Текст книги "Сэм стремительный"

Он вышел из кабинета решительной походкой делового человека, и лорд Тилбери испустил звук, который почти можно было назвать стоном.

– Сумасшедший! – сказал он. – Абсолютно помешанный.

Миссис Хэммонд чисто по-женски не удовлетворилась таким простым объяснением.

– За этим что-то кроется, Джордж!

– И я ничего не могу сделать! – стенал лорд Тилбери, как стенают сильные мужчины в силках Судьбы. – Я вынужден потакать этому мальчишке, не то я и глазом моргнуть не успею, как он выкинет какую-нибудь идиотскую штуку, и Пинсент засыплет меня каблограммами, почему он от меня ушел.

– Что-то за этим кроется, – повторила миссис Хэммонд очень внушительно. – Само собою разумеется. Даже мальчишка вроде этого молокососа Шоттера не снял бы дом рядом с домом мистера Ренна, едва сойдя на берег. Джордж, за всем этим кроется какая-то девушка.

Лорд Тилбери задергался в легких конвульсиях. Глаза у него выпучились, и он вцепился в ручки кресла.

– Господи! Фрэнси, не говори подобных вещей! Когда мы прощались, Пинсент отвел меня в сторону и весьма настойчиво предупредил, чтобы я был очень осмотрительным, позволяя этому юноше приходить в соприкосновение с… э… особами противоположного пола.

– С девушками, – сказала миссис Хэммонд.

– Да, с девушками, – повторил лорд Тилбери, словно удивившись такому емкому способу выразить свою мысль. – Он сказал, что у него были неприятности год назад…

– Наверное, у мистера Ренна есть дочь, – сказала миссис Хэммонд, развивая свою мысль. – Есть у мистера Ренна дочь?

– Откуда, черт побери, мне знать? – осведомился его милость с вполне естественным раздражением. – Я не слежу за личной жизнью всех, кто здесь работает.

– Позвони ему и спроси.

– Не позвоню! Я не хочу, чтобы мои сотрудники решили, что я спятил. Кроме того, ты очень можешь ошибаться.

– Буду крайне удивлена, если это так, – сказала миссис Хэммонд.

Лорд Тилбери устремил на нее измученный взор. Он знал, что у Фрэнсис в делах такого рода есть особый инстинкт.

3

Примерно в тот момент, когда Сэм вошел в роскошный кабинет владельца и главы издательства «Мамонт», в кабинете потеснее и поскромнее мистер Мэтью Ренн, не подозревая о счастье, которое должно было свалиться на него в облике молодого и переполненного жизнерадостной энергии пополнения его штата, сидел за своим столом, усердно трудясь в интересах широко читаемой еженедельной газеты «Домашний спутник» Пайка. Точнее говоря, он правил гранки статьи (прекрасно написанной, но слишком длинной, чтобы привести ее здесь), озаглавленной «Чем заняться молодой девушке на досуге; рекомендация третья: Пчеловодство».

Открывшаяся дверь отвлекла его от этого занятия, и, подняв голову, он с удивлением увидел свою племянницу Кей Деррик.

– Кей, откуда ты? – сказал мистер Ренн. Она никогда не навещала его в редакции в столь ранний час, ибо миссис Уиннингтон-Бейтс требовала, чтобы ее крепостные оставались на посту минимум до четырех часов. К тому же ее голубые глаза как-то странно посверкивали, и он ощутил смутную тревогу. – Кей, что ты тут делаешь?

Кей села на край стола. Ласково взъерошив его седеющие волосы, она некоторое время предавалась безмолвному раздумию.

– Ненавижу молодых мужчин! – наконец сообщила она. – Почему не все они милые и старые… то есть не первой молодости, но отлично сохранившиеся – такие, как ты, милый?

– Что-нибудь случилось? – с тревогой спросил мистер Ренн.

– Ничего особенного. Я ушла от миссис Бейтс.

– Очень рад, моя дорогая. Нет ни малейших причин, почему ты должна тратить время, надрываясь…

– Ты хуже Клэр, – сказала Кей, а ее глаза перестали посверкивать. – Вы сговорились нянчить меня. Я молода, здорова и должна сама зарабатывать себе на жизнь. Но, – продолжала она, постукивая его пальцем по голове для большей вразумительности, – я не собираюсь цепляться за работу, сопряженную с поцелуями червяков вроде Клода Бейтса. Нет, нет и нет, сэр!

Мистер Ренн обратил к ней шокированное и гневное лицо.

– Он тебя поцеловал?

– Да. В прошлом номере «Домашнего спутника», дядя, у тебя была статья о том, как свят и прекрасен первый поцелуй. Ну, к поцелую Клода Бейтса это не относится. Он не побрился и был в халате. К тому же мучнисто-бледный, зеленоватый, и вид такой, словно он всю ночь где-то шлялся. Ничего менее прекрасного и святого я в жизни не видела.

– Он тебя поцеловал! А что сделала ты?

– Изо всех сил ударила книгой, которую несла, чтобы читать миссис Бейтс. Труд преподобного Обри Джернингема «Существует ли ад?», и, держу пари, Клод ответил утвердительно. До этого момента мне всегда не нравились литературные вкусы миссис Бейтс, что доказывает, как я была глупа. Предпочитай она журналы, что было бы со мной? В Обри Джернингеме добрых шестьсот страниц, переплетенных в коленкор, и он поставил Клоду фонарь под глазом, как ученый и джентльмен. И тут входит миссис Бейтс.

– Ну и?.. – зачарованно спросил мистер Ренн.

– У сына нет друга лучше матери. Ты видел когда-нибудь ковбойский фильм, где в салуне разражается ссора? Все произошло именно так. Миссис Бейтс принялась меня увольнять, но я ее опередила и отказалась от места, выстрелив, так сказать, с бедра. А потом ушла, и вот я здесь!

– Этого мерзавца надо бы выдрать хлыстом, – объявил мистер Ренн, тяжело дыша.

– Он не стоит того, чтобы о нем вспоминать, – сказала Кей.

Буря чувств, которую поднял в ней маневр небритого Бейтса, в тот момент ее удивила. Однако теперь ей стала ясна причина. Мысль о возможности чего-то столь чудовищного была нестерпима, но она ощутила, что в поцелуе этом было снисхождение. Будь она мисс Деррик из Мидуэйза, он и за миллион лет не собрался бы с духом поцеловать ее, но секретарша и компаньонка его матери ни малейшего страха ему не внушала. И тут Кей почувствовала жаркую благодарность к преподобному Обри Джернингему. Сколько раз, устав от своих трудов в приходе, этот превосходный священнослужитель должен был испытывать соблазн махнуть рукой на свой трактат, испугаться необходимости добавить еще две тысячи слов – тех самых, которые так повышают ценность книги, если взглянуть на нее как на метательный снаряд.

Но он был упорен. Он завершил все свои шестьсот страниц и позаботился, чтобы переплет ее был твердым, тяжелым, с острыми углами. В это мгновение преподобный Обри Джернингем казался Кей единственным светлым лучом в черном мире.

Она все еще думала о нем, когда дверь подверглась стремительному штурму и в кабинет влетел Сэм.

– С добрым утром, с добрым утром! – сказал он весело.

А потом он увидел Кей, и тут же глаза у него расширились и выпучились, рот разинулся, пальцы скрючились, хватаясь за воздух, и он застыл, впившись в нее ошалелым взглядом.

Кей ответила ему взглядом, полным вызова. В ее нынешнем настроении все молодые люди внушали ей омерзение, и в этом их образчике, казалось, не было ничего, что давало бы ему право стать исключением из правила. И даже наоборот, поскольку его внешность оскорбляла ее взыскательный вкус.

Если у братьев Коген (Ковент-Гарден) можно отыскать недостаток, то лишь в том, что порой они позволяют своим клиентам выбирать костюмы чуточку слишком радужные для тех, кто не приобретает в дополнение банджо и канотье с алой лентой. Примерочная братьев тонет в сумраке, а потому костюмы, от которых на улице шарахнется самая флегматичная лошадь, в глубине магазина кажутся всего лишь свободными от излишней мрачности. Сэм приобрел именно такой костюм, допустив непростительный промах. Он был бы одет в самый раз и даже превосходно, если бы намеревался распевать комические баллады на плоту во время Хенлейской регаты. Но в роли частного лица он был одет чуть-чуть ярковато. Правду сказать, он смахивал на букмекера, победившего в бильярдном турнире, и Кей взирала на него с отвращением.

Он же, со своей стороны, взирал на нее с немым восхищением. Вырезанная из газеты фотография, казалось бы, должна была подготовить его к редкому образчику женской красоты, но теперь, пожирая ее глазами величиной с десертные тарелки, он пришел к выводу, что фотография была поклепом, гнусностью, грубейшей карикатурой. Девушка перед ним была чудом. Прекрасная Елена не годилась ей и в подметки. Он пленился ее сияющими глазами, не подозревая, что сияют они омерзением. Он был покорен заигравшим на ее щеках розовым румянцем, не зная, что заиграл этот румянец потому, что он тридцать три секунды смотрел на нее не мигая и его взгляд все больше ее раздражал.

Первым заговорил мистер Ренн.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил он.

– А? – сказал Сэм.

– Я могу быть вам чем-то полезен?

– Что?

Мистер Ренн подошел к делу под новым углом.

– Это редакция «Домашнего спутника» Пайка. Я мистер Ренн, редактор. Вы пришли ко мне?

– Кто? – сказал Сэм.

Тут Кей отвернулась к окну, ее глаза больше не гипнотизировали Сэма, и он очнулся от транса, смутно осознав, что седой человек, которого он вроде бы видел, когда вошел в этот кабинет много часов назад, обращается к нему.

– Прошу прощения?

– Вы пришли ко мне?

– Да, – сказал Сэм, – да и да.

– Зачем? – терпеливо спросил мистер Ренн.

Прямота и простота вопроса подействовали на Сэма отрезвляюще, и он вспомнил, зачем явился сюда.

– Я приехал из Америки стать сотрудником редакции «Домашнего спутника» Пайка.

– Что?!

– Так распорядился лорд Тилбери.

– Лорд Тилбери?

– Да. Я только что от него.

– Но он ничего не говорил мне об этом, мистер…

– Шоттер. Да, конечно. Мы все уточнили минуту назад.

Мистер Ренн был деликатным человеком, и хотя не сомневался, что его посетитель бредит, ничем этого не выдал.

– Быть может, мне следует поговорить с лордом Тилбери, – сказал он, вставая. – Да, кстати – моя племянница, мисс Деррик. Кей, моя дорогая, мистер Шоттер.

Исчезновение третьего лица и возникновение интимного тет-а-тет, как обычно в подобных случаях, вызвало минуту молчания. Затем Кей перешла от окна к письменному столу.

– Вы сказали, что приехали из Америки? – спросила она, поигрывая редакторским карандашом мистера Ренна. Ей это было абсолютно неинтересно, но она решила, что должна занять этого субъекта разговором.

– Из Америки, да-да. Да, из Америки.

– И вы в первый раз в Англии? – осведомилась Кей, подавляя зевок.

– Нет. Я учился в английской школе.

– Неужели? В какой же?

– В Райкине.

Надменное безразличие Кей сменилось пробудившимся интересом.

– Боже мой! Ну конечно же! – Она взглянула на него почти мягко. – Один ваш друг рассказывал мне о вас только вчера. Уиллоуби Брэддок.

– Вы знакомы с Брэддером? – ахнул Сэм.

– С рождения.

Удивительнейшее чувство нахлынуло на Сэма. Оно не поддавалось анализу, но воздействие его было абсолютно четким. Едва обнаружилось, что эта изумительная девушка знакома со стариной Брэддоком, и, значит, они могут заложить фундамент чудесной дружбы, беседуя о старине Брэддоке, как редакция «Домашнего спутника» Пайка тотчас озарилась ослепительным солнечным светом. На потолке защебетали птицы, и в их песенки вплелась тихая музыка скрипок и арф.

– Вы правда знакомы с Брэддером?

– Мы вместе играли еще детьми.

– Редкий человек!

– Да, очень милый.

– Выдающийся типчик!

– Да.

– Свой в доску!

– Да. Скажите, мистер Шоттер, – переменила тему Кей, устав от этого панегирика, – вы не помните ученика вашей школы по фамилии Бейтс?

Лицо Сэма посуровело. Время смягчило воспоминания об агонии, пережитой у дверей «Гневного сыра», но рана еще давала о себе знать.

– Да, помню.

– Уиллоуби Брэддок упомянул, что вы как-то раз отделали Бейтса тростью.

– Да.

– Трость была толстой?

– Да.

– И отделали вы его сильно?

– Насколько хватило мочи.

У Кей вырвался удовлетворенный вздох.

– А! – сказала она.

В процессе вышеизложенного разговора они оба дюйм за дюймом сокращали расстояние, разделявшее их вначале, так что оказались почти лицом друг к другу. И теперь, услышав эти дивные слова, Кей взглянула на Сэма с таким сердечным и уважительным дружелюбием, что он задрожал, как желе. А она, пока он еще дрожал, вдруг улыбнулась. И вот тут-то связное изложение дальнейших событий становится для историка затруднительным.

Вкратце, дальше произошло следующее: Сэм ошалело протянул руки, неуклюже обнял Кей и поцеловал ее.

4

Разумеется, можно было бы поглядеть на случившееся сквозь пальцы – проигнорировать и перейти к дальнейшему. В поцелуях как таковых нет ничего изначально предосудительного. Ранние христиане только и делали, что целовали каждого встречного. Но историк слишком ясно представляет себе поднятые брови своих читателей, если он попробует занять подобную позицию. Он отдает себе отчет в необходимости как-то объяснить, как-то доказать, почему Сэма не следует подвергать немедленному и безоговорочному осуждению.

При подобных обстоятельствах нетрудно понять, насколько щекотливо положение историка. Совсем недавно он предлагал читателям содрогнуться от отвращения при виде того, как Клод Бейтс целовал эту девушку, и теперь во мгновение ока ему предстоит найти смягчающие моменты в поведении Сэма Шоттера, когда Сэм проделал то же самое.

Ну, он может сделать только то, что в его силах. Разберемся в фактах.

Во-первых, на письменном столе мистера Ренна, как и на всех редакторских столах в Тилбери-Хаусе, красовалась большая обрамленная табличка, гласившая: «Сделай это СЕЙЧАС!» Кто решится опровергнуть гипотезу, что она могла воздействовать на подсознание молодого человека?

Во-вторых, если вы четыре месяца носили в грудном кармане фотографию девушки, по нескольку раз на дню вглядывались в нее с бьющимся сердцем, очень трудно, познакомившись с этой девушкой во плоти, отнестись к ней как к совершенно незнакомому человеку.

А в-третьих, и тут мы переходим к самой сути, – эта улыбка!

Девушкам, таким же миловидным, как Кей Деррик, особенно если от природы лица у них скорее серьезного склада, следует быть крайне осторожными в том, как и когда улыбаться. В лице Кей, пока оно оставалось спокойным, было нечто наводившее на мысль, даже когда она размышляла над отделкой для шляпки, что перед вами чистая, непорочная душа, скорбящая о несовершенствах жизни. А в результате, когда она улыбалась, впечатление бывало такое, будто солнце вырвалось из-за туч. Ее улыбка словно тотчас преображала мир, делала его лучше, прекраснее. Полицейские, когда в ответ на объяснение, как пройти туда-то и туда-то, она сверкала на них этой улыбкой, внезапно становились более веселыми, более счастливыми полицейскими и радостно напевали, управляя уличным движением. Нищие, получив ее в качестве приложения к небольшому подаянию, взбодрялись, как по волшебству, и начинали клянчить у прохожих с самозабвением, приносившим ощутимые плоды. И даже младенцы в колясках, увидев эту улыбку, утрачивали сходство с брюзгливым вареным яйцом и обретали почти человеческий вид.

И вот этой-то улыбкой она осияла Сэма. А Сэм, не следует забывать, ждал этого месяцы и месяцы.

Нам кажется, мы построили защиту Сэма Шоттера очень убедительно, и остается только пожалеть, что в кабинете мистера Ренна в этот момент не присутствовал добросердечный человек, который изложил бы Кей все эти доводы в его пользу. Ибо ни один из них ей без подсказки в голову не пришел. Она не видела никаких извинений поведению Сэма. Вырвавшись из его объятий, она отпрянула за письменный стол и теперь оттуда испепеляла его взглядом. Ее кулаки стиснулись, она тяжело дышала. И выглядела она как девушка, готовая отдать все положенные ей в год карманные деньги за экземпляр трактата Обри Джернингема «Существует ли ад?».

Исчез восхитительный дух товарищества, внушавший ей, пока Сэм повествовал о своей мальчишеской расправе с Клодом Бейтсом, что она видит перед собой родственную душу. Исчезла нежная благодарность, пробудившаяся в ней следом за его заверениями, что он не испортил это омерзительное чадо и не поберег своей трости. Теперь она чувствовала только, что ее первое впечатление от этого молодого человека было верным, что ее облапил и оскорбил гнуснейший пошляк, самая одежда которого должна была бы предупредить ее, какое презреннейшее, чернейшее сердце прячет твидовый пиджак. Покажется невероятным, что кто-то оказался способным подумать такое о ком-то другом, но факт остается фактом: в эту минуту Сэм в глазах Деррик стоял на лестнице недочеловеков даже ниже, чем Клод Уиннингтон-Бейтс.

Что до Сэма, он все еще был под воздействием эфирных паров.

После подобного происшествия его участникам крайне трудно найти что сказать друг другу. В кабинете все больше сгущалась наэлектризованная тишина, но тут необходимость в словах отпала из-за возвращения мистера Ренна.

Мистер Ренн не принадлежал к наблюдательным людям. Не был он восприимчив и к нюансам атмосферы. И не увидел ничего необычного в выражении лица своей племянницы, не заметил ничего странного в Сэме. То, что самый воздух в редакции «Домашнего спутника» Пайка содрогался от перенапряженных эмоций, совершенно ускользнуло от его внимания. Он дружески сообщил Сэму:

– Все в порядке, мистер Шоттер. Лорд Тилбери хотел бы, чтобы вы приступили к работе в «Домашнем спутнике» сегодня же.

Сэм обратил на него пустой взгляд внезапно разбуженного лунатика.

– Очень приятно, что вы будете в нашей редакции, – любезно добавил мистер Ренн. – У меня не хватало сотрудников. Кстати, лорд Тилбери просил меня немедленно отослать вас к нему. Он отправляется завтракать.

– Завтракать? – сказал Сэм.

– По его словам, вы завтракаете с ним.

– А, да, – тупо пробормотал Сэм.

Он поплелся вон из кабинета, и мистер Ренн проводил его благожелательным взглядом.

– Дорогая моя, мы тоже пойдем перекусим, – сказал он, снимая альпаковый пиджак, который имел обыкновение носить в редакции. – Даже уж не помню, когда мы с тобой в последний раз ели вместе в городе. – Он протянул руку к крючку, на котором висел его второй пиджак. – Я рад, что этот молодой Шоттер пришел к нам в редакцию, – добавил он. – Мне кажется, он симпатичный малый.

– Он самая гнусная тварь, какую я только встречала в жизни, – сказала Кей.

Растерявшись, мистер Ренн уронил шляпу.

– А? Что ты имеешь в виду?

– То, что сказала. Он ужасен.

– Но, дорогая моя, ты же познакомилась с ним всего пять минут назад.

– Я знаю.

Мистер Ренн снял шляпу и разгладил поля в некотором волнении.

– Это чревато некоторыми сложностями.

– Что чревато?

– Твое отношение к молодому Шоттеру.

– Не вижу почему. Вряд ли я еще когда-нибудь с ним встречусь.

– Обязательно встретишься. Не вижу, как удалось бы этого избежать. Лорд Тилбери сообщил мне, что этот молодой человек снял «Мон-Репо».

– «Мон-Репо»! – Кей ухватилась за край стола. – Тот «Мон-Репо», который примыкает к нашему дому? Не может быть!

– Да, тот самый, а избегать встреч с ближайшими соседями крайне трудно.

Зубы Кей сомкнулись с легким лязгом.

– И все-таки возможно, – сказала она.

13. Создается синдикат

Через дорогу от Тилбери-Хауса вплотную к массивному зданию, где размещаются редакции «Милых крошек», «Воскресных заметок», «Британского девичества», «Еженедельника приключений для мальчиков» и других недавно основанных периодических изданий издательства «Мамонт», ютится ветшающее четырехэтажное строение, почти величественное в своей обшарпанности, которое лорд Тилбери проглотил бы давным-давно, как и всю остальную улицу, если бы не некие правила, охраняющие древние достопримечательности.

Первые три этажа там занимают фирмы того страдальческого типа, который, с одной стороны, казалось бы, ну никак не может заниматься сколько-нибудь прибыльной деятельностыо, но, с другой, продолжает с тупым упрямством кое-как существовать десятилетиями и десятилетиями. Их окна уныло заросли грязью, а буквы на стекле снаружи частично стерло время, так что на втором этаже торгуют «Джа… и Сэм… р… Руб… К°», а над ними таинственная фирма господ Смита, Р… би… ш… на и Г… занимается чем-то, что коротко определено как «к…». И только добравшись до окна четвертого, и последнего, этажа, мы обнаруживаем современный штрих.

Письмена там не просто золотые и четкие, но по прочтении еще и дающие пищу воображению. Они гласят:

«ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО ТИЛБЕРИ

С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ

Дж. Шерингем Эдейр, упр.

Большой компетентный штат»

и вызывают видение анфилады кабинетов, где множество мужчин с чеканными профилями орлиным взором исследуют под микроскопом пятна крови или проницательно изучают документы, связанные с необычайным делом кражи рубина у магараджи.

Однако в то утро, когда Сэм Шоттер посетил Тилбери-Хаус, в конторе детективного агентства сидел всего один мужчина. Плюгавый индивид в костюме еще более бодрой расцветки, чем тот, который Сэм приобрел у братьев Коген. Если добавить нафиксатуаренные усики и носовой платок из цветного шелка, ядовито благоухавший пронзительными духами, читателям вряд ли нужны дальнейшие доказательства, что их знакомят с весьма малодостойным субъектом. Тем не менее можно открыть самый сокрушающий факт. А именно: он не смотрел в окно.

Тилбери-стрит узка, и окна четвертого этажа этой развалины находятся прямо напротив окон четвертого этажа Тилбери-Хауса. А потому Александр Твист мог бы, если бы пожелал, заглядывать прямо в святая святых владельца издательства «Мамонт» и получать ту духовную зарядку, какую обязательно дает созерцание великого человека среди его трудов. Только он, единственный из миллионов обитателей Лондона, обладает возможностью наблюдать, как лорд Тилбери расхаживает взад и вперед, пишет за своим письменным столом или запечатлевает при помощи диктофона кто знает какие грозные мысли.

И тем не менее он предпочитал раскладывать пасьянсы за своим столом, причем, конечно, жульничал.

До того мистер Твист был поглощен этим дурацким развлечением, что не сразу услышал громкий стук в свою дверь. И только когда стучащий, потеряв терпение, принялся барабанить по филенке чем-то твердым, возможно, ручкой дамского зонтика, он вздрогнул и поднял голову. Затем смел карты в ящик стола, одернул пиджак и вскочил. Такой стук мог означать клиента, а мистер Твист, который был не только Дж. Шерингемом Эдейром, упр., но также большим компетентным штатом, не принадлежал к тем, кто позволяет захватить себя врасплох.

– Войдите! – закричал он.

Легким движением кисти он разметал по столу солидного вида бумаги и склонился над ними, сосредоточенно хмурясь, когда дверь открылась.

И сразу же строгая деловитость его облика смягчилась. Вошедшая была девушка лет двадцати пяти – двадцати шести, отличающаяся смелой, но в данный момент несколько угрюмой красотой. Блестящие карие глаза, которые редко сопутствуют кротким совестливым сердцам. Цвет ее лица был ярким, а в свете, падавшем из окна, блики в ее волосах обрели металлический отлив.

– А, Долли, привет! – сказал Твист.

– Привет, – мрачно буркнула девушка.

– Я же тебя год не видел, Долли, и даже понятия не имел, что ты на этом берегу Атлантики. Садись же!

Посетительница села.

– За-ради Бога, Шимп, – сказала она, оглядывая его с томным любопытством, – откуда у тебя эта щетка под носом?

Мистер Твист вращался в кругах, не склонных к экивокам, и прозвище Шимп – сокращение от «шимпанзе», под которым он был известен не только знавшим его близко, но и полицейским властям в Америке, которые были бы рады узнать его поближе, – было присвоено ему на начальных ступенях его карьеры в результате того, что взыскательные критики улавливали в чертах его лица нечто обезьянье.

– Отлично смотрятся, а? – сказал он, любовно поглаживая свои усы. В жизни он любил только их и деньги.

– Как скажешь. Ну и, думается, раз ты знаешь, что в любую минуту можешь угодить в курятник, то и спешишь обзавестись, пока можешь, всеми волосами, какие у тебя есть.

Мистер Твист был слегка задет. Ему не нравились прохаживания на тему его усов. Ему не нравились бестактные намеки на курятник. И его сбивала с толку непривычная резкость девушки. Дора Ганн, которую он знавал, была веселой душой нараспашку, совсем не похожей на эту мрачноглазую, с поджатыми губами особу перед ним.

Девушка огляделась, и что-то ее озадачило.

– Это-то зачем? – спросила она, указывая зонтиком на письмена поперек окна.

Мистер Твист снисходительно улыбнулся, пряча гордость. Он льстил себя мыслью, что обладает редкой изобретательностью, и идея представиться миру частным сыщиком мнилась ему блестящим тому доказательством.

– Просто камуфляж, – объяснил он. – Чертовски полезно обзавестись ярлыком. Мешает людям задавать лишние вопросы.

– Мне не помешает. Я пришла сюда их задавать. Послушай, ты способен сказать правду, не вывихнув языка?

– Ты же меня знаешь, Долли!

– Потому и спрашиваю. Ну так я пришла, чтобы ты мне кое-что сказал. Никто не подслушивает?

– Никто.

– А рассыльный?

– У меня рассыльного нет. Кем ты меня считаешь? Рокфеллером?

Получив такие заверения, девушка извлекла изящный носовой платочек, в недавнем прошлом собственность универсального магазина, с которой магазин расстался без своего ведома.

– Шимп, – сказала она, смахивая слезу, – я совсем извелась.

Шимп Твист был не из тех, кто равнодушно смотрит по сторонам, когда красавица в беде рыдает перед ним. Он плавно встал и нацелился обвить рукой ее плечи, но она нетерпеливо высвободилась.

– Э-эй! Лапы держи подальше, – произнесла она с глубоко женственным достоинством. – Я теперь замужем. Усек?

– Замужем?

– А то! С позавчерашнего дня. За Елеем Моллоем.

– За Елеем! – Мистер Твист подскочил. – С чего это ты выскочила за такой кусок брынзы?

– Попрошу тебя, будь любезен, – сказала девушка ледяным тоном, – больше не называть моего мужа кусками брынзы.

– Он и есть кусок брынзы.

– А вот и нет. То есть надеюсь, что нет. Я сюда для того и пришла, чтобы выяснить это.

Однако мысли мистера Твиста вернулись к загадке этого брака.

– Ничего не понимаю, – объявил он. – Я видел Елея недели две назад, и он не упомянул даже, что ты тут.

– А он этого тогда не знал. Мы встретились десять дней назад. Иду я по Хеймаркету и уголком глаза вижу позади себя типчика, ну и хлопнулась на него без чувств. Сечешь?

– Ты все еще работаешь по этой части?

– Так у меня ж это лучше всего получается, разве нет?

Шимп кивнул. Дора Моллой – Обморочная Дора для друзей, – бесспорно, была художницей высокого класса в своей отрасли ремесла. Она имела обыкновение падать в обморок на руки солидных прохожих на людных улицах и обчищать их карманы, пока они наклонялись, чтобы оказать ей помощь. Всемирный труд слагается из многих самых разных усилий.

– Ну, тут я вижу, что это Елей, и мы пошли перекусить, мило так поговорили, а мне этот мальчик всегда нравился, и обоим нам в Лондоне было вроде как одиноко, ну, мы и сочетались. А теперь я совсем извелась.

– Чего это ты? – осведомился мистер Твист.

– Ладно, слушай. Вот что случилось: вчера этот чертов Елей уходит после ужина и заявляется домой в четыре утра. В четыре утра, сечешь? А мы поженились всего два дня назад. Ну, если он думает, будто молодая новобрачная будет терпеть такие штучки в самый, можно сказать, разгар медового месяца, так он очень и очень ошибается.

– А ты что сделала? – осведомился мистер Твист сочувственно, но с легкими обертонами того праведного самодовольства, которое в подобные моменты охватывает холостяков.

– Много чего. А он все пытался себя алибировать и такое наплел… Эту историю сейчас разберет большое жюри, и разберет досконально… Шимп, ты когда-нибудь слышал про типа по фамилии Фингласс?

Теперь в мистере Твисте проскользнуло что-то от свидетеля, который предпочел бы не давать показаний, но после секундного колебания он ответил:

– Еще бы!

– Ах так! Так кем он был?

– Великим, – сказал Шимп, и в его голосе прозвучало благоговение. – Одним из самых великих, вот кем был старина Финки!

– А в чем великим? Чего он такого сделал?

– Ну, случилось это еще до твоего времени, да к тому же здесь, а не там, и потому ты об этом могла и не слышать, но он заграбастал парочку миллионов долларов из Ново-Азиатского банка.

На миссис Моллой это, бесспорно, произвело впечатление. Грозная суровость ее облика словно чуть поблекла.

– Вы с Елеем имели с ним дела?

– Еще бы! Мы были самыми его верными друзьями.

– Он жив?

– Нет. Недавно дал дуба в Буэнос-Айресе.

Миссис Моллой задумчиво покусала нижнюю губу.

– Хм, выходит, что Елей не так уж и врал. Слушай, Шимп, пожалуй, будет лучше, если я все тебе выложу. Когда я устроила Елею головомойку, что он всю ночь где-то шлялся, он начал плести что-то про письмо от типа, с кем дружил прежде, по фамилии Фингласс, написанное на его смертном одре, и там говорилось, что этот тип Фингласс так и не попользовался деньгами, которые загреб из этого Ново-Азиатского банка по той причине, что быки у него на хвосте сидели, и ему пришлось их так и оставить в каком-то доме в каком-то пригороде. И он сообщил Елею, где этот дом, и Елей божится, что он задержался, потому что обыскивал дом. Так вот: я хочу знать, правду он говорил или смылся в какой-нибудь из этих новых раззолоченных ночных клубов, развлекался с девочками, а меня обманывает?

Вновь мистера Твиста как будто удручила необходимость свидетельствовать в пользу человека, явно ему неприятного. И некоторое время он боролся со своими чувствами.

– Да, это правда, – сказал он наконец.

– Но ты послушай. Что-то тут не складывается. Если этот тип Фингласс хотел, чтобы Елей заполучил деньги, чего он столько времени тянул и не писал ему?

– Надеялся, что сумеет сам сюда пробраться и забрать деньги, а то почему же? Он только успел приехать в Аргентину, как и там вляпался, ну его и посадили прохладиться за решеткой. А когда он вышел, то еле успел написать это письмо – и амба.

– Ты-то откуда знаешь?

– Финки написал и мне.

– Да неужели? Ну и еще одно не складывается: раз он все-таки собрался сообщить Елею про деньги, почему не объяснил, где они? Ну, под половиком, или в трубе, или еще где-то, вместо того чтобы он по всему дому играл в «тепло – холодно» и всякое такое прочее?

– Потому что, – с горечью ответил мистер Твист, – Елей и я были оба его товарищами, и он хотел, чтобы мы разделили деньги поровну. А чтобы мы обязательно объединились, Елею он написал, где дом, а мне – где в этом доме тайничок.

– Так, значит, вам надо только обменяться сведениями, и дело в шляпе? – воскликнула Долли, широко раскрыв глаза.

– Да, только.

– Так чего же вы тянете?

Мистер Твист фыркнул. Классифицировать фырканья не просто, но этот звук любой эксперт сразу определил бы как фырканье безнадежности, порожденной созерцанием бездны, до которой способна опуститься человеческая натура.

– Потому что, – сказал он, – Елей, жмурик тупоголовый, думает, что может меня надуть и прикарманить все сто процентов.

– Что?! – вскричала миссис Моллой с законной супружеской гордостью. – Неужто мой миленький плешивчик додумался до такого! Вот уж не подумала бы, что у него хватит ума сообразить, что здесь к чему!