Текст книги "Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945"

Глава 4
Вперед, на Берлин! Берлин и союзники

Никогда, даже в самые тяжелые дни своей Великой Отечественной войны, русские не теряли надежды победить Гитлера, войти со своими войсками на территорию Германии, взять Берлин и водрузить Красное знамя над зданием Рейхстага. Уже в 1944 году, когда Красная армия, осуществляя так называемые «десять сталинских ударов», наносила германской армии на Восточном фронте одно поражение за другим и вытесняла ее с территории Советского Союза, лозунг красноармейцев от Балкан до Балтики (до Баренцева моря Северного Ледовитого океана – там наносился 10-й сталинский удар. – Ред.) звучал одинаково: «Вперед на Берлин! Уничтожим фашистскую гадину в ее собственном логове!» И если даже географическое направление продвижения советских войск не всегда совпадает с направлением на Берлин, красноармейцы постоянно сражаются с единственной мыслью – с оружием в руках проложить путь к столице германского рейха. Осенью 1944 года венгерский крестьянин Керестеш из местечка Орошхаза к востоку от Тисы стал свидетелем наступления Красной армии:

«Через центр нашего городка непрерывным потоком шли моторизованные части 2-го Украинского фронта с тяжелой техникой. Пушки следовали одна за другой. Красноармейцы на тяжелых американских грузовиках пели под звуки гитары. Я обратился к одному из них:

– Куда вы, товарищ?

– На Берлин! На Берлин! – хором ответили мне из кузова автомашины».

Совершенно ясно, что для русских только тогда гитлеровская Германия будет считаться побежденной, когда Красная армия окажется в Берлине. Но как же вели себя в этот период западные союзники? Разве они не понимали, какое политическое значение будет иметь этот город в случае поражения немцев? Письмо Эйзенхауэра от 15 сентября 1944 года британскому фельдмаршалу Монтгомери не оставляет сомнений в том, что после вторжения у западных союзников имелись вполне конкретные планы относительно Берлина:

«Дорогой Монтгомери, надеюсь, что мы скоро достигнем целей, установленных в моей последней директиве, и завладеем Рурским промышленным районом, Сааром и районом Франкфурта-на-Майне. Тем временем я обдумал наши дальнейшие действия.

Как мне кажется, немцы будут изо всех сил оборонять Рур и Франкфурт и потерпят жестокое поражение. Их тающие на глазах потрепанные войска, возможно усиленные за счет ресурсов, которые они поспешно наскребут или переведут с других участков фронта, вероятно, попытаются остановить наше наступление на оставшиеся важные объекты в Германии. Атакуя такие объекты, мы создадим возможности для эффективного подавления последних остатков немецких сил на Западе, займем другие ключевые позиции и усилим нажим на мирное население Германии.

Конечно, нашей главной целью остается Берлин, и для его защиты противник, скорее всего, сосредоточит все оставшиеся у него основные силы. Поэтому, как мне кажется, не может быть сомнений в том, что мы должны сконцентрировать все наши усилия и ресурсы для быстрого наступления на Берлин. <…>

Таким образом, становится ясно, что наши цели можно будет точно определить только в ближайшем будущем, и нам следует приготовиться к одному или к нескольким из следующих вариантов:

а) следует направить силы обеих групп армий на Берлин, а именно по направлению Рур – Ганновер – Берлин, или по направлению Франкфурт-на-Майне – Лейпциг– Берлин, или же по обоим направлениям одновременно;

б) если русские опередят нас на пути к Берлину, Северная группа армий должна будет занять район Ганновера и Гамбург с его портами. Центральная группа армий должна будет занять район Лейпциг – Дрезден, частично или полностью, в зависимости от скорости наступления русских;

в) при любом развитии событий Южная группа армий должна будет занять район Аугсбург – Мюнхен. Район Нюрнберг – Регенсбург будет занят Центральной или Южной группой армий, в зависимости от ситуации, которая сложится к тому времени.

Короче говоря, я хочу двинуться на Берлин как можно более прямым и быстрым путем объединенными американскими и британскими силами, при поддержке других имеющихся в нашем распоряжении сил, через ключевые центры, занимая стратегические районы на флангах, действуя в рамках единой, скоординированной операции.

На данном этапе невозможно определить точное время этих ударов или их силу, но я был бы рад узнать Вашу точку зрения по основным вопросам, поставленным в моем письме».

Само собой разумеется, это послание Эйзенхауэра написано в тот момент, когда Красная армия находится далеко от германской столицы и только еще приближается к восточной границе Польши (к этому времени Красная армия уже давно вышла к Висле. – Ред.). Три дня спустя Монтгомери ответил на это послание. Письмо состоит из двенадцати пунктов, два из которых касаются Берлина:

«5. Я полагаю, что наилучшей целью для наступления является Рурская область, с дальнейшим продвижением оттуда с севера (через Северную Германию. – Ред.) на Берлин. На этом пути располагаются порты, и на этом пути мы сможем самым выгодным образом использовать наши военно-морские силы. На всех других направлениях мы можем просто сдерживать как можно больше немецких войск.

6. Если Вы согласны с п. 5, тогда я считаю, что достаточно будет 21-й группы армий, в том числе девять дивизий 1-й американской армии. (21-я группа армий союзников включала 1-ю армию (канадскую), 2-ю армию (английскую), 9-ю и 1-ю американские армии. – Ред.)

Эти силы должны располагать всем необходимым по части снабжения; другие армии при проведении своих операций должны будут обходиться тем, что им останется».

Планы Эйзенхауэра и Монтгомери закончить военные действия взятием германской имперской столицы были перечеркнуты в декабре 1944 года неожиданным наступлением Гитлера в Арденнах. Англо-американский фронт оказался в кризисном положении, и в то время, как в январе 1945 года Красная армия начала крупномасштабное наступление на Висле и добилась большого успеха, Эйзенхауэр и Монтгомери пытались вновь взять под контроль ситуацию на западной границе германского рейха. Лишь постепенно им удалось восстановить военную мощь и боевой дух англо-американских армий. Только в марте 1945 года удачная операция по одновременному форсированию Рейна в нескольких местах позволила войскам и военному руководству союзников вернуть былую уверенность в своих силах. К этому времени Жукова отделяли от Берлина всего лишь каких-то 70–80 (60. – Ред.) километров, а войска западных союзников находились от столицы рейха на расстоянии 400 километров. Тем не менее союзники стали готовить так называемую операцию «Эклипс», собираясь при благоприятном стечении обстоятельств сбросить на Берлин отряды парашютно-десантных войск. Отвечать за выполнение этой операции должен был командир 18-го воздушно-десантного корпуса генерал Риджуэй. 25 марта 1945 года Эйзенхауэр приказал напечатать предостережение германскому вермахту и довести его до сведения немецких солдат, сбросив листовки с самолетов над позициями германских войск:

«Солдаты и офицеры вермахта и войск СС!

В октябре 1944 года главнокомандованию союзников стал известен приказ ставки фюрера, датированный 18 октября 1942 года с грифом «Совершенно секретно», который был направлен в местные комендатуры. В этом секретном приказе предписывается казнить на месте десантников и парашютистов войск союзников. Поэтому главнокомандующий войсками союзников направляет вам следующее предостережение:

В ходе боев на территории рейха вы можете столкнуться с более или менее крупными подразделениями и частями десантников или парашютистов войск союзников. Такие войсковые формирования могут быть десантированы в глубоком тылу за линией фронта. Особо подчеркиваем: такие войска не являются террористическими. Это такие же солдаты, которые надлежащим образом выполняют свой воинский долг. Поэтому казнь одетых в военную форму десантников и парашютистов является нарушением законов и признанных правовых норм ведения войны. Все лица, офицеры, солдаты и штатские, которые принимают участие в отдаче или исполнении вышеупомянутого приказа ставки фюрера, могут быть самым строгим образом привлечены к ответственности и осуждены в соответствии с их виной. Это же касается и приказов подобного рода, которые были отданы ранее или будут отданы в будущем. На этом последнем этапе проигранной войны в ваших же интересах тщательно взвешивать все свои поступки. Вас будут судить в соответствии с вашим поведением. Суд будет строгим и справедливым, но и беспощадным».

Для Эйзенхауэра Берлин потерял свой приоритет. Более серьезно, чем Эйзенхауэр, для которого главным являлась военная сторона дела, о политическом значении наступления на Берлин размышлял Монтгомери. 23 марта 1945 года премьер-министр Уинстон Черчилль появился с визитом в его штаб-квартире и обсудил с ним дальнейшие фазы операций британских войск в Германии. В своих мемуарах фельдмаршал пишет:

«После того как мы форсировали Рейн, я начал обсуждать с Эйзенхауэром планы наших дальнейших операций. Мы совещались довольно часто. Я всегда рассматривал Берлин как нашу главную цель. Ведь Берлин был политическим центром Германии, и если бы мы смогли оказаться там раньше русских, то в послевоенные годы все было бы для нас намного проще. Я помнил, что в своем письме от 15 сентября 1944 года Эйзенхауэр придерживался того же мнения о важности значения германской столицы, что и я…

Однако теперь он думал иначе. Свою новую точку зрения он выразил в своей радиограмме от 31 марта 1945 года, когда заявил буквально следующее: «Вы наверняка заметили, что я ни слова не сказал о Берлине. Для меня это всего лишь географическое понятие, а географией и тому подобными вещами я никогда не интересовался. Моей целью является уничтожение вооруженных сил противника, чтобы окончательно сломить его сопротивление».

Со своей стороны я посчитал бессмысленным продолжать дискуссию на эту тему. У нас с ним и прежде было достаточно много разногласий по важнейшим вопросам, кроме того, время и так уже было упущено!»

Черчилль, который тоже осознавал политическое значение Берлина для послевоенной ситуации в Германии, выразил протест «шефу» Эйзенхауэра, президенту Рузвельту. 1 апреля 1945 года он направил президенту Соединенных Штатов послание, состоявшее из восьми пунктов. В нем Черчилль детально останавливается на проблеме взятия Берлина:

«Совершенно ясно, что наши союзные армии на севере и в центре Германии должны сейчас решительно и с максимальной скоростью продвигаться по направлению к Эльбе, не отвлекаясь на решение других задач. До сих пор целью нашего наступления был Берлин. Но сейчас генерал Эйзенхауэр, опыт которого я высоко ценю, собирается, опираясь на оценку вражеского сопротивления, изменить направление наступления своих войск дальше на юг, чтобы выйти к Лейпцигу, а возможно, и еще южнее, к Дрездену. Для выполнения этой задачи он выделяет из Северной группы армий 9-ю армию, которая должна расширить свой фронт в южном направлении. Я буду очень сожалеть, если вражеское сопротивление окажется таким сильным, что это ослабит наступательную мощь 21-й британской группы армий (в составе которой помимо 1-й канадской и 2-й английской армий были 9-я и 1-я американские армии. – Ред.) и она будет вынуждена остановиться перед Эльбой или на рубеже Эльбы.

Я заявляю совершенно открыто, что Берлин все еще сохраняет большое стратегическое значение. Ничто не сможет вызвать такое отчаяние в рядах все еще сопротивляющихся германских сил, как падение Берлина. Для германского народа это явилось бы предвестником скорого поражения в войне. С другой стороны, сопротивление всех немцев, сражающихся с оружием в руках, только возрастает, пока над Берлином развевается немецкое знамя и пока лежащий в руинах город отражает русскую осаду.

Существует еще одно обстоятельство, которое мы с вами должны иметь в виду. Несомненно, русские армии войдут в Вену и захватят всю Австрию. Если они захватят также еще и Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется мне разумным и правильным и с военной точки зрения».

Однако это обращение Черчилля находит горячий отклик только среди его соотечественников. Кажется, что на этом заключительном этапе Второй мировой войны американцы окончательно потеряли политическое чутье. Их совершенно не интересовал Берлин и вообще продвижение их войск на восток, в тот оперативный район, который по Ялтинскому соглашению все равно должен был войти в русскую зону оккупации. Известный американский журналист Ральф Ингерсолл, служивший в оперативном штабе 12-й американской группы армий (в которую входила только одна 3-я американская армия. – Ред.), откровенно признает это: «На наших армейских картах уже были нанесены зоны оккупации; за два месяца до окончания войны мы получили специальную карту».

Генерал Брэдли, командующий 12-й американской группой армий, которая действовала на направлении главного удара, подтверждает американскую позицию в этом вопросе. Брэдли был не согласен с предложением Черчилля наступать в направлении на Шлезвиг-Гольштейн и Берлин. Он пишет: «Если бы зоны оккупации не были определены, то из политических соображений я бы поддержал наступление. Но в данном случае я не вижу смысла нести потери в битве за город, который мы все равно должны будем передать русским».

Насколько в корне неверно американцы – в отличие от британцев – оценивали значение Берлина, свидетельствуют также мемуары Уолтера Беделл-Смита, начальника штаба Верховного главнокомандующего войсками западных союзников в Европе Эйзенхауэра:

«Когда мы в Англии планировали вторжение, казалось, что у нас были все основания предполагать, что после окружения Рурской области и уничтожения находящихся там войск противника можно было бы закончить войну взятием Берлина – политического центра Германии.

В конце января 1945 года германское правительство перенесло свою резиденцию из столицы рейха в относительно безопасный Тюрингенский Лес и на юг в «Орлиное гнездо» Гитлера в горном Берхтесгадене [в этом Смит ошибается]. Покинутый нацистской верхушкой и разрушенный в ходе наших массированных бомбардировок с воздуха город превратился в скопище руин – стал пустым символом жестокого национал-социалистического величия. Он потерял всякое значение как военная цель!»

Всего лишь несколько недель назад генерал Эйзенхауэр был еще готов наступать в направлении на Берлин. Правда, тогда он находился под впечатлением от двух определяющих факторов: необъяснимой остановки русских на Одере и внезапного смелого маневра американцев под городом Ремаген в земле Рейнланд-Пфальц, где в руки американцев в целости и сохранности попал Людендорфский мост через Рейн. Благодаря этому американцы смогли почти без потерь форсировать Рейн, естественное препятствие, которого они очень опасались. В своих мемуарах Эйзенхауэр так излагает свою позицию по этому вопросу:

«Тогда я уже знал о политических договоренностях союзников, согласно которым после прекращения военных действий Германия должна была быть разделена на оккупационные зоны. Восточная граница британской и американской зон оккупации должна была проходить от Любека через Айзенах [Эйзенах] до австрийской границы.

Это предстоящее разделение Германии на зоны не повлияло на наши военные планы по захвату Германии. По моему мнению, военные планы должны быть направлены целиком и полностью лишь на скорейшее достижение победы над противником. Позднее можно было в любое время передислоцировать войска союзных держав согласно разделению Германии на оккупационные зоны.

Одной из целей, которые стояли перед нами после захвата Рурской области, был Берлин. Это было важно с политической и с психологической точки зрения, так как Берлин мог считаться символом власти, которая все еще оставалась в Германии. Однако я не считал взятие Берлина вооруженными силами западных союзников первоочередной оперативной целью.

Когда в последнюю неделю марта мы стояли на Рейне, до Берлина нам оставалось пройти еще около 500 километров, и до Эльбы было почти 300 километров.

Мощную группировку русских войск, которая стояла на Одере, отделяло от Берлина всего лишь 50 километров (около 60. – Ред.). Кроме того, у русских уже был плацдарм на западном берегу Одера. Наши службы тыла и снабжения были в состоянии полностью обеспечить всем необходимым наши передовые части, которые вели наступление широким фронтом в глубь Германии. Только по воздуху мы могли ежедневно перебрасывать на фронт до 2 тысяч тонн боеприпасов и военного имущества.

Однако если бы мы решились крупными силами форсировать Эльбу с единственной целью взять Берлин в кольцо, то перед нами возникли бы две проблемы. Во-первых, русские войска, вероятнее всего, уже окружили бы город, прежде чем мы успели подойти к нему. Во-вторых, снабжение всем необходимым столь крупной группировки с наших баз на Рейне, находившихся на таком большом удалении от линии фронта, привело бы к тому, что все остальные соединения и объединения наших войск на других участках фронта были бы вынуждены практически прекратить активные боевые действия. С моей точки зрения, это было бы более чем неразумно, это было бы просто глупо. После охвата Рурской области перед нами стояли и другие важные задачи, которые надо было решить как можно быстрее.

Было целесообразно передовыми ударными клиньями как можно быстрее наступать через Германию и установить контакт с соединениями Красной армии, чтобы рассечь страну на две части и лишить германские войска возможности вести борьбу единым фронтом.

Было также важно как можно быстрее захватить Любек. Тем самым мы смогли бы отрезать все немецкие войска в Шлезвиг-Гольштейне, Дании и Норвегии и взять один из северогерманских портов – Бремен, или Гамбург, или оба порта. В этом случае мы смогли бы еще сильнее сократить наши коммуникационные линии.

Такой же важной была и задача атаковать и уничтожить так называемую «Альпийскую крепость». Уже в течение нескольких последних недель к нам поступали сообщения о том, что в самом крайнем случае нацисты намеревались с элитой СС, гестапо и других организаций, которая была слепо предана Гитлеру, укрыться в горах Верхней Баварии, а затем перебраться в Западную Австрию и Северную Италию. Они надеялись блокировать там перевалы на извилистых горных дорогах и собирались неограниченно долго оказывать сопротивление союзным войскам. Такой бастион нам пришлось бы в любом случае брать, если не штурмом, то в ходе длительной осады, беря врага измором. И если бы мы допустили, что немцы действительно укрылись бы в такой альпийской крепости, то нас ожидала бы длительная партизанская война или же сопряженная с большими потерями осада. <…> Поскольку было ясно, что нацисты действительно вынашивают такие планы, я решил вообще лишить их такой возможности.

Другой план нацистов, похожий на идею создания «Альпийской крепости», заключался в создании подпольной армии, которая получила характерное название «Вервольф» – «Оборотень». Подразделения «Вервольфа», которые должны были формироваться из верных сторонников Гитлера, были задуманы как инструмент насилия и террора. В эту тайную организацию планировалось принимать юношей и девушек, а также и взрослых. Нацисты надеялись, что им удастся развязать крупномасштабную партизанскую войну, которая настолько затруднит оккупацию, что оккупационные державы будут рады поскорее убраться из Германии.

Сорвать этот план можно было только путем быстрого захвата всей Германии, пока повсеместно не были созданы подразделения «Вервольфа». А ведь такой план был вполне осуществим, так как в Германии имелось достаточно молодых людей, безоговорочно преданных своему фюреру.

Принимая во внимание эти соображения, я решил сразу же после охвата Рурской области нанести три главных удара силами 12-й и 21-й групп армий».

Эйзенхауэр подробно останавливается на планах этих операций:

«Сначала Брэдли [12-я американская группа армий] со своей мощной группировкой (хотя формально это была одна 3-я американская армия. – Ред.) должен был наступать напрямик через Среднюю Германию. Таким образом, его войска должны были пересечь германские средневысокие горы и форсировать реки недалеко от их истока, где они еще не представляли собой серьезные естественные препятствия. <…>

Чтобы у Брэдли было достаточно сил для ведения непрерывного наступления, ему была снова подчинена 9-я американская армия. Кроме того, для группы армий Брэдли была сформирована новая 15-я армия под командованием генерала Леонарда Т. Джероу, которая должна была выполнять две главные задачи. Во-первых, она должна была выполнять функцию военной администрации в тылу наступающих войск, а во-вторых, она могла отражать все возможные удары немецких войск по нашим важным коммуникациям на западном берегу Рейна напротив Рурского промышленного района. <…>

Брэдли со своими тремя армиями должен был перейти в наступление, только будучи уверен в том, что немецкие силы в Рурском промышленном районе больше не смогут угрожать его тыловым коммуникациям. <…>

После соединения передовых отрядов Брэдли с русскими где-то в районе Эльбы вторая и третья части большого плана предусматривали быстрое продвижение вперед обоих флангов. Удар в направлении на север должен был изолировать Данию, а удар в южном направлении должен был привести к захвату западных и южных горных районов Австрии. Во время начальной фазы наступления центральной 12-й группы армий под командованием Брэдли 6-я группа армий на юге (в составе 7-й американской и 1-й французской армий. – Ред.) и 21-я группа армий слева (севернее) в общем и целом должны были поддерживать главный удар Брэдли и одновременно стремиться продвинуться как можно дальше вперед по направлению к своим конечным целям.

С другой стороны, Брэдли, как только справится с поставленной перед ним задачей в Средней Германии, должен был поддержать Монтгомери [21-я британская группа армий] на севере и Деверса [6-я американская группа армий] на юге, в то время как те завершали последние фазы своего запланированного наступления.

С этим общим планом был ознакомлен и генералиссимус Сталин».

Англичане были рассержены действиями американцев. За посланием Черчилля президенту Рузвельту последовал меморандум генералу Эйзенхауэру, в котором британский премьер еще раз подверг критике американский оперативный план:

«Что касается меня, то должен сказать, создается такое впечатление, что смещение направления главного удара далеко на юг наряду с выводом 9-й американской армии из состава 21-й британской группы армий может так сильно растянуть фронт Монтгомери, что он будет не в состоянии выполнять первоначально предписанную ему наступательную роль при дальнейшем сохранении вражеского сопротивления. Я не знаю, какое мы получим преимущество, если не будем форсировать Эльбу. Если сопротивление противника ослабнет, чего вы, очевидно, ожидаете и что вполне может произойти, почему мы не должны форсировать Эльбу и продвинуться как можно дальше на восток? Поскольку русские южные армии уже входят в Вену и почти наверняка займут всю Австрию, это явилось бы важным политическим противодействием. Если мы сейчас добровольно уступим им еще и Берлин, хотя он находится в пределах нашей досягаемости, то это лишь укрепит их убежденность в том, что они добились всего в одиночку. <…>

Кроме того, лично я не считаю, что Берлин утратил свое военное, а тем более политическое значение. Падение Берлина оказало бы сильнейшее психологическое воздействие на способность немцев к сопротивлению на всей территории рейха. Пока Берлин держится, многие немцы считают своей обязанностью погибнуть в бою. По моему мнению, взятие Дрездена и соединение с русскими войсками в его окрестностях не принесет большой выгоды. Переведенные на юг подразделения германских министерств могут быть очень быстро продвинуты еще дальше на юг. Однако, как мне кажется, пока над Берлином развевается немецкое знамя, он, безусловно, представляет собой главный центр рейха.

Поэтому я предпочел бы, чтобы мы придерживались прежнего, выработанного при форсировании Рейна плана, а именно: чтобы 9-я американская армия, оставаясь в составе 21-й британской группы армий, продолжила наступление по направлению к Эльбе, а затем двигалась на Берлин. Это никоим образом не помешало бы вашему крупномасштабному наступлению в центре Германии, к которому вы сейчас с полным основанием приступаете вслед за блестящими операциями ваших армий на юге от Рурского промышленного района».

Активность Черчилля в вопросе наступления на Берлин осталась без последствий. О политической ошибочной оценке американцев пишет и Монтгомери:

«Мы потеряли Берлин уже в августе 1944 года, когда после победы в Нормандии так и не разработали разумный оперативный план.

Американцы никак не могли понять, что мы ничего не выиграем, если одержим победу с военной точки зрения, но проиграем войну политически. Последствия такой странной позиции мы вынуждены были испытывать со дня германской капитуляции и продолжаем испытывать их по сей день. Война – это инструмент политики. Как только становится ясно, что ты ее выиграешь, политические соображения должны влиять на ее дальнейший ход. Уже осенью 1944 года мне стало ясно, что та манера, с какой мы подходили к решению конкретных проблем, будет иметь далекоидущие последствия и в послевоенный период. Тогда у меня сложилось впечатление, что мы делали все, чтобы «испортить» дело, – и я убежден, что мы его испортили!»

В своих мемуарах Эйзенхауэр объясняет позднейшие разногласия с британцами по вопросу взятия Берлина недостатком информации: «У меня не было возможности узнать, из каких соображений он [Черчилль] исходил в действительности, во всяком случае, его протест положил начало активному обмену телеграммами».

30 марта Эйзенхауэр пишет в письме генералу Джорджу Л. Маршаллу: «Пожалуй, мне следует указать на то, что Берлин больше не является особо важной оперативной целью. Из-за больших разрушений этот город уже потерял свое былое значение для немцев. Даже германское правительство принимает необходимые меры для переезда в другой район Германии. Сейчас вопрос заключается лишь в том, чтобы собрать в кулак все наши силы для одной-единственной операции. Тем самым мы скорее добьемся падения Берлина и освобождения Норвегии… чем тогда, когда будем распылять свои силы».

В радиограмме от 7 апреля Эйзенхауэр пытается защититься от упрека в том, что он ознакомил Сталина со своим оперативным планом: «Направление депеши Сталину было чисто военной мерой, к которой я прибег на основании предоставленных мне начальниками наших объединенных генеральных штабов широких полномочий и инструкций. Мне даже не пришло в голову, что сначала я должен был опросить начальников генеральных штабов относительно этого вопроса, так как я считал, что один несу ответственность за целесообразность военных операций на данном театре военных действий. Я считаю совершенно естественным, что мною был направлен запрос главнокомандующему русскими вооруженными силами относительно направления и времени их следующего крупномасштабного наступления и что, в свою очередь, я ознакомил его с моими дальнейшими планами».

При этом Эйзенхауэр упускает из виду, что Сталин никогда не сообщал своим западным союзникам об оперативных планах Красной армии. Телеграмма главнокомандующего (западными) союзными войсками в Европе, поступившая в Москву 28 марта 1945 года, удивила Сталина. Но очевидно, что русские, опираясь на имевшуюся у них информацию, придерживались мнения, что западные союзники собирались как можно быстрее наступать на Берлин. 1 апреля маршала Конева вызвали с фронта в Москву.

«1 апреля 1945 года меня вместе с командующим 1-м Белорусским фронтом, Г.К. Жуковым, вызвали в Москву в Ставку. Как обычно, Сталин принял нас в своем просторном кабинете в Кремле. Длинный стол стоял посреди большой комнаты, стены которой были украшены портретами Суворова и Кутузова. Кроме Сталина присутствовали еще два члена Государственного Комитета Обороны, а также

А.И. Антонов, начальник Генерального штаба, и С.М. Штеменко, начальник оперативного отдела Генштаба. Едва успев поздороваться с нами, Сталин сразу спросил:

– Вы знаете, как обстоят дела?

Мы оба ответили, что знаем положение дел на своих фронтах. После этого Сталин обратился к Штеменко и сказал:

– Зачитайте, пожалуйста, телеграмму.

Из текста телеграммы следовало, что англо-американское командование готовило операцию по захвату Берлина. [Очевидно, здесь речь идет не о телеграмме Эйзенхауэра, а о донесении разведки.] Монтгомери уже собирал необходимые для этого силы. Они планировали нанести главный удар на Берлин по кратчайшему пути, севернее Рурского промышленного района. В телеграмме содержался целый ряд распоряжений командования союзников о концентрации и передислокации войск. В заключение в телеграмме говорилось, что командование союзников планировало осуществить захват Берлина, который первоначально должна была осуществить Красная армия, силами британских войск и полным ходом вело подготовку к этой операции. После того как Штеменко зачитал всю телеграмму, Сталин снова обратился к нам:

– Так кто будет брать Берлин? Мы или союзники?

Получилось так, что я ответил первым:

– Берлин будем брать мы. Мы окажемся там раньше, чем союзники.

– Неплохо, – улыбнулся Сталин. И тут же задал следующий вопрос: – И как же вы собираетесь организовать концентрацию войск? Ведь ваши основные силы находятся на южном фланге, таким образом, вам нужно будет выполнить передислокацию крупных воинских подразделений!

– Товарищ Сталин, вы можете не беспокоиться: фронт выполнит все распоряжения. Мы своевременно соберем войска для крупномасштабного наступления на Берлин.

Вторым ответил Жуков. Он доложил, что его войска готовы взять Берлин. 1-й Белорусский фронт, получивший пополнение живой силой и техникой, был нацелен на Берлин и находился совсем близко от германской столицы.

После того как Сталин выслушал нас, он сказал:

– Хорошо! Вы сейчас же займетесь разработкой своих оперативных планов в Генеральном штабе. Когда вы будете готовы, скажем через день или через два, то представите их на рассмотрение Верховному главнокомандованию. Тогда вы сможете вернуться в свои штабы с утвержденными планами».