Текст книги "Темные кадры"

6

Николь уверяет, что я всегда излишне негативно настроен и что на самом деле все обычно проходит лучше, чем я ожидал. Она опять права. Два дня назад я был в самом подавленном расположении духа. И то сказать: одиннадцать взрослых человек в одном помещении корпят над чем-то, как в школе… Само по себе не страшно (в конечном счете жизнь есть постоянный экзамен). Нет, ударом для меня стало другое: зайдя в комнату, я заметил, что я здесь самый старый. Даже больше: что я здесь единственный старый. Три женщины, семеро мужчин от двадцати пяти до тридцати пяти лет, и все разглядывают меня, как будто я ошибка кастинга или палеонтологическая диковинка. Нечто подобное можно было предвидеть, но все равно действует угнетающе.

Нас встретила девушка с польским именем Оленка, или что-то в этом роде. Хорошенькая, типаж польки, сияющая. Ледяная. Леденящая. Не знаю, чем она занимается в «БЛК», она ничего не объяснила. Но, глядя на ее властное поведение и крайне авторитарные манеры, чувствуешь, что она отдаст все, включая собственную душу, лишь бы оправдать доверие. За ее спиной стопка папок: задания, которые она раздаст через несколько минут.

Она начала с краткой лекции: нас, одиннадцать человек, отобрали из тридцати семи кандидатов. На долю секунды в комнате воцаряется легкая атмосфера молчаливого триумфа. Это пьянит. Затем она описала тот пост, на который мы претендуем, не называя фирмы, которая объявила набор. Работа, о которой она говорила, подходит мне настолько, что во время ее краткого выступления я целиком погружаюсь в грезу, где я и есть счастливый избранник.

Но мне пришлось быстро вернуться с небес на землю, когда нам роздали задания по тридцать семь страниц с прямыми вопросами, косвенными, наполовину прямыми, полукосвенными и косвенными на три четверти (не знаю, как они потом будут все это сортировать и анализировать) и дали три часа на все про все.

Анкетирование застало меня врасплох.

Я больше налегал на законодательство, а весь вопросник ориентирован на «менеджмент, формирование и оценку». Приходится скрести по закромам, я стараюсь припомнить информацию, которая, на мой взгляд, восходит к временам царя Гороха. С тех пор как я оказался за бортом, у меня притупилась реакция. Новые методики и всякие новомодные гаджеты, которые я открыл для себя два дня назад вместе с Николь, – я еще не успел с ними свыкнуться. Мне не удается вписать их в ситуацию, использовать в тех конкретных случаях, которые нам предлагаются. Иногда я пускаюсь в рассуждения, пытаясь, где могу, вставить модные выражения, и на этом мои возможности исчерпываются. Пустое многословие.

Во время тестирования я ловлю себя на том, что пишу неаккуратно, иногда почти неразборчиво, и мне приходится делать над собой усилие, когда требуется ответить на прямой вопрос. Там, где в ответе нужно просто проставить крестики, я чувствую почти облегчение. Настоящий шимпанзе. Ну… старый шимпанзе.

Справа от меня девушка лет тридцати, в которой я нахожу легкое сходство с Люси. Вначале я попытался послать ей заговорщицкую улыбку. Она глянула на меня так, будто я предложил ей перепихнуться.

К концу экзамена я совершенно вымотан. Все кандидаты выходят, обменявшись на прощание легким кивком, как незнакомые соседи, случайно встретившиеся где-то.

На улице тепло.

Такая погода отлично подошла бы для победы.

Я иду к метро и чувствую, как с каждым шагом все глубже увязаю в трясине, осознание наступает медленно, словно открывая слой за слоем. На кучу вопросов я вообще не ответил. Что до других, то правильные ответы приходят мне в голову только сейчас, и они совсем не те, что я вписал в тест. В такого рода конкурсных испытаниях те, кто помоложе, чувствуют себя как рыба в воде. Но не я. Это было соревнование, предназначенное для возрастной категории, к которой я больше не принадлежу. Я пытаюсь прикинуть число вопросов, где я допустил ошибку, но сбиваюсь со счета.

Выходя, я чувствовал просто усталость. Добравшись до метро, я уже пребывал в черной тоске. Я готов был заплакать. Понимал, что мне никогда не выбраться. В конце концов, удар головой в морду Мехмета показался мне единственно правильным решением – тем самым, которое соответствовало всему, что со мной случилось. Террористы направляют грузовики со взрывчаткой на школы или устанавливают осколочные бомбы в аэропортах – я чувствовал странное с ними родство. Но вместо того чтобы поступать как они, я опять подставился. Всякий раз я им подыгрываю. Объявление? Я отвечаю. Отборочные тесты? Я прихожу и сдаю. Собеседование? Я тут как тут. Подождать? Жду. Вернуться? Возвращаюсь. Я покладистый. С такими типами, как я, система может спокойно существовать целую вечность.

И вот я в метро, совершенно раздавленный. Конец рабочего дня, в вагонах полно народу. Обычно я иду по станции мимо билетных автоматов. Не знаю почему, но на этот раз я перехожу на другую сторону платформы, становлюсь на белую линию, за которую нельзя заступать без риска, что тебя не собьет прибывающий поезд. Я словно пьяный, голова кружится. Внезапно слева налетает сильный порыв ветра. Я не почувствовал и не услышал, как поезд влетел на станцию. Он скользил мимо меня, вагон за вагоном, всего в нескольких сантиметрах. Никто и не дернулся в мою сторону. Так или иначе, жизнь каждого здесь полна опасностей. В кармане завибрировал мобильник. Это Николь звонит, уже в третий раз. Ей не терпится узнать, как все прошло, но у меня нет сил ответить. Я просидел целый час на скамейке на станции, разглядывая тысячи пассажиров, толкающихся, чтобы добраться до дому. Наконец я решился зайти в вагон.

Довольно молодой мужчина зашел сразу за мной, но остался стоять в конце вагона. Как только поезд тронулся, он принялся вопить, пытаясь перекрыть шум движения и свист воздуха на виражах. Свою историю он излагает с такой скоростью, что долетают только отдельные слова. Можно различить «гостиница», «работа», «болен», от него несет спиртным, он просит купоны на обед, билеты на метро, говорит, что ищет работу, да никак не может найти, и еще масса всяких слов всплывает в его торопливой речи: у него дети, он «не попрошайка». Пассажиры пристально рассматривают носки своих башмаков или внезапно с головой погружаются в бесплатную газету – ровно в тот момент, когда он проходит мимо, протягивая пластиковый стаканчик с логотипом «Старбакс-кофе». Потом он выходит из вагона, чтобы зайти в следующий.

Его выступление заставило меня задуматься. Иногда люди подают, иногда нет. Из всех бомжей подают обычно тем, кто способен нас растрогать, тем, кто находит слова, способные нас встряхнуть. Вывод вызывает у меня легкую оторопь: получается, что даже среди изгоев выживают наиболее продвинутые, потому что им удается победить в конкурентной борьбе. Если мне суждено закончить бомжом, то я совсем не уверен, что окажусь среди тех, кому удается остаться на плаву, как Шарлю.

Вечером дома мне полагалось быть очень усталым, потому что встал я в четыре утра, отработал в «Перевозках», прежде чем отправиться на тестирование в «БЛК-консалтинг». На самом деле я уж не стал говорить Николь, что в «Перевозках» я покажусь не скоро. Когда я объявился там в понедельник, последовавший за «финтом головой» в нос Мехмета и двумя днями моего больничного, меня ожидало письмо «с вручением лично в руки, заверенным подписью». Я был уволен. Паршиво, потому что деньги нужны нам позарез.

Я тут же отправился в Центр занятости, узнать, нет ли у моего куратора на примете чего-нибудь подходящего. Вообще-то, я должен быть приписан к APEC, Агентству по работе с руководящими сотрудниками, но там не предлагают простых подработок. Так что я предпочел отдел для служащих и рабочих. Это на два порядка ниже, но зато сразу повышаются шансы выжить.

Встречи мы не назначали, поэтому он принял меня в предбаннике между залом ожидания и теми закутками, которые служат здесь кабинетами. Я просто сказал ему, что «Перевозки» больше во мне не нуждаются.

– Они мне не звонили, – удивленно заметил он.

По возрасту он годится мне в сыновья, но мне не слишком приятно воспринимать его в этом качестве. Он любезен со мной, как с родным отцом.

– Еще позвонят. А пока вы не могли бы мне быстренько что-нибудь подыскать?

Он кивнул на доску с короткими объявлениями:

– Всё там. На данный момент практически ничего.

Если б у меня было свидетельство водителя автокара или диплом повара, мне было бы куда проще держаться на плаву. А так приходится искать неквалифицированную работу, но мой ишиас – серьезное препятствие даже для редких предложений. Уходя, я кивнул ему сквозь стекло кабинета. У него собеседование с девушкой лет двадцати. В ответ он кинул мне чуть смущенный взгляд, как будто смутно со мной знаком, но затрудняется вспомнить.

Назавтра я получил заказное письмо от адвоката «Перевозок». Я внимательно прочел текст, чтобы вникнуть в дело, но ничего сложного в нем не было: я ударил своего начальника, который отрицает, что пнул меня в зад. Он говорит, что просто проходил мимо и случайно задел. Увольнение – еще не самое главное: я пойду под суд за умышленное насилие. У Мехмета железобетонное медицинское свидетельство, в котором отмечены боли, вызывающие потерю трудоспособности, и ряд возможных осложнений. Констатируется потеря как равновесия, так и ориентации, а также серьезный посттравматический шок, последствия которого трудно предсказать.

Он требует пять тысяч евро в качестве возмещения вреда, причиненного здоровью.

Дожив почти до шестидесяти лет, я получил пинок под зад от старшего капрала, но выходит, что я «нанес серьезный урон принципам иерархии на предприятии». Ни больше ни меньше. Я расшатал социальный порядок. Со своей стороны, «Перевозки» требуют двадцать тысяч евро в качестве возмещения ущерба. Пятьдесят месяцев зарплаты, которой я больше не получаю.

Николь, любовь моя, и так со мной намаялась. Хватит с нее. Я решил ничего ей не говорить. Мой отчет о тестировании заставил ее собрать все оставшиеся к концу дня силы, чтобы подбодрить меня и заставить спокойно дождаться результатов, никто не может трезво оценивать самого себя, и еще неизвестно, удалось ли молодым добиться чего-то лучшего, их уверенный вид вовсе не означает, что они действительно лучше ответили, тем более что в прямых вопросах все дело в опыте, а какой у них может быть опыт, да никакого, и, кстати, «если уж те, кто отвечал за набор, тебя вызвали, именно тебя, значит они рассчитывают на более обдуманный, более обоснованный подход к делу». Все эти разговоры я знаю наизусть. Я безумно люблю Николь, но эти слова ненавижу.

Ночью она наконец заснула. Я встал тихонько, чтобы ее не разбудить. Я часто так делаю, когда сон не идет: одеваюсь и выхожу пройтись вокруг дома. В последние годы это стало чем-то вроде ритуала. На этот раз я ушел дальше, чем обычно. Мое подсознание, наверное, стремилось воспроизвести те сцены, что нанесли наиболее глубокие травмы. Возможно, сцену в метро: так я оказался далеко от дому, у железнодорожного вокзала. Двери были открыты, и холод вместе с ветром проникал в пешеходные туннели. Мусорные баки были переполнены, пивные банки устилали голый цемент. Вокзал был залит вязким неоновым светом. Я толкнул ладонью дверь с маленькой железной табличкой «Только для персонала» и спустился по узкой лестнице. И вот я на путях, в ярких лучах прожекторов. Я не думал, что плачу, но слезы все-таки покатились. Стою. Ноги расставлены, ступни увязли в гравии. Жду поезда.

И все впустую.

Утром, увидев конверт с логотипом «БЛК-консалтинг», я испытал шок. Я не ждал от них вестей раньше чем через неделю, а прошло меньше трех дней. Я открыл конверт с такой поспешностью, что разорвал часть письма.

Мать твою перемать!

Я поднялся в квартиру, потом спустился, перепрыгивая через ступеньки, полдень наступил очень быстро, я жду на улице вот уже около часа, меря шагами тротуар, взъерошенный, как нервная кошка, наконец появляется Николь, замечает меня издалека, по виду понимает, что у меня хорошая новость, улыбается, подходя ближе, я протягиваю ей письмо, она едва бросает на него взгляд и тут же говорит «любовь моя», и ее голос обрывается. Мной овладевает мгновенная абсолютная уверенность, что в нашей жизни только что произошло чудо. Я еще борюсь с собой, но мне хочется позвонить дочерям. Особенно Матильде, не знаю уж почему. Наверняка потому, что из них двух она самая нормальная и схватывает все быстрее.

Сверх всякого ожидания, я успешно прошел тестирование.

Меня отобрали.

Персональное собеседование: в четверг, 7 мая.

Это невероятно: меня отобрали!

Николь сжимает меня в объятиях, но не желает, чтобы мы выставлялись на всеобщее обозрение у дверей ее информационного центра. Я целую в щечку нескольких ее коллег, выходящих из здания на обед, пожимаю руки. Каждый в курсе моей ситуации «человека, который ищет работу». Поэтому когда я там появляюсь, то стараюсь держаться бодро и выглядеть оптимистом, которого не так-то просто выбить из седла. Для безработного наблюдать, как люди выходят с работы, – не самое приятное времяпровождение. Дело не в зависти, нет. Трудно не столько быть безработным, сколько продолжать существовать в обществе, основанном на трудовой экономике. Куда бы вы ни кинули взгляд, всюду именно то, чего вам недостает.

Но теперь мое положение совсем иное. Мне кажется, у меня расправилась грудь и я задышал впервые за последние четыре года. Николь ничего не говорит, она ликует, берет меня за руку и уводит вниз по улице.

А вечером мы празднуем «У Поля», пусть даже каждый из нас про себя думает, не говоря вслух, что это непомерно большая трата. Мы делаем вид, что расходы не имеют значения, но блюда выбираем в зависимости от их цены в меню.

– Я буду только горячее и десерт, – решает Николь.

Но когда подходит официантка, я заказываю две закуски, яйца в желе – я знаю, что Николь их обожает. И бутылку «Сен-Жозефа». Николь сглатывает слюну, но бесшабашно улыбается.

– Я так восхищаюсь тобой! – говорит она.

Не знаю, почему она так говорит, но это всегда как бальзам на сердце. Мне не терпится высказать то, что сейчас кажется самым главным:

– Я подумал, как буду вести себя на собеседовании. По-моему, они вызвали троих или четверых. Я должен оказаться лучшим. Вот я и решил… – И меня понесло. Я горю энтузиазмом подростка, который рассказывает, как он возьмет верх над взрослым.

Время от времени Николь касается рукой моей ладони, давая мне понять, что я говорю слишком громко. Я сбавляю тон, но через пять минут обо всем забываю. Ее это смешит. Господи, уже столько лет мы не были так счастливы, как в этот вечер. К концу ужина до меня доходит, что я говорил практически без передышки. Я пытаюсь замолчать, но это сильнее меня.

На улице Лапп народу как летом; мы идем обнявшись, словно влюбленные.

– И ты сможешь бросить эту работу в «Перевозках», – говорит Николь.

Удар я принял, но реакции скрыть не сумел, Николь вопросительно выгнула бровь. Я изобразил на лице нечто вполне убедительное, на мой взгляд. Немного побледнел. Если меня на этот раз не примут и я предстану перед судом с перспективой выплаты двадцати пяти тысяч евро в качестве компенсации… Но Николь ничего не заметила.

Вместо того чтобы сесть в метро на Бастилии, она почему-то продолжала идти дальше, потом остановилась у скамейки и села. Порылась в сумочке, достала маленький пакет и протянула его мне. Я развернул. Это маленький шарик из ткани с оранжевым узором. На другом конце красной веревочки, к которой он прикреплен, крошечный колокольчик.

– Это амулет на счастье. Японский. Я купила его в тот день, когда ты получил приглашение на тестирование. Как видишь, прекрасно действует.

Глупо, но меня это растрогало. Не сам подарок. Ну, не только… уж не знаю, но я действительно растроган. Наверное, я в одиночку выпил почти всю бутылку «Сен-Жозефа». После всего, что нам пришлось пережить, эта женщина достойна самого большого счастья. Убирая талисман в карман брюк, я чувствую себя несокрушимым.

Начиная с этого момента я выхожу на финишную прямую.

Никто больше не сможет встать у меня на пути.

Шарль часто говаривал: «В одном можешь быть уверен: все всегда происходит не так, как мы ожидали». Такой уж он, Шарль, со своей любовью к историческим фразам и сентенциям в духе вселенского патриарха. Иногда я думаю, не сирота ли он. Короче, мне мерещились всякие кошмары в связи с этим собеседованием, но на самом деле все прошло отлично.

Меня вызвали в штаб-квартиру «БЛК-консалтинг», в районе Дефанс. Я ожидал в приемной, просторном помещении с роскошным паласом, мягким освещением, азиаткой-секретаршей, красивой до чертиков, и фоновой музыкой, великолепно подобранной для места, где все чувствуют себя не в своей тарелке. Я пришел на четверть часа раньше. Николь намазала мне лоб тонким слоем крем-пудры, чтобы скрыть следы синяка. Меня преследовало ощущение, что пудра потекла, и я боролся с желанием проверить на ощупь. Я теребил лежавший в кармане амулет.

Бертран Лакост вошел широким шагом и пожал мне руку. Это был мужчина лет пятидесяти, уверенный в себе сверх всякой меры, очень обходительный.

– Хотите кофе?

Я сказал: нет, благодарю вас.

– Нервничаете?

Он задал вопрос с легкой улыбкой. Опуская монеты в автомат, добавил:

– Да, искать работу всегда трудно.

– Трудно, но достойно уважения.

Он удивленно поднял на меня глаза, словно впервые увидел:

– Так не будете кофе?

– Спасибо, нет.

И мы так и остались стоять рядом с автоматом, пока он потягивал свой синтетический эспрессо. Он прислонился к стене и оглядывал приемную с обреченным и сокрушенным видом:

– Чертовы декораторы, никогда не надо их слушать!

В ту же секунду у меня внутри словно лампочка замигала. Не знаю, что именно произошло. Я так воспрянул духом, что все получилось само собой. Я выдержал паузу в несколько секунд, а потом бросил:

– Понимаю.

Он вздрогнул:

– Что именно вы понимаете?

– Вы решили сыграть на «неформальном» общении.

– Простите?

– Я говорю, вы решили сыграть на «между нами говоря», что-то вроде «встреча у нас деловая, но прежде всего мы люди». Ведь так?

Он испепелил меня взглядом. И казался искренне рассерженным. Я сказал себе, что для начала неплохо.

– Вы играете на том, что мы приблизительно одного возраста, и следите, не попадусь ли я на удочку фамильярности, а поскольку я это заметил, вы испепеляете меня взглядом, чтобы определить, не запаникую ли я и не дам ли задний ход.

Он просиял и широко улыбнулся:

– Ладно… Почву подготовили, не находите?

Я ничего не ответил.

Он бросил пластиковый стаканчик в большую урну.

– А теперь перейдем к делу.

Он пошел впереди меня по коридору, по-прежнему размашистым шагом. Я чувствовал себя солдатом конфедератов в последние минуты перед вражеским залпом.

Он хорошо знает свое дело и тщательно изучает личные дела. Если в резюме имеется какая-то слабина, он ее отмечает, если слабина имеется в самом кандидате, он этим пользуется.

– Он продолжал меня тестировать, но уже в другой тональности.

– А он сказал, для кого набирают? – спросила Николь.

– Нет, разумеется… У меня всего две-три догадки. Довольно смутные, но, может быть, мне удастся вычислить. Потому что мне важно быть на шаг впереди. Ты сейчас поймешь. В конце собеседования я сказал ему:

– И все-таки я удивлен, что кандидатура человека моего возраста могла вас заинтересовать.

Лакост заколебался, не изобразить ли удивление, но в конце концов уперся локтями в стол и посмотрел мне в глаза.

– Мсье Деламбр, – обратился он ко мне, – мы живем в крайне конкурентном обществе, где каждый из нас должен быть лучшим. Вы – в глазах работодателей, я – в глазах моих клиентов. Вы мой джокер.

– Но… что это может значить? – спросила Николь.

– Мой клиент ждет молодых дипломированных специалистов, я ему их предоставлю, он не ожидает кандидатуры вроде вашей, и я его удивлю. А потом – и пусть это останется между нами – на финишной прямой, как мне кажется, выбор будет сделан сам собой.

– А будет еще отбор? – вырвалось у Николь. – Мне казалось…

– В шорт-листе вас четверо. Окончательный выбор определится последним тестом. Не буду скрывать, вы самый старший из четверых, но очень может быть, что именно ваш опыт даст вам преимущество.

Николь одолевают сомнения. Она склоняет голову набок:

– И в чем будет заключаться этот тест?

– Наш клиент желает протестировать некоторых представителей своего руководящего состава. Вашей задачей будет провести это оценочное испытание. Вас же будут оценивать… по вашей способности тестировать, если можно так выразиться.

– Но… – Николь никак не может понять, к чему он ведет, – в чем конкретно это будет заключаться?

– Мы разыграем захват заложников…

– Что? – переспрашивает Николь.

У меня такое ощущение, что она сейчас задохнется.

– …а вашей задачей будет поставить этих сотрудников в ситуацию стресса достаточно мощного, чтобы мы имели возможность оценить степень их хладнокровия, их способность сопротивляться при жестком давлении и сохранять верность ценностям, принятым на предприятии, к которому они принадлежат.

Николь совершенно ошарашена.

– Но это просто безумие какое-то! – восклицает она. – Вы заставите людей поверить, что их захватили в заложники? Прямо на рабочем месте? Ведь так?

– Мы наймем актеров на роль диверсантов, оружие будет заряжено холостыми, установим камеры, чтобы фиксировать реакции сотрудников, а вашей задачей является ведение допросов и руководство действиями коммандос. Советую включить воображение.

Николь вскакивает вне себя.

– Это отвратительно! – заявляет она.

В этом вся Николь. Казалось бы, с возрастом ее способность мгновенно вспыхивать от негодования должна была притупиться, но ничуть не бывало. Когда ее что-то возмущает, ничто не может ее удержать. В подобных случаях лучше постараться успокоить ее сразу, пока она не вошла в раж.

– Ты все не так воспринимаешь, Николь.

– А как еще это воспринимать? Группа вооруженных коммандос врывается в твой кабинет, угрожает тебе, устраивает допрос, и сколько все это длится, час? Два? И ты думаешь, что можешь умереть, что тебя, наверное, убьют? И все это, чтобы развлечь начальство?

Ее голос дрожит. Такой я не видел ее уже много лет. Стараюсь проявить терпение. Ее реакция вполне нормальна. В сущности, я ведь особо и не вдумывался, я весь в том, что должно произойти через десять дней, весь нацелен на единственную очевидную реальность: любой ценой пройти это испытание.

Стараюсь смягчить ситуацию:

– Признаю, это не очень… Но взгляни на проблему под другим углом, Николь.

– А что, тебе такие методы кажутся допустимыми? Может, их еще и расстрелять, так, для смеха?

– Погоди…

– Или еще лучше! Положим на тротуар матрасы, но им ничего не скажем! И будем выбрасывать их из окна. Надо ж посмотреть, как они отреагируют! Слушай, Ален… Ты что, совсем с ума спятил?

– Николь, не надо…

– И ты на это пойдешь?

– Я понимаю твою точку зрения, но и ты должна понять мою.

– И речи быть не может, Ален! Я все могу понять, но далеко не все могу простить!

Она стоит посреди изуродованной кухни.

Я смотрю на две гипсовые подпорки, которые вот уже десятки месяцев поддерживают купленную вместо прежней раковину. Линолеум, настланный в этом году, еще менее качественный, чем прошлогодний, и уже вздувшийся по углам самым жалким образом. И посреди этого разгрома – яростная Николь, в поношенной шерстяной кофте, заменить которую она не может себе позволить и которая и ей самой придает затасканный вид. Вид нищенки. Она этого даже не осознает. А я воспринимаю как личное оскорбление.

– Мне одно важно, мать их: я еще могу удержаться на плаву!

Я заорал как бешеный. Моя вспышка приковала ее к месту.

– Ален… – лепечет она в испуге.

– Что «Ален»? Черт побери, ты что, не видишь, как мы превращаемся в бомжей? Вот уже четыре года, как мы медленно подыхаем и в конце концов сдохнем окончательно! Да, это омерзительно, но наша жизнь, она тоже омерзительна! Да, они настоящие скоты, но я это сделаю, слышишь? Я сделаю так, как они хотят. Все, что они хотят! И если потребуется стрелять в них, чтобы получить эту работу, значит буду стрелять, потому что меня достала эта скотская жизнь и… меня достало, что в свои шестьдесят я могу получить пинок под зад!

Я вне себя.

Хватаюсь за полку, которая висит на стене справа, и дергаю с такой силой, что она отрывается от стены. Тарелки, чашки – все сыплется с диким грохотом.

Николь вскрикнула и заплакала, спрятав лицо в ладони. Но у меня даже нет сил ее утешить. Я больше не могу. На самом деле это и есть самое страшное. Борешься плечом к плечу четыре года, пытаясь удержаться на поверхности, и вдруг в один прекрасный день понимаешь, что все кончено. Бессознательно каждый замкнулся в себе. Потому что даже в самой идеальной паре у каждого свое восприятие реальности. Именно это я и пытаюсь ей сказать. Но я в таком бешенстве, что у меня плохо получается.

– Ты можешь себе позволить угрызения совести и моральные принципы, потому что у тебя есть работа. Со мной все иначе.

Не самая складная фраза, но в данных обстоятельствах я ни на что лучшее не способен. Думаю, Николь уяснила общий смысл, но времени удостовериться у меня нет. Я выскакиваю вон, хлопнув дверью.

Только в подъезде я замечаю, что забыл куртку.

Идет дождь. И довольно холодно.

Я поднимаю ворот рубашки.

Как бомж.