Текст книги "Киватель (пер. Н.Трауберг)"

Пэлем Гринвел Вудхауз
КИВАТЕЛЬ

Когда в кинотеатре «Сладостные грезы» пошел новый фильм «Мой малыш», у нас начались бурные споры. Четыре зрителя явились в «Привал рыболова» после первого же сеанса, и разговор, естественно, обратился к малолетним звездам.

– Я так думаю, – сказал Ром, – это все карлики.

– Да, говорят, – поддержал его Виски-с-Содовой, – на каждой студии есть специальный человек, который ездит по циркам. Найдет хорошего карлика – хапц! – и в Голливуд.

Почти непроизвольно мы обернулись к мистеру Маллинеру, как-то чувствуя, что этот кладезь премудрости даст окончательный ответ. Ответил он не сразу, сперва отхлебнул горячего виски с лимоном.

– Проблема эта, – сказал» он в конце концов, – волнует умы с тех самых пор, как малолетние полипы вошли в моду. Одни полагают, что ребенок не может быть таким противным, другие – что приличный карлик так низко не опустится. Но кто сказал, что карлики приличны? Сложный вопрос…

– Возьмем хоть сегодняшнего… – сказал Ром. – Этого Джонни Бингли. Чтоб мне треснуть, если ему восемь лет!

– В данном случае, – признал мистер Маллинер, – интуиция вас не подвела. Джонни пошел пятый десяток. Я точно это знаю, так как он играл важную роль в судьбе одного из Маллинеров.

– Ваш родственник – тоже карлик?

– Нет. Он – киватель.

– Кто-кто?

Мистер Маллинер улыбнулся.

– Нелегко объяснить мирянину тонкости кинопроизводства. В общих чертах, киватель – вроде поддакивателя, но ниже рангом. Поддакиватель сидит на совещаниях и говорит «Да». Ему вторят второй поддакиватель и третий, иначе – младший. А уж после них вступают в дело киватели. Есть и неприкасаемые, так называемые «запасные киватели», но их я касаться не буду. Мой дальний родственник Уилмот был кивателем в самом чистом виде. Конечно, он хотел подняться выше, особенно – когда влюбился в Мейбл Поттер, секретаршу Шнелленхамера, возглавлявшего корпорацию «Перфекто-Зиззбаум».

Огромную разницу в их положении смягчала любовь к птицам. Уилмот вырос на ферме, Мейбл начинала творческий путь, изображая птичье пение.

Общность интересов обнаружилась в то утро, когда, проходя мимо съемочной площадки, Уилмот услышал взволнованный голос своей богини.

– Конечно, это не мое дело, – говорила она, – но я просто потрясена…

– Ладно, ладно, – успокаивал ее режиссер.

– …что вы м н е объясняете про кукушек! Я куковала по всей Америке. Не говоря о гастролях в Англии, Австралии и…

– Я знаю, – вставил режиссер.

– …Южной Америке. Подождите, съезжу домой, привезу вам рецензии из…

– Знаю, знаю, знаю.

Мейбл выскочила с площадки, и Уилмот обратился к ней с почтительным умилением:

– В чем дело, мисс Поттер? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Мейбл тряслась от рыданий.

– Нет, вы послушайте! – вскричала она. – Они меня попросили озвучить кукушку, а этот неуч говорит, я неправильно произношу!

– Какая подлость!

– По его мнению, кукушка выговаривает «Ку-ку». Нет, вы представляете? Да всякий знает, что это «У-ку»!

– Естественно! Одно «к», два «у».

– Как будто у нее что-то с н’бом.

– Или с горлом.

– Ъ-ку, ъ-ку. Вот так.

– Именно.

Прелестная Мейбл с интересом поглядела на него.

– Вы их хорошо знаете.

– Я вырос на ферме.

– Меня просто мутит от этих режиссеров!

– И меня, – поддержал ее Уилмот и решился: – Мисс Поттер, а не зайти ли нам в буфет?

Она охотно согласилась. Так началась их дружба. Каждый день, улучив минутку, они сидели в буфете или на ступеньках какого-нибудь дворца. Уилмот смотрел на нее, а она, нежно сияя, как всякий творец в минуты творчества, выводила песню иволги или более грубой птицы «африканский канюк». Иногда, напрягая горло, она куковала «Ъ-ку, ъ-ку».

Однако на вопрос, согласна ли она стать его женой, она ответила: «Нет».

– Ты мне нравишься, – продолжала она. – Может быть, я тебя люблю. Но я не выйду замуж за холуя.

– За кого?

– За холуя. За раба. За пеона. Ну, что это – кивать Шнелленхамеру! Поддакиватель, и то противно, а уж киватель… По привычке Уилмот кивнул.

– Я горда, – продолжала Мейбл. – Я не довольствуюсь малым. Тот, за кого я выйду, должен быть царем среди людей… ну, хотя бы директором картины. Чем выйти за кивателя, я лучше умру в канаве.

Тут бы заметить, что при голливудском климате в канаве особенно не умрешь, но Уилмот вместо этого взвыл, как дикий селезень, и начал с ней спорить. Ничего не вышло.

– Останемся друзьями, – подытожила беседу она и, бросив «Ъ-ку», скрылась.

Человеку в такой ситуации остается один выбор – или уехать на Запад и начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе, а потому все больше склонялся ко второму варианту.

Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом, но сейчас требовалось что-то другое.

Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты постучишься дважды и засвистишь «О ты, моя страна», выглянет усатая физиономия. Она скажет: «Да», ты ответишь «Мир и дружба», после чего тебе откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.

Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд истинного Фаунтлероя, а точнее – того самого Джонни Бингли, которого вы, господа, сегодня видели.

Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: «Здрасьте».

– Здрассь, – отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. – Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.

– Кому не говорить?

– Шнелленхамеру.

– Как пишется?

– Не знаю.

– И я не знаю, – признался Уилмот. – Но сказать – не скажу.

– Что?

– Да вот это.

– Кому?

– Ну, ему.

– А чего не скажете?

– Забыл.

Они помолчали; каждый думал о своем.

– Вы не Джонни Бингли? – поинтересовался Уилмот.

– Кто?

– Вы.

– Что?

– Бог его знает.

– Так чего надо?

– Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.

Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь – расплывайся. Главное – сердце, я так считаю.

Мысли эти побудили сказать:

– А вы хороший парень.

– И вы.

– Значит, оба?

– Ну!

– Один и один – два, – уточнил скрупулезный Уилмот.

– Точно.

– Два, – повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-леме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое… Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.

– Ну!

– Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.

– А чего такое?

Уилмот решил открыться замечательному ребенку.

– В общем, так…

– Как?

– Ну, вот так.

– А чего?

– Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.

– За кого?

– За меня.

– Не выйдет?

– Нет!

– Ну, дела, – сказал чудо-ребенок.

– Да уж…

– Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.

– Точно. Хуже некуда, – признался Уилмот, тихо плача. – Что делать?

Джонни поразмыслил.

– Вот что, – сказал он. – Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.

– Пошли, – согласился Уилмот. – И в Санта-Монику.

– Это потом. Сперва – в местечко, потом – в Монику. Увидим новые лица…

– Уж этого там хватает.

– Значит, пошли.

Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.

– Знаете что? – сказал он.

– Нет. А что?

– Приходил Джонни Бингли.

– Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.

– Прибавки! Да ему и этого много!

– Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?

– Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости…

– Кроме нас с вами, не знает никто.

– Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.

– Какой это киватель?

– Маллинер.

– Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.

– Вот именно!

– Что нам делать?

– Если б я знал!

Мистер Левицкий подумал.

– Надо выяснить, что известно Маллинеру.

– Но спросить нельзя!

– Мы за ним последим. Какой он?

– Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»…

– Поганый?

– Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.

– Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!»

– А дальше что?

– Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.

– Хорошо, – сказал он, когда боль утихла. – Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.

– Значит, следим за ним, как рысь.

– Кто?

– Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.

– Да? Ну ладно. Я думал, рысь – это что-то такое, у лошади.

Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.

Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.

– Видели?

– Что?

– Его. Трясется, как одержимый.

– Да?

– Еще бы.

Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.

Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.

– Не нравится он мне.

– Мне тоже, – поддержал его мистер Шнелленхамер.

– Смотрите, закрывает лицо руками.

– Видимо, знает все.

– Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.

Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так – сидел очень прямо и смотрел перед собой.

Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.

– Простите, – осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, – как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер?

– Нет-нет, – спохватился шеф. – Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?

– Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.

– Какие?

– Вы не сказали.

– Ну, вот и выясним, – сказал шеф. – Что там у него проплывает?

Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.

– При чем тут пупсы? – рассердился шеф.

Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.

– Чушь! – воскликнул мистер Шнелленхамер. – Он миллионер, а не торговец.

Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.

– Ерунда, – сказал шеф, – Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?

– Да, – сказал Первый Поддакиватель.

– Да, – сказал Второй.

– Да, – сказал и Третий.

Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.

– Видели, какой взгляд?

– Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим.

Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф.

– Придумал, – сообщил он. – Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?

– Да.

– Да.

– Да.

Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.

Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:

– Итак, одно видение – поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.

Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?

Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

– Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза – да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава… э… зеленеет. Почки… э-э…

– Краснеют? – подсказал мистер Левицкий.

– С чего им краснеть? Ну, почки…

– Варятся? – проснулся один сценарист.

– Простите, – заметила секретарша, – почки не варят, а тушат.

– Это не те!

– Да-да, конечно, – огорчилась Мейбл. – Тут совсем запутаешься. Почки, птички…

– Будут и птички, – радостно пообещал шеф. – Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим «Ку-ку! Ку-ку!» Так?

– Да.

– Да.

– Да.

Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос:

– Простите, мистер Шнелленхамер, не так.

Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало.

– Что-вы-сказали? – выговорил он.

Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк – на инквизиторов.

– Кукушка, – объяснила она, – произносит не «Ку-ку», а «У-ку». Особый звук, между «ъ» и «у».

Сценаристы затрепетали. Многие чуть не плакали. И то – такая слабая, такая юная…

Мистер Шнелленхамер, уже ничуть не радостный, громко дышал носом. Наконец он произнес:

– Вы уволены.

Мейбл вспыхнула.

– Это нечестно! – сказала она. – Это несправедливо! Я же признала, что напутала с почками. А кукушки… Да я выступала с этим номером от Орегана до Мэна! Кого-кого, а их я знаю. Не верите – вон мистер Маллинер, он вырос на ферме. Мистер Маллинер, что они произносят?

Уилмот вскочил, глаза его сияли. Да, был миг слабости, он любил Мейбл отчаянно и безумно, но чеки подписывал шеф. Самая мысль о том, что кассир станет не золотым прииском, а просто дядькой с моржовыми усами, едва не привела к предательству. Но это ушло. Глядя на нее, он обрел былую силу.

– Ъ-ку! – вскричал он. – Какие «Ку-ку»? Нет, какие еще «Ку-Ку»? Ясное, четкое «Ъ». Я понимаю, это обычная ошибка, если «кукушка» – значит, так она и говорит. Но нет! Она говорит «Ъ-КУ».

Раздался странный звук. Это Мейбл, разрезая воздух, кинулась в его объятия.

– О, Уилмот! – рыдала она.

Глядя поверх ее волос на магната, родственник мой с удивлением увидел, что тот, вместе с компаньоном, выгоняет всех из комнаты. Сценаристы текли в коридор пенящимся потоком. Вскоре остались только шефы и влюбленные. Мистер Левицкий запирал дверь. Мистер Шнелленхамер направлялся к Уилмоту, заискивающе улыбаясь.

– Ну-ну, – говорил он, равно как и мистер Левицкий. – Я вас понял. Знающему человеку очень тяжелы такие ошибки. Я вижу, вы преданы нашей корпорации.

– И я это вижу, – поддержал мистер Левицкий.

– Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.

– Очень дороги! (Левицкий).

– И небольшие тайны, хе-хе?

– Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.

– В правление? – удивился мистер Шнелленхамер.

– В правление. Присвоим вне очереди звание… ну, скажем, в ранге зятя.

Мистер Шнелленхамер немного помолчал.

– Верно, – сказал он после недолгой борьбы. – Я прикажу там, пусть составят контракт.

– Вы согласны, Маллинер? – поинтересовался мистер Левицкий. – Вас устраивает эта работа?

Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал – но Мейбл приникала к его груди.

– Д-д… – начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.