Книга: Глиф - Персиваль Эверетт

И сразу всем понятно, что всё это такая вот крупнокалиберная метафора. А был ли мальчик? Текст ведь тоже молчит и делится на знаки до известного предела, если не до бесконечности. Зато на фоне постоянно болтают о всякой всячине в герметичной ноосфере: там Витгенштейн спорит с Ницше, сям Деррида переписывается с Расселом, Фалес недоволен практически всеми, а Господь Бог отчитывает Ролана Барта за сексуальные излишества. Барт, вообще, очень смешной и француз. И, раз уж зашла об этом речь, книжка тоже довольно смешная. Смешная для знающих, кто все эти люди. А для тех, кто только догадывается, вполне способна выполнить пропедевтическую функцию. Тем, кто не знает, что это за функция, я искренне завидую (и шёпотом советую не забивать голову ерундой) Эверетт, конечно, резвится вовсю и остановиться на очевидном и высоколобом прочтениии шансов не оставляет.

"Как и все истории, каждая из тех, что я предлагаю здесь, имеет другую сторону."

Вопреки очевидному, есть искушение предположить, что вся эта премудрость - легкий доспех в битве с более реалистичным противником. Что повествовательная линия - как раз и есть основная. Она весьма условна, персонажи донельзя стандартизированы. (Католический священник-педофил? психоаналитик с немецкой фамилией? охранник-мексиканец? полковник Билл? мать Ева? Да ладно!) Символика намеренно упрощенная, в противовес абстрактным безднам познания, и не очень-то надежно таит простые же смыслы: одиночество как данность, невысказанная потребность в любви и стремление к внутреннему покою. Как уже не раз характеризовали эту книгу - игра, головоломка. Но у меня такое ощущение, что автор уже сыграл в нее всеми возможными способами. Оставил на столе разгаданный кроссворд.

"Мои пробелы никакие не пробелы, они уже заполнены, и весь смысл лежит на поверхности."

Да уж, и по горизонтали, и по вертикали. Чудом отыскиваешь клеточки "Самый странный роман, прочитанный Самкой Крокодила за последнее время. 4 буквы". Вписываешь "Глиф" и идешь прокрастинировать в другое место.

Мне пора бежать. Искренне Ваш, Жак Деррида.

От дискурса не убежишь!

Что же касается полудетективного сюжета, удерживающего внимание читателя, то это, всего лишь, внешний каркас, имеющий мало отношения к сути романа. Собственно, все происходящее умещается в пару абзацев. В семье Дугласа и Евы Таунсенд, в которой отец был философом-постструктуралистом, а мать – художником, родился мальчик Ральф с коэффициентом интеллекта в 475 единиц. (Для сравнения, к гениям относят людей с IQ выше 170). Ребенка вскоре похищает обследовавший его психолог, захотевшая прославиться за его счет, затем – генерал, стремящийся сделать из него идеального шпиона (действие происходит в 60-е, в самый разгар холодной войны). Сжалившийся над малышом, охранник-мексиканец спасает его из заточения и везет к знакомому священнику, который на полном серьезе хочет изгнать из него бесов.

Спрашивается, зачем Эверетту потребовался столь необычный сюжетный ход? Все дело в том, что ему нужно было смоделировать взгляд на язык «со стороны», как и смотрят на него лингво-аналитики и структуралисты, и маленький гений, не имеющий «замутняющего» жизненного опыта и воспринимающий слова как данность, подходил для этой цели как нельзя лучше. Он даже отказал Ральфу в разговорной речи. В годовалом возрасте тот четко сформулировал для родителей свою позицию, написав на простынях кроватки: «почему ральф должен говорить ральфу не нравится сам звук ральф смотрит, как чужие рты формируют слова, и это выглядит неуклюже губы неприятны ральфу, если шевелятся ральф хочет себе в кроватку книги ральф не желает искать знания в шевелящихся губах». Но сдается мне, что дело не только в желании или нежелании малыша, а в интуитивно найденном естественном ограничителе – общаться с миром с помощью записок.

Дальше...

Возьмем простенькую задачку: у вас в руках металлический шар, в какой-то момент вы его отпускаете и надо рассчитать скорость в момент падения на землю. Зная массу шара и расстояние по поверхности, это нетрудно сделать с помощью несложной формулы. Но гений не ищет легких путей. Он озадачится еще сопротивлением воздуха и, возможно, тепловым расширением шара, от трения о тот же воздух, что, в свою очередь, приведет к увеличению сопротивления. В результате, задача принимает столь монструозный вид, что вряд ли найдется ее решение в общем виде.

И Ральф выступал в роли такого гения только по отношению к языку. Он сразу же понял, что словами принципиально невозможно передать точный смысл высказывания. Ибо, произнося какое-либо утверждение, приходится опираться на понятия, не определимые в рамках этого самого утверждения. (Например, для точного понимания фразы «Посмотри на стол» вначале необходимо определиться с тем, что такое «посмотри» и «стол»).

Наглядный пример размышлений младенца, показывающий в каком аду он находился:

«Предположим, что у каждого была бы коробка, в которой находилось бы что-то, что мы называем «жуком». Никто не мог бы заглянуть в коробку другого; и каждый говорил бы, что он только по внешнему виду своего жука знает, что такое жук. При этом, конечно, могло бы оказаться, что в коробке у каждого находилось бы что-то другое. Можно даже представить себе, что эта вещь непрерывно изменялась бы. Ну а если при всем том слово «жук» употреблялось бы этими людьми? В таком случае оно не было бы обозначением вещи. Вещь в коробке вообще не принадлежала бы к языковой игре даже в качестве некоего нечто: ведь коробка могла бы быть и пустой. Верно, тем самым вещь в этой коробке могла бы быть «сокращена», снята независимо от того, чем бы она ни оказалась!» («Философские исследования» Витгенштейна, № 293). Я обдумал это, стоя на матрасе как на объекте называния, но понял, что объект этого называния не относился к делу и что матрас даже не являлся названием той вещи. Но что я знал о грамматических правилах и играх языка, я, пришедший в язык, даже не учив его?... Я фактически был жуком в коробке.

Или еще один пример:

Прячась там, в священных стенах дома Господня, я думал: знают ли тигры, что они полосатые кошки, считают ли ослы друг друга упрямыми, встречается ли в языке нехватка смысла? Я думал: может быть, смысл есть полоски на словах – и удивлялся, как это слова всегда стираются, но никогда не исчезают. Я думал: где открывается окно смысла и что было на его месте раньше, несмысл? бессмыслица? нон-дизъюнкция? бездействие? Ребенок в укромном углу скучал.

Конечно, проблемы адекватности касаются не только устного, но и письменного текста, но, по всей видимости, неразвитые моторные навыки служили естественным ограничителем длины высказываний.

В противном случае, его речь превратилась бы в нечто подобное монологу Барта, желающему узнать, получила ли аспирантка оргазм во время их полового акта: «БАРТ: Тем не менее, можно усомниться, что моя версия нашего полового контакта совпадет с твоим изложением, хотя бы из-за формы, мягко говоря, компрометирующей, а возможно, и по сути. Дискретность, нестабильность и неудовлетворенность не могут избежать борьбы за свой смысл с орбитами непрерывности, стабильности и удовлетворения. Итак, вот тебе приглашение к отрицанию, интеграции, поиску границ концептуальной мысли и логического тождества и всеобъемлющего разрушения разума. Ты уверена, что у тебя не было оргазма?»

Как вывод. Блестящая, и вместе с тем, весьма познавательная, литературная шутка. Рекомендуется перед ознакомлением с трудами авторов, вынесенных в заголовок рецензии.

Раз мне так понравилась эта книга, вопрос о том, почему я поставила четыре, а не пять, напрашивается сам собой. Просто конец меня очень огорочил. Нет, не в том смысле, что случилось что-то очень плохое. Он вышел какой-то резкий, как-будто автор уже не знал, как окончить книгу и решил просто как-нибудь. А это произвело не самое хорошее впечатление, при том что книга мне в-общем понравилась. Достойная внимания книга. И мое очередное приятное открытие из "Дайте две".