Текст книги "Звезда-окраина"

Но всё же эти грустные и в то же время спасительные мысли недолго владели умом Офелии. Однажды направлялась она в магазин, возле которого стоял, как обычно, человек в черной куртке и спрашивал мелочь. Офелия поинтересовалась:

– Зачем вам?

Тот объяснил, что, мол, вчера у него был день рождения, и, как водится по такому случаю, все сильно напились, и оттого сейчас очень уж болит голова и хочется пива.

– Это не слишком полезно в вашем состоянии, – решительно отказала в помощи девушка.

– Извините, – неожиданно сказал незнакомец.

И было в этом его слове столько грусти, что почувствовала она родственность душ с этим бедолагой, хотя в сущности, ему-то просто хотелось в тысячный раз налакаться любой попавшейся под руку сивухой, а она, она хочет оказаться на другой планете, под светом другой звезды. И вот Таня задумала сделать несчастному сюрприз и, несмотря на свой суровый ответ, вынести ему то, что он хочет… Окрылённая этой идеей, она метнулась к холодильнику, схватила банку, продававшуюся со скидкой, и поспешила на кассу, даже не совершив своих привычных скромных хищений. Но каким же горьким было её сожаление, когда у дверей супермаркета она не встретила того человека…

Снова возродилось в ней во всей своей разрушительной полноте это ощущение случайности. Ведь если б не что-то, что, видимо, отвлекло этого горемыку, возможно, сегодня он стал бы чуточку счастливее. И что делать с этой банкой? Ушел этот печальный человек.

Пошла своей дорогой Офелия и, не говоря ни слова, отдала пиво первой же встречной компании подростков, сидящей в сквере.

– Вы что – Дева Мария? – спросили они, изрядно удивившись такому повороту событий.

– Мария, но не дева, – коротко ответила полуложью-полуправдой она и продолжила свой путь.

…….

– Позвольте одолжить у вас дождевой воды?

– Хм, наверное, да… Но откуда?

– Да вот из вашей бочки.

– Берите, пожалуйста, но… зачем вам?

– Вчера я видел солнце, отражающееся в луже. Но у меня не было с собой фотоаппарата. А сегодня солнце и фотоаппарат есть, но лужи высохли.

– Значит, вы хотите налить в лужу воды?

– Точно так.

– А когда вернёте?

– Со следующим дождём.

– Да не воду, а бочку. Воды у меня и в кране достаточно.

– А, бочку? Через три минуты.

– Берите. Ха-ха. Так вот из-за кого в городе лужи не просыхают…

Такой разговор состоялся между неким малопримечательным домовладельцем и юношей Н., с которым Офелии суждено было повстречаться. Но пока она ничего не знала о нём. Она была погружена в свои думы, которые иному человеку покажутся вздором. Ведь не задавались же «бытийными» вопросами люди эпохи великих строек, не испытывали депрессий люди, отправлявшиеся на Магнитку, Целину, БАМ? Но ведь и не наша вина в том, что эпоха эта подошла к концу, что не стоит больше перед человеком великих целей, кроме тех, что выдумал он сам. На то человеку и дана фантазия, чтобы выдумывать. Такой механизм саморазрушения заложен в него природой – думы. Способны они вывести нас к свету, но способны и погубить.

– Я всё время думаю, – говорила Офелия. – Тяжело.

В училище она была сильно старше всех однокурсников и оттого не встречала с их стороны понимания, точнее всегдашнее непонимание усугублялось ещё и разницей в возрасте. Но главным мучителем, источником самых страшных её терзаний был преподаватель по композиции, никогда не дававший ей сложных заданий, какие она хотела, и вечно придиравшийся к мелочам. А ведь её сердце тревожило убеждение, что она обязана дать миру свой переработанный опыт, что всё виденное и прочувствованное ею – важно и уникально, и потому должно быть воплощено на холсте. Однако ничто к этому не располагало. Не было ни места, ни времени, чтобы писать, ведь, чтобы платить за комнату, после изнурительных занятий нужно было идти на столь же изнурительную грошовую работу, доходы от которой покрывали лишь затраты на жильё. И не было у неё душевных сил сделать так, как сделал когда-то молодой Пришвин – крикнуть при всех однокашниках своему обидчику-учителю в лицо: «Козёл, козёл!»

«Вполне возможно, что никакого бога нет, что нам только видится некий путь, являющийся плодом нашей фантазии, – думала она. – Может, его нет, но почему все здесь говорят об этом так торжествующе?»

– Слава Иисусу Христу, – сказала она как бы в шутку идущему ей навстречу человеку в священнической рясе и со стаканом мутноватой жидкости в руках.

– Слава Бахусу! – со злорадной ухмылкой ответил тот. – Я иду на маскарад, а это мой костюм. Я презираю Христа. Костюм? Костюм остался от времен обучения в семинарии…

«Почему люди, разуверившиеся в любящем нас мудром творце, говорят об этом так торжествующе, будто он не отсутствует, как явление, а просто побеждён и потому не может больше оказать влияния на нашу жизнь?

Что может быть печальнее того, что жизнь твоя отныне предоставлена самой себе, отпущена на волю, как бы изгнана из райского жилища, никем не хранима? И кто же победил бога: люди в себе или другие высшие когда-то, но падшие в преисподнюю силы?»

Успокоение приходит в снах. Снится Фелоньке, как строится в её родном Козельске деревянный храм до небес, подобный Вавилонской башне, но с деревянными же луковками-куполами. Как вокруг него разливаются зеркальные глади озер, искрятся на солнце ручьи и шумят леса… И вот бегает она по лесам босиком, и пьёт кровь изо рта у ласок, и тем наполняет себя вечной жизнью. И Москву, новые её районы, также преображает сон. Между бесформенными новостройками в мечтах Офелии стоят изъеденные временем каменные колонны с соединяющими их перекрытиями, поросшими мхом…

Это природа – то, откуда она родом, как бы напоминала о себе, звала её. Но если других людей она успокаивает, то Фелоньку, напротив, она мучила этим ощущением утраченного рая, и именно на природе её впервые посетило не мучительное, как это бывает, а радостное, освобождающее желание умереть сейчас и здесь. Может быть природа – это и есть бог? Так может показаться в закатном свете, когда ветер затихает и чувствуется малейшие движения воздуха. Или ночью, когда слышишь журчание ручья, которое в чащобном шуме дня обычно теряется…

А раз бог так близко, то почему не броситься в объятия его…

– Красивый сон, а вы не могли бы пожертвовать мне его, если он вам без надобности?

– Да, но, право, зачем он вам…

– Видите ли, я собираю сны: большей частью свои, но иногда и чужие, смешиваю их, даю забродить и продаю под видом вина на ярмарках и площадях.

– Что ж, пожалуй, сон этот мне без надобности. И да, я вас понимаю. Мы занимаемся примерно одним делом. Я шью одежды из нескольких старых и порванных одежд, которые нахожу на свалках и барахолках, и продаю королям и принцам под видом новых…

– Значит, вы богаты и к тому же часто бываете при дворе?

– Пожалуй, не без этого.

– В таком случае позвольте ещё одну просьбу – возьмите, пожалуйста, эту мою монетку и положите на минутку рядом с вашими.

– Да, конечно, но зачем?

– Видите ли, ни для кого не секрет, что в делах, связанных с большими деньгами, не обходится без магии. А уж королевские монеты все сплошь заколдованные, вот я и хочу, чтобы магия ваших накоплений немного передалась моим, и тогда, возможно, и я когда-нибудь смогу позволить себе носить одежды, сшитые вашими руками.

– Что ж, конечно. От меня не убудет, если ваша копеечка с минуту полежит в моём кошельке.

И юноша Н., уже давно сочинивший свой идеальный образ, но не знавший ничего о настоящей Офелии, записал сон о ней, приснившийся не ему.

В одну из поездок это всё-таки произошло. Офелия умерла. Ненадолго и не насовсем. Тело девушки, хоть никто из родных и знакомых и не хватился её, всё же по чудесному стечению обстоятельств было обнаружено грибниками, и она была спасена, но помещена в дом для умалишенных в одиночную камеру-палату с железной дверью, запирающуюся на засов. И хоть помещение это не было маленьким, но ей было невыносимо тесно в нём.

«Речку переплыли ровно в полминутки. Цыплёнок на утёнке, цыплёнок на утёнке, цыплёнок на утёнке, а курица на утке», – эти строки она, чтобы не сойти с ума от ощущения непреодолимости препятствий в виде стен и железной двери, исступлённо повторяла, как молитву. В этом заключалась тогда её вера – вера в то, что мир прост и у всех трудностей есть простое решение.

«Доедая с маслом булку, братья шли по переулку. Вдруг на них из закоулка пёс большой залаял гулко. Сказал младший: „Вот напасть. Хочет он на нас напасть! Чтоб в беду нам не попасть, псу мы бросим булку в пасть“. Всё окончилось прекрасно, братьям сразу стало ясно, что на каждую прогулку надо брать с собою булку», – твердила она полушёпотом, уткнувшись в подушку, чтобы не замечать стен каземата.

Бывалые люди пишут, что человеку, оказавшемуся в остроге, через какое-то время начинает сниться исключительно место его заточения. Так и Офелию к исходу первой недели стало посещать сновидение, в котором она – лесной зверек, который попал в капкан – металлический ящик, в котором нет возможности ни приподняться, ни вытянуться, ни даже повернуться. Крик отчаяния и ужаса вырывался из её груди, от которого она и просыпалась, и, обнаружив себя в камере, на какое-то время переставала считать её таким уж страшным местом, ведь она была куда просторнее. «Но всё-таки зачем? Зачем спасать человека, чтобы мучить его ещё больше, чем прежде? Как близка я была к освобождению и как же невыносимо это спасение! Не изощрённейшее ли это коварство дьявола?»

Пробыла Офелия в лечебнице месяц, пока наконец не разыскали её мать и не выдали ей на поруки.

Не такой Таня ожидала её увидеть. Старшие братья и сёстры давно разбежались и жили своими жизнями. Она же нашла приют в Выхино, в однокомнатной квартире, где кроме неё обитало ещё три неряшливо одетых человека. Сомнамбулически, бесцельно слонялись они из угла в угол и что-то бессвязно бормотали. По постели матери были разбросаны сигаретные окурки, под кроватью стояла бутылка водки, а на столе лежали залитые пивом разрозненные листки из Нового завета. Не стала Офелия проводить здесь и нескольких часов и отправилась в своё обиталище, надеясь на то, что долгое её отсутствие осталось незамеченным.

……

– Вы похожи на человека, который должен мне две тысячи рублей, – обратился юноша Н к незнакомцу в автобусе, после того как в течение нескольких минут пристально наблюдал за ним, и тот заметил это навязчивое внимание.

– Вы, вероятно, ошибаетесь…

– Нет-нет. Точно. У него был такой же нос. И взгляд как у вас. И надо сказать, что он производил впечатление богатого человека, как и вы.

– Зачем же вы одолжили деньги богатому человеку?

– Знаете, я заметил, что мы, бедные, всё время отдаём свои деньги богатым… В магазинах, в кафе. Даже официанты, которым мы даём чаевые, куда состоятельнее нас. Так уж устроен мир, и кто я такой, чтобы менять однажды кем-то установленный порядок вещей.

– Мудрёно. Но что же, вы хотите, чтобы я вернул вам долг вместо человека, с которым даже не знаком?

– Это, конечно, было бы замечательно.

– Я не понимаю, что это ирония? Мистификация? Мне нужно понимать, в каком месте вы говорите серьёзно, а в каком выдумываете?

– Да? Какая разница? Мне казалось, что это как раз совершенно неважно в нашем выдуманном от начала до конца мире. Впрочем, вы знаете, теперь вы перестали напоминать мне того человека.

– Вот и славно.

– Но если вы вдруг встретите кого-то, кто на первый взгляд напомнит вам вас самих, напомните ему про долг, хорошо?

– Ха-ха-ха. Обязательно. До свидания.

– До свидания. И юноша N погрузился в чтение книги, так что можно было подумать, что за день в его жизни происходит по десять таких бесед и они совершенно неспособны его взволновать.

Было ли что-то, что давало Офелии надежду?

Порой доброе слово прохожего, неожиданная помощь в сложной ситуации… Такое хоть редко, но всё же случалось, и потому иногда её посещало чувство, что, возможно, стоит встретить одного человека, такого же непутёвого, как она, и тогда несчастья прекратятся. Что вместе будут пробивать они свой путь во тьме, как две блуждающих звезды освещают дорогу друг другу. Но, по здравому размышлению, она заключила – не все, кто ворует в супермаркетах, родственные души, и потому специально никого не искала. Но судьба сама нашла её.

Однажды на улице она попросила у одного с виду ничем не примечательного человека спички. Он пошерудил в кармане, но ничего не нашёл. И они разошлись каждый в свою сторону. Но потом он догнал её

– Вот. Отыскал насилу.

– Спасибо, может, вы оставите их мне?

– Пожалуй, нет. Вдруг я встречу ещё кого-то, кто попросит у меня закурить? К тому же так у вас будет меньше поводов губить своё здоровье.

– Ха-ха. Да я вообще не курю. Просто сегодня настроение такое. Ну ладно, спасибо. Прощайте.

– Прощайте.

Но через минуту он снова догнал Фелоньку и вручил ей спички.

– Вы знаете, я подумал, что вряд ли я скоро встречу такого человека.

– Какого?

– Ну, которому нужно закурить. Последний раз спрашивали лет пятнадцать назад. Сейчас вообще мало курят. Разве что в Америке, но туда меня пока никто не приглашал.

– А что же, нельзя поехать без приглашения?

– Нет, без приглашения я не поеду. В Америку, по крайней мере. Это вопрос, знаете ли, политический…

– Ха-ха-ха.

– А можно я вас сфотографирую? Только вы, пожалуйста, улыбнитесь. Это же как раз там, на Западе, впервые доказали, что те, кто улыбаются на фотографиях, обязательно становятся счастливыми.

– Странно, как же люди находили своё счастья до изобретения фотоаппаратов?

– Строили дом, заводили семью, засеивали поле пшеницей, отправлялись в кругосветное плавание или на войну. Видите, насколько сейчас всё проще. Ведь технологии как раз и изобрели для нашего удобства.

– Да, но ведь это же лицемерие – улыбаться без причины. Нужны хотя бы хорошие новости…

– Хорошие новости – это прошлый век. Теперь улыбаются просто, если рады встрече.

– Да? Хорошо! Я правда рада, – и Фелонька улыбнулась. Первый раз за много месяцев.

– И что же, вы тоже улыбаетесь просто, без особенных на то оснований? Жизнь у вас не слишком весёлая?

– Мучительная! Настолько, что я даже смерти не боюсь, потому что господь, уверен, решил меня помучить и так просто не отпустит меня на тот свет. Вот смотрите, – и юноша перешел через проспект в плотном потоке мчащихся автомобилей, никем не задетый, словно это была пешеходная улица.

Офелия зааплодировала.

– Значит, мы с тобой бессмертны, но от несчастий не застрахованы…

– От неожиданных застрахованы…

– Это как?

– Ну, несчастий на долю человека отмерено раз и навсегда определённое количество. Поэтому совершать их надо строго по плану. Тогда, по крайней мере, будешь к ним всегда подготовлен.

– Как это, совершать несчастья?

– Ну, глупые поступки. Страдаем-то мы только из-за глупости. Вот поэтому и нужно эти глупости упорядочивать, чтобы они не застигли нас врасплох! Надо совершать их по расписанию. К тому же, совершив сто глупых поступков, ты обязательно, хочешь ты того или не хочешь, на сто первый раз совершаешь умный! Этого требуют законы гармонии… Кстати, будем знакомы. Зовут меня Алексей.

И он протянул Тане открытую ладонь.

И так ей понравилось то, что он говорит. Так это было созвучно тому, что она чувствовала… Сама она в этих же коридорах мысли облазила все тупики, а он, кажется, нашёл выход к свету. Так стали они видеться. Это был тот самый юноша N.

Теперь Офелия могла открыть кому-то то, что годами копилось в ней. Как весенняя горная река, вырвавшаяся на свободу после долгого зимнего оледенения, был поток её слов, мыслей и чувств. Но недалёк был тот час, когда взмах чёрного вороньего крыла скроет лучи света, внезапно озарившие её жизнь.

Был вечер субботнего дня, когда Алексей позвонил ей и сказал:

– Я тут в твоём районе у своих друзей. Так случайно получилось. Представляешь. Тысячу лет с ними знаком, а где они живут, никогда не спрашивал. Хочешь – приходи тоже. Это всего десять минут от твоего дома. Или я к тебе зайду позже. Вот ведь как повезло, да?

– Я сейчас не дома, – неожиданно холодно ответила девушка. Голос её звучал так, будто говорила она с человеком, которого вовсе не знает. Будто металлические шестерни какой-то страшной машины вращались у неё в гортани, а стёклышко разбившегося зеркала злой колдуньи уже вонзилось в её сердце.

– Ну ладно, – растерялся Лёша и положил трубку. Но через полтора часа перезвонил.

– Ты ещё не вернулась домой? Тогда давай я подъеду туда, где ты сейчас.

– Хорошо, подъезжай, – так же холодно и равнодушно ответила Офелия. И она назвала время и место, куда надо подойти. Пол двенадцатого. Станция метро Филёвский парк.

Но в назначенный час она не пришла. Он позвонил ей. Она ответила. На заднем фоне было слышно много голосов, мужских и женских. Она сказала, что будет, как и договаривались, но позже, точно не знает когда, и чтобы он действовал «по своему усмотрению». Через час её всё ещё не было и на звонки она уже не отвечала. А через полтора часа мучительного ожидания сел Алексей на последний электропоезд в сторону своего дома. Уже оттуда он позвонил ещё раз.

– Ты уехал? – такими были первые слова Офелии. Теперь голос звучал привычнее, мягче.

– Да.

– Слава богу!

– Послушай, – серьёзно сказал Лёша, – мы ведь с тобой всегда были во всём открыты и честны друг с другом. Мы договорились всегда быть друг с другом честными. Всегда-всегда. Помнишь?

– Да.

– Поэтому давай, чтобы я не вообразил себе ничего лишнего, ты расскажешь мне, как всё было.

– Хорошо.

И, немного помолчав, Офелия начала свой рассказ: «Ты знаешь, сегодня с утра на меня вдруг накатила такая тоска… Я не знаю, почему это происходит. Но так у меня бывает. Ощущение этой случайности моей жизни…»

Но продолжения истории не прозвучало. Связь оборвалась. Случайность, её величество, могущество вступили в свои права… Что это было? Был ли это разрядившийся аккумулятор или проблемы с сетью, но до середины следующего дня не выходила Таня на связь.

Мучительным был сон, точнее и сна не было, а лишь тяжёлые размышления, прерываемые минутными периодами забытья. Что там? Другой мужчина? Но почему так много людей? И среди них женщины? Зачем вообще было соглашаться на встречу, если она планировала проводить время с другими? Неужели она просто хотела поиздеваться надо мной?

И вот в одно из тех мгновений перехода из мира явного в мир скрытый Алексей увидел ответ. Тот ответ, который не мог прийти ему в голову по здравому размышлению, потому как доверие его к Фелоньке было безграничным. Ведь недавно она сказала ему, что из-за радости их встреч она даже бросила курить и что у неё «почти» не осталось вредных привычек. «Кроме алкоголя и наркотиков?», – пошутил тогда он. А она тогда серьёзно ответила: «Ты что. Мне нельзя. У меня же сердце больное».

Ответ, полученный Алексеем во сне, был таким – наркотики. Он знал это ощущение, когда во сне приходит информация, которая не является продуктом его собственной фантазии, отличал её от обычных ночных мечтаний. Резкое пробуждение после её «получения», ощущение тепла в теле, а потом наэлектризованности в руках и ногах, да такое, что, если сразу не начать разминать конечности, схватит паралич.

Ему приснилось, что она употребляет наркотики. Там, на этой страшной квартире, в компании этих людей. «Боже, конечно», – пораженный этим откровением возопил в уме Алексей. «Конечно, как же я не догадался… Тоска… Потом квартира. Наверное, она и вправду хотела увидеться, но потом произошло то, что произошло…»

Следующей же мыслью его было: «Спасать. Хорошо, что это произошло. Хорошо, что я узнал об этом сейчас, так скоро. Если бы не произошло этой истории, я бы ещё долго мог ни о чём не подозревать, а она бы медленно погибала так». И он, не сомневаясь в истинности своего откровения, бросился писать и звонить. Ещё и ещё, снова и снова. Но на том конце провода слышал только гудки.

Когда наконец на следующий день Офелия взяла трубку, Лёша сказал коротко:

– Нам надо увидеться.

– Я не хочу, – опять со сталью в голосе ответила Таня.

– Тогда я приду в общежитие.

– Тебя не пустят.

– Тогда им придётся узнать о тебе кое-что, что я знаю.

– Послушай, ты не имеешь права вмешивать в эту историю кого-то ещё. И вообще хватит с меня этой достоевщины. Прощай.

Зазвучали короткие гудки.

Была поздняя осень. Он вспоминал, как при последней встрече она ловила ртом опадающую листву. Как они гуляли между почерневшими от времени кирпичными арками старой заброшенной усадьбы, утонувшие в паданцах, в чаще леса, как говорили о будущем, которое представлялось им таким тревожным и захватывающим.

– Если придёт война, будем жить здесь, – с твёрдой уверенностью сказала тогда Офелия. И Алексею тогда показалось, что это ещё много лучше – пережить вместе самые страшные тяготы, которые только есть на земле. А ещё она подбирала в комнатах ветхого особняка детскую одежду и аккуратно складывала в рюкзак. Одежду для их будущих детей. По крайней мере, ему хотелось так думать.

Алексей заснул в этот день рано и ему приснилось, что нет у его квартиры номера, а вместо номера к двери его прибита табличка: «Твой друг».

Проснувшись, он написал ей, не надеясь на ответ: «Забавно, ты сказала про Достоевщину. Представляешь, я как раз читаю сейчас Достоевского. Я буду ждать тебя возле твоего храма. В руках у меня будет томик Достоевского. Так ты меня узнаешь. Каждый день в пять».

Но она не пришла ни в первый, ни во второй, ни в третий день.

В одну из бессонных ночей он не выдержал, сел на велосипед и поехал. Сто первый глупый поступок. На этот раз сто первый поступок не оказался умным. Теория была просто выдумкой. Алексей совершил сто первый глупый поступок. Поехал ночью на велосипеде без очков со своим зрением по Москве, где заборы ставят там, где хочется и кому хочется. Последнее, что он видел до того, как попал в больницу с травмой головы и потерей памяти – это решетчатый металлический забор, которым кто-то зачем-то перегородил улицу. Тёмно-зелёный решетчатый забор в темноте московской осенней ночи.

……

Офелии с пятнадцати лет часто снился один и тот же сон, будто она находится в башне полной людей и вдруг столп этот начинает гореть. Все устремляются вниз, и только она одна понимает, что выбежать никто не успеет, кроме разве что тех, кто находится на самых нижних этажах. И она решает бежать не вниз вместе со всеми, а вверх, на крышу, чтобы, по крайней мере, в последние мгновения перед неминуемой смертью испытать радость полёта. И вот она бросается вниз с верхней площадки, но внезапно какая-то мягкая и любящая сила подхватывает её и несет над землёй, как птицу…

На самом деле, не было никаких наркотиков. Всё это Алексей себе вообразил. На этот раз чутьё подвело его. Просто сознание само выбрало для него менее болезненный путь. Всё было проще: внезапно накатившая тоска, потом случайная компания, алкоголь квартира. Как это бывает с тысячами и миллионами людей, которые выходят на улицу с болью и мечтой в душе. «Если у человека завелась привычка выходить из дому, чтобы мечтать, то настанет день, когда он уйдёт из дому, чтобы броситься в воду», – писал в «Отверженных» Виктор Гюго. Плодом этого вечера была не смерть, но новая жизнь, такая же случайная, как жизнь Офелии. Ребенок, которого выносила она в своей утробе, был не от Алексея. Только один раз целовались они, и то по её просьбе. Но она твёрдо знала, что если бы он был рядом, то обязательно помог бы, что сказал бы что-нибудь привычно легкомысленное, наподобие: «Вот хорошо, теперь будет кого посылать в булочную за хлебом», – или что-то в этом духе… И не бросил бы.

Ни на прерывание беременности, ни на то, чтобы сдать родившегося мальчика в детдом она не смогла решиться. Может быть, теплилось в глубине её души это религиозное чувство, выраженное в словах Христа: «Кто вытерпит до конца, тот спасётся», что всё в конечном счёте образуется, что её в этом постоянном падении подхватит наконец какая-то заботливая и мудрая сила. Ведь заметно же присутствие господа в мелочах. Порой пустяковые вещи так удачно складываются по какому-то чудесному стечению обстоятельств, и замечал это, наверное, каждый. Но вот в великих делах не видно действия Промыслителя. Может, получается так оттого, что дела эти большие, длинною в жизнь, потому и помощь его растянута, не видна, или попросту ждёт своего часа…

Как всегда бывает в таких случаях – беременных выгоняют из общежития. Для порядка. Для порядка борются с клопами и тараканами, так же и новая человеческая жизнь нарушает стерильность студенческих покоев. Ни будущие войны, ни простаивающие без мужика слесарные станки не волнуют декана или ректора, боящегося какого-то ещё более высокопоставленного начальника, который, нагрянув с внезапной проверкой, может сказать: «Что это у вас тут? Это богадельня или Училище? Всё вычистить! Должно быть чисто!»

Так, имея на руках эту грязь – клопа человеческого, с точки зрения номенклатуры, покинула Офелия стены казённого жилища. Комнату она со своими скромными возможностями нашла в квартире старика – за уборку, стирку, походы в магазин. Квартира эта кишела всеми возможными домашними насекомыми, старик был требовательный, злой и круглосуточно смотрел телевизор в смежной комнате, засыпая и просыпаясь под него. Но и за такие условия жизни он хотел получать не только помощь по хозяйству, но и живые деньги, внесение которых Фелонька всё откладывала. Старик кричал, что она его обманула, и всё время грозился выгнать «приживалку».

А Адам, как назвала сына Офелия, болел и высасывал из неё силы. Он не спал, кашлял и был привязан к груди. Оттого и мать его не спала. Не спала порой неделями. В какой-то момент ребенок показался ей чудовищем, монстром, который пришел к ней, чтобы умертвить, медленно и жестоко высосать из неё жизнь, чтобы и самому после умереть.

Тогда-то и пришёл Офелии на ум сон о той башне и появилась у неё решимость выпрыгнуть вместе с ребёнком из окна. Ведь разочарование в существовании сердца мира, любви, теперь было полным. Чаша отчаяния выпита до дна. Не думала она, как во сне, о том, чтобы испытать радостные мгновения падения, а просто прыгнула, не размышляя уже ни о чём, как делают многие женщины в послеродовой тоске, ведь слишком часто современный человек, для помощи которому созданы десятки социальных учреждений, оказывается один на один со своими бедами.

Будто нежные, любящие руки отца, которого у неё никогда не было, подхватили её возле поверхности земли. Сама твердь, казалось, накренилась и теперь летела Офелия над дворами старой Москвы, потом над лесами и озёрами, сначала подмосковными, а потом и своими, калужскими, а потом увидела она, как сливаются реки Енисей и Ока, как едва различимые горы южного Урала вновь вырастают до небес и стоят у подножий их хрустальные города, как Нева разливается и Ладожское озеро, которое она соединяла с Финским заливом, снова становится морем… А дальше не помнила она уже ничего.

Что же произошло тогда? Именно в тот момент что-то нарушилось в мировом космическом порядке, будто рычаг, на котором всё держалось, под тяжестью человеческих трагедий и отчаяний надломился. Не были душевные муки Офелии самыми страшными. Случалось людям страдать и поболее. Но стали они последней каплей, из-за которой лёд треснул, закончилась вечная мерзлота, земля вместе с солнцем провалилась куда-то в глубину вселенной, и солнце, бывшее когда-то захолустной, окраинной звездой, стало наконец центром Вселенной.

Офелия сидела на берегу реки. Поток лучился, солнечные блики играли на водной поверхности. Было не жарко и не холодно. Легкий ветерок обдувал её лицо. Где-то вдалеке пели птицы.

– Я не помешаю, если присяду рядом? – спросил незнакомый человек.

– Конечно, присаживайтесь. Такой день! Только раз за лето посчастливится застать такую благодать, если попадет на такой день выходной! – улыбнулась она незнакомцу.

– Да, вы правы, вечер просто чудный… – ответил мужчина, как бы дежурной фразой, не желая нарушать уединение девушки. Но, с минуту помолчав, Офелия, вовсе не стремившаяся к покою, продолжила:

– Мне всегда казалось, что моё рождение было как будто случайным. А вам так никогда не казалось?

– Я знал одну девушку. Её звали, как и вас, Татьяной. Я как-то ехал в электричке и разговорился с ней. С виду совершенно обычная. Зашла в Каменногорске, а вышла в Выборге.

– Очень знакомые названия городов. Но звучат, как будто это крепости шумеров или вавилонян, давно исчезнувшие… Даже не знаю, почему…

– Хм, – хмыкнул незнакомец, будто не зная, что сказать, и продолжил свою историю:

– И вот представьте, она рассказала мне, что ей приснилась дата рождения её сына.

– Значит, всё предопределено и продуманно, а значит происходит не просто так! – просияла Фелонька.

– Как знать, быть может, это просто случайность.

– Ага… – уже с меньшим энтузиазмом ответила Таня.

– С чего же начались твои злоключения?

– Я плохо помню то время, если честно. Кажется, у меня не было отца…

– Хм, у меня тоже.

– Правда?

– Да. Но ничего страшного в этом нет. Многие люди росли в неполных семьях. Человек – живучее существо, брось младенца в воду – он и выплывет. Так что не так уж и страшно то, о чём ты сказала.

– Да, но у меня фактически не было и матери…

– Да? Удивительно. У меня тоже…

И тут Офелия обернулась, чтобы взглянуть на собеседника, но увидела лишь пустой берег. Только трава немного примята в том месте, где сидел таинственный человек, и псалтирь рядом, кажется та же, что была у мамы. Она открыла первую попавшуюся страничку.

«Отец сирот и защитник вдов – Бог в святом жилище Своем».

Мокрыми стали страницы, будто тучи сгустились, начался ливень и растворились в воде эти слова.

«Почему я никогда не рыдала, Господи? Почему же раньше я никогда не рыдала? Какая я дура, что мне не приходило это в голову?

Но почему же так хорошо? Почему теперь так хорошо, что от этого становится больно, так больно, что боль эта разрывает мою грудь? Почему я никогда в жизни не рыдала и никто не мог подсказать мне такой простой истины?»

Был первый день осени. Солнце не палило, а убаюкивало. Лениво жужжал одинокий шмель. Было не жарко и не холодно. Лёгкий ветерок будто рукой гладил слегка пожелтевшую траву, а птицы уже начищали крылья, чтобы отправиться в свой далёкий полёт.