Текст книги "Считалки, стихи и сказки"

Человек с обгорелым задом

 
Некогда, очень давно, жили-были древние греки.
Умными были они, и толк в красоте понимали.
Старцы их были мудры, а мужчины и женщины – смелы,
Дети веселой толпой… – «Расскажите нам, доктор, о детях!»
Были они вроде вас: и послушными, и шалунами.
Худшими из шалунов там считались два брата – Керкопы.
Были они близнецы, и вели себя оба прескверно.
Врали на каждом шагу, озорничали, дерзили
И никогда никого не желали они уважать.
Был посмышленей Трибалл, а Силл – нахальнее братца.
Папа их был – бог морей, но сынков воспитать не сумел он.
 
 
Бедная мама не раз умоляла их бросить проказы:
– Можете, дети, шалить, раз не шалить вы не в силах,
Только не вздумайте вдруг чернозадого дядьку дразнить!
Много сильней он, чем вы, и его вы оставьте в покое!
Дружно кивали в ответ близнецы, как послушные дети,
И убегали стремглав, чтобы вновь безобразья творить.
 
 
Как-то пошли близнецы прогуляться в дубовую рощу.
Видят: мужчина идет очень твердым, но медленным шагом.
Это был славный Геракл – величайший из греков герой.
Подвиги он совершал, избавляя людей от несчастий.
Вот кем был тот человек, что навстречу Керкопам шагал.
 
 
Бедствие в те времена приключилось на острове Крите.
Страшный родился там бык (страшней не рождали коровы!)
Вырос и вырвался он из загона и землю стал рыть,
Бегать в лугах и полях, заборы валить и ограды
Рогом железным, грозя весь урожай погубить.
 
 
В страхе крестьяне тогда попросили Геракла помочь им,
Только Геракл усмирить дикое чудище мог.
Сразу герой поспешил на битву с взбесившимся зверем,
Смело быка укротил, ухватив за рога и за хвост.
 
 
Сел на быка он верхом и, зажав коленями шею,
Бросил на землю – и бык, содрогаясь, остался лежать.
 
 
Зверя Геракл победил, но, собрав последние силы,
Голову бык повернул и жаром дохнул на врага,
А из ноздрей у него вырвался страшный огонь
И ягодицы Геракла вмиг дочерна опалил.
– Хватит! – воскликнул Геракл и, хлопнув скотину по носу,
Смаху в загон зашвырнул. И Крит вздохнул с облегченьем.
Шел с работы Геракл, совершив свой подвиг отважный,
 
 
Медленным был его шаг, но твердым и очень усталым.
Нёс на плече великан суковатую палку свою.
 
 
Тут остроумный Трибалл говорит нахальному Силлу:
– Шутку я знаю одну. Давай мы на дуб заберемся,
Весело будет швырять желудями в дядьку того!
Быстро, как белки, они по стволу корявому дуба
Влезли в густую листву и набрали незрелых плодов.
 
 
Ближе подходит Геракл, а они, притаившись в засаде,
Метко целят в него, с дуба швыряя плоды.
Желуди, в шею попав, катятся за ворот дробью,
Кожу под шкурою льва щекочут, царапают, рвут.
Вроде бы мелочь, пустяк, но все же Геракл рассердился.
Если с работы идешь, щекотку противно терпеть.
Топью дорога пошла, где все заросло камышами.
Вязнет в болоте Геракл, а тут еще эти божки
Принялись снова стрелять: у них были луки с собой.
И, натянув тетиву, пускают они камышинки
В голые плечи ему. Так комары пристают
Летом в прохладных местах, когда тень их к тому поощряет.
Молча всё терпит Геракл, но мало осталось терпенья.
Если с работы идешь, трудно щекотку терпеть.
 
 
К морю свернула тропа. Она по скалистому склону
Шла сквозь густую траву, колючки и чертополох.
Солнце нещадно пекло, с моря задул сильный ветер.
Шляпу пастушью свою умный Геракл достаёт
И, нахлобучив на лоб, левою держит рукой.
В правую руку берет суковатую палку свою.
 
 
– Здорово нам повезло! – ликует смышленый Трибалл, –
Силл, за работу скорей! – Близнецы нарвали травинок,
Крадучись, исподтишка, к путнику подобрались,
Стали, как мухи, ему щекотать подколенные ямки.
Если с работы идешь, трудно щекотку терпеть.
– Ладно, – подумал Геракл. – Покажу вам, где раки зимуют!
Цап! И движеньем одним близнецов за вихры он схватил.
(Шляпу пришлось упустить, и она покатилась со склона,
Долго по морю плыла и затонула потом).
 
 
Крепко держал за вихры Геракл двух испуганных братцев.
– Кто вы? – ребят он спросил, не скрывая обиду и гнев.
Тот, что нахальнее, Силл, отвечал: – Мы бессмертные боги.
Наша мама – титанша Тея, а папа – морей божество.
– Вижу, – заметил Геракл с печалью и горькой досадой, –
Хитрость и подлость богов, их бессмертную низость и злость.
 
 
Вы – озорные божки, шалуны зловредные неба,
Мусор небес – вот вы кто! Как ничтожен и низок наш мир!
Мало для нас на земле отвратительных мерзких чудовищ, –
Малые дети взялись благородных героев дразнить.
Следует вас проучить, да так, чтоб урок не забылся.
Тут хитроумный Трибалл с Гераклом стал препираться:
– Это нечестно! – Вот как? – гневно Геракл возразил.
Начал свою правоту Трибалл защищать что есть силы.
– Вот как? – Геракл повторил. – А почему, объясни?
– Ну, потому что… – ответ прозвучал не особенно твердо. –
Всякий, кто нынче герой, в детстве ужасно шалил.
Думал недолго Геракл и так он Керкопам ответил:
– Да, но не всякий шалун потом стать героем сумел!
Поднял он за ноги их, связал за колени и локти.
Палицу взял на плечо, а их подвесил на ней.
 
 
Вот вверх ногами висят, стукаясь умными лбами
В такт великана шагам, голые пятки задрав,
Силл, нахальный малец, и Трибалл – смышленый парнишка.
Так и несет их Геракл на палице грозной своей.
Над головой у него плывут облака в поднебесье,
А под ногами – земля, твердая почва тропы.
Им же представилось все в таком перевернутом виде:
Море синеет вверху, к воде паруса опустились,
А под ногами внизу по небу тучи бегут.
Стало смешно близнецам так вверх ногами болтаться,
Расхохотались они, как поросята визжа.
– Что значит глупый ваш смех? – спросил Геракл у Керкопов.
– Поняли мы, наконец, о чем говорила нам мать.
– Что же сказала она своим сыновьям непутевым?
– Предупреждала она, чтоб мы не смели шалить:
«Вы ведь еще малыши, несмышленыши, глупые дети,
Ну, так не вздумайте вдруг чернозадого дядьку дразнить».
Нам теперь видно, что ты… что зад у тебя обгорелый!
 
 
Тут рассмеялся Геракл. Он просто не мог удержаться.
Хохот разнесся, как гром, на море волны подняв.
Сел на скалу великан, смеясь, отвязал их от палки
И продолжал хохотать, пока удирали они.
 
 
Долгое время спустя, почти до нашей эпохи,
Люди, пугая детей, звали: – На помощь, Геракл!
 

Прадедушкина шляпа

 
Неистовствует вьюга, в печи огонь горит.
Дрожит у печки прадед, О чём же он грустит?
– Как много старых песен, любимых и прекрасных,
Из головы пропало, я их ищу напрасно.
– Они куда-то выпали, ты в шляпе посмотри.
Он шляпу снял с затылка и смотрит, что внутри.
– Ах, вот где песни старые, что я любил когда-то!
Из прадедовой шляпы я выну их, ребята!
 

 
Пришел Иона с танцулек домой
В городе Ниневии
И к небесам обратился с мольбой
В городе Ниневии.
– Боже, услышь мои стенанья,
Разрушь этот город до основанья!
Сколько здесь скверных, грешных людей!
Боже, разрушь его поскорей!
Слишком уж много пляшут здесь девицы,
Слишком уж много пляшут здесь девицы
Без смысла и цели. Куда это годится? – сказал Иона.
Ох, уж эти мне девицы в городе Ниневии.
Окно открылось в туче
В городе Ниневии.
Бог выглянул из тучи
В городе Ниневии:
– Ты так умён и настолько свят,
Что с Господом Богом тягаться рад?
Только попробуй! Честное слово,
В чреве кита я запру тебя снова.
Девушки Ниневии чудо как стройны,
Девушки Ниневии чудо как стройны,
Хоть и глуповаты, но ведь не больны! – сказал Бог.
Милые девушки в Ниневии.
 

 
Пфальцграф Зигфрид едет на охоту,
Скачет по полю во весь опор.
И вдруг он белую лань замечает,
Каких не видел до этих пор.
И он за ланью в лес устремился,
А лань его в грот за собой привела,
А в гроте сидела прекрасная дама
И горькие слезы печально лила.
Пфальцграф взглянул на нее, и вдруг
Из рук его выскользнул тяжкий лук.
Геновева, моя белая лань!
Геновева, моя первая любовь!
С той поры, как мы с тобой расстались,
Я любовь и счастье потерял.
– Ведь я приказал тебя убить!
– А мне Господь Бог позволил жить.
– Так ты неповинна, жена моя?
– Нет, мой супруг, оклеветана я.
– Зачем же Голо вздумал мне лгать?
– Я с ним не стала тебе изменять.
– Ты можешь простить меня, милый друг?
– Я зла на тебя не держу, мой супруг.
И она пфальцграфа обнимает,
По колету кудри рассыпая.
И под звуки золотого рога
Скачет к дому пара молодая.
Вот и лес кончается Арденнский,
Виден замок, церковь с колокольней.
Говорит своим вассалам Зигфрид:
– С нами Бог охотился сегодня.
Геновева, моя белая лань!
Геновева, моя первая любовь!
С той поры, как ты ко мне вернулась,
Я потерянное счастье вновь нашёл.
 

 
На Кирицкой дороге
С левой стороны
Есть поворот на Бюквиц.
Вы знать его должны.
И там, в особой будке
Прозрачный гроб стоит.
Лежит в нем рыцарь Кальбуц,
Уж триста лет лежит.
Давно истлеть он должен,
Да все не прогниёт.
А Зауэрбах и Вирхов
Стоят, разинув рот.
– Ты, рыцарь, дружка моего зарубил.
– Ну что ты, дитя, не я это был.
– Нет, ты зарубил дружка моего.
– Охотно тебе заменю я его.
– Кальбуц дружка зарубил, ваша милость.
– Судья, старый друг, молодежь развратилась.
– Он, он убийца, я знаю, что он.
– Судья, передай жене мой поклон.
– Рыцарь, на Библии мне поклянись!
– Богом клянусь, что не я, отвяжись!
– Он лжет под святою присягой, судья!
– Да чтоб в гробу мне не сгнить, если я.
Полмарки детям стоит вход,
А взрослым чуть дороже.
Увидеть Кальбуца в гробу
Любой зевака может.
И больше не разбойник он,
И изменился свет,
И девушки не так смелы,
И верности той нет.
 

 
Отправился однажды
С приятелем на юг
Поэт немецкий Гёте.
(Тышбайном звался друг).
Приехали в Неаполь,
Везувий там стоит.
Вулкан коварный этот
Плюётся и ворчит,
Икает и рыгает,
Дымится круглый год,
И камни извергает,
И злюкою слывёт.
Тышбайн был живописцем,
А Гёте был поэт.
– Я поднимусь! – сказал он.
А Тышбайн крикнул: – Нет!
Везувий огромную глыбу взял
И как швырнёт ее вниз.
Но Гёте сказал: – Я иду наверх,
А ты, Везувий, не злись.
Герр Гёте, герр Гёте, как же так можно?
Вы поступаете неосторожно!
Вот у Тышбайна есть чувство меры,
А то с кого бы мы брали примеры?
И тут на быстрых крыльях
Муза спорхнула со склона:
– Неужто погиб мой Гёте?
Он жив! Хвала Аполлону!
И раскалённую глыбу
Лилейною ручкою – хвать!
Не раз уж ей приходилось
Пальцы себе обжигать.
Друзья домой возвратились,
Счастливые до небес.
Гёте – что спасся чудом,
А Тышбайн – что вверх не полез.
Герр Гёте, герр Гёте, как же так можно?
Вы поступаете неосторожно!
Вот у Тышбайна есть чувство меры,
А то с кого бы мы брали примеры?
 

Юлина крыса или О пользе учения

 
Жила на свете Юля Ранке,
Ходила в школу в первый класс.
Проснулась как-то спозаранку,
А книжек нету. Вот-те раз!
Где книжки? Что за незадача?
Она в своем шкафу нашла
Один обглоданный задачник
И два тупых карандаша.
А дело было вот какое:
Когда весь город мирно спал,
Толпа бродячих крыс рекою
Влилась на городской вокзал.
И любознательная Крыса
Все книжки Юли просто сгрызла.
Ученой мудростью полна,
Залезла под кровать она.
А Юля, в гневе на воровку,
Бежит к кривому старику,
Который делал мышеловки
И продавал по пятаку,
Кладет задачник как приманку
И караулит хулиганку.
Настала ночь. Луна взошла.
И Крыса внутрь сама вошла.
И Юля ей сказала строго:
– Ах ты, прожорливая тварь!
Как мне готовиться к урокам?
Ты съела даже мой букварь!
Ты все учебники сожрала!
Но ты заменишь их, пожалуй.
Ведь ты же умная теперь!
И согласился пленный зверь.
Постигла Крыса всю премудрость
И становилась все умней.
Чуть встретится у Юли трудность,
Уж Крыса тут как тут, при ней.
По строчкам бегают глазёнки,
Писк раздается тонкий-тонкий,
Ошибки Крыса замечает
И серой головой качает.
Когда зубрит, вертясь на стуле,
Таблицу умноженья Юля,
Ей Крыса рада подсказать,
Что пятью девять – сорок пять.
А коль зубрить охоты нет
И мысли Юли в беспорядке,
Ей Крыса умная в тетрадку
Напишет правильный ответ.
Итак, все дома шло отменно.
А в школе, обмакнувши хвост
В чернила, Крыса неизменно
Под партой занимала пост:
Подсказки вовремя давала,
Шпаргалки грамотно писала.
На сочиненья и диктант
У Крысы был большой талант.
В пример учитель Юлю ставил,
К доске все чаще вызывал,
Отличные отметки ставил,
Прилежной деткой называл.
Он не имел понятия
О Юлиных занятиях.
Под партой Крыса щерит морду,
Нос задирает Юля гордо.
Когда же ласточки весною
На быстрых крыльях принеслись,
Тогда бесшумною толпою
В дорогу крысы собрались.
Повылезали из квартир,
Из кухонь, подполов и дыр,
И в лунном свете на вокзале
Безмолвно отправленья ждали.
И Крыса Юли за компанию
На поезде четыре-пять
Уехала в страну Испанию,
Чтоб там большим ученым стать.
Удачен был ее дебют –
О котоловках толстый труд.
Её трактат «Крысиный смех»
Имел значительный успех.
 
 
И вот проснулась утром Юля,
А Крысы уж пропал и след.
Лежит записочка на стуле:
«Прощай, мой свет. Пока. Привет».
И в тот же день (так и бывает!)
Пришел инспектор. Юлю Ранке
К доске учитель вызывает,
А та молчит, как партизанка.
Без Крысы как без рук она.
Эх, Юля… Дальше – тишина.
Инспектор лишь пробормотал:
– Глупей ребенка не видал!
В библиотеке наша Юля
Уроки учит целый день.
Сидит-сидит на жестком стуле,
Свою одолевая лень.
Ох, тяжело самой учиться.
От знаний голова дымится.
Тому, кто хочет что-то знать,
Не следует подсказок ждать.
Нет умных слуг – пропали вдруг.
Кого спросить? Себя, мой друг.
 

Лягушонок и жабы

Лягушонок Квакша жил в зарослях калины, а жабы-жерлянки жили в огромной луже. Калина росла рядом с лужей, так что Квакша и жабы жили, так сказать, по соседству. Жаб звали Унка и Гунка. Они были больше, старше и толще, чем лягушонок, и потому считали, что он им не пара. По правде говоря, это были две глупые, надутые задаваки. Но когда Квакша пригласил их на день рождения, они сразу прискакали. Кто же не любит ходить на день рождения? Праздник удался на славу: плясали комаринского, прыгали в мешках, гоняли улиток. А вечером устроили факельное шествие: каждый из гостей нёс на травинке светляка, и светляки очень красиво отражались в воде. Хотя жабы ничего не принесли в подарок имениннику, зато каждая получила на память маленький сувенир.

Через несколько недель был день рождения Унки и Гунки, и Квакша заранее радовался, что пойдёт в гости. Он приготовил подарки: Унке альбом для стихов, а Гунке шариковую ручку. Проснувшись на рассвете, он каждые пять минут спрашивал себя, не пора ли уже идти на день рождения. Правда, он не получил приглашения, но ведь о том, что и так понятно, можно не говорить и не писать – к чему церемонии между добрыми друзьями? Наконец. с другого берега лужи послышалось веселое громкое кваканье, и Квакша понял, что праздник начался.

Он взял подарки и, стараясь не скакать во всю прыть, двинулся в обход лужи. Пир шел горой. Пришли и юркая Ящерица, и Рак-отшельник, и чудак Тритон, и пролаза Веретеница, и даже на несколько минут заглянула важная Водяная Черепаха. Унка и Гунка так и прыгали туда-сюда, раздуваясь от гордости. Квакша высунул нос из камышей, надеясь, что они заметят и позовут его. Но они его не замечали. Неужели нарочно? У Квакши не хватило духу уйти. Он вылез из камышей и подошёл к жабам, чтобы их поздравить. Но не успел он сказать «Привет!», как Унка ему говорит:

– Сегодня ничего не получится, Квакша, разве ты не видишь, что у нас гости?

А Гунка добавляет:

– Ведь у нас день рождения, к твоему сведению.

– Да, – сказал лягушонок. – Извините. В другой раз.

Вернувшись к своему кусту калины, Квакша очень переживал. Он чуть не плакал. Но потом вспомнил, что теперь у него есть альбом с чистыми белыми страницами и шариковая ручка. И он может написать стихи.

Когда Квакша вырос, он служил в бюро прогнозов и больше никогда не занимался поэзией. Но одно стихотворение он всё же написал. Вот мы его и напечатали, это единственное стихотворение лягушонка Квакши.

 
Камыши, трава и ивы…
Неба синь глядится в пруд.
Как здесь тихо и красиво,
Только жабы там и тут.
Мой любимый старый пруд,
Эти жабы так орут!
 
 
Лишь исчезнет с водной глади
Вешней зорьки красный цвет,
Жабы мокрые изгадят
Пузырями весь рассвет.
От зари и до зари
Они пускают пузыри.
 
 
И висят они часами,
Неподвижные, как слизь,
Хоть бы раз под черепами
Хоть одна сверкнула мысль!
Ни ума, ни красоты,
Но зато какие рты!
 
 
Интересно, что хотели
Волны ветру прошептать?
Но пускают жабы трели.
Жабы – дуры, что с них взять?
У! Да ух! Да угу-гу-гу!
Я их слышать не могу!
 
 
Говорю им: «Добрый день!
Как дела? Идут получше?»
А в ответ лишь дребедень,
От которой вянут уши.
Отрицательный пример
Отвратительных манер.
 
 
Желтым пузом всюду прут,
Щёки важно надувают,
Лапками нахально бьют,
Чёрной лысиной сверкают.
По воде идут круги,
Хоть бегом от них беги!
И никто, никто не рад им,
И терпеть уж их невмочь.
Оттирают толстым задом
Маленьких зверушек прочь.
Гадость, что ни говори,
И снаружи, и внутри.
Я надеюсь на удачу,
Я хочу прожить сто лет.
Жабы вечно хнычут-плачут,
Черным видят белый свет.
 
 
В мире столько есть чудес,
Столько радостных вещей.
Но и жабы тоже есть,
Говорю я так, вообше.
Жабы жизнь нам отравляют.
Ах, на свете всё бывает.