

Фельдмаршал поглядел на него холодно. Можно было даже подумать, что Сэм ему антипатичен. Сэм был не в силах понять почему. Сам он, в предвкушении верного заема, готов был любить всех и вся.

– Мистро?

– Мистер Бейтс.

– Мистер Йетс?

– Мистер Бейтс. Мистер Бейтс. Вы знаете мистера Бейтса? – осведомился Сэм. И таким стимулирующим был ритм мелодии, которой в эту минуту разразился невидимый оркестр, что он чуть было не добавил: «Он медведь, медведь, медведь».

– Бейтс?

– Или Тресиддер?

– Так кто вам нужен-то? – брюзгливо сказал фельдмаршал.

В этот момент на противоположной стороне улицы возникла фигура мистера Уиллоуби Брэддока, который шел с необычайной быстротой. Глаза его были устремлены прямо вперед. Шляпу он потерял.

– Брэддер! – завопил Сэм.

Мистер Брэддок оглянулся через плечо, помахал рукой, улыбнулся улыбкой несказанной нежности и исчез в ночи.

Сэм оказался перед извечной дилеммой синицы в руке или журавля в небе. Погнаться ли ему за этим блуждающим огоньком или избрать здравую консервативную политику и подоить человека, имеющегося в наличии? Как тут поступил бы Наполеон?

Он решил остаться на месте.

– Я с ним в школе учился, – счел он нужным объяснить.

– Хо! – сказал фельдмаршал, приобретая сходство с чучелом старшего сержанта.

– А теперь могу я увидеть мистера Бейтса?

– Не можешь.

– Но он же там, внутри!

– А ты здесь, снаружи, – указал фельдмаршал.

Он отошел, чтобы помочь молоденькой барышне очень легкомысленного вида выйти из такси. И тут кто-то сказал со ступенек:

– А, вот и ты!

Сэм облегченно вздохнул. В освещенных дверях стоял милый старик Бейтс.

Из четырех человек, которые образовали маленькую группу у порога «Гневного сыра», теперь трое заговорили хором.

Милый старик Бейтс сказал:

– Чудненько! Уже думал, ты не явишься.

Барышня сказала:

– Извини, что задержалась, старая подошва.

Сэм сказал:

– А, Бейтс!

В этот момент он стоял чуть в стороне от ядра группы, и его слова пропали втуне. Барышня вошла в двери. Бейтс приготовился следовать за ней, но тут Сэм снова заговорил. И на этот раз никто в пределах солидного радиуса не мог бы его не услышать.

– Эй, Бейтс!

– Ох! – сказал фельдмаршал, потирая ухо. В его голосе слышались упрек и неприязнь.

Бейтс обернулся, увидел Сэма, и на его лице изобразилось потрясение, какое испытывает человек, весело прогуливаясь среди роз, когда перед ним вдруг разверзается жуткая бездна, или выползает страшная змея, или из кустов выпрыгивает свирепый лев. В этот критический момент Клод Бейтс не стал колебаться. Могучим прыжком спиной вперед – запомни он его и сумей позже воспроизвести во время танцев, то снискал бы всеобщее восхищение – он скрылся из виду, оставив Сэма беспомощно глядеть ему вслед.

Большая толстая лапа, отнюдь не сердечно опустившись на плечо Сэма, заставила его очнуться от забытья. Фельдмаршал смотрел на него с отвращением, которое теперь и не пытался скрывать.

– Вали отсюда, – сказал фельдмаршал. – Нам здесь такие не требуются.

– Но я же учился с ним в школе, – пробормотал Сэм. Все произошло столь внезапно, что даже и теперь он не мог полностью осознать, что от него отреклась, так сказать, практически его собственная плоть и кровь.

– И с ним тоже в школе учился? – сказал фельдмаршал. – Да ты кроме Борстала ни одной школы в глаза не видел. Вали, да поживей, пока я полицейского не позвал.

А в ночном клубе Клод Бейтс, подкрепив свою нервную систему виски с содовой, излагал своему другу Тресиддеру повесть о своем чудесном спасении.

– Прямо-таки рыскал у дверей! – заключил Бейтс.

– Ужас! – сказал Тресиддер.

5. Тягостное происшествие у кофейной палатки

Лондон замер. Его окутала тишина, лишь изредка нарушаемая погромыхиванием проносящегося где-то такси да шагами путника, торопящегося вернуться под родной кров. Свет фонарей озарял поблескивающие улицы, задумчивых полицейских, бесшумно ступающих кошек и молодого человека в костюме ниже всякой критики, чья вера в человеческую натуру упала до нуля.

У Сэма теперь не было определенной цели. Он просто шел и шел куда глаза глядят, убивая время. Так он скитался, пока не заметил, что фешенебельные кварталы остались позади и он вступил в более убогие пределы. Здания стали грязнее, вид бродячих кошек – более зловещим и разбойничьим. Собственно говоря, он достиг района, который, несмотря на усилия местных обитателей присвоить ему название Нижней Белгравии, все еще известен как Пимлико. И там, вблизи от начала Лупус-стрит, из медитации его вывел вид палатки, торговавшей кофе.

И он встал как вкопанный. Вновь он внезапно почувствовал тот же грызущий голод, который атаковал его перед устричным ресторанчиком. И почему он голоден, учитывая, что не так уж много часов назад им был съеден обильный обед? Ответить на этот вопрос Сэм не мог. Психолог, присутствуй он здесь, объяснил бы ему, что муки голода, которые он якобы ощущал, были лишь плодом воображения – так его подсознательное «я» реагировало на мысль о еде. Сэм, однако, имел точную внутреннюю информацию прямо противоположного характера, и он застыл перед палаткой, пожирая ее волчьим взглядом.

Клиентов в наличии было не много. Всего три. Мужчина в подобии мундира, которым, видимо, подметал улицы. Двое других производили впечатление джентльменов с неограниченным количеством досуга. Они благодушно опирались о стойку и ели крутые яйца.

Сэм осуждающе смотрел на них. Именно такого рода эпикурейство, чувствовал он, и было язвой, губящей империи. А когда человек в подобии мундира, пресытившись крутыми яйцами, направился к окошечку, чтобы добавить к ним кусок тминного кекса, Сэму почудилось, что он наблюдает одну из оргий, которые предшествовали падению Вавилона.

Подобно всем завсегдатаям кофейных палаток, они беседовали о королевской семье, и недолгое время казалось, что между ними царит абсолютная гармония. Затем человек в подобии мундира категорично заявил, что герцог Йоркский усат, а джентльмены с неограниченным количеством досуга объединились в стойкую оппозицию.

– Нет у его усов, – сказал один.

– Никаких усов у его нет, это точно, – сказал другой.

– И с чего это ты взял, – сказал первый джентльмен, будто у его усы? Чего это тебе такая чушь в башку втемяшилась?

– У него подстриженные усики, – стойко парировал человек в подобии мундира.

– Постриженные усики?

– Подстриженные усики.

– Ты, говоришь, у его подстриженные усики?

– Ага! Подстриженные усики.

– Ну, раз так, – заявил лидер оппозиции с видом знаменитого адвоката, который ловко заставил упирающегося свидетеля дать роковое показание, – тут-то ты и дал маху. Потому как у его нет подстриженных усиков.

Сэму показалось, что ему стоит прибегнуть к хитроумной дипломатии. Он не имел удовольствия быть знакомым с герцогом, а потому, в сущности, ему не следовало бы брать на себя роль арбитра, но он решил поддержать человека в подобии мундира. Доброе расположение столь состоятельного и неприжимистого человека стоило заслужить. Воспаряя на крыльях оптимизма, он предположил, что крутое яйцо и чашка кофе – наименьшая награда, какой может ожидать верный сторонник. Он вступил в круг света и решительно заявил:

– Этот джентльмен прав, герцог Йоркский носит подстриженные усики.

Это вмешательство, казалось, произвело на троих спорщиков эффект разорвавшейся бомбы. Так могло бы подействовать непрошеное мнение, которое высказал бы молодой и совсем еще зеленый член «Атенеума», на компанию епископов и генералов в курительной клуба. На секунду воцарилось шокированное молчание, а затем человек в подобии мундира разверз уста.

– Чего это ты суешь свое грязное рыло, куда тебя не просят? – холодно осведомился он.

Шекспир, знавший так много, что его уже не могла удивить человеческая неблагодарность, вероятно, принял бы это новейшее ее доказательство с достойным стоицизмом. Но Сэма она сокрушила. Он ожидал изъявлений некоторого неудовольствия со стороны двух джентльменов оппозиции, но чтобы его сочувствие и поддержка нашли такой прием у человека в подобии мундира – нет, он был совсем уничтожен. Казалось, в эту ночь ему было суждено вызывать антипатию у людей в подобии мундира.

– Ага, – согласился лидер оппозиции, – кто тебя просил влезать?

– Ходют тут всякие, суются! – презрительно фыркнул человек в подобии мундира.

Все трое сотрапезников уставились на него с глубоким неодобрением. Владелец палатки, молчаливый волосатый мужчина, ничего не сказал. Но и он бросил в сторону Сэма взгляд, полный ледяной надменности. Атмосфера стала напряженной.

– Я же только сказал… – начал Сэм.

– А кто тебя просил? – отпарировал человек в подобии мундира.

Ситуация становилась попросту грозной. Однако в этот кульминационный момент послышалось тарахтение, скрип тормозов, у тротуара остановилось такси, и из его глубин вылетел мистер Уиллоуби Брэддок.

– Чашку кофе пжлста, – объяснил мистер Брэддок Вселенной.

6. Друг в беде

Есть в жизни такие великие моменты, которые трудно поддаются описанию. Простой труженик пера, чье дарование, если оно имеется, сводится к изложению событий, но не к анализированию эмоций, встает перед ними в тупик. Сказать, что у Сэма, при этом внезапном возвращении его старого друга, отлегло от сердца, значит не сказать ничего. Но крайне трудно отыскать слова, которые отвечали бы подобному случаю. Так что проще ограничиться указанием, что его чувства в пресловутый момент в точности совпадали с чувствами гарнизона, осажденного дикарями в последней части супер-суперфильмы, когда на экране вспыхивает титр: «Ура! Подоспела морская пехота Соединенных Штатов!»

И к неистовому ощущению сердечнейшей благодарности тут же подметалась мысль, что он никак не должен упустить беднягу в третий раз.

– Э-эй! – сказал мистер Брэддок, осознавая, что ему в рукав вцепилась чья-то рука.

– Все в порядке, Брэддер, старина, – сказал Сэм. – Это всего лишь я.

– Кто?

– Я.

– Кто – я?

– Сэм Шоттер.

– Сэм Шоттер?

– Сэм Шоттер.

– Сэм Шоттер, который учился со мной в школе?

– Он самый.

– Ты – Сэм Шоттер?

– Да.

– Так оно и есть! – заявил мистер Брэддок с полным убеждением и изъявил величайший восторг по поводу такой встречи. – Нибчайное спадение, – продолжал он, любовно разминая плечо Сэму. – Только час назад я разговаривал о тебе на Стрэнде с одним типусом.

– Да неужели, Брэддер, старина?

– Да. С гнусным таким, опасным типом. Я наткнулся на него, а он оборачивается и сразу говорит: «Знаешь Сэма Шоттера?» И нарассказал мне о тебе много всякой интересной всячины, всякой интереснейшей всячины. Я, правда, позабыл какую, но ты понимаешь, о чем я.

– Абсолютно, Брэддер. А что сталось с твоей шляпой?

Лицо Уиллоуби Брэддока озарилось неизъяснимым облегчением.

– У тебя моя шляпа? Где она?

– У меня нет твоей шляпы.

– Но ты же сказал, что моя шляпа у тебя.

– Нет, я этого не говорил.

– А! – произнес мистер Брэддок разочарованно. – Ну так давай выпьем по чашечке кофе.

С чувством путешественника, который после бурь и ураганов наконец-то достигает тихой гавани, Сэм расположился у стойки, которая столь долго оставалась землей обетованной, созерцаемой с отдаленной вершины Фасги. Два джентльмена оппозиции успели раствориться в ночи, но человек в подобии мундира остался и доедал свой тминный кекс с некоторым вызовом.

– Этот джентльмен твой друг, Сэм? – спросил мистер Брэддок, заказав яйца и кофе.

– Ни в коем случае! – ответил Сэм брезгливо. – Он же утверждает, что герцог Йоркский носит подстриженные усики!

– Не может быть! – шокированно сказал мистер Брэддок.

– Стоит на этом.

– Ну значит, он полный осел.

– Наверное, его стукнули головой, когда он был младенцем.

– Лучше ничего с ним общего не иметь! – конфиденциально проревел мистер Брэддок.

Это был восхитительный поздний ужин. Сэм всегда питал к Уиллоуби Брэддоку теплейшие чувства, и широкий жест, которым тот заказал еще крутых яиц, доказал ему, что он отдал свою юную дружбу тому, кто ее вполне заслуживал. По его телу начинала разливаться приятная теплота. Кофе принадлежал к тому сорту, который вы отпиваете, а затем делаете еще несколько глотков просто для проверки, действительно ли он такой скверный, каким показался. Но он был горячим и согревающим. И вскоре мир показался Сэму отличным местечком. Он преисполнился благодушием, с любезным вниманием выслушал подробнейшее описание речи, которую мистер Брэддок произнес на банкете выпускников Райкина, и даже смягчился настолько, что протянул оливковую ветвь человеку в подобии мундира.

– Смахивает на дождик, – сказал он по-дружески.

– Кто смахивает? – с недоумением спросил мистер Брэддок.

– Я обращался к джентльмену у тебя за спиной, – объяснил Сэм.

Мистер Брэддок опасливо покосился через плечо.

– Но разве мы разговариваем с ним? – спросил он мрачно. – Я думал…

– О да, – снисходительно сказал Сэм. – Я уверен, он, в сущности, отличный малый, его только надо узнать поближе.

– А почему ты считаешь, что он смахивает на дождь? – любознательно осведомился мистер Брэддок.

Но тут к их маленькой компании присоединился шофер такси. Он сказал, что не знает, какие у мистера Брэддока планы, но лично он желал бы добраться до постели. Мистер Брэддок потрепал его по плечу, излучая bonhomie[2]2
  Дружелюбие, благожелательность (фр.).


[Закрыть].

– Это, – сообщил он Сэму, – замечательнейший типус. Я позабыл, как его зовут.

Шофер сообщил, в свою очередь, что его фамилия Ивенс.

– Ивенс! Ну конечно же! Я знал, что она начинается с «М». Сэм, это мой друг Ивенс. Я забыл, где мы познакомились, но он везет меня домой.

– А где ты живешь, Брэддер?

– Где я живу, Ивенс?

– В Вэлли-Филдз, вы сказали, – ответил шофер.

– А ты где живешь, Сэм?

– Нигде.

– То есть как – нигде?

– У меня нет дома, – ответил Сэм просто и трогательно.

– Я б тебе его зараз выкопал, – сказал человек в подобии мундира.

– Нет дома? – вскричал мистер Брэддок, тронутый до глубины души. – Тебе негде сегодня лечь спать? Послушай, вот что: ты обязательно должен поехать со мной. Ивенс, старина, как по-твоему, в твоем такси хватит места еще на одного? Так как я хочу, чтобы этот джентльмен непременно поехал со мной. Мой милый Сэм! Старик, я не стану слушать никаких возражений!

– Тебе и не придется.

– Можешь лечь на диване в гостиной. Ты готов, Ивенс, старина? Великолепно! Так едем!

Лупус-стрит, Пимлико, от Берберри-роуд, Вэлли-Филдз, отделяют несколько миль, но Сэму путь показался очень коротким. Иллюзией этой он был обязан не столько увлекательности монолога мистера Брэддока, хотя монолог этот не смолкал, но тому факту, что, утомленный событиями этой ночи, он задремал еще на мосту через Темзу. Проснувшись, он обнаружил, что такси стоит перед жердяной калиткой, за которой короткая песчаная дорожка ведет к оштукатуренному дому. Слабого сияния уличного фонаря хватало, чтобы озарить название «Сан-Рафаэль». Мистер Брэддок расплатился с шофером и увлек Сэма в калитку. После недолгих поисков он извлек из кармана ключ и, поднявшись на крыльцо, отпер дверь. Сэм очутился в маленькой прихожей, смутно освещенной привернутым газовым рожком.

– Входи-входи, – сказал мистер Брэддок. – А я сейчас. Надо повидать одного типуса.

– Надо – что? – в изумлении спросил Сэм.

– Повидать одного типа. Типуса по фамилии Ивенс, который учился со мной в школе. Дело не терпит отлагательств.

И с той странной снайперской мгновенностью, которая характеризовала его передвижения в эту ночь, Уиллоуби Брэддок исчез, громово захлопнув дверь.

Внезапное исчезновение его гостеприимного хозяина вызвало у Сэма смешанные чувства. В графу «кредит» он мог занести тот факт, что обрел кров, о чем час назад и не мечтал. Однако он сожалел, что перед уходом его друг не намекнул ему, где находится эта гостиная с диваном, на каковом ему предстояло провести остаток ночи.

Впрочем, недолгие поиски, конечно, откроют местонахождение этой потайной комнаты. Вполне возможно, что она находится непосредственно за дверью, выходившей в прихожую.

Он уже поворачивал ручку, чтобы проверить эту гипотезу, когда голос у него за спиной произнес мягко, но с ошеломляющей внезапностью:

– Руки вверх!

У нижней ступеньки лестницы, решительно сжав широкий рот в узкую линию, сверкая бигуди в белобрысых волосах, стояла молодая женщина в розовом халате и тапочках. В правой руке она держала револьвер, нацеленный на его голову.