Текст книги "Женщина-левша"

Молодая женщина и мальчуган сидели вечером в большой комнате и играли в кости. На улице завывал ветер; сотрясал наружные двери. Время от времени они прерывали игру, чтобы прислушаться, как воет ветер.

Зазвонил телефон – звонил долго. Наконец мальчуган подошел и сказал в трубку:

– Мне неохота сейчас разговаривать. – И обернувшись к матери: – Бруно хочет сейчас зайти к нам, с учительницей.

Она сделала рукой знак, означающий согласие, и мальчуган сказал в трубку:

– Да, я еще не лягу.

Они продолжали играть, тут зазвонил звонок, на этот раз дверной.

На пороге стоял издатель и, обращаясь к мальчугану, открывшему дверь, тотчас спросил:

– Что это: сам маленький, глазки спят, а в постель после детской передачи не хотят?

Он большими шагами подошел к молодой женщине и обнял ее.

Она спросила:

– Вы опять от вашего погибающего автора?

Издатель:

– Никакого погибающего автора нет. И никогда не было.

Он вытащил из кармана пальто бутылку шампанского и сказал, что в машине есть еще бутылки.

Она:

– Так пригласите же зайти и шофера!

Издатель, после небольшой паузы, помахал из открытой двери шоферу, и тот, тщательно вытерев ноги, робко вошел.

Издатель:

– Вы приглашены на бокал шампанского.

Она:

– Или на два.

Дверной звонок опять зазвонил, шофер открыл дверь – на пороге стояла продавщица из того магазинчика, она улыбалась и словно похорошела.

В большой комнате одни сидели, другие стояли, пили шампанское. Мальчуган продолжал бросать кости. Звучала музыка. Издатель смотрел куда-то в пространство; потом стал переводить взгляд с одного гостя на другого; вдруг чему-то обрадовался и долил бокал шофера.

Но вот опять раздался звонок, это был телефон. Молодая женщина подбежала к нему и тотчас сказала:

– Это же вы, правда? Ваш голос совсем близко. Вы в телефонной будке на углу, я слышу!

Дверной звонок коротко звякнул – так, словно за дверью стоял кто-то знакомый.

Она сделала головой знак, чтобы кто-нибудь открыл, а сама продолжала говорить по телефону.

– Нет, я не одна. Вы же слышите. Но приходите. Приходите!

В открытую дверь вошли Бруно с Франциской.

Франциска сказала, обращаясь к Марианне:

– А мы думали, что застанем здесь самого одинокого на земле человека.

Марианна:

– Прошу простить, но сегодня в виде исключения я не одна.

Франциска – мальчугану:

– У меня есть имя. Поэтому не называй меня «учительница», когда говоришь обо мне, как только что по телефону.

Издатель:

– Тогда и я тоже с этой минуты не желаю называться «издатель», меня зовут Эрнст.

Марианна обняла Бруно.

Издатель подошел к ним и сказал Франциске:

– Давайте и мы обнимемся! – и сразу ее обнял.

Молодая женщина вышла на улицу, к дому медленно подходил актер. Она молча впустила его.

Бруно оглядел его внимательно и сказал:

– Так это вы друг моей жены? – И добавил: – Вы спите с моей женой, да? Во всяком случае, собираетесь. Не так ли? – Он сверлил актера взглядом, точно был у себя в конторе. – Вы, видно, из тех, кто ездит в старой малолитражке, а на заднем сиденье держит политические порножурналы. – Он продолжал сверлить актера взглядом. – И ботинки у вас не чищены. Но вы хоть блондин. Может, у вас даже голубые глаза? – Он еще посверлил актера взглядом, но вдруг отвел глаза; молодая женщина спокойно стояла рядом.

Бруно сказал:

– Знаете, я просто так болтаю, без всякого умысла.

Все были в большой комнате. Издатель танцевал с продавщицей. Шофер сходил к машине и вернулся с несколькими бутылками шампанского. Он переходил, чокаясь, от одного гостя к другому.

Мальчуган играл, сидя на полу. Бруно присел возле него на корточки и стал следить за игрой.

Мальчуган:

– Сыграешь со мной?

Бруно:

– Сегодня вечером я не могу играть. – Он попробовал бросить кости и повторил: – Нет, правда, сегодня вечером я не могу играть!

Продавщица, высвободившись из рук издателя, наклонилась и, включившись в игру, бросила кости; продолжала танцевать и между прочим играла с мальчиком.

Издатель и Франциска, держа в руках полные бокалы, ходили вокруг друг друга.

Бруно в ванной стриг ребенку ногти на ногах.

Издатель и Франциска, улыбаясь, медленно ходили по коридору мимо друг друга.

Бруно стоял рядом с мальчуганом, уже лежавшим в постели. Тот сказал:

– Вы все так странно молчите.

Бруно еще постоял, склонив голову на плечо; потом потушил свет.

Вместе с женой он по коридору прошел к остальным гостям. Навстречу им шел актер, Бруно одной рукой обнял жену за плечи, но тут же снял руку.

Актер сказал Марианне, что искал ее.

Все собрались в большой комнате; говорили мало. И все-таки казалось, что они, не дожидаясь настоятельного приглашения, все ближе придвигались друг к другу, да так и сидели какое-то время.

Продавщица, откинув голову, сказала:

– Какой же долгий был сегодня день! У меня будто глаз не осталось – одни дыры, и горели они немилосердно. Теперь боль утихает, и постепенно я опять начинаю видеть.

Шофер, сидевший с ней рядом, сделал движение, словно хотел вцепиться ей в волосы, но опустил руку.

Издатель стал на колени перед продавщицей и принялся целовать ей палец за пальцем.

Шофер показывал всем по очереди фотографии, которые достал из бумажника.

Франциска сказала продавщице:

– Почему вы не вступите в какую-нибудь партию?

Продавщица промолчала, но внезапно обняла Франциску; та высвободилась и сказала, глядя на Марианну:

– Одиночество служит причиной самой леденящей, самой мерзкой боли – боли, вызванной призрачностью твоего существования. И тогда нужны люди, которые доказали бы тебе, что ты еще не окончательно потерял человеческий образ.

Шофер энергично кивнул и поглядел на издателя; тот поднял вверх руки и сказал:

– Я не возражал.

Продавщица тихо подпевала мелодии, а потом улеглась на пол и вытянула ноги.

Шофер вытащил блокнот и принялся всех рисовать.

Франциска открыла было рот, но шофер сказал:

– Пожалуйста, не двигайтесь!

И Франциска закрыла рот.

Все молчали, пили, опять молчали.

Внезапно все одновременно расхохотались.

Бруно, обращаясь к актеру, сказал:

– А знаете ли вы, что сидите на моем месте?

Актер поднялся, чтобы пересесть на другой стул.

Шофер, продолжая рисовать, строго сказал:

– Оставайтесь где сидели!

Бруно вытянул из-под садившегося актера стул, и тот грохнулся на спину.

Поднимался актер медленно, а потом как-то нерешительно шагнул к Бруно.

Шофер пытался разнять этих двоих, катавшихся по полу.

Продавщица надела очки.

Франциска обменялась взглядом с издателем, и он начал рассказывать, как во время войны пережил однажды кораблекрушение.

Молодая женщина смотрела в окно, в сад, – там сильно раскачивались верхушки деревьев.

Шофер принес из машины аптечку.

Он соединил руки актера и Бруно, пятясь, отошел, знаками давая понять, чтобы они оставались в этом положении, и стал их рисовать. Бруно и актер скорчили гримасы, а шофер закричал:

– Не смеяться!

Бруно и актер одновременно вымыли в ванной лица.

Продавщица с Франциской тоже вошли в ванную и осторожно вытерли их полотенцем.

Шофер показывал всем готовые рисунки.

Марианна и Бруно вышли на площадку. Немного помолчав, Бруно спросил:

– Ты уже успела обдумать, как будешь жить дальше?

Она ответила:

– Нет. Как-то раз я на миг очень ясно увидела свою будущую жизнь и до глубины души похолодела.

Они стояли, смотрели вниз на гаражи, где скользили подгоняемые ветром целлофановые мешочки. По улице шла та же самая пожилая женщина, но без собаки, из-под пальто виднелось длинное вечернее платье. Она тотчас с ними поздоровалась, помахала обеими руками, словно ей было все известно; они ответили ей.

Молодая женщина спросила, нужно ли ему завтра на работу.

Бруно:

– Не говори сейчас об этом.

Они, под руку, вошли в большую комнату через дверь, выходящую на площадку; шофер, потягивая шампанское, показал на них пальцем и воскликнул:

– Поистине любовь еще существует!

Продавщица шлепнула его по вытянутому пальцу и сказала:

– Ребенок спит.

Шофер повторил свои слова тише.

Издатель, прислонясь к креслу Франциски, согласно кивнул; задремал. Франциска осторожно поднялась и, взяв шофера за руку, потянула за собой, они танцевали щека к щеке.

Актер подошел к молодой женщине, стоявшей у окна.

Они вместе смотрели в окно, за которым ярко светилось усеянное звездами грозное небо, посылая свой свет куда-то за звезды в неведомую даль.

Спустя немного времени он заговорил:

– Существуют столь отдаленные от нас галактики, что свет их слабее, чем фоновое свечение ночного неба… Мне хотелось бы оказаться сейчас с вами где-нибудь совсем-совсем в другом месте.

Она тотчас отозвалась:

– Пожалуйста, не стройте никаких планов на мой счет.

Актер долго смотрел на нее, так что и она в конце концов вынуждена была посмотреть на него; и вдруг начала рассказывать:

– Однажды я лежала в больнице и видела, как одна очень старая, больная, бесконечно печальная женщина гладила медицинскую сестру, стоявшую у ее постели, но гладила она только ноготь ее большого пальца, только ноготь.

Они все еще смотрели друг на друга.

Наконец актер сказал:

– Пока мы смотрели друг на друга, я разглядел все помехи в моей прежней жизни, словно пороги, препятствовавшие моему влечению к вам, порог за порогом, и в то же время, продолжая смотреть на вас, я ощутил, как эти помехи одна за другой утрачивают свое значение и остаетесь лишь вы. Теперь я люблю вас. Я люблю вас.

Бруно сидел неподвижно; только пил.

Продавщица, оставив шофера, стала танцевать с Франциской.

Шофер чуть покачивался; попытался шагнуть к одному, к другому; в конце концов стал в сторонке.

Бруно тихо бормотал стихи:

 
Боль моя, словно пропеллер,
и некуда с ней укрыться,
а ему бы только крутиться.
 

Франциска, танцуя, посмеялась над ним.

Актер, стоя у окна, оглянулся на Бруно, когда тот спросил: разве это не прекрасное стихотворение?

Издатель, не открывая глаз, словно он только притворялся спящим, сказал:

– Я беру его для нашего следующего фирменного календаря. – Он поглядел на потягивавшего шампанское шофера: – А вы напились. – Резким движением поднялся и объявил: – Я отвезу вас домой. Где, собственно, вы живете?

Шофер:

– Эх, останемся еще. Ведь завтра вы не станете больше со мной разговаривать.

Издатель:

– Откуда вы меня знаете?

Продавщица подошла к молодой женщине, стоявшей у окна, и сказала:

– Я тоже частенько стою в своей мансарде у окошка и смотрю на облака. Тогда я чувствую, что еще живу.

Она взглянула на часы, а Марианна тотчас обратилась к издателю, медленно проходившему в танце с Франциской мимо них:

– Ей пора к ребенку.

Издатель, прижав руку к сердцу, поблагодарил Франциску; склонился перед продавщицей.

А молодой женщине очень серьезно сказал:

– Вот и опять мы не увидели друг друга при дневном свете!

Они направились к двери, шофер шел сзади, покачиваясь и позвякивая ключами от машины, которые у него потом забрал издатель.

Когда Марианна закрыла за ними дверь и вернулась в большую комнату, там сидела одна Франциска, дергая себя за короткие белокурые волосы. Марианна оглянулась, ища Бруно и актера, Франциска знаком показала, что они внизу, в подвале. Музыка кончилась, слышен был стук мячей пинг-понга. Франциска и молодая женщина сидели друг против друга; ветер раскачивал качалки на площадке.

Франциска:

– Эта продавщица с ее младенцем! Ты со своим ребенком! А мне завтра опять в школу! Собственно, дети нагоняют на меня страх. Иной раз я вижу по их лицам, что они готовы меня убить – своими голосами, своими движениями. Они орут вразнобой, носятся туда-сюда, пока у тебя в глазах не потемнеет и голова адски не закружится. Какой в них толк?

Она опустила голову, словно соглашаясь с ней, и ответила после паузы:

– Быть может, благодаря им у нас чаще бывает повод поразмыслить.

Франциска, держа в руке какую-то карточку, сказала:

– Уходя, твой издатель сунул мне свой адрес. – Она поднялась. – А теперь даже мне хочется остаться одной.

Марианна обняла ее.

Франциска:

– Вот это уже лучше.

Стоя в проеме двери, в пальто, она сказала:

– У меня есть шпионы, они донесли мне, что ты разговариваешь сама с собой.

Она:

– Я знаю. Эти разговоры с самой собой мне настолько приятны, что я уж и меры не знаю!

Франциска, после паузы:

– Закрой дверь. Не то простудишься.

И она медленно пошла по улице, тяжело переставляя ноги, опустив голову; одна рука ее висела сзади, будто она тянула за собой нагруженную провизией тележку.

Молодая женщина спустилась в подвал, где еще оставались Бруно и актер. Бруно спросил:

– Мы что, последние?

Она кивнула.

Бруно:

– Мы только кончим партию.

Они играли очень серьезно, а она скрестила руки на груди, защищаясь от холода, и следила за ними.

Они втроем поднялись по лестнице.

Подойдя к вешалке, Бруно стал одеваться; актер вслед за ним – тоже. Натягивая джемпер-безрукавку, он сначала сунул голову не в то отверстие.

Она заметила это и улыбнулась.

Открыла дверь.

Бруно уже был в пальто; актер вышел за ним и сказал, что приехал на машине.

Бруно мгновение смотрел куда-то в пространство, а потом сказал:

– Это хорошо. Я, знаете ли, вспотел.

Молодая женщина стояла в дверях и глядела им вслед, пока они шли по улочке.

Они остановились и, стоя рядом, спиной к ней, помочились. Идя дальше, ни тот ни другой не желал быть справа, так что они то и дело менялись местами.

Она вернулась в дом. Закрыла дверь, заперла ее. Унесла бокалы и бутылки в кухню; выбросила из пепельниц окурки; вымыла посуду. Поставила стулья в большой комнате на место; проветрила.

Потом открыла дверь в детскую; мальчик как раз перевернулся во сне; при этом ноготь, который Бруно неаккуратно подстриг, царапнул по одеялу.

Стоя перед зеркалом, она сказала:

– Ты не предала себя. Никому не удастся больше унижать тебя!

Она сидела в большой комнате, положив ноги на стул, и разглядывала рисунок, оставленный шофером. Налила себе виски в стакан; закатала рукава свитера. Улыбнулась словно бы про себя и тряхнула стаканчиком с игральными костями; откинулась на спинку стула и пошевелила пальцами ног. Долго-долго сидела очень тихо, а ее зрачки, пульсируя, расширялись и темнели; но вдруг она вскочила, взяла карандаш, лист бумаги и тоже начала рисовать: сначала свои ноги на стуле, потом комнату за ними, окно, меняющееся на протяжении ночи звездное небо – каждый предмет она выписывала во всех подробностях. И рисовала не размашистыми штрихами, а скорее дрожащими, неловкими; но ей нет-нет да и удавалось нанести единым росчерком линии, точно по вдохновению. Прошли часы, прежде чем она отложила лист. Она долго разглядывала его; потом опять стала рисовать.

Днем она сидела на площадке в качалке. Верхушки елей, отражаясь за ней в оконном стекле, гнулись. Она стала качаться; подняла руки. Одета она была легко, без одеяла на коленях.

«Так все вместе, каждый на свой манер, продолжают эту будничную жизнь – кто с раздумьями, кто без оных; жизнь словно бы идет своим чередом – ведь даже в самые роковые минуты, когда все поставлено на карту, человек продолжает жить, как если бы ничего не стряслось».

«Избирательное сродство»

Париж, зима и весна 1976 г.

Петер Хандке (род. 1942) – австрийский писатель и драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 2019 года «за влиятельные работы, в которых с лингвистической одаренностью исследуются периферия и своеобразие человеческого существования». За пределами литературного мира Хандке известен своими киносценариями и работой с режиссером Вимом Вендерсом: самым знаменитым плодом их совместного творчества стала культовая картина «Небо над Берлином» (1987).