Текст книги "Кира"

иного, я ручаюсь, не скажут,

мнение со стороны

нас, женщин, заботит.

А нам это нужно?

Я переступлю,

стану звездой феминизма,

Марокко, кажется, королевство,

в нем, скорее всего, есть король,

возраст для сексуальных подвигов

у него, вероятно, неподходящий,

но представить молодого короля я могу,

могу нарисовать вертолет

и спускающегося ко мне холеного восточного

полубога,

на его вертолете мы бы взлетели,

там же я бы ему отдалась,

да что же мне в рот!

Бабочка?

Не разевай, сожми сигарету,

одежду из натуральных тканей я не купила,

завтра, насосавшись кофе, на рынок пройдусь,

о тряпках,

сколько бы я ни кичилась отличиями,

я думаю,

обыкновенная баба,

без боли себе говорю.

Слишком шумно! И кто мешает мне засыпать?

В ресторане, вы посмотрите, танцы,

меня жестко повлекло внутрь,

траектория мною задана, до изгибающихся людей

я дойду,

повиснуть на каком-нибудь славном мужчине

мне хочется, но ни к чему,

он может быть в компании с ревнивой супругой,

оттянуться я, конечно,

не прочь, от вина и музыки

меня не выворачивает,

отдельно от вас плечи вверх я и вниз,

постойте, а не шотландец

с девицей в поблескивающем платье

выплясывает?

Я не усложняю, отбивать не иду,

гид нам про Марокко рассказывал,

у Испании и Марокко территориальные споры,

к шотландцу приближаюсь я осторожно,

в тяге к нему заподозрить меня нельзя,

подшагивание дается мне трудно,

куда-то вот-вот провалюсь,

романтическое восприятие мира с окончанием

юности для меня не закончилось,

сберегающему его алкоголю мерси,

инте-гри-руемость,

с кудрями не поэт – казак, и у него шашка,

вожделение казака бесследно не проходит,

море бурлит,

бедной родственницей на хуторе я бы копала,

мне бы остервенело кричали: «Глубже!»,

я застонала,

эротизм мне, естественно, не избыть,

скользкие мосты, синие выси,

Уильям Шекспир.

«Любовь – любовь столб пламени

над моем наших слез».

Море под боком,

оно, я вспомнила, океан,

плечи у меня расшалились,

помассировать их никого не прошу,

скучные годы невинности

меня к этому подготовили,

с мужчинами я приятно покусывающий

ангелок,

на приземистой лошадке за мной по пятам

татарин, а за ним русский витязь,

бесконечно эрегированный Борис,

об убийстве татарина

я мысленно ему не сигналю, но я бы скорее с Борисом,

не оборачиваясь, «награда тебе я Борис!»,

настроена заорать,

став современным и стильным

на автопробеге по Марокко он бы меня соблазнил,

в зверски фыркающую машину

к Борису я залезаю.

Целуемся,

стартуем,

дорожные приключения нашу с ним близость

безусловно поддержат,

рухнуть ей со скалы не дадут,

при обгонах меня колотит,

новая поза – экстаз,

горячий Борис,

погостивший в моем теле Борис,

без разговоров я, Борис, тебе подчиняюсь,

рабыня я,

пока меня не отпустит.

Земля накаляется,

предчувствуется разлом,

выдающейся оплошностью я озарюсь,

лежащей в консервной банке

удушью, а что поделаешь,

сдамся,

распадаться я начала.

Меня подкосило, но не скосило,

уводило и не увело,

Марокко проскочило у меня скромно,

отдохнула я не с лихвой,

в Москве, вот такая я грешница,

бросилась компенсировать,

к Дудугину,

снимающему квартиру на «Пролетарской»

и находящемуся со мной в отношениях

почти месяц,

я изголодавшаяся,

обворожительно загорелая,

Дудугин – инженер-взрывотехник,

хладнокровный и знающий постельное дело шатен,

служебные обязанности,

если до сих пор не взорвался,

он, видимо, тоже исполняет на уровне,

хвалят его на работе,

мне он однажды сказал.

Квартира двухкомнатная,

ремонт не делался никогда,

переклеить обои хозяйка ему разрешила,

и он с ними ко мне,

обоями мою воздушную натуру

бессовестно напрягает,

за субботу, сказал, мы управимся,

всего часов на десять подряд

тут труда.

Дудугина я призвала к порядку,

вне рамок секса посоветовала ему

эксплуатировать меня не пытаться,

время, отведенное нам на роман,

ты, Дудугин, не укорачивай,

идеи с умом выдвигай.

Дудугин запричитал,

воздел руки,

«обойный инцидент»

стоил мне минимум пары чудесных

половых актов,

и слово «обои» я невзлюбила,

услышу – щеку себе закушу,

Дудугин на меня разозлился,

но к следующему разу он отошел,

удовлетворял меня тщательно,

в довольстве друг другом нам бы в обнимку

валяться, а мы из-за сигарет

едва на кулаках не сошлись.

Он выкурил свои,

затем мои,

резервного блока у него дома нет,

ни единой пачки, сколько ни рылся,

им не нарыто.

Хочется курить,

курить нечего,

Дудугин волком глядит на меня,

я на него,

курящие женщины, он с вызовом заявил,

мне вообще-то не нравятся.

Я ему, конечно, ответила,

про коротковатый член выпалила в лицо,

покинув Дудугина навсегда,

в магазине я сигарет,

несколько бутылок пива,

себе говорю – я живу,

ничуть не выдыхаюсь,

от расставания с Дудугиным мне, наверное,

больно, силы на улыбку я изыщу,

к ночи я улыбающееся

пьяное недоразумение,

таксиста толкаю и хохочу,

пугливый мужичок меня высадил,

пепел с сигарету я в реку,

превращение в утопленницу меня не притягивало,

хрен вам,

а не мой мокрый труп.

Рот я растягиваю, улыбку до предела тащу,

полегче на поворотах!

Я не крикнула, смысл не поняла,

в ресторане меня приютят,

обогреют,

разогнаться и гулять до утра

я еще в состоянии,

до ближайшего открытого кабака умру, но дойду,

указание я по жилам,

шагай, моя плоть,

не подводи.

Она справилась,

хмель от натуги не весь, однако вышел,

из женщин в заведении проститутки и я,

самцов представляет бригада

надирающихся чиновников,

слегка человекоподобных свиней,

кто-нибудь из них ко мне сунется —

скажу, что мне не до любви,

погибшего на охоте дедушку

я поминаю,

страшнейшее горе, громаднейший лось

его затоптал.

Изумительно, я опять улыбаюсь,

с кислой гримасой мне физически противно

сидеть,

тебя, депрессия,

ненавижу.

Пробовала ли я настоящее бургундское?

Безусловно, барон Кориньяк

меня у себя в шале угощал.

Раут весьма массовый,

приватность у нас впереди,

от яхты мы шли раздельно,

на ней обошлось без сцен,

она, создавая волнение,

накренилась, гостей утащили вниз

слушать рояль,

названный знаменитым

пуэрториканец Гамброзо

бил по клавишам будто буйнопомешанный,

у нас, стремящихся въехать,

обильно выступал пот,

дамы, если принюхиваться, попахивали,

мы на море, а внутри духота, непонятная музыка,

из-за нее на расставленных стульях

никто не спит,

алкоголь не потягивает,

он и мне ни под какие отвлеченные мысли не лез,

хватание меня за ягодицы

спешно рожденным воображением Брюсом Уиллисом

в сторону от звукового надругательства

не уводило.

Брюс Уиллис в деменции?

Меня он не в болезни, а в молодости,

обворожительным крепышом

руки со мной распускал,

обстрел ранящими нотами продолжался,

и Брюсу я вынужденно сказала,

что он слаб, в необходимом мне плане не тянет,

барон, я изволю заметить, не Брюс,

в действительности на его яхте я побывала.

Вместе с мужем.

Крайне обеспеченным,

мною вычеркнутым,

пуэрториканец изводил нас по времени много,

почти бесконечность,

заплативший ему барон

порывался к нему подскочить,

прерыванием концерта запоздало нас выручить,

замолчавший рояль

исправил бы ситуацию недостаточно —

полученные нами ожоги,

царапины, ссадины

в ничто, как говорится, не перейдут,

на наших мозгах и душах останутся,

заткнуть уши пальцами, конечно, не комильфо,

но я отважилась

и мне полегчало,

не яхта, а мой личный корабль,

заскрипев, куда-то поплыл,

управление я отдавшему мне честь

офицеру не поручила,

взяла его на себя,

курс, наверно, на Пакистан.

Срочно мне выпить,

худо у меня с трезвой моей головой!

Назойливость корабельных крыс им прощаю,

об мои ступни они чешутся,

трутся, да и пожалуйста,

в старпомах у меня, разумеется,

неутомимый в постели красавец,

от брошенного штурвала

я нетвердым шагом направляюсь к Анри,

меня укачало и шаг у меня нетвердый,

нетвердый и при том уверенный,

Анри, атакуя,

непрерывно меня пронзает,

бутылки сшибаются, бьются, штиля нет,

военную технику мы с Анри не перевозим,

проповедуем любовь, пацифизм,

удовлетворенность посредством не войны,

а секса,

в Москве,

далеко не в центре, в Братеево,

я сливалась с товароведом Данилой,

поглощенной экстазом, кричала:

«Анри!»,

после соития мне бывало с ним скучно,

но с Данилой у меня затянулось на целых

полгода, не смогла я пораньше с ним

завязать.

Он смотрел ментовские сериалы,

ходил неизменно в черном,

до тридцати он жил во Владимире,

потом переехал в Москву,

сказать, что член у него значительный —

ничего не сказать.

Безусловно, я не спорю,

не интеллектом, не интересами,

членом он меня покорил,

работающим размером

приковал к себе на осень и зиму.

Из козырей у Данилы лишь член.

Мало,

зачастую немало,

без члена определенного масштаба

мне бывает невмоготу

и я извожусь,

я печалюсь,

а к товароведу придешь, и телу от одолевающих

желаний отдохновение,

душе покой,

по факту он не то, чтобы дурак дураком,

но люди мудрее него мне попадались нередко,

доцент Северский,

при отнесении товароведа по умственным

способностям к холмику,

настоящая Джомолунгма,

однако, спросите любого авторитетного

альпиниста,

организму из плоти и крови

на Джомолунгме неуютно,

дух парит, а организм чуть ли не помирает,

о солнечных протуберанцах

Северский вещал мне захватывающе,

а в любовных утехах он для женщины

карлик,

вызывающий жалость пигмей,

с доцентом переспишь и его обнимаешь,

жалеешь, быть просто собеседником

он отказывался, в трусы неудержимо мне лез,

ну подчинюсь я ему,

я думала,

с намерением исплеваться

какие-то секунды под ним полежу,

за протуберанцами он мне про лунные кратеры,

отражательные туманности,

если не учитывать секс,

доцент меня абсолютно устраивал,

мои податливые к впитыванию мозги

силой общения с Северским

от земли отрывались —

им там бы и болтаться, но следует секс,

снова полудохлый червяк в меня утомляюще

заползает,

подбить моего ужаснейшего любовника

на разговоры под пьянку я не могла.

Коньяк ему наливала,

он, морщась, слегка отпивал,

бутылку в тебя бы залить,

в сердцах я мечтала,

на алкогольном крюке

оттащить от секса на тысячу миль.

Как бы прекрасно

мы с Северским за столом,

с парой постоянно пополняемых рюмок,

я внимательно слушаю,

он, свою мужскую состоятельность

доказывать не пытаясь,

говорит, говорит, говорит,

у него и голос приятный,

проводя соблазнение,

восхитительным тембром он слух мне ласкал,

позже дошло до секса,

и из мужчин,

которые удовольствия мне не доставили,

Северский выделялся,

показывал себя сущим дном,

представить слияние не с доцентом,

а с Родриго из Акапулько я не успевала,

обдающий меня бешеным дыханием Северский

заканчивал в миг,

по идее он должен ко мне привыкнуть,

освоиться и прибавить, но ничего не меняется,

слабенькая устойчивость теряется очень быстро,

как-то я решила к доценту Северскому

не ехать, его звонки игнорировать,

испытываю ли я потребность перед ним

извиниться?

Пожалуй, не испытываю.

От мужчин я после него

отдалилась, отдавалась сугубо

уединению,

оно мне необходимо,

срок не меньше дней пяти,

четырех,

из дома я выходила и на мужчин не смотрела,

можно подумать, уединением не пахнет,

а оно есть, я и мужчины,

мы будто на разных планетах,

в обиде ли я на мужчин?

Уехать из столицы на сбор ядовитых ягод

меня не манило,

травить мужчин не влекло,

с купленной банкой пива

окружающая меня темень распалась,

и я ожила,

за долгий перерыв в употреблении

смягчающего жесткость жизни напитка

себя отругала,

и кто будет моим избранником?

Не дворник, не спешащий с работы

хорек,

я бы сделала выбор в пользу

мускулистого поклонника Гете.

А он появится?

Уповать на великую удачу наивно,

неотесанного заморыша повстречаю

и, вздохнув, закручу,

да ни за что! – на базе взвешенности

воскликну,

разочарование от сделанного мной выбора

будет у меня через час,

пополнение пивом его не уменьшит,

отхлебывать наедине с собой,

думая о Гете, о культуристах —

душеспасительное лекарство,

интеллигентный досуг,

«находит ландыш тенистый лес,

стремится птица в простор небес»,

а культуристы накачиваются анаболиками,

с трудом проходят в дверь,

ко мне с помоста он сходит?

Я – не та, тебе я не рада,

лимонным одеколоном удручающе от тебя

для моего обаяния,

ты – гора мышц,

у тебя выигранные медали за бедра и трицепсы,

мне бы в тебе раствориться,

постичь проповедуемый тобой смысл,

но труднейшие задачи я на себя не взваливаю,

от искусственно созданных сложностей ухожу,

маслом перед выступлением я тебя натирала

и больше не прикоснусь,

раздутое,

жаждущее меня тело

заботливо направлю на курс отвыкания,

курсом зюйд-вест суда ходят,

а курсом зюйд-зюйд не пойдешь,

штурмана с ножом к горлу

проложить его не заставишь,

сигарету я вытащила, и мужчина мне непрошенно

огонек.

Мужчина основательный, не забулдыга,

выпирающий живот, недешевый портфель,

планы на меня, судя по глазам,

у него неоформившиеся,

относительно похоти взгляд на редкость стерилен,

дал женщине прикурить, выслушал ее благодарность

и раз влечения к ней ни малейшего

мужчина от нее что? Он от нее отходит.

А мужчина, что передо мной, он ни ко мне,

ни от меня,

он в действующей мне на нервы полупозиции,

портфелем он сейчас не взмахнет,

мне по лицу не ударит?

Его отношение к женщинам

доступной мне мимикой им не выказывается,

на ярого женоненавистника, кажется, не похож,

пламя,

крошечной пламя его зажигалки

он мне к кончику сигареты,

не к щеке, чтобы ее опалить,

людей, чокнувшихся от событий

в стране и в мире,

на улице тьмущая тьма,

но в нем сумасшествие не просматривается,

при наличии спрятано глубоко,

ненависть к матери для маньяка основа,

благодатная почва для произрастания пристрастия

калечить и убивать,

около двух минут точно вкопанный столб

возле меня он безмолвствует!

Мне бы юркнуть,

затеряться среди домов,

сохраняемая мной неподвижность

в мою пользу, я уверена, не играет,

ситуацию, оставаясь на месте,

усугубляю я, черт возьми,

были бы у меня орлиные крылья,

я бы крылом ему врезала

и полетела,

в небесах своим паршивым портфелем

ему меня не достать,

а не допустить ли мне мысль,

что всего лишь задумался?

О беременной школьнице, о грозящей ему

статье,

школьница – его дочь.

Статья – мошенничество в крупных размерах.

Дочь обрюхатил сантехник,

к угрозе уголовного преследования

двойная бухгалтерия вела, вела и привела,

от совокупности таких неприятностей

недолго и выпасть,

рядом с незнакомой дамой

статуей пузатого Хэппи-мена стоять,

Хэппи-мен – ирония, конечно же, злая,

заслуживающая решительного осуждения,

опасаться мужчину с портфелем я перестала,

докуривая почти с наслаждением,

имела приближающийся к счастливому вид,

Москва – город возможностей,

есть, где себе в удовольствие посидеть,

лавочка на бульваре глупенькую стильную

девицу не устроит, а я сижу,

с кем-то даже знакомлюсь,

знакомством пока не назвать,

но между нами, застывшими здесь, а не там,

один метр, друг другу ничего не говорим

и хуже не делаем,

я не слабоумная,

я с ним ни за что не заговорю,

неверная фраза – и детонация,

взрыв,

портфелем он с размаха мне в челюсть,

сразу бросится добивать,

осуществляя операцию по своевременному

унесению ног, я покажу ему мой

окурок.

Потом я палец на урну, и он поймет,

меня, идущую выкидывать окурок,

не задержит,

после шагов к избавлению

обратно на лавочку я возвращаться не буду,

в активной спортивной манере

пойду от лавочки прочь,

ну не побежит же он за мной,

портфелем покачивая,

да и побежит – не догонит.

У него лишний вес,

а я не на шпильках, и в беговом состязании

он мне не соперник,

бегущую на все сто поджарую даму

ему не настичь,

в отдалении от той лавочки

я обернулась и его не увидела.

Куда-то делся,

за дерево, не исключено, встал отлить,

его типичные черты и особенности

меня уже не касаются,

я в режиме вольного существования

без него,

продающееся на бульваре мороженое

меня, что удивительно, разожгло.

К мороженому я бесстрастно,

ребенком лизала и думала: сладкое,

холодное,

ничего,

во взрослом возрасте

бесплатное отельное мороженое

я в турецких пяти звездах вкушала.

И впечатливший меня мужчина ко мне подошел?

У тележки с мороженым я окаменела,

все силы на вытаскивание из памяти

событий курортного дня,

до мороженого я наверняка искупалась,

удостоила своим присутствием бар,

а мороженым,

предположение во мне застучало,

не с похмелья я освежалась,

исключено, что с него?

Турция на то и Турция,

в окрестностях объединяющей народы и верования

Анталии

и у непримиримых трезвенников отказ тормозов,

Матыхин из-за Уральских гор

пропадал на отдыхе в спортзале, кичился

отвращением к водке,

сутки на пятые

он, увлекшийся мною,

ползал у меня под ногами,

недовольным его поведением

работникам кричал, что суворовские,

вечно побеждающие вас гусары

пьют до дна,

невыпитое Матыхиным за множество лет

он выпил, практически не отходя от столика,

за которым вместе с ним

сидела слегка надменная дама, сидела я,

откровенно косой Матыхин звал меня замуж,

чуть позже жалобно-жалобно к себе в номер

стал звать,

доведением Матыхина до любовной истерики

я, разумеется, не горжусь,

его чувства и чресла я распалила

без зловредного замысла;

не думая ни о какие мужиках,

наклоны в спортзале я совершала.

Ткань на моих шортах натягивалась,

что положено, обозначала довольно

выпукло,

в мешковатых штанах на физкультурные занятия

мне являться?

А в гроб, чтобы никого, кроме некрофилов,

не возбуждать, мне сразу не лечь?

В спортзале мы с Матыхиным обменялись,

посмеялись,

за обедом тарелки с овощами и курицей

он поставил ко мне, а я пью вино,

на внушаемую Матыхиным

безалкогольную философию,

отвечаю нарочито смачными глотками,

ради тебя, как-то упадочно он сказал.

Ради тебя этой отравы отведаю.

Говорит он вполне литературно,

по речам – не вахлак,

бицепсы из-за образа жизни

у него, смотрю, появились,

на тощую телесную структуру

чего-то нарастить он сумел,

при оценке Матыхина в комплексе

я кивала,

от мысли, что для короткой связи он мне подходит,

мне было, само собой, не уйти,

будучи на нервах из-за неясности его перспектив,

бокал вина он едва ли не залпом,

забирающему посуду официанту

требовательно сказал повторить,

к окончанию обеда Матыхин уже набрался,

выел мне мозг причитаниями

о находящемся под его началом производстве

комбикормов,

после обеда я бы замечательно подремала,

но от Матыхина не отвяжешься,

тащит в бар – я иду,

с пулеметной частотой он в баре закидывался,

меня, как он считал,

соблазнял.

Я в унынии,

коктейль не пью, а мучаю,

в изрыганиях сползающего со стула Матыхина

отсутствие женщины,

губернатор, комбикорма,

к вечеру до желания поселиться со мной

в тайге он наклюкался.

Ты только моя!

Из нашей хижины сбежать тебе некуда!

В понимании окружающих

мы с Матыхиным пара,

и мне нехорошо,

прямо говоря, омерзительно,

когда он, поревев и поползав,

растянулся на недавно помытом полу,

гостиничные парни его забрали,

унесли крепко спать,

пряча от всех глаза, страшно опозоренной женой

я себя ощущала.

7

Ночью я беспокоилась,

завтрашний Матыхин – секрет,

безобразничать он продолжит —

я от него, чего бы мне это ни стоило,

отдалюсь, открытым текстом скажу ему

ко мне не приближаться,

невыспавшейся и подозрительной

я спустилась на утренний кофе,

Матыхина не обнаружила и от радости не вскричала, появиться он может в любой момент,

созвонившись с офисом,

первым делом вывалить на меня неприятности,

касающиеся комбикорма для кроликов;

вслед за кофе и булочкой

я за пакетом,

с ним у меня на море ходьба,

от жарящего солнца мне бы широкополую

шляпу, но она в номере,

из-за Матыхина выпало у меня ее прихватить,

гвоздем он у меня в голове,

при сильнейшей влюбленности такое бывает.

Стрелок Купидон,

ты, бог желания, пощадить меня

не удосужился, в Матыхина чувственно

я до гроба.

Смешно, однако с улыбкой у меня нелады,

лицевые мышцы словно бы атрофированы,

Матыхин,

ранняя пташка, новоявленный алкаш,

он уже в море плескается!

Быстренько мне от моря,

как от посейдоновых змей в гостиничный корпус

бежать?

Сейчас или потом объясниться с Матыхиным

мне придется

и я разговор не откладываю,

минуя лежаки, иду к кромке,

он, погруженный по пояс,

меня определенно видит и не приветствует,

по-моему, совершенно не узнает,

восстанавливать по крупицам его стершиеся

воспоминания кому-то здесь надо?

Не мне,

я проект покидаю,

имеющая претензии администрация

пусть действует,

Матыхину, извиняясь, грозит,

а я в стороне,

и у меня в его стиле, поверьте, отшибло,

бар по заведенным стандартам

ровно с десяти, дополнением к пиву

я немножко орешков,

плетущийся с моря Матыхин в бар,

ура-ура-ура,

не свернул.

В плавках Матыхин хорош,

фигура отменная,

трезвый секс мне ему предложить?

Он испугается,

залопочет про препятствующие нашему соитию

комбикорма,

при создавшейся ситуации ему не до женщины,

всю энергию на высвобождение из клещей

кризиса необходимо ему направлять,

получится, что Матыхина я домогаюсь.

Вчера казалось мне нереальным,

а сегодня схватило и за волосы потащило?

Я не тороплюсь,

упорно сопротивляюсь,

пиво я допила, а к орешкам не притронулась,

обдумала и к решению добавить пришла,

рядом со мной кто-то молодой,

по его взгляду порочный,

возлияния,

предшествующие обеду,

он через трубочку,

меня, дай я ему волю, взял бы и завалил,

орешки в рот я закидываю, от вожделения

Матыхина отошла,

на изучение юного совратителя

времени у меня отнюдь не в обрез,

приковала его я надежно – пока я не встану,

и он отсюда не уберется, а я настроена сидеть,

выпивать,

рисовать себе вытаскивающего меня

из бурного океана Макконахи,

ступай за мной в мою хижину!

Вглубь кровати ложись!

На диком тропическом острове

хижина у него без удобств,

прежние подружки нас,

названивая, не потревожат,

Макконахи мечтал обо мне.

Пил, курил дурь и приятная для меня

мечтательность отклонением на него навалилась?

Да я великолепная,

я единственная,

пива,

исправно подносимого пива

для полудня я многовато.

Схожу в туалет.

Зрительно поедающий меня парень за мной,

вероятно, последует, попробует мной овладеть,

мои шаги мне надлежит просчитать.

По классике я обязана отбиваться,

царапать ему лицо и бить в область паха,

буди он во мне отвращение,

исполнила я бы мастерски,

но я его, по-моему,

хочу.

И что, позволить ему в кабинке мне засадить?

Сомневаюсь,

настрой у меня не особенно страстный,

мне бы представить, что секс у нас был,

секунду назад закончился,

парень у меня за спиной,

поворачиваться к нему меня не прельщает,

общее чувство

выразительно гнусное,

с Ларионовым из банка «Открытие»

я даже губу с досады кусала,

когда он позади меня процесс завершал.

Не досадно, что кончилось,

из-за моего неудачного выбора

досада меня давила.

Вклад из «Открытия» я забирала,

и меня по инструкции отговаривали,

лично Ларионов, не последний в отделении человек,

меня переубеждать прибежал.

Мужчина белокурый,

говорливый,

убедившись в непоколебимости принятого мною

решения,

он переключился на обольщение,

пригласил меня в работающий по соседству

мясной ресторан,

ну не кричать же мне,

что я на сырой рыбе помешана

и глистами изъедена,

отвали от меня!

Так я с мужчинами не веду,

их природные поползновения

построенной на истерике защитой

не растаптываю,

от похода в ресторан от меня не убудет,

и с Ларионовым я пошла,

о преображении «Открытия»

вперемешку с анекдотами про евреев

послушала, в ресторане говядина, водка,

упавшее от его жестикуляции меню,

волосы у него будто парик.

Потянуло меня в минуту телесных забав

за них дернуть,

чуть ли не главным стимулом

в постель к Ларионову привело.

Что сказать – любовник он

по запалу не кислый, а по результату лимон,

причем, лимон основательно подгнивший.

Кое-как разрядившись,

он мне скучать не давал,

угощал дорогими напитками,

по причалу, выложенному гранитом,

в субботу мы с тобой, милая, погуляем,

бутылку виски на прогулку возьмем.

Смотрешь на неподвижную воду ты, милая,

любишь?

Разумеется, в ванну налью и смотрю.

Отвечала я ему хмуро,

впихиваемую им романтику обрубала,

пила наоборот – с нескрываемым удовольствием,

итого, желаешь увидеть мое блаженство —

гляди.

Он на меня, выпивающую, посматривал,

завидовал, мне казалось,

Ларионов ведь рюмку закинет

и без сопровождающего переваривание

упоения

снова болтать,

критиковать бросившегося под поезд приятеля,

кредиты, говорит, он вернул, и ему бы жить,

а он из-за несчастной любви

суицид на станции Востряково.

У нас с тобой, милая,

до несчастной любви не дойдет?

Клянусь, что нет,

Ларионову я ответила.

Ответила и да, призадумалась,

мне-то Ларионова не полюбить,

а вдруг он до трагических последствий

сегодня же в меня влюбится?

Мне бы выступить избавительницей,

пока не поздно,

с Ларионовым разорвать,

помню, оттаскивая его от беды,

на ночь я с ним не осталась,

задержалась допоздна, но не на всю ночь,

вызывать мне такси

Ларионов отказывался, убитый виски член

старался в меня приткнуть,

на подкатившей к подъезду машине

радостно и печально я ехала,

в зависимости от песен по радио

состояние у меня скачки совершало.

Шофер мимо моего дома не промахнулся,

пожелал мне счастливого Рождества,

ключ у меня в замке, наверно, сломается,

я в лифте, прислонившись к стенке, подумала,

не войду я к себе.

Половичок подошвой разглажен,

вхождение, можно сказать, удалось,

тряпки с телес мне бы скинуть,

не в одежде проваливаться в сон,

какой же мятой завтра я буду.

Повожу льдом,

удочку насчет сновидений закину,

приснятся мне,

мне представляется,

лошади,

сидящие на лошадях стриптизеры,

ногами на седла они, боже мой, забираются,

обнаженной мужской красотой

под копыта меня зовут,

погибнуть из-за мужчин рискую я ежедневно,

благородным риском вижу,

а затем нет,

белье,

при утреннем осмотре мною замечено,

я не постелила, а платье сняла,

на стуле оно у меня висит весьма ровно,

природу ударившего мне в нос запаха

гниющей древесины,

я определила, как нездешнюю, она —

остаточное явление сна,

среди всеми брошенных челнов

по берегу я ходила,

усыпавшие его могильные кресты

вырывала, крича, из песка.

Здравствуйте, мое сознание и подсознание,

спасибо вам за эротический сон,

в наливающейся ванне я постою,

с брызгами в нее упаду,

до падение умывание, зубной щеткой

щеку я не пробью,

выражение лица у меня в зеркале выжидающее,

где-то в глубине расчет на сюрприз,

из мужчин, способных мне позвонить

и этим настроение мне не ухудшить,

а улучшить,

машинист локомотива Сувашин.

Он не раскалывается, водит ли он на земле

или под землей, не говорит,

для работника метрополитена он больно

с приветом,

отбор туда, по-моему, строже,

чем в подразделения,

обслуживающие нас на поверхности.

Сувашин шаловлив, к сексу практически

безразличен,

мой лифчик он ножом пополам и к ушам,

словно бы через наушники он музыку слушает.

Вскакивай, со мной ты приплясывай!

Я ему не собачонка,

в пляс на задних лапках по его указке

я не пойду,

после достойного секса он к нему охладел,

и тема секса у нас не возникала,

часами шло некое шапито,

Сувашин грыз спички, пишущие ручки

с пантомимным наскоком на писателей и поэтов

ломал,

оказавшись в организованном им дурдоме,

от выпивки я не отдыхала,

немало под его пляски пила.

Целое представление, бесплатный концерт,

инстинктам я доверяюсь,

и они говорят, что Сувашин мне зла не причинит,

в финале нашего общения

меня не прикончит,

протянутую ему банку пива

бешеным зверем он разорвал,

зубами, умудряясь издавать хохот,

с ней напрочь разделался.

Пиво не вытирай, цветы до потолка

на нем вырастут!

У него игра, игра незаурядная,

в его игру мне бы включиться, но у меня

не страх, а лень —

я наблюдаю,

выпиваю,

с Сувахиным однозначно у меня не тоска.

Найду таракана – в раковине я ему

погребальный костер!

Я напряглась, что-либо поджигать

мне бы Сувахину не позволить,

вспыхнуло пламя!

Да ладно, никакого пламени не было,

Сувахин ведь не губитель, не разрушитель,

что я хочу сказать – страницу с Сувахиным

я не переворачивала,

сама она как-то перевернулась.

Алло, привет, на повышение квалификации

меня в чертову даль загоняют!

Солгал ли он,

правда ли из столицы был выдернут,

размышляла я очень недолго.

Да пропади он пропадом,

мужчины мне не для балагана нужны —

мне бы захватывающую меня жгучесть,

в идеале любовь,

а заглатыванием пуговиц

и выкриком: «У меня в желудке пуговицы!»

ты радуй другую,

волоокую ли, косую, но не меня,

дурного цирка

мне хватает и в новостях, в ленте яндекса,

в телефон узнать погоду на Родосе я заглянула,

от температуры,

указывающую на ужасную жару,

неопределенно вздохнула,

с моей открытой шенгенской визой

я до Родоса, если захочу, доберусь,

среди оливковых деревьев с кем-нибудь

интимно устроюсь,

под темнеющим небом ты и я, вино и сыр,

в отеле

при намечающейся близости с директором

этого отеля

мне бы любое угощение, любую кровать,

однако я потащила его в сгущающиеся

тени, раздражающие нас обоих колючки,

колоритный Вазилис шел за мной медленно,

все менее охотно за мной

пробирался,

вино, налитое мною в кувшин,

я старалась не расплескать,

а сыр у него,

потеряет, значит, потеряет,

нет, вспышка меня обожгла,

вино я желаю с сыром, одно вино —

половинчатость и шлепок по мечте,

закуривший Вазилис навел меня на табак,

сигарету, поставив кувшин,

я достала, длинной затяжкой

чуть ли не к богам на Олимп унеслась,

о кувшине мне бы, конечно,

не забывать, его не опрокидывать,

на выгоревшей траве он у меня между ног,

и мне бы ими не двигать,

от неподвижности в угоду

подшагивания к Вазилису не отступать,

он курит от меня в отдалении,

для людей, вроде бы настроившихся

кинуться друг другу в объятия,

четыре метра – озадачивающая меня пропасть,

и чем же он меня покорил? —

изнутри вовнутрь

вопрос у меня вырывается.

Его обеспеченность меня не волнует,

я же не планирую здесь остаться

и с Вазилисом жить.

Деньги для меня вообще вторичны,

у моего бывшего мужа их было,

как на терминальной стадии раковых клеток,

и где же оно, мое счастье?

Исчезни из головы,

мой муж,

ты последний, о ком перед будоражащим меня

совокуплением думать мне следует,

возбуждающий меня Вазилис Гарлатос!

Уже не особо и возбуждающий?

Окурок он затоптал,

пожар вокруг нас не начнется,

основываясь на появившейся у Вазилиса гримасе,

назад к отелю он бы пошел,

отчеты подчиненных ему работников

выслушал и на боковую.

Я тебе надоела – шагай назад,

мне, прихватившей кувшин,

насупленное дыхание в спину не издавай,

в том, не задеваемом фонарями, мраке

я брякнусь прямо на травку,

к вину наконец приложусь,

живого мужчины со мной не будет —

мужчину я придумаю,

наделю его мощным членом

и интеллигентностью,

терпимостью,

умением играть на скрипке,

надувать воздушные шарики,

цитировать Вордсворта.

«Блажен идущий, отвративший взор

от местности, чьи краски и черты

зовут себя разглядывать в упор,

минующий прекрасный цветы».

Безукоризненно, мило,

глупость, по-моему, абсолютная.

Не Вордсворт, а шарики, скрипки,

демонического скрипичного титана

с его помешанностью на скорости исполнения

в сексуальные партнеры мне подавай?

Темп он задал бы бешеный,