Текст книги "Amor legendi, или Чудо русской литературы"

Выявленные в сгруппированных таким образом главах композиционные элементы романа – это «неотъемлемо-необходимые составные части действия»[295]295
  О структуре пятиактной драмы см.: Lausberg H. Op. cit. S. 571.


[Закрыть]; их перегруппировка или элиминация разрушили бы единство и поступательный ход романного действия. Функции этих элементов, каждый из которых соответствует целостному акту драмы, поддержаны, как и в романе «Рудин», дополнительными художественными средствами. Все эти композиционные блоки романа имеют приблизительно равный объем (7, 10, 10, 8 и 10 глав). Кроме того, три из пяти частей плотно связаны единством места, в котором разворачивается столь же единое действие. С другой стороны, множественные сцепления мотивов и перекрестные ассоциативные отсылки, а также повторное использование принципа двухчастной композиции, на сей раз не столь очевидной, как в предыдущем романе, предотвращают чрезмерное дробление повествования. Драматическое расположение явно, но при этом лишено жесткого формализма. Тургенев очень осознанно выстроил структуру действия и экспоненту напряжения своих первых романов по образцу драматической композиции, но это не слепое следование схеме.

Тщательно рассчитанное dispositio dramatica (драматическое расположение) является тем глубинным основанием, на котором тургеневские романы, особенно ранние, всегда оценивались исследователями как высокие образцы целостности структуры[296]296
  Dudek G. Op. cit. S. 279.


[Закрыть], обладающие «сжатой композицией»[297]297
  Петров С.М. Указ. cоч. С. 279.


[Закрыть], ясной архитектоникой «предельной концентрации» и оптимальной «целенаправленностью»[298]298
  Чичерин А.В. Тургенев, его стиль // Мастерство русских классиков. Сборник. М., 1969. С. 152.


[Закрыть], «пропорциональностью всех частей»[299]299
  Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-романиста. С. 263.


[Закрыть], драматическим сюжетосложением[300]300
  См.: Малахов С.А. Тургенев и Гончаров о поэтике русского романа // Проблемы реализма русской литературы XIX века. М.; Л., 1961. С. 122.


[Закрыть], «классическим внутренним единством формы»[301]301
  Freeborn R. Op. cit. P. 63.


[Закрыть] и другими признаками специфической архитектоники драмы (см. также во вступительной части статьи). Драматическая структура, как это установлено теорией драмы еще в древности, является особенно суггестивной и для автора, и для читателя. Тургенев имел ясное представление о классической, т. е. риторической теории драмы, интерпретирующей творчество и технику драматурга как ремесло[302]302
  О «ремесле» драматурга и поэтике драмы см.: Beiträge zur Poetik des Dramas / Hg. W. Keller. Darmstadt, 1976. (О поэтике риторической драмы cм.: Ibid. S. 44.)


[Закрыть]. В усвоенной из древней риторики и поэтики традиции dispositio dramatica он, очевидно, нашел для своих ранних романов именно ту «данную почву», которой, по его собственному признанию, искал для своего писательства и о которой упоминалось выше.

Теперь зададимся вопросом, дает ли литературная теория эпохи право на подобного рода подход и интерпретацию. Для начала бросим взгляд на теоретические дискуссии о романе в России. В середине 1840-х годов Гоголь высказался о романе следующим образом:

Роман, несмотря на то, что в прозе, но может быть высоким поэтическим созданием. Роман не есть эпопея. Его скорей можно назвать драмой. Подобно драме, он есть сочинение слишком условленное. Он заключает также в себе строго и умно обдуманную завязку ‹…›. Роман не берет всю жизнь, но замечательное происшествие в жизни ‹…›[303]303
  Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Т. VIII. С. 481.


[Закрыть].

Хотя это высказывание и не было опубликовано при жизни Гоголя, но по меньшей мере оно было доступно[304]304
  Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Т. VIII. С. 804.


[Закрыть]. Н.П. Трушковский хотел включить его в издание сочинений Гоголя в 1856 г. Тургенев, который в ноябре 1851 г. несколько раз встречался с Гоголем незадолго до его смерти, вполне мог знать если не само высказывание, то его приблизительный смысл. В свою очередь, гоголевские представления о жанре романа могли сформироваться под влиянием Белинского[305]305
  Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Т. VIII. С. 806.


[Закрыть], однако этот вопрос требует дальнейшего специального изучения.

Наряду с Гоголем и Пушкиным Тургенев считал своим наставником Белинского; он называл его «русским Лессингом» (С., XIV, 31). Но ведь именно Белинский с самого начала своей литературно-критической деятельности утверждал взаимопроникновение жанров драмы и романа. Несомненно, что роман и драма были для него главными «формами времени». Уже в 1834 г. он замечает в «Литературных мечтаниях»:

Сама эпопея от драмы занимает свое достоинство: роман без драматизма вял и скучен. В некотором смысле эпопея есть только особенная форма драмы[306]306
  Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. М., 1953–1959. Т. 1. С. 79. Далее тексты Белинского приводятся по этому изданию с указанием номера тома – римской, номера страницы – арабской цифрой в скобках.


[Закрыть].

Белинский знает, что жанры могут интерферировать, и видит в этом существенную пользу для романа. В 1841 г. он пишет:

Хотя все эти три рода поэзии [эпический, лирический, драматический] существуют отдельно один от другого ‹…›, они не всегда отличаются один от другого резко определенными границами. Напротив, они часто являются в смешанности, так что иное эпическое по форме своей произведение отличается драматическим характером, и наоборот. Эпическое произведение не только ничего не теряет из своего достоинства, когда в него входит драматический элемент, но еще много выигрывает от этого (V, 22).

Отсюда следует настолько же решительный, насколько важный вывод: верхом совершенства романного жанра является «драматический роман». Самое сильное впечатление произведет не тот роман, в котором преобладает «эпический элемент», но тот, который станет «трагедией в форме романа» (V, 25)[307]307
  О понятии «драматический роман» у Белинского см.: V, 26.


[Закрыть]. Эту же мысль критик повторяет в 1844 г. в статьях о Пушкине: современный роман «тем больше имеет успеха, чем больше проникнут элементом драматическим» (VII, 406). Таким успехом и «безграничной силой впечатления» драматический роман, по мнению Белинского, обязан не только своему содержанию, но «строгому единству действий» и «простоте формы», благодаря лаконизму и концентрированности которых роману становится чужда усложненность и беспорядочность «в ходе и развитии события» (V, 25). Идеал романа, по выражению Белинского, зиждется на «глубоком драматическом принципе», «шекспировской драме в форме романа» (V, 28).

Эти требования Белинского соответствуют эволюции его отношения к драме и роману. Ранее он считал драму вершиной поэзии, венцом искусства[308]308
  Ср.: «Драматическая поэзия есть высшая ступень развития поэзии и венец искусства, а трагедия есть высшая ступень и венец драматической поэзии» (V, 57). См. также: I, 79; V, 10.


[Закрыть]. Однако уже в 1842 г. он поставил роман рядом с драмой:

Мы теперь знаем, что роман и драма должны преобладать в наше время над всеми другими родами поэзии ‹…› (VI, 91).

Наконец, позже, в 1847 г. в эстетическом сознании русского критика роман возвысился над драмой:

Роман и повесть в наше время взяли литературное владение ‹…›. Роман и повесть стали теперь во главе всех других родов поэзии ‹…› (X, 102, 315).

Мы можем быть абсолютно уверены в том, что Тургенев был наилучшим образом знаком со взглядами Белинского и их модификациями. Его близкие и активные отношения с Белинским между 1843 и 1847 гг. достаточно хорошо известны; в своих «Воспоминаниях о Белинском» (С., XIV, 22–63) он воздвиг «русскому Лессингу» свой собственный памятник. Путь Тургенева к прозе, без сомнения, направляла та высокая оценка, которую великий критик дал роману – и особенно «драматическому роману»[309]309
  Краткий обзор теории русского романа до Белинского см.: Манн Ю.В. Русская философская эстетика (1820–1832-е годы). М., 1969. С. 249–265 (гл. 7 «У истоков теории романа в России»). Сама скупость сведений по этой проблеме наглядно демонстрирует масштабы возможных разысканий.


[Закрыть].

После того как мы обратились к мнениям Белинского, направим наш взгляд в Германию. Литературная теория Белинского изначально складывается под влиянием Гегеля. Статья Белинского «Разделение поэзии на роды и виды» 1840–1841 гг., предлагающая жанровую парадигму с прерогативой драмы, содержит цитаты из Гегеля, очевидные даже в тех случаях, когда они не авторизованы. Критик заимствовал их из принадлежавших М.Н. Каткову русских конспектов лекций Гегеля по эстетике, – в письме к В.П. Боткину от марта 1841 г. Белинский открыто признает, что он располагал этими выписками: «К<атко>в оставил мне свои тетрадки – я из них целиком брал места и вставлял в свою статью» (XII, 244)![310]310
  См. также: XII, 483. Примеч. 12 и V, 783.


[Закрыть]

Тезис о главенствующем положении драмы переходит из эстетики Гегеля в умозрительную эстетику XIX в.: это особенно заметно в 1820–1850-е годы[311]311
  Korff H.A. Geist der Goethezeit. Teil IV. Darmstadt, 1974. S. 730–750; Martini F. Deutsche Literatur im bürgerlichen Realismus 1848–1898. Stuttgart, 1964. S. 116; Martini F. Drama und Roman im 19. Jahrhundert // Gestaltprobleme der Dichtung. Bonn, 1957. S. 213; Schanze H. Drama im bürgerlichen Realismus (1850–1890). Frankfurt/M., 1973. S. 24.


[Закрыть]. В Германии между 1839 и 1842 гг. в печати появилось более 300 драм[312]312
  Dithmar O.R. Deutsche Dramaturgie zwischen Hegel und Hettner um die Wende von 1840. PhD. Heidelberg, 1965. S. 35.


[Закрыть]. Это декларированное, прежде всего в теории, преобладание драматического рода дало стойкий и продолжительный импульс внедрению в роман драматических структур. Подобная жанровая трансформация романа представляется тем более значимой, что для академической эстетики вплоть до Ф.Т. Фишера и многих других роман был «бесформенной формой», «незаконным» жанром или даже «жанром-гермафродитом» (Гервинус); Жан Поль и Гегель вменяли ему в вину некоторую «аморфность» и «чрезмерную пространность»[313]313
  Romantheorie. Dokumentation ihrer Geschichte in Deutschland 1620–1880 / Hg. E. Lämmert u. a. Köln; Berlin, 1971. S. 262; Steinecke H. Romantheorie und Romankritik in Deutschland. Bd. I. Stuttgart, 1975. S. 22. (Bd. II. Stuttgart, 1976. S. 16); Sengle F. Der Romanbegriff in der ersten Hälfte des 19. Jahrhundert // Deutsche Romantheorien. Bd. I / Hg. R. Grimm. Frankfurt/M., 1974. S. 179.


[Закрыть]. Даже литераторы «Молодой Германии», для которых проза и роман были абсолютно несомненной формой времени, все еще – подобно Теодору Мундту[314]314
  Теодор Мунд (1808–1861) – немецкий писатель, критик, автор исследований по эстетике и теории литературы. Участник литературного движения «Молодая Германия». – Примеч. пер.


[Закрыть] – считали драму «триумфом совершенной поэтической архитектоники»[315]315
  Steinecke H. Op. cit. Bd. I. S. 66.


[Закрыть].

Однако необходимо принять во внимание и то, что начиная со второй половины 1840-х годов в литературной критике Германии явно возрастали требования к формальным и композиционным аспектам литературных жанров – вплоть до того, что это позволяет говорить о становлении «нового идеала формы»[316]316
  Widhammer H. Realismus und klassizistische Tradition. Zur Theorie der Literatur in Deutschland 1848–1860. Tübingen, 1972. S. 136–162; Widhammer H. Die Literaturtheorie des deutschen Realismus (1848–1860). Stuttgart, 1977. S. 80–86. См. также: Ruckhäberle H.J., Widhammer H. Roman und Romantheorie des deutschen Realismus. Darstellung und Dokumente. Kronberg, 1977. S. 137.


[Закрыть], который требовал от стилистики и поэтики жанра формальной простоты, единства, классической соразмерности и гармонии[317]317
  «Невозможно даже приблизительно дать сколько-нибудь полное представление о том, с какой частотой и интенсивностью постреволюционная эстетика продолжает настаивать на формальных принципах “простоты” и “единства”, “меры” и “гармонии”. Несомненно, именно в этом заключается радикальный отход от литературной теории и практики первой половины XIX столетия». Widhammer H. Realismus und klassizistische Tradition. S. 138; Steinecke H. Op. cit. Bd. I. S. 124.


[Закрыть]. Импровизация, риторика и всякого рода формальные изыски решительно отвергались. Литературные критики журнала Густава Фрейтага[318]318
  Густав Фрейтаг (1816–1895) – немецкий писатель, романист, драматург, литературный критик и журналист. Тема его докторской работы: «О началах драматической поэзии у германцев». С 1847 по 1870 г. вместе с Юлианом Шмидтом издавал журнал «Die Grenzboten» («Пограничный вестник»), ставший влиятельным органом либеральной прессы. – Примеч. пер.


[Закрыть] и Юлиана Шмидта[319]319
  Юлиан Шмидт (1818–1886) – немецкий журналист, литературный критик и историк литературы. Как критик он был противником романтизма и отстаивал реализм. – Примеч. пер.


[Закрыть] «Die Grenzboten» («Пограничный вестник») были постоянно сосредоточены на формально-композиционных аспектах структуры рецензируемых произведений и уделяли пристальное внимание их формальному совершенству. Аналогичным образом были настроены Герман Геттнер[320]320
  Геттнер Герман (1821–1882) – немецкий историк литературы и искусствовед. В университетах Берлина, Гейдельберга, Галле изучал философские и филологические науки. В России были переведены его классические труды «Итальянские этюды» и «История всеобщей литературы XVIII в.», оказавшие сильное влияние на А. Пыпина, переводчика Геттнера и автора «Истории русской литературы». Труды Геттнера и Ипполита Тэна стали тем литературным наследством, на основе которого в России сложилась позитивистская литературно-критическая методология; ее носителями стали русские ученые от Пыпина до Овсянико-Куликовского включительно. – Примеч. пер.


[Закрыть] и Рудольф Готтшалль[321]321
  Рудольф фон Готшалль (1823–1909) – немецкий поэт, писатель-драматург и романист, литературный критик и историк литературы. Редактор литературного журнала «Unsere Zeit» («Наше время»). – Примеч. пер.


[Закрыть].

С позиции критиков этого направления поэзия, как искусство, «подкрепленное техникой ремесла», непременно должна была быть правильной в версификационном отношении[322]322
  Widhammer H. Realismus und klassizistische Tradition. S. 141; Widhammer H. Die Literaturtheorie des deutschen Realismus (1848–1860). S. 82.


[Закрыть]. Она выше ценилась как порождение поддающейся изучению духовной способности, нежели как мгновенное излияние порыва гениального вдохновения. Высокими образцами литературной критики и художественности считались Лессинг и немецкие классики. Поразительно, насколько эта ориентация и эти требования немецкого реализма, имеющего классицистические истоки, сходны с вышеописанными постулатами Тургенева – вплоть до буквального совпадения формулировок. В то самое время, когда в Германии классическая категория «истинной простоты», гармонический идеал «единства» и «соразмерности» и глубокий пиетет к формальному совершенству находят своих влиятельных приверженцев, Тургенев, как никакой другой русский писатель, аналогичным образом декларирует идеал «простоты» и «гармонии», «округленности» и «обдуманности», «единства» и «меры» («чувство меры» в данном случае – это terminus technicus). В 1869 г. он пишет в письме Людвигу Фридлендеру, что «высший дар» – это «чувство меры» (das «höchste Geschenk» ist die «Gabe des Maßes»; П., VIII, 97).

Забота о формальной гармонии, соразмерности и композиционном единстве способствовала основополагающему стремлению к внедрению в роман конструктивных принципов драмы. В 1847 г. Юлиан Шмидт (атрибуция предположительная) пишет в журнале «Die Grenzboten»:

Если роман стремится достигнуть своей цели, он должен следовать законам драмы, например, тому, который всегда действует в романах Вальтера Скотта; но подлинного своего совершенства он достигает в романе Гёте «Избирательное сродство»[323]323
  Schmidt J. (?) Die neuesten Romane // Die Grenzboten: Zeitschrift für Politik, Literatur und Kunst. Berlin, 1847. Bd. IV. S. 208; см. также: Steinecke H. Op. сit. Bd. I. S. 204–211.


[Закрыть].

В своей рецензии на роман Густава Фрейтага «Дебет и кредит», написанной в 1855 г., Теодор Фонтане подчеркнул:

«Дебет и кредит», как бы приятно он ни читался, написан ничуть не легко и не весело, – скорее, он написан серьезно. Мы намеренно выбираем это определение. Тот, кто увидит идеал эпического описания исключительно в наивном и захватывающем перечислении самых пестрых событий, либо заблуждается, либо просто неспособен понять, что он самым добросовестным образом заблудился. Мы обязаны этим автору. Он не «прял нить» повествования; создавая роман, он руководствовался строгими требованиями и законами драмы. Нам кажется, что это прогресс, и мы тем охотнее придаем этому большую значимость, поскольку уверены в том, что находим здесь не простую случайность, но тщательно продуманный замысел[324]324
  Fontane Th. Sämtliche Werke. Bd. XXI/1. München, 1963. S. 217.


[Закрыть].

Фонтане явно усматривает основание «превосходной композиции» романа именно в «драматической школе и трудолюбии автора»[325]325
  Ibid. S. 219.


[Закрыть]. Как нам известно по воспоминаниям и письмам Фрейтага, Фонтане был абсолютно прав. Перед тем как приступить к осуществлению романного замысла, Фрейтаг сознательно предпринимал работу по планированию «расположения» и «пространственной локализации» будущего произведения[326]326
  Ulrich P. Gustav Freytags Romantechnik. Marburg, 1907. S. 82. Leonhardt R.W. Soll und Haben und David Copperfield. Ein Vergleich ihres Aufbaus als Beitrag zur Formfrage des Romans. PhD. Bonn, 1950. S. 83–89.


[Закрыть]; по поводу романа «Дебет и кредит» он ретроспективно заметил следующее:

Структура действия в каждом романе, где материал художественно проработан, будет иметь большое сходство с устройством драмы ‹…›. Элементы действия романа в основном подобны драматическим: экспозиция, развитие действия, кульминация, перипетия и катастрофа[327]327
  Freytag G. Erinnerungen aus meinem Leben. Leipzig, 1899. S. 261; об определении жанра романа Фрейтагом см.: Steinecke H. Op. cit. Bd. I. S. 208.


[Закрыть].

Соответствующим образом Отто Людвиг отмечал в 1860 г.: «Вообще, роман ближе к драме, чем к эпосу»[328]328
  Ludwig O. Gesammelte Schriften. Bd. VI. Leipzig, 1891. S. 67.


[Закрыть]. В соответствии с этой аналогией будет позже интерпретироваться и повесть. В подтверждение процитирую более позднее, но тем более значительное высказывание Теодора Шторма 1881 г.:

‹…› современная новелла – это сестра драмы и самая строгая форма прозаического произведения ‹…›. То, что эпическое прозаическое произведение достигло здесь своего апогея и восприняло уроки драмы, объяснить нетрудно[329]329
  Storm Th. Sämtliche Werke in drei Bänden / Hg. H. Engelhard. Bd. III. Stuttgart, 1918. S. 524.


[Закрыть].

Это признание приоритета романа перед драмой означает размежевание с эстетикой Гегеля и возвращение к романтизму. Характерный для романтизма жанровый синтез подготовил интерференцию романа и драмы[330]330
  Martini F. Zur Theorie des Romans im deutschen Realismus // Deutsche Romantheorien. Bd. I / Hg. R. Grimm. Frankfurt/M., 1974. S. 198; см. также: Sengle F. Der Romanbegriff in der ersten… S. 181.


[Закрыть] – именно романтическая эстетика постоянно усматривала аналогии в жанровых структурах романа и драмы, и с тех пор понятие «драматического романа» (равно как и «романа-трагедии») – в качестве антитезы понятию «эпический роман» – входит в арсенал теории романа и литературной критики XIX столетия. Соответствующие высказывания и их вариации изобильно представлены в эстетике Жан Поля, Новалиса, Гёте, Шеллинга, К.В.Ф. Зольгера и др.[331]331
  Romantheorie… S. 165–172, 214, 222, 224; Steinecke H. Op. сit. Bd. I. S. 24, 55; см. также: Bd. II. S. 156, 231; Sengle F. Der Romanbegriff in der ersten… S. 88, 97, 109, 145, 148, 160, 181.


[Закрыть] Гердер и Фридрих Шлегель считали шекспировские трагедии синтезом классической трагедии и романа[332]332
  Martini F. Zur Theorie des Romans… S. 198; Schanze H. Friedrich Schlegels Theorie des Romans // Deutsche Romantheorien. Bd. I / Hg. R. Grimm. Frankfurt/M., 1974. S. 109.


[Закрыть]. Соответственно, современные романы в эволюции жанра от Вальтера Скотта до Отто Людвига и Густава Фрейтага интерпретируются как образцы «драматического романа», обладающего «хорошо скроенной романной формой»[333]333
  Sengle F. Der Romanbegriff in der ersten… S. 181.


[Закрыть]. Идеал «драматического романа» был актуален, как это установил Ф. Зенгле, «для всех романистов эпохи бидермейера»[334]334
  Ibid. S. 183; см. также: Sengle F. Biedermeierzeit. Bd. II. Stuttgart, 1972. S. 825, 1038.


[Закрыть].

Однако аналогия роман-драма эпох романтизма и бидермейера не предлагает ничего принципиально нового. Параллелизм романа и драмы можно отчетливо наблюдать с середины XVIII столетия[335]335
  Romantheorie… S. 92–104; см. также: Vosskamp W. Romantheorie in Deutschland. Von Martin Opitz bis Friedrich von Blanckenburg. Stuttgart, 1973. S. 169–176.


[Закрыть]; более ранние эпохи, в частности барокко, тоже дают богатый материал[336]336
  Wiegmann H. Palaestra affectuum. Untersuchungen zum Einfluß der Tragödienlehre der Renaissancepoetik auf die Romantheorie des Barock // Germanisch-Romanische Monatsschrift. Neue Folge. 27. 1977. Heft 1. S. 18–25. См. также: Sengle F. Der Romanbegriff in der ersten… S. 181, 184 («Глубокие основания для появления так называемого драматического романа, естественно, заключены в наследии барокко, которое по сути своей было драматической и театральной культурой»).


[Закрыть]. Тем не менее мы не хотим подробно углубляться в эту предысторию, поскольку представленные здесь соображения и факты дают достаточное представление об интересующем нас явлении.

* * *

Перейдем к итогам. Когда Тургенев после 1850 г. начал вырабатывать «новую манеру» и обратился к большой прозаической форме, жанра современного «большого» романа в русской литературе еще не было. Несмотря на эксперименты Герцена, Гончарова или Панаева, Тургенев не мог ориентироваться на удовлетворяющие его представлениям русские образцы, которые были бы эквивалентны соответствующим западноевропейским жанровым моделям. Национальные русские писатели тоже не могли дать нужного ему примера: Пушкин написал «роман в стихах», Гоголь «поэму в прозе», и даже роман Лермонтова «Герой нашего времени» распался на почти самостоятельные новеллы. В этой ситуации концепция «драматического романа» давала нужные представления об искомой жанровой модели. Тургенев был наилучшим образом подготовлен к восприятию этой теории. Он имел основательный опыт работы в драматическом роде и в своем литературном труде придавал большое значение технике ремесла.

Dispositio dramatica было идеальным средством для облегчения перехода от драмы к роману. В рамках этого постулата тургеневский эстетический идеал экономии выразительных средств мог стать таким же действенным, как и его убеждение в том, что каждая человеческая судьба «трагична» (П., III, 354). Кроме того, эта метода обеспечивала возможность театрализации повествования и свободу использования законов построения драматического действия: здесь достаточно напомнить о пристрастии Тургенева к драматизированной диалогической форме и драматичным сценам расставания[337]337
  Martini F. Schillers Abschiedsszenen // Über Literatur und Geschichte. Fs. Für Gerhard Storz / Hg. B. Hüppauf, D. Stemberger. Frankfurt/M., 1973. S. 151–184.


[Закрыть]. Драматической поэтике совершенно соответствует и типичный характер тургеневского психологизма, переносящего акцент с развития характеров на их постепенное самораскрытие в движении действия к перипетии и катастрофе, что тоже является драматургическим по своей природе приемом[338]338
  «Действие, представленное в басне, есть составная часть трагедии: оно важнее характеров» (Lausberg H. Op. cit. S. 566).


[Закрыть]. Не случайно его романы уже в XIX в. начали периодически перерабатываться в пьесы или даже оперные либретто.

Драматургичность архитектоники тургеневских романов является коренным основанием, на котором П.А. Кропоткин, чье суждение стало квинтэссенцией многих аналогичных мнений, увидел в их структуре «строгую архитектуру средневекового собора», «совершенство архитектуры романа» вообще[339]339
  Тургенев и его время. Первый сборник / под ред. Н.Л. Бродского. М., 1923. С. 6 и след.


[Закрыть]. С другой стороны, возможно, именно эта устойчивая структурная схема вызвала критический отзыв Толстого, упрекнувшего Тургенева – так же как это сделал Штифтер в отношении Фрейтага – в искусственности и деланном артистизме.

Интимное знание фундаментальных законов построения драмы должно было с самого начала направить тургеневское внимание на теорию «драматического романа». Побудительными импульсами к углубленному осмыслению этой теории стали, без сомнения, эстетические взгляды Белинского и вышеописанная дискуссия о романе в Германии середины XIX в. Конечно, степень осведомленности Тургенева в частностях этой немецкой дискуссии, как и западноевропейской вообще, необходимо было бы изучить более основательно. Однако не подлежит сомнению то, что ему было известно многое. Его знание языков, эрудиция и обширные контакты с Западной Европой говорят сами за себя; он называл себя вечным западником, а Германию считал своей второй родиной. Ни один русский писатель не знал историю немецкой литературы и литературной критики лучше, чем он.

Именно в 1850-е годы он снова и снова сообщает о том, что много читает[340]340
  «Читаю много» (П., II, 116) и «Вообще, я ужасно много прочел в последнее время» (П., III, 47).


[Закрыть], хорошо известен и его оживленный интерес к самым новым литературным теориям[341]341
  Гроссман Л.П. Указ. соч. С. 126, 204.


[Закрыть]. Позже его связали близкие дружеские отношения с Юлианом Шмидтом, он был знаком с Густавом Фрейтагом[342]342
  О немецких контактах Тургенева см.: I.S. Turgenev und Deutschland. Materialien und Untersuchungen / Hg. G. Ziegengeist. Bd. 1. Berlin, 1965; см. также: Hock E. Op. cit. Anm. 11.


[Закрыть]. В любом случае нужно отметить, что первые «драматические» романы Тургенева написаны практически синхронно с романом Фрейтага «Дебет и кредит» (1855) и его же теоретическим трактатом «Техника драмы» (1863). Очевидное типологическое и генетическое родство в этом случае вряд ли можно проигнорировать.

Тургеневская теория строгого формального идеала и его практика драматического романа питаются, таким образом, из трех источников, которые сливаются и усиливают друг друга в эстетическом сознании писателя. Первый из них – это его собственная «автохтонная» поэтика, которая с середины 1840-х годов все более очевидно формируется в отказе от философии и в постоянно интенсифицирующемся обращении к литературе. Второй – его изучение наследия немецких классиков и романтиков. Здесь нужно назвать, прежде всего, поэтику строгой формы Шиллера и романтическую доктрину драматического романа. Третий – это возрождение классических традиций в немецкой литературе 1840–1850-х годов, вновь вызвавших к жизни теорию драматического романа. Органическая связь всех трех источников и подготовила ту почву, на которой выросли ранние тургеневские романы.

«Леди Макбет Мценского уезда» Н.С. Лескова и «злая воля» А. Шопенгауэра

Повесть Лескова, при первой ее публикации подписанная псевдонимом «М. Стебницкий» и сопровожденная жанровым подзаголовком «очерк», увидела свет в 1865 г. в январском номере журнала братьев Достоевских «Эпоха» под названием «Леди Макбет нашего уезда»[343]343
  Эпоха. 1865. № 1. С. 39–80.


[Закрыть]. Эту первую редакцию Лесков впоследствии неоднократно перерабатывал, причем объем авторских дополнений в совокупности достигает четырех-пяти печатных страниц. Переработки не касаются основного сюжетного пласта текста, однако они существенно распространяют диалогические фрагменты повести и дополняют авторское повествование в той его части, которая связана с прямыми и косвенными характеристиками персонажей, а также заметно углубляют авторский комментарий событий. При этом некоторые варианты правки имеют тавтологический или прямолинейно-уточняющий характер, в результате чего первая редакция повести не только оказывается более компактной, но и представляется обладающей более сильным эмоциональным воздействием, нежели ее дефинитивный текст. Однако отказ от печатания вариантов повести в современной эдиционной практике публикации текстов Лескова делает невозможным анализ ее творческой истории в том, что касается конкретно истории ее текста[344]344
  К сожалению, это относится и к наиболее авторитетному изданию Лескова, в 5-м томе которого напечатана повесть «Леди Макбет Мценского уезда» (Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: в 30 т. М., 1998. Т. 5. С. 7–49 текст, с. 691–696 коммент.).


[Закрыть].

Повесть Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» является ныне «…одним из самых популярных произведений русской классики»[345]345
  Аннинский Л. Лесковское ожерелье. М., 1982. С. 86.


[Закрыть]. Славе повести во многом способствовала популяризация ее сюжета интермедиальными интерпретациями: это, несомненно, опера Шостаковича (премьера 1934 г.), а также многочисленные театральные постановки и экранизации[346]346
  Там же. С. 59–92. См. также: Fuchs M. «Ledi Makbet Mcenskogo uezda»: Vergleichende Analyse der Erzählung N.S. Leskovs und der gleichnamige Oper D.D. Shostakovichs. Heidelberg, 1992; Wachtel A. The Adventures of a Leskov Story in Soviet Russia or the Socialit Realist Opera That Wasn’t // O Rus! Studia litteraria slavica in honorem Hugh McLean. Berkeley, 1995; Veldhues Chr. Intertextuelle Annäherungen an Leskovs «Ledi Makbet Mcenskogo uezda» // Zeitschrift für Slawistik. 41. 1996; Menzel B. Leskovs Erzählung «Lady Macbeth des Mzensker Kreises» und ihre intermedialen Verarbeitungen // Erzählen in Russland. Frankfurt/M.; Berlin; Bern, 2000.


[Закрыть]. Однако же запоздалая слава «Леди Макбет…» не может отменить того обстоятельства, что со времени своего появления в 1865 г. повесть Лескова в течение нескольких десятилетий была обречена гробовому молчанию критики. За исключением отдельных частных высказываний (например, отзыва М.Е. Салтыкова-Щедрина), литературная критика дружно игнорировала повесть Лескова. Такое всеобщее помрачение умов до сих пор является своего рода литературоведческой загадкой, и Лев Аннинский констатирует этот факт буквально следующим образом: «К Лескову ключей не нашлось»[347]347
  Аннинский Л. Указ. соч. С. 87 и след.


[Закрыть]. Отчасти это положение вещей способна объяснить «чудовищная идеологизация» литературоведения советских времен, от которой наука о Лескове пострадала особенно сильно[348]348
  Маслова М.И. Любовь созидающая и любовь разрушающая в ранних произведениях Н.С. Лескова // Русская литература. 2002. № 4. С. 153.


[Закрыть]. Однако же, нельзя забывать, что при этом в наличии имеются и серьезные научные исследования повести Лескова, в том числе такие, в которых повесть рассматривается в сравнении с текстами Шекспира, Островского и произведениями русского фольклора. Среди этих серьезных исследований, на мой взгляд, наиболее плодотворным подходом и поистине экзистенциальным смыслом обладает опубликованный в 1982 г. исследовательский этюд Бодо Зелинского[349]349
  Zelinsky B. Leskow: Die Lady Macbeth aus dem Landkreis Mzensk // Die Russische Novelle / Hg. B. Zelinsky. Düsseldorf, 1982. S. 103–111, 307–308.


[Закрыть]. Данная статья представляет собой дополнение и углубление основных положений этого этюда: предлагаемый мною тезис заключается в том, что, вопреки утверждению Аннинского, «ключ» к повести Лескова отыскать довольно легко, если обратиться к труду Артура Шопенгауэра «Метафизика половой любви», который, по-моему, и является «ключевым текстом» для понимания повести Лескова.