Текст книги "Как все это начиналось"

5

Ночи для Шарлотты тяжелы. То бедро болит, то спина. Не найти удобного положения, а отправляясь в туалет, она всякий раз боится разбудить Роуз и Джерри. Дома она, если бы не спалось, пожалуй, пошла бы на кухню и выпила чашку чая. Шарлотта так мечтает о доме! Под утро она наконец засыпает и видит сны – яркие, сюрреалистические, в которых одна сцена перетекает в другую, как в «Алисе». Кэрролла вполне могли бы вдохновить зыбкие ландшафты ее снов. В них она не сегодняшняя Шарлотта, а другая, моложе. Иногда там присутствует и Роуз, еще ребенок, и всегда Том, не обязательно в своем собственном обличье, просто дружественная, добрая тень, про которую она точно знает, что это муж. Сегодня утром она видит их вдвоем в их доме в Эдгбастоне – они оба там когда-то преподавали – глядящими в окно, а снаружи все залито водой: и дорога, и сад. Волны бьются о стены дома. Тут появляется лодка, а управляют ею не люди, а две собаки, очень в духе «Алисы». Ни она, ни призрачный Том этому не удивляются, Роуз только все беспокоится, чтобы не замкнуло электричество. Потом эта сценка перетекает в другую. Появляется бывший университетский куратор, он хочет везти Роуз куда-то в маленьком автофургоне с электроплиткой, умывальником и складными койками. На этот раз Шарлотта удивлена.

Потом Шарлотта просыпается и, как всегда в последнее время, не понимает, где она и что она. Ах да, конечно, у Роуз!

К старости соскальзываешь в постоянную неуверенность, будто все время беззвучно извиняешься. Ходишь медленнее, чем нормальные люди, слишком часто переспрашиваешь «Что?», тебе вынуждены уступать место в автобусе, а когда едешь поездом, приходится просить, чтобы кто-то помог управиться с твоим до смешного маленьким и легким багажом. А еще в голове образуется дырка, глотающая имена, которые вроде были на слуху. Вчера, например, туда упал президент Обама, на целые пять минут, вместе с фамилией соседки, приславшей открытку. Но какая, в конце концов, разница, как ее фамилия? Да, ты пользуешься компьютером и мобильным телефоном, но так неуверенно с ними обращаешься, что молодежь раздраженно морщится.

Ты сама в молодости была, как положено, вежлива с по жилыми людьми, уступала им место и тому подобное, но никогда по-настоящему не задумывалась об их жизни. Они принадлежали к другому виду, их опыт был непредставим, да и не нужен. Ты-то сама туда не собиралась, во всяком случае не так скоро, чтобы готовиться к этому.

Сейчас ты смотришь на юношей и девушек и пытаешься припомнить, как это – быть молодой. Иметь гладкую кожу и ладное тело, уметь гнуться, приседать, таскать тяжелое, бегать за автобусом и на лестнице перепрыгивать через две ступеньки. Знать, что впереди – долгое-долгое и таинственное будущее. В этой таинственности и состоит его очарование.

Сейчас ты на обочине. Цепляешься за край бытия. Ты в хвосте кометы собственной уже прожитой жизни, искры из ее ядра то и дело слепят тебя. Жизнь, по сути дела, прожита, но все еще продолжается в твоем сознании. Это и хорошо и плохо. Только не думай, что об этом интересно знать кому-то, кроме тебя. Твоя история – текст для внутреннего пользования, никогда об этом не забывай.

Даже Роуз из твоей жизни согласна воспринять разве что ту вечеринку, на которой ты уронила торт. Как странно!.. Столько лет ваши жизни шли параллельно, но она так мало знает о тебе. С другой стороны, то, что различают детские глаза, для тебя туманно. Кто знает, что она видела и слышала на самом деле?

Вероятно, дочь понимала, что вы с Томом были счастливы вместе. Она наблюдала проявления нежности, взаимопонимания, уважения друг к другу. Да, конечно, случались размолвки, как в каждой семье, любой брак иногда покачивают волны раздоров. Но Роуз должна была увидеть их единство, сплоченность – ведь это так редко встречается. К такому выводу Шарлотта пришла, наблюдая жизнь.

«Как нам повезло, – то и дело думает она. – Как нам повезло, что мы встретились, нашли друг друга и смогли плыть вместе, пока злобная маленькая клетка не начала делиться, расти и в конце концов не разрушила все».

Итак, в детстве Роуз видела… счастье. Шарлотта не уверена, что здесь, в доме у дочери, все счастливы. Нет-нет, конечно же, не несчастны. Мирное сосуществование. Никто не кричит, никто, хлопнув дверью, не выбегает из дома, нет гнетущего молчания. Слышны реплики по разным поводам, обсуждаются те или иные домашние дела. Роуз отвечает на электронные письма и телефонные звонки детей. Она не часто рассказывает о том, что делает у его светлости, и Джерри не слишком распространяется о своей работе.

Два человека спокойно и ровно проводят вместе жизнь. Чего еще желать. Шарлотте как-то неловко наблюдать это с такого близкого расстояния. Этот брак слишком не похож на ее собственный – он бледнее. Ему не хватает живости, постоянного обмена мнениями, долгих споров, руки́ на колене или обнимающей тебя за плечи, гримасок радости и притворного ужаса, понятных только двоим.

Они почти не смеются вместе.

Шарлотта хотела бы всего этого для дочери. Конечно, она понимает, что у Роуз и Джерри есть что-то взамен. Чужая жизнь только кажется нам понятной. Поэтому Шарлотта велит себе заниматься своими проблемами и не лезть в дела Роуз. Достаточно и того, что ты навязалась на ее голову. Конечно, дочь так никогда не скажет, да и не подумает. Это все временно – ведь Шарлотта скоро сможет обходиться без костылей и опять станет полноценным человеком, ну или почти полноценным. Тогда она вернется домой и заживет нормальной жизнью. А Роуз и Джерри – своей.

Сегодня тяжелый день. Боль на посту. Шарлотта – специалист по боли, вернее сказать, ее знаток. Он может указать значение боли по десятибалльной шкале, как требовали в больнице, иногда даже с точностью до половины балла. «Сегодня шесть с половиной» – и карандаш сестры спотыкается. В истории болезни так не пишут. Но если ты живешь с болью долгие годы, то чутко реагируешь на ее малейшие подъемы и спады. Более того, Шарлотта прекрасно отслеживает маршрут боли по своему организму, не удивляется, если та вдруг вылезет в неположенном месте. Такая боль называется отраженной, она скрывает свою истинную причину. Так проявляется зловещая способность боли мутировать, а также наступать и отступать. У нее своя тактика. Она то грызет, то как будто засыпает, чтобы со злобной усмешкой появиться вновь, когда ты успокоишься.

Сегодня спина просто криком кричит. Так не должно быть. Если у чего и есть право выть от боли, так это у бедра, сломанного и починенного. Но оно молчит, а боль прокралась в спину, потому что во время падения Шарлотта, видимо, сильно повредила крестцово-подвздошное сочленение, и это обострило хроническую болезнь позвоночника, которая мучает Шарлотту уже лет десять. Итак, воспользовавшись случаем, боль решила сплясать на ее спине и ребрах, потом спуститься к коленям, а бедро пока оставить в покое. Уже завтра все может измениться. Бедро будет болеть невыносимо, а спине станет полегче. У боли непредсказуемые, дикарские повадки. Итак, у Шарлотты есть выбор: терпеть или принять болеутоляющее, которое может помочь или же только вызвать сонливость и повредить кишечнику. Она намерена терпеть. Сегодня придет Антон, это, по крайней мере, отвлечет ее. Надо натянуть боли нос. Хотя бы попытаться.

Антон опоздал и, запыхавшись, рассыпался в извинениях. Мол, пришлось задержаться на работе, потом долго ждал автобуса.

Шарлотте было неловко, что она днем занимает гостиную Роуз, но та явно не возражала.

– Послушай, у меня всегда есть какие-то дела. Я все равно не сижу на месте, – сказала она. – И потом, вы занимаетесь всего лишь час.

Сегодня им было слышно, как она возится на кухне.

Шарлотта решила провести в жизнь свою идею. Некоторое время они делали обычные упражнения, читали слова и короткие фразы, а потом Шарлотта достала книгу.

– Это одна история, – сказала она. – Вы ведь любите их так же, как и я. Мне кажется, вам надоели все эти «это наш дом» и «который час».

Антон внимательно рассматривал обложку книги. Шарлотта предложила ему попытаться прочесть название. Не сразу, но Антону это удалось: «Там, где живут чудовища».

Он поднял глаза на Шарлотту:

– Это книга детям?

– Да, книга для детей. Очень интересная. Вот увидите. Давайте начнем. – Она перевернула первую страницу.

– В тот… вечер… Макс… в… костюме… волка… совершил… одну… из… своих… проделок… – прочитал Антон после многих неудачных попыток, пауз, подсказок.

Наконец они добрались до конца.

– …и… он… был… еще… горячий.

Антон рассмеялся, снова перелистал книжку и сказал:

– Это умная книга. Умная история. О том, что чувствует ребенок. О том, как он злится и не может перестать злиться. Не может… контролировать себя. Дикие вещи. А его ужин еще горячий! – Он снова засмеялся. – Очень умная. – Антон еще раз перелистал книгу, провел пальцем по строчке: – «…они жутко рычали и скалили свои страшные зубы…»

– Это веселее того, чем мы до сих пор занимались, правда? – улыбнулась Шарлотта.

Вошла Роуз.

– Чаю? Я не помешала? – Ее взгляд упал на книгу. – О, Сендак!

Антон поднял палец:

– Послушайте, как я читаю, – и начал: – «А сейчас, – воскликнул Макс, – будет шум и гам!» – Ого! – сказала Роуз.

– На следующей неделе возьмемся за «Как Том разбил капитана Нэджорка и его наемных спортсменов», – сказала Шарлотта.

– Не слишком ли это… нетрадиционно, мама?

– Возможно. Но, думаю, Антон не будет возражать.

– Я как ребенок, – жизнерадостно произнес Антон. – Ребенок учит, когда ему интересно. Когда он хочет знать, что дальше в истории. «Я иду в магазин» или «Это наш дом» – там ничего нет дальше.

Роуз поставила поднос, разлила чай по чашкам.

– Это «Эрл Грей», Антон. Мама сказала, вы его любите.

– Я люблю и я… куплил.

– Купил, – поправила Шарлотта.

– Купил, – кивнул он. – И послал своей матери. Чтобы она была англичанка. Скоро я ей найду английскую одежду.

Роуз с интересом посмотрела на Антона.

– Но в магазине одежда только для девушек, – продолжал он.

– Это точно, – согласилась Шарлотта. – У меня та же проблема. На людей старшего возраста мода не обращает внимания.

– Я знаю место, где можно купить приличную одежду для пожилой дамы. Если хотите, Антон, я как-нибудь отведу вас туда, – предложила Роуз.

Антон пристально посмотрел на нее. Да, глаза: леса, озера.

– Вы добры. Очень добры.

– Меня ты туда не водила, – сказала Шарлотта.

– Это там я купила тебе тот жакет на Рождество.

– А-а!

Роуз вышла на кухню и вернулась с блюдом свежих булочек.

– Только что испекла.

Шарлотта удивилась: не так часто Роуз их печет. Антон с удовольствием съел две. Они сидели, пили чай с булочками, учебники и книга Сендака лежали рядом. Антон рассказывал о своей матери, о ее больном колене – тут Шарлотта сочувственно кивала, – о том, что он хотел бы переселить ее из квартиры в небольшой домик. «Ей нравится иметь сад». Появились новые подробности. Сам он жил в городе, в квартире. «Теперь, когда ушла моя жена. Раньше был дом за городом». Антон работал в какой-то фирме, но в прошлом году его сократили. «Не только я – многие, многие. У них нет работы для нас». Роуз и Антон выяснили, что они оба любят ходить пешком. Это то, что объединяло Роуз и с Джерри. Их совместный отдых обычно заключался в походе вдоль вала Оффы или по Пенинской дороге. Антон рассказал о недельных вылазках на природу с двумя приятелями. Они разбивали лагерь на озерах в лесу.

«Конечно, – подумала Шарлотта. – Вот он и носит их до сих пор с собой, те леса и озера. По сравнению с ними Пенинская дорога кажется чем-то обыденным».

– Может, пойду в поход в Англии, – сказал он. – Когда есть работа и отпуск.

Шарлотта сказала, что Антону надо как-нибудь сходить в воскресенье в Ричмонд-парк. Роуз принесла карту Лондона и объяснила, как туда добраться. Она показала и их с Джерри отпускные фотографии: Озерный край, Блэк-Маунтинс. Антон изучал их очень сосредоточенно.

– Мне очень хочется там побывать. – Он сделал расстроенную гримаску. – Жалко. Я видел только Страдфорд и Тоттенхэм.

Он сейчас работал на огромной стройке в Тоттенхэме. – Там все из Центральной Европы или из Восточной. Крикни «Антон!» – пять-шесть ответят. – Он засмеялся. – Сменная работа. Вот почему по утрам не могу заниматься.

Шарлотта заметила, что на Антоне выглаженная серая рубашка. А голову, похоже, он мыл только сегодня. Значит, после стройки приводит себя в порядок, готовится, прежде чем прийти сюда. Конечно, офис, где он работал у себя на родине, – это не то что стройка. Ему приходится стиснуть зубы и привыкать. Шарлотта попробовала представить себе Джерри на стройке, в обвисших джинсах и грязной фуфайке, везущим тачку. Нет, невозможно. А Том? Может быть. Если бы вдруг все рухнуло и не на что было бы жить, Том вполне мог бы заняться чем-то другим и все равно выжить.

– У мамы новая идея фикс, – говорит Роуз лучшей подруге Саре. – Она учит своего взрослого ученика по детским книгам. Того самого, который приходит к нам из школы для взрослых.

– Как она? Что с бедром?

– Так себе. Как ни странно, ее метод работает – он читает! Ну, более-менее.

Они встретились перекусить. Роуз пришла после работы у Генри, Сара – в обеденный перерыв. Она работает в клинике регистратором. Роуз и Сара вместе учились в колледже. Их жизни шли параллельно, они одновременно решали проблемы, связанные с мужьями, детьми, собственными мыслями. Они дружны так, как только могут дружить женщины. Сегодня Сару волнует депрессия ее дочери после разрыва с молодым человеком. Ей сейчас не до неграмотных взрослых иммигрантов.

– Он не стоил ее! Никогда и ни в каком смысле.

– Они никогда их не стоят, – заметила Роуз. – У Люси было несколько таких недоделанных на моей памяти.

– А у нас? – спросила Сара.

Они смеются.

– Или за них мы и вышли замуж?.. За недоделанных?

Ладно, лучше похороним эту мысль.

Странно, обычно они над такими вещами не смеются. Время от времени Сара и Роуз жаловались друг другу на мужей. Это бывало не слишком серьезно, но все же случалось.

– Разумеется, нет, – отрезала Роуз. – Недоделанные – это тренинг. Так и скажи Джулии.

– Да я говорю, говорю, – вздохнула Сара. – С моим стало так трудно. – Это она о начальнике. – Хочет, чтобы база данных постоянно обновлялась. А как его светлость? – Ей нравилось прозвище, придуманное Шарлоттой для Генри, и она всегда его употребляла.

– Мы так и не поднялись до базы данных, – ответила Роуз. – Или не опустились. Но у меня такое чувство, что он что-то затевает. Пишет и посмеивается: «Мы пустим кота на голубятню, Роуз!»

– У твоего, по крайней мере, характер есть. А мистер Саммерс совершенно бесцветный. Нет, что говорить, прекрасный врач, очень милый, но индивидуальности – ноль. Разве что попадет вожжа под хвост с базами данных.

– Я бы не отказалась, чтобы у Генри было поменьше индивидуальности. Все бы отдала за то, чтобы он был «очень милый».

– Тем не менее ты зависла там… на сколько? На пятнадцать лет?

– Да, зависла, – вздохнула Роуз. – Ну что ж, наверное, это мне подходит. Легкий путь – так думает моя мать, хотя она достаточно тактична, чтобы не произносить это вслух.

– Вот твоя мама – да, действительно индивидуальность. Это я в хорошем смысле слова. Она и правда личность.

– Повтори это еще раз, – улыбнулась Роуз.

– Да чего уж там, с матерью тебе повезло.

– Гмм…

Роуз колебалась, но, пожалуй, склонна была согласиться. Стоит посмотреть вокруг, сравнить. Нет, конечно, когда речь заходит о родителях, тут никакие альтернативы не рассматриваются. Отца и мать не выбирают. Они, наши родители, развивались так, как уж могли. Не будь они такими, какие есть, и мы не стали бы тем, чем являемся. Иногда, взглянув в зеркало, Роуз замечала в себе черточку матери, мимолетное сходство с отцом – что-то такое в глазах, в складке рта.

Она попрощалась с Сарой и пошла домой, все еще размышляя о родителях. Ее собственные дети открещивались даже от физического сходства с предками. «Не хотелось бы быть грубым, мама, но мне даже не представить себе, что кто-нибудь из нас когда-нибудь будет выглядеть так, как вы». Они выбрали себе совершенно другие профессии. Джеймс – преуспевающий банковский служащий, Люси преподает химию в колледже.

«Ничего! Подождите немного! – мысленно сказала им Роуз, заходя в супермаркет за всякими пустяками и ирландским хлебом, который любит Шарлотта. – Мы еще поглядим».

В последнее время, думая о матери, она испытывала чувство вины. Не только из-за сломанного бедра – вообще из-за всех этих возрастных дел. С Шарлоттой случилось то, что происходит со всеми в старости. Человека втискивают в иной образ, вынуждают стать другой версией самого себя. Ее пожилая мать все еще оставалась собой, но как-то уменьшилась, утратила прежнюю силу, больше не была человеком из детства и молодости Роуз, и дочь по непонятной причине чувствовала себя виноватой.

Отец избежал этого, потому что умер довольно молодым. Роуз никак не могла представить себе его старым. В ее памяти он навсегда останется энергичным, ярким человеком с живым характером, со своим мнением по любому вопросу. Они с Шарлоттой прожили жизнь бок о бок, иногда спорили, часто смеялись, и чувствовалось, что их союз нерушим. Но смерть отца разрушила его, и у Роуз теперь совсем другая, одинокая мать. Она терпит. «Твоя мама молодец, она держится», – говорили все. Разумеется. А что ей остается?

Роуз прекрасно понимала, что для матери мучительно вынужденное проживание с ней и Джерри, и знала, почему это так. Не только потому, что дома всегда лучше. Шарлотта вдобавок чувствовала себя лишней, вторгшейся в чужую жизнь. Роуз иногда просыпалась по ночам от вороватых вылазок Шарлотты в туалет и испытывала одновременно раздражение и жалость.

«Я знаю, что она чувствует, и она знает, что я знаю. Нет смысла это обсуждать. И потом, бывают же и хорошие минуты. Можно вместе посмеяться над телевизионной программой, поговорить о Люси и Джеймсе, угостить Антона чаем с булочками».

«Магазин, – вспомнила Роуз. – Одежда для его матери. Почему бы и нет? Может быть, на следующей неделе».

Иногда после уроков с Шарлоттой Антон тоже думал о своей матери. Две женщины были близки по возрасту, но на этом их сходство и кончалось. Его мать – человек тревожный, очень зависимый. Вдовство обернулось для нее детством, возвращением в детскую беспомощность. Брат и сестра Антона постоянно с ней возились. А эта пожилая англичанка сильная, по крайней мере, была таковой, пока с ней не случилась эта неприятность. Она до сих пор активна, даже работает. У его матери за плечами долгая, полная невзгод и лишений жизнь в своей стране. Ей всегда приходилось обходиться малым, экономить, просить, унижаться, соглашаться на любую работу, какая подворачивалась. Она трудилась в школьной столовой, готовила в дешевом ресторане, а теперь сидит в своей двухкомнатной квартирке день за днем, ждет прихода детей и звонка Антона. Он обязательно говорит с ней каждую неделю в определенное время.

Для Антона общение с Шарлоттой и Роуз – оазис, глоток свежей воды. Он радуется каждому приходу в этот дом. Нет, Антон и до этого не впадал в отчаяние, не испытывал депрессии. Он наделен природным оптимизмом, который и раньше не раз выручал его. Антон твердо решил попытать счастья за границей. Хуже, чем на родине, там точно не будет, шансы есть, возможно, сейчас, как никогда. Отчаяние позади – тусклые месяцы после ее ухода, когда лампочку их брака, которая горела худо-бедно четырнадцать лет, будто вывернули из патрона.

«Стройка – это тоже опыт, – говорил он себе. – Теперь ты знаешь, что такое работать руками и спиной, а не головой. Заниматься тем, на что большая часть людей во всем мире тратит почти все свое время».

Тело болело, протестовало, напоминало ему, что оно не предназначено для такой жизни. Вечерами в переполненном, пахнущем потом молодежном общежитии он стоически шутил по этому поводу. Антон не хотел давать себе спуску.

«Это временные трудности, – думал он. – Неприятный промежуточный период, пока я тут не устроюсь, не овладею языком так, что смогу рассчитывать на приличную работу. Пока не стану лучше читать».

Каждый день на Антона обрушивался чужой язык. Он бросал ему вызов надписями на боках автобусов, в метро, на страницах газет, по радио, с экрана телевизора. Антон смотрел и слушал, стараясь подражать, удивлялся – ага, вот это я понял, это могу повторить. Слова ускользали, все падало в яму забвения. Параллельно этим чужим выражениям, соединенным неправильным, странным способом, у него в голове бежали слова родного языка, лилась легкая, свободная речь. Вечерами он погружался в нее, в болтовню, шуточки, байки молодых соотечественников.

«В чужой стране ты оказываешься словно за забором или в клетке, – думал Антон. – Вокруг идет жизнь, но ты в ней как бы не участвуешь, а когда открываешь рот, то кажешься неразумным ребенком. Ты-то знаешь, что совсем не такой, взрослый неглупый человек, но поди-ка попробуй объясни это».

Ему казалось, что в общении с учительницей и ее дочерью он иногда может показать свое настоящее «я». Сначала Антона удивило, что Шарлотта решила учить его по детским книгам, но теперь он понял, что это умно и эффективно. Антон взял ту книгу с собой, прятал ее от племянника и остальных соотечественников, сидел над ней по ночам. Он с удовольствием читал про говорящих кроликов и распивающих чаи тигров. Вспомнил, как ребенком научился читать, потому что ему было интересно, что там дальше.

Антон сказал об этом Шарлотте, когда они увиделись в следующий раз. Вернее, попытался сказать – ему, как всегда, трудно было подобрать нужные слова. Он думал про интересные истории – как они устроены.

– История – всегда вперед. Это случится, потом то. Мы хотим знать, как случится, что будет следующее. Как из-за одной вещи будет другая.

– Именно так, – кивает Шарлотта. – Это и называется рассказом. Тут важно еще искусство рассказчика, его изобретательность.

– Изо… бре?..

– Талант выдумывать.

– А, да-да! Поэтому мы радуемся. Потому что не так, как в нашей жизни. Там слишком много… – Тут он напрягся. – Случайно! Случай. Ты получаешь работу. Твоя жена уходит. Ты теряешь работу. Случай – на тебя едет автобус.

– Или кто-то сбивает с ног, – кивает Шарлотта, – и ты ломаешь бедро…

Антон морщит лоб, потом вдруг улыбается:

– И вот потому я здесь, в доме вашей дочери. Поэтому.

– У нас в языке есть выражение для этого. Странное такое: стечение обстоятельств.

– Это тоже история, – говорит Антон. – Но не так, как в книге. Это… это никто не может контролировать…

– Непредсказуемо.

– Простите?

– Это вы меня простите. В общем, я хотела сказать, что мы живем в мире, которым не можем управлять. От нас мало что зависит. Вы верующий, Антон?

Он развел руками, отрицательно покачал головой.

– Вот и я тоже нет. Говорят, это утешение. Или, вернее, костыль. – Она постучала по своему костылю.

– Моя мать – да. Она теперь выходит из дома, только чтобы пойти в церковь.

– Завидую ей. Я пыталась поверить. Давно. Но мне не удалось. Никогда не удастся.

– В Библии много историй, – задумчиво произнес Антон.

– Это верно. Про доброго самаритянина, например. Про пять хлебов и две рыбы. Но это особые истории, притчи. В каждой из них заключена мораль. А люди не всегда любят, когда им читают мораль. Нужна более сложная форма внушения.

– Когда я был мальчик, то очень любил – как это называется… – истории о принцах и принцессах, о великанах и волшебных вещах, – сказал Антон.

– Это называется «сказки». В каждой из них тоже мораль.

– У бедного всегда все будет хорошо в конце?

– Именно так.

– А в мире не так.

– Конечно. Но нам нравится думать, что так бывает.

– В сказке бедный рабочий на стройке находит мешок золота, а богатого хозяина съедает чудовище, – улыбнулся Антон. – А на самом деле деньги богатых банкиров тают. По крайней мере, так мы это себе представляем. И вот уже нечем платить людям, и начинается безработица. – Он засмеялся. – Но золото не всегда хорошо. Был один король, все, к чему он прикасался, превращалось в золото. И он не мог есть и пить.

– А-а, мы уже перешли на мифологию, – заметила Шарлотта. – Это Мидас.

– Помню эту историю из школы. Но это тоже мораль. Ты не должен хотеть слишком много.

– Да. Речь о жадности. Вы правы, сказки живучи. Современный роман пытался их потеснить, но мораль все равно вылезет то здесь, то там.

– И в детских книгах часто.

– Верно. Но, пожалуй, не в той, которую мы будем читать сегодня. Наша новая история – о свинье и пауке. Вообще-то, Антон, заметьте, что мы как бы взрослеем. Эта книжка – для людей восьми-девяти лет. Или семидесяти семи… Или?

– Или сорока пяти, – подхватил Антон.

– Паучиху зовут так же, как меня, – Шарлотта. Так что я всегда идентифицировала себя с ней. Хорошо, приступим. Попробуйте.

– «Куда… папа… собирается… с топором?» – прочитал Антон.

Спустя час они все еще были погружены в чтение. Исчезла стройка, скрылись в тумане вечера с едой из консервных банок и бессвязной болтовней. Антон был упоен своей растущей властью над словами, очарован этой прост ой, но увлекательной историей.

– «Нет, я… просто… распределяю… свиней… между… жаворо́нками». Жаворо́нок – это что такое?

– Жаворонок – в данном случае человек, который рано встает, – пояснила Шарлотта. – Нам придется на этом закончить. Вот и Роуз с чаем.

Роуз взяла книгу и сказала:

– Я когда-то любила это! Люси тоже, и Джеймс.

– Послушайте, – начал Антон. – «Папоротник… поднялся… с рассветом… чтобы… избавить… мир… от…»

– Несправедливости, – закончила за него Шарлотта и просияла. – Вы делаете большие успехи!

– Здорово! – похвалила Роз и указала на тарелку: – Сегодня шоколадные кексы. И конечно же, «Эрл Грей». – Она улыбнулась Антону.

Тот сидел и думал, что, пожалуй, может наступить момент, когда он почувствует себя в этой стране как дома. Она перестанет казаться такой непроницаемой, холодной, недружелюбной. Можно будет купить газету и прочесть ее, посмеяться шуткам в телевизоре. Некоторые из его молодых соотечественников уже могли это. Но сколько времени для этого потребуется? Надолго ли он здесь задержится?

– Мы с вашей мамой говорили об историях, – сказал он Роуз. – О рассказах.

– Да, тут она специалист! Эта тема как раз для нее.

– И я подумал: все на свете рассказ. По телевизору реклама – часто маленькие рассказы. Я смотрю, иногда понимаю.

– Пару лет назад мне нравился один ролик – про девушку, которая променяла мужчину, буквально носившего ее на руках, на машину, – улыбнулась Роуз. – Реклама автомобилей. Возможно, тебе следовало бы сочинять рекламу, мама. Тогда мы точно разбогатели бы.

– Нет, я никогда бы не смогла сама сочинять истории. Я умею только говорить о них.

– Когда я был маленький мальчик, много сочинял истории и жил в них. Я имел приключения, был храбрый.

– Я тоже в детстве сочиняла, – призналась Роуз. – Я была невозможная красавица, и за мной бегали рок-звезды. Из группы «Дюран Дюран», например.

– Правда? – удивилась Шарлотта.

– Да. Ты и не знала, о чем я думаю. И уж точно понятия не имела, кто такие «Дюран Дюран».

– Грустно, что не можешь это делать, когда ты взрослый, – сказал Антон. – У тебя есть только твоя история.

Которую живешь. А это ты не можешь выбрать.

Роуз протянула ему тарелку:

– Съешьте последний кексик, Антон. Не знаю, право… Вот сейчас мне предстоит сделать важный выбор. Собираюсь предложить Джерри… нет, не предложить, а просто сказать ему, что нам нужна еще одна ванная.

– Это маленький выбор, – заметил Антон. – Я имел в виду большие вещи.

– Вот вы, например, сделали выбор и приехали в Англию, – сказала Роуз.

– Да, но потерять работу дома я не выбирал.

– Да, я понимаю, куда вы клоните. Все же иногда мы решаем сами. В большом тоже. Вы, например, выбрали себе жену.

– Я думаю, моя жена выбрала, – возразил Антон. – Я был очень… робкий. Когда был молодой. А затем, к несчастью, она уже выбрала не меня.

Повисла пауза.

– Знаете что, – сказала наконец Роуз. – Пожалуй, на следующей неделе я поставлю вас перед выбором. Поедем покупать одежду для вашей матери.

Позже, в метро, по дороге в свое общежитие, Антон открыл «Паутину Шарлотты». Он мчался в трясущемся поезде под Лондоном и шевелил губами – слово за словом, строчка за строчкой. Иногда записывал какое-нибудь слово к себе в тетрадь, чтобы потом выучить его. В другой раз пропускал слово, потому что ему не терпелось читать дальше, как бы отодвигал его в сторону, чтобы вернуться к нему позже. Он мчался сквозь темноту в гремящем поезде и читал.