Текст книги "Amor legendi, или Чудо русской литературы"

Влияние Шопенгауэра на русскую эстетическую и общественную мысль неоднократно засвидетельствовано, но совершенно недостаточно исследовано в русской литературоведческой науке. Тем не менее утверждение: «Как на Западе, так и у нас до сих пор не исследовано влияние Шопенгауэра на русскую философию и литературу»[350]350
  Андреева И.С. Артур Шопенгауэр: жизнь и творчество. М., 2001. С. 2.


[Закрыть] следует счесть ошибочным. Оно возникло только вследствие того, что западные публикации на эту тему не берутся в расчет даже тогда, когда имеются их переводы на русский язык[351]351
  См. об этом: Тирген П. Шопенгауэр в России. Постановка проблемы // Общественная мысль. Исследования и публикации. М., 1993. Т. III.


[Закрыть]. Более современные издания Шопенгауэра в России и новейшая русскоязычная биография Шопенгауэра демонстрируют несколько бóльшую библиографическую тщательность[352]352
  См.: Гулыга А., Андреева И. Шопенгауэр. М., 2003. (ЖЗЛ 1046). С. 360–365. (Библиография, № 88, 114, 141, частично с орфографическими ошибками.)


[Закрыть].

Отдельные упоминания имени Шопенгауэра в России начинают встречаться с 1840–1850-х годов (В.Ф. Одоевский, А. Герцен, П.Л. Лавров, Н.Г. Чернышевский, П.Д. Юркевич и др.), в последующие десятилетия оно становится практически вездесущим. Русские писатели, публицисты, теологи и философы живо интересуются его учением[353]353
  Ср. до сих пор наиболее авторитетный труд: McLaughlin S. Schopenhauer in Rußland. Zur litterarischen Rezeption bei Turgenev. Wiesbaden, 1984. См. также: Baer J.T. Arthur Schopenhauer und die russische Literatur des späten 19. und frühen 20. Jahrhunderts. München, 1980; Thiergen P. Probleme der russischen Schopenhauer-Rezeption // Göttingische Gelehrte Anzeigen. 238. 1986; Тирген П. Шопенгауэр в России…; Межуев Б.В. Шопенгауэр в России // Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995. С. 599–603; Трубникова Н.Н. Об издании произведений А. Шопенгауэра в России // Шопенгауэр А. Собр. соч.: в 6 т. М., 1999–2001. Т. 6; Гулыга А., Андреева И. Указ. соч. С. 321–354.


[Закрыть]. Его посмертная почти эксплозивно возрастающая европейская слава действует подобно катализатору. В конце 1864 г. критик Варфоломей Зайцев предварил свое обширное исследование о Шопенгауэре констатацией «европейской известности» философа. По мнению Зайцева, преодоление «гегелевщины» произошло не только благодаря современным «натуралистам» Вирхову, Бюхнеру, Фогту, Молешотту, но и в первую очередь благодаря «новейшей антропологии» Шопенгауэра, которая стала «блистательной, гениальной мыслью»[354]354
  Зайцев В.А. Последний философ-идеалист // Русское слово. 1864. № 12. С. 153–196 (цит.: с. 153, 160, 175, 179, 196). О Зайцеве см.: Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 313–316. Известно, что Зайцев обучался медицине (не закончив образования) и был знаком с Лесковым.


[Закрыть]. На смену гегелевскому «мудрствованию» пришли естественные науки и «философия природы», обратившие наше внимание на конкретные состояния человека, его ощущения и «внутренние процессы организма». Особенно обстоятельно и в основном сочувственно Зайцев излагает ту часть учения Шопенгауэра, которая посвящена, по его выражению, «психологии страстей» и управляемому инстинктом «половому стремлению». Одобрительно (хотя и не без оговорок) Зайцев относится к учению Шопенгауэра о воле, и даже смущающий русского критика «факирский пессимизм» Шопенгауэра воспринимается им как своего рода «…противоядие безнравственному гегелевскому оптимизму»[355]355
  Русское слово. 1864. № 12. С. 185.


[Закрыть]. И, поскольку Зайцев постоянно цитирует (приводя оригинальный текст в переводе на русский язык) «Мир как воля и представление» (а также «Parerga und Paralipomena»), совершенно очевидно, что он располагал соответствующими изданиями Шопенгауэра.

Статья Зайцева была отнюдь не первым вкладом журнала «Русское слово» в русскую шопенгауэриану. Уже в начале 1863 г. публицист Александр Гиероглифов опубликовал в нем краткое изложение труда «Метафизика половой любви», где он вполне сочувственно воспроизводит «глубокий анализ» и основные тезисы Шопенгауэра, видящего в любви «родотворный инстинкт», «агенцию рода» и «закон природы», которые ломают индивидуальную волю[356]356
  Г<иерогли>фов А. Любовь и нигилизм // Русское слово. 1863. № 1. С. 25–44, о Шопенгауэре: с. 32 и далее. О Гиероглифове см.: Русские писатели 1800–1917. Т. 1. С. 558–559.


[Закрыть]. В качестве первичного физического импульса этот инстинкт подчас способен довести отравленную им жертву до убийства или самоубийства. Чтобы подчеркнуть значимость учения Шопенгауэра, Гиероглифов сообщил своим читателям, что «Метафизика половой любви» уже переведена «на все европейские языки»[357]357
  Русское слово. 1863. № 1. С. 32.


[Закрыть].

Это замечание должно было относиться, прежде всего, к французскому переводу, появившемуся на страницах парижского журнала «Revue Germanique» в 1861 г.[358]358
  Métaphysique de l’Amour // Revue Germanique. № 13. 1861. P. 243–272. См. также сообщение о смерти Шопенгауэра в Revue Germanique. No. 12. 1860. P. 232 и далее, где упомянута «Метафизика половой любви».


[Закрыть] Один из редакторов журнала, Шарль Дольфус, сопроводил публикацию коротким предисловием, в котором назвал учение Шопенгауэра «довольно экстравагантной доктриной», трактующей о «несколько слишком деликатном предмете». Впрочем, несмотря на то, что философ назван «мизантропом», автор предисловия отдает должное его «проницательному пытливому уму»[359]359
  Revue Germanique. 1861. No. 13. P. 243.


[Закрыть]. Необходимо отметить, что уже в 1859 г. в журнале «Revue Germanique» было опубликовано довольно объемное критическое изложение основ философии Шопенгауэра вкупе с фрагментарным переводом «Parerga und Paralipomena»[360]360
  Dollfus Ch. Schopenhauer et sa philosophie // Revue Germanique. 1859. No. 8. P. 367–394. Об интерпретации учения Шопенгауэра в Revue Germanique см.: Stempel I. Deutschland in der «Revue Germanique» von Dollfus und Nefftzer (1858–1865). Bonn, 1967. S. 128–133. О ранних фактах рецепции Шопенгауэра во Франции см.: Baillot A. Influence de la Philosophie de Schopenhauer en France (1860–1900). Paris, 1927.


[Закрыть]. В целом, публикации «Revue Germanique» отличаются «серьезным научным характером»[361]361
  Stempel I. Op. cit. S. 19.


[Закрыть]. При этом упомянутый журнал был не первым и не единственным французским изданием, посвятившим свои страницы популяризации философии Шопенгауэра. Уже в 1850 г. путь к Шопенгауэру открыли «Revue des Deux Mondes» и «Journal des Débats». До какой степени интерес русской словесности к Шопенгауэру был стимулирован французскими публикациями, продолжает оставаться не совсем ясным.

Резонанс, вызванный «Метафизикой половой любви» в Западной Европе, имел для России свои последствия. Весной 1864 г. в петербургской типографии «Гогенфельден и К^о» было напечатано именно это сочинение, ставшее первым переводом Шопенгауэра на русский язык. Перевод имел титул: «Метафизика любви. Соч. Шопенгауэра. Перевод с немецкого», имя переводчика осталось неизвестным. Н.Н. Трубникова, впрочем, замечает: «Переводчик подписался инициалами “А.Г”»[362]362
  Трубникова Н.Н. Указ. соч. Т. 6. С. 329.


[Закрыть], которые могут означать: «Александр Гиероглифов». Виньетка на титульном листе первого издания изображала крылатого амуроподобного ангелочка, парящего над цветами и держащего развевающуюся над ним гирлянду с повторным текстом заглавия «Метафизика любви», причем конец этой гирлянды кокетливо прикрывал membrum virile ангелочка. Этот фронтиспис представлял собою семиотический обманный маневр. С одной стороны, заглавие «Метафизика любви» намекало на идеалистически-неземные чувства, а с другой – изящно-кокетливая эмблематическая часть титула продуцировала вполне эпикурейские предварительные представления о содержании текста. В попытке ориентироваться на декоративность барочного ангелочка или на изящную игру рококо в своих представлениях об озаглавленном таким образом тексте неискушенный читатель, не знакомый с философией Шопенгауэра, и особенно с его учением о страстях и инстинктах, неизбежно оставался в дураках, и истинный текст, следующий за заглавием, погружал его в глубокий шок. Это амурное кокетство 70-страничной книжечки позабавило уже и авторов первых современных ей рецензий[363]363
  Ср.: Русское слово. 1864. № 5. С. 60 («Эта маленькая книжка, одетая в щегольскую розовую обложку и украшенная разными купидонами…»). См. также: McLaughlin S. Op. cit. P. 168 и далее.


[Закрыть].

Безусловным отправным пунктом Шопенгауэра является утверждение о том, что «…без истины прекрасное в искусстве невозможно» («…ohne Wahrheit kein Kunstschönes sein kann»)[364]364
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Textkritisch bearb. u. / Hg. W. Frhr. von Löhneysen. Darmstadt: Wiss. Buchgesellschaft, 1968. Bd. II. S. 679. Здесь и далее текст Шопенгауэра цитируется в моем подстрочном переводе с приведением текста оригинала в скобках. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Соответственно, и вводная фраза «Метафизики половой любви» гласит: «Мы привыкли видеть, что поэты занимаются преимущественно изображением половой любви» («Die Dichter ist man gewohnt hauptsächlich mit der Schilderung der Geschlechtsliebe beschäftigt zu sehn»)[365]365
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Textkritisch bearb. u. / Hg. W. Frhr. von Löhneysen. Darmstadt: Wiss. Buchgesellschaft, 1968. Bd. II. S. 679. Здесь и далее текст Шопенгауэра цитируется в моем подстрочном переводе с приведением текста оригинала в скобках. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Свойственное Шопенгауэру радикализированное, укорененное, прежде всего, в телесно-физической сфере, понимание истины заставляет его говорить о проблеме половой любви, доселе неизвестной как таковой в истории философии, с той наглядностью, которая подчас достигает степени грубости. Уже сама натуралистическая острота понятия «половая любовь» («Geschlechtsliebe») очевидно побудила анонимного русского переводчика опустить сексуальный компонент сложносоставного немецкого термина, и вместо того, чтобы говорить о «метафизике половой любви», как этого следовало бы ожидать, имея в виду формулировки оригинала, он предпочитает кажущееся вполне невинным выражение «метафизика любви»[366]366
  Элиминация сексуального компонента, как это явствует из вышеприведенных фактов, имела место и во французском переводе, напечатанном в «Revue Germanique».


[Закрыть]. Кроме того, многие фрагменты самого текста Шопенгауэра аноним сократил, эвфемистически умерил, смягчил в оглядке на бдительное око цензуры и перевел или очень свободно, или прямо-таки перифрастически. Совершенно очевидно и то, что он имел под рукой французский перевод 1861 г., поскольку в тех местах, которые представляли для него особенную трудность, он приводит в скобках не только оригинальные немецкие соответствия русским формулировкам, но и варианты, предлагаемые во французском переводе текста Шопенгауэра. Кроме того, в русском переводе, так же, как и во французском, оказались опущены высказывания Шопенгауэра о педерастии.

Однако, несмотря на всю эту тактику ad usum Delphini[367]367
  «Для употребления дофина» – французская идиома, восходящая к названию труда католического ученого Пьера Даниэля Гуэция (1630–1721), который в качестве помощника воспитателя наследника французского престола составил антологию классических текстов, известную под общим заглавием «Ad usum Delphini»; впоследствии это выражение стало синонимом адаптации научного или литературного материала для не обременительного и легкого чтения с исключением всего, могущего смутить детский или излишне целомудренный ум. – Примеч. пер.


[Закрыть], русский перевод все же предлагает такую неслыханно-беспощадную интерпретацию сущности и воздействия физической половой любви как морально-разрушительной и даже взрывной силы, которая позволяет предположить, что и цензор издания, по всей вероятности, старался при любом удобном случае обмануться фронтисписом и лишь бегло просмотрел его текст. У Шопенгауэра – и, соответственно, в русском переводе – половая любовь представлена как страсть, наваждение («мания», «Wahn») или инстинкт, как безрассудный порыв, который повергает индивида в ослепление и низводит его до уровня голого орудия вышестоящей власти рода. Навязываемый силой природы сексуальный порыв к совокуплению не оставляет индивиду никаких других ролей кроме как роли instrumentum voluptatis (инструмента наслаждения) или жертвы. Однако вместе с тем, само это положение жертвы до некоторой степени извиняет виновного и даже может быть основанием для прощения. Человек предстает в одинаковой мере влекомым и влекущимся («Getriebener wie als Treibender»). Согласно Шопенгауэру, воля рода, или естественное желание, находит свое наиболее адекватное выражение в образе Купидона: «…несмотря на свою детскую наружность, бога враждебного, жестокого и из-за этого пользующегося дурной репутацией, капризного, деспотичного демона» («…einem, seines kindischen Aussehens ungeachtet, feindseligen, grausamen und daher verschrieenen Gott, einem kapriziosen, despotischen Dämon»)[368]368
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. II. S. 713.


[Закрыть]. Именно этот Купидон, названный в русском переводе цитированного фрагмента «злым и жестоким ребенком» и, соответственно, «деспотическим демоном», появляется на его титульной гравюре[369]369
  Ср.: «…Купидона, этого злаго и жестокаго ребенка, этого капризнаго и деспотическаго демона…». Метафизика любви. СПб., 1864. С. 60. Далее указания на страницы этого изд. приводятся в тексте, в скобках.


[Закрыть]. Этот демон заставляет людей забывать универсальные и традиционные моральные запреты. Лаконичная формулировка Шопенгауэра гласит: «Природа знает только физическое и не знает морального: между ней и моралью существует даже решительный антагонизм» («Die Natur kennt nämlich nur das Physische, nicht das Moralische: sogar ist zwischen ihr und der Moral entschiedener Antagonismus»)[370]370
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. II. S. 723. Источником этой цитаты является «Прибавление» к «Метафизике половой любви», отсутствующее как во французском, так и в русском переводах.


[Закрыть].

Присущий половой любви родовой инстинкт, равно как и стремление к совокуплению, всецело завладевают индивидом, в то время как он, в свою очередь, будучи охвачен жаждой сексуального наслаждения, низводит своего партнера до степени объекта обладания. Из потери всяческого морального контроля – чего Шопенгауэр никогда не устает подчеркивать – следуют материальный и моральный упадок, бесчестие, нарушение супружеской верности, убийство и самоубийство, а временами даже двойное убийство и двойное самоубийство. Безумие страсти предстает, «…как некий враждебный демон, который стремится все извратить, все запутать и опрокинуть» («…als ein feindseliger Dämon, der alles zu verkehren, zu verwirren und umzuwerfen bemüht ist»)[371]371
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. S. 682.


[Закрыть]. Вольный русский перевод этого пассажа гласит: «Амур – это какое-то злое божество, которому хотелось бы разрушить целый мир, перевернуть все вверх дном» (С. 10).

Сексуальное желание в интерпретации Шопенгауэра – это буквально «…злая воля, и весь этот мир представляет собой ее проявление» («…böser Wille, dessen Erscheinung im Ganzen diese Welt ist»)[372]372
  Schopenhauer A. Der handschriftliche Nachlass in fünf Bänden / Hg. A. Hübscher. München, 1985. Bd. 1. S. 202. См. также: Safranski R. Schopenhauer und Die Wilden Jahre der Philosophie. Eine Biographie. München; Wien, 1987. S. 310 и след. (далее отсылки к этому изд. обозначаются: Safranski 1987); Safranski R. Das Böse oder das Drama der Freiheit. Darmstadt: Wiss. Buchgesellschaft, 1997. S. 98 (далее отсылки к этому изд. обозначаются: Safranski 1997).


[Закрыть]. Весь опыт показывает, что люди за очень редким исключением суть не более чем «галерные рабы желания» («Galeerensklaven des Willens»)[373]373
  Safranski 1987. S. 81.


[Закрыть], того желания, которое таит в себе слепоту, атеизм, зверство, страсть к разрушению и саморазрушению. Его интенсивнейшим откровением становится, по Шопенгауэру, «наслаждение в половом акте» («Wollust im Akt der Kopulation»), а гениталии он называет «непосредственным очагом возгорания воли» («eigentliche Brennpunkt des Willens»)[374]374
  Schopenhauer A. Der handschriftliche Nachlass. Bd. 3. S. 240; Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. I. S. 452. См. также: Safranski 1987. S. 206 и след., 337 и след., 400.


[Закрыть]. По выражению Рюдигера Сафрански, Шопенгауэр здесь предстает как человек, охваченный дионисийским ужасом. Согласно Шопенгауэру, характер человека в этом рабском существовании неумолимо подвержен неизбежному закону, а это значит, что в своем литературном воплощении характер может быть в лучшем случае раскрыт, но не может быть показан в эволюции.

По Шопенгауэру, страстное влечение к партнеру бывает изначально пробуждено очарованием физической привлекательности, которая становится катализатором вожделения. Ее притягательная сила проявляется зачастую столь же ярко, сколь и внезапно, «с первого взгляда» («beim ersten Anblick»). И следствием этой внезапности становится ослепление, заставляющее одержимого желанием человека закрывать глаза на «отталкивающие свойства» («widerliche Eigenschaften») в характере объекта его вожделения[375]375
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. II. S. 685 и след., 706, 711.


[Закрыть]. И если при этих условиях цель физического наслаждения воспрепятствована или не может быть достигнута вследствие сопротивления объекта, порабощенный желанием субъект способен без размышлений и раскаяния покуситься на любое преступление или впасть в безумие.

Лихорадка страсти пренебрегает всеми социальными и сословными различиями. Однако самым фатальным результатом является то, что даже удовлетворенная жажда наслаждения реально ведет не к счастью, но к отупению и пресыщению, и в конце концов между партнерами возникает кричащая дисгармония («schreiende Disharmonie»). Сладострастие – самое преходящее и самое обманчивое из всех наслаждений, и в финале этого безумного наваждения («Wahn» у Шопенгауэра, «призрак» в русском переводе), индивидуум становится «жертвой родового обмана» («Betrogenen der Gattung»)[376]376
  Ср.: Ibid. S. 691–710. (Все мои формулировки соответствуют оригинальному тексту «Метафизики половой любви»; в буквальном переводе или парафразах они повторяются и в русском переводе трактата Шопенгауэра.)


[Закрыть]. И для довершения размеров несчастья, по мысли Шопенгауэра, всей этой ситуацией правит «издевательская власть случая» («höhnende Herrschaft des Zufalls»), в результате чего «триумф зла» становится полным и совершенным[377]377
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. I. S. 353.


[Закрыть]. Несмотря на то что размышления о роли случая возникают лишь на периферийном плане текста «Метафизики половой любви», они, как это будет видно в дальнейшем, имеют непосредственное отношение к теме исследования.

В начале своей работы я процитировал знаменитое изречение Шопенгауэра, касающееся преимущественного интереса поэтов к теме половой любви. Как видим, для Шопенгауэра половая любовь является силой столь же вездесущей и разрушительной, сколь экзистенциальной. Согласно такому пониманию проблемы он приводит в своем трактате соответствующие примеры и многократно подчеркивает: страстная любовь составляет «предмет, достойный поэзии» («ein würdiger Gegenstand der Dichtung»), вследствие чего она (страстная любовь) приобретает «оттенок возвышенности» («ein Anstrich des Erhabenen»)[378]378
  Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. II. S. 705 и след., 711.


[Закрыть]. Шекспир принадлежит к цитируемым Шопенгауэром авторам. Таким образом, мы подходим к основной части статьи и Лескову.

Разумеется, изучение повести Лескова под углом зрения ее центрального мотива – экстенсивно возрастающего зла, – осуществлялось с учетом шекспировских ассоциаций ее сюжета. Однако же многие исследователи считали эти ассоциации скорее второстепенными. Это мнение представляется вполне справедливым и мне, тем более что у Шекспира мотивировки преступления и сюжетный финал выстроены совершенно иначе, нежели в повести Лескова. Напротив, переклички лесковского текста с трактатом Шопенгауэра поразительно очевидны. Несомненные реминисценции из трактата Шопенгауэра о половой любви присутствуют как на микроуровнях текста повести – в отдельных речевых оборотах и выражениях, так и на его макроуровнях – прежде всего, это утверждение имеет в виду сюжетно-действенное развитие повести, с его идеями, мотивировками и образами персонажей. Абстрактная философская рефлексия Шопенгауэра обретает свое воплощение в системе литературных образов Лескова. Я думаю, что в этом случае можно говорить не только о типологическом сближении, но и, по всей вероятности, о генетической преемственности: создавая свою повесть, Лесков опирался на текст Шопенгауэра. Я не могу подкрепить этот тезис несомненными доказательствами; однако же косвенные свидетельства в его пользу представляются очень весомыми. Кроме того, зачастую одного лишь предположения подобного рода оказывается достаточно для того, чтобы вывести исследование на перспективный путь; нужно только собрать необходимые аргументы. Посмотрим же, каковы эти косвенные свидетельства и необходимые аргументы.

Повесть Лескова написана и опубликована в течение нескольких месяцев, непосредственно вслед за публикацией русского перевода «Метафизики любви». Оба текста увидели свет в Петербурге. Это хронологическое совпадение является принципиально важным фактором: повесть рождается именно в тот промежуток времени, когда интерес русского общества к Шопенгауэру почти целиком сосредоточен на «Метафизике любви».

На рубеже 1862–1863 гг. Лесков провел несколько месяцев в Париже, где он, конечно же, мог ознакомиться с французским переводом «Метафизики половой любви» и другими публикациями, посвященными Шопенгауэру.

Почти все интерпретаторы повести активно оперируют следующими эпитетами: стихийно, драматично, грубо-наглядно, жестоко, неумеренно, безудержно, резко, распутно, безумно, иррационально, убийственно, инфернально. Вальтер Беньямин говорит о «необузданной похоти»[379]379
  Benjamin W. Der Erzähler. Betrachtungen zum Werk Nikolai Lesskows // Benjamin W. Gesammelte Schriften / Hg. R. Tiedemann, H. Schweppenhäuser. Frankfurt/M., 1991. Bd. II/2. S. 460.


[Закрыть]. Главные действующие лица, по словам В. Сечкарева, обладают «характерами, одержимыми силами зла»[380]380
  Lexikon der Weltliteratur. Bd. II. Hauptwerke der Weltliteratur / Hg. G. von Wilpert. 3., neubearb. Aufl. Stuttgart, 1993. S. 762. См. также: Setschkareff V. N.S. Leskov. Sein Leben und sein Werk. Wiesbaden, 1959. S. 66: «Die ganze Erzählung ist eine Mischung von glühender Erotik und gewaltsamem Tod» («Вся повесть – это смесь пламенной эротики и всесильной смерти»).


[Закрыть]. Бодо Зелински характеризует Катерину Измайлову следующим образом: «Ее страсть – это природная стихия, не ведающая границ, установленных нравственной нормой. Вместо нравственности – стихийная сила и животное начало» («Leidenschaft ist bei ihr eine Naturgewalt, die keine Begränzung durch sittliche Normen kennt. An die Stelle des Sittlichen tritt das Elementare und Animalische»)[381]381
  Zelinsky B. Op. cit. S. 109.


[Закрыть]. Феликс Филипп Ингольд замечает: «Die von animalischen Geschlechtlichkeit und Brutalität durchwirkte Liebesgeschichte gehört zu den stärksten erotischen Texten der russischen Literatur überhaupt» («Насквозь проникнутая животной сексуальностью и грубым насилием, эта любовная новелла является одним из эротичнейших произведений русской литературы вообще»)[382]382
  Ingold F.Ph. Russischer Eros: Frau und Sexualität in der Literatur des 19. Jahrhunderts // Annäherungsversuche. Zur Geschichte und Ästhetik des Erotischen in der Literatur / Hg. H.A. Glaser. Bern; Stuttgart; Wien, 1993. S. 222.


[Закрыть]. Лев Аннинский видит «тектонику магмы» в бездонной глубине и звериной жестокости повести[383]383
  Аннинский Л. Указ. соч. С. 91.


[Закрыть]. Кристоф Фельдхус констатирует для персонажей повести «innere Fremdbestimmung», «animalische Triebhaftigkeit», «moralische Indifferenz» («глубокую отчужденность», «животный инстинкт» и «безразличие к морали»)[384]384
  Veldhues Chr. Op. cit. S. 413.


[Закрыть]. И так далее и тому подобное. Словарный состав исследовательских характеристик совершенно очевидно обнаруживает близость к терминологическому аппарату Шопенгауэра. Этими же самыми или близкими к ним словами Шопенгауэр описывает демонический потенциал половой любви. Подчеркивая физическую притягательность Сергея, силу инстинкта и смертоносную страсть Катерины, ее слепоту в отношении недостатков Сергея, спонтанный характер извержения эротической страсти, попрание нравственности в угоду животному влечению, веризм «коитальной музыки» Шостаковича или статику характеров героев на протяжении повествования, исследователи, подобно тому, как это делает Бодо Зелински, точно схватывают основные закономерности поэтики повести, но при этом, насколько мне известно, ни один из них ни слова не говорит о Шопенгауэре. Однако же именно эти основные сюжетно-тематические мотивы повести Лескова составляют сущность концепции половой любви, созданной Артуром Шопенгауэром.

Из этого идейно-тематического комплекса я позволю себе выделить еще несколько более частных аспектов, которые, как мне кажется, заслуживают особенного внимания.

Очень многие интерпретаторы повести Лескова стремятся, особенно в отношении «преступницы» Катерины, если не подвести под ее действия некую идеологически-легитимную базу, то до известной степени снять с нее вину[385]385
  Литературоведение советских времен охотно трактовало образ Катерины как героический: исследователи видели в ней воплощенный протест против социального и духовного угнетения, ее действия трактовались как бунт против патриархальной купеческой среды, а ее судьба – как неистребимая взаимосвязь капитала и преступления (см., например: Видуэцкая И.П. Лесков Н.С. // Русские писатели. Биобиблиографический словарь / под ред. П.А. Николаева. М., 1990. Т. 1. С. 418). Теми же идеологическими условиями продиктованы и острые выпады против монографии Хью Маклина о Лескове (1977), см.: Лесков и русская литература. М.: Изд-во АН СССР, 1988. С. 24, 37 и след.


[Закрыть]. Но поскольку подобные оправдания решительно несовместимы с общепринятыми нормами права, морали и религии, они неизбежно выливаются в интерпретаторские увертки. На истинном пути вновь оказывается Бодо Зелински, который видит в Катерине одновременно преступника и жертву и убедительно подчеркивает амбивалентность ее душевных движений: «die Treibende zugleich auch die Getriebene ist» («влекущаяся есть в то же время и влекомая»)[386]386
  Zelinsky B. Op. cit. S. 107, 109.


[Закрыть]. Именно эта неразделимость вины и невиновности не только обусловливает трагическое звучание повести, но и полностью соответствует основополагающей идее естественного, или родового, влечения в концепции Шопенгауэра. Исследователь Шопенгауэра Рюдигер Сафрански утверждает, что под влиянием сил «безличной природы» («ichlose Natur») человек становится «объектом ее воздействия» («Objekt ihres Treibens»), так что он впадает в «состояние пассивной влекомости» («Passivitaet des Getriebenseins»)[387]387
  Safranski 1987. S. 206.


[Закрыть]. Амбивалентность образа Катерины и мотивированность ее поступков непреодолимым характером ее страсти обретают органичное объяснение в учении Шопенгауэра. И речь здесь идет отнюдь не о мелодраматизме, как полагают некоторые жестоко заблуждающиеся исследователи[388]388
  О мнимой «мелодраматической составляющей» текста Лескова см.: Menzel B. Op. cit. Необходимо заметить, что уже Сечкарев подчеркивал полное отсутствие мелодраматизма в повести Лескова (Setschkareff V. Op. cit. S. 67).


[Закрыть], но именно об основополагающем трагизме с «оттенком возвышенного» (см.: III. Теория «половой любви» и примеч. 36)[389]389
  В русском переводе «Метафизики половой любви» оборот Шопенгауэра «Anstrich des Erhabenen» («оттенок возвышенного») передан следующим образом: «признак величия страсти» (С. 58).


[Закрыть].