Текст книги "Деловые записки. Великий русский физик о насущном"

Мне очень приятно, что вы сошлись с Т. А. Эренфест. Жду с нетерпением, когда она мне расскажет про ваше житье-бытье. В конце ноября собираюсь съездить в Манчестер, наполовину по делу.

Погода тут мерзкая. Зима, но не настоящая хорошая зима, а – осень. Дождь, ветер, туманы, пронизывающий холод. Ты опять, боюсь, не будешь довольна моим письмом, но, дорогая моя, что поделаешь! Вот не пишется, да и только. Ну, крепко тебя целую, так крепко, чтобы скомпенсировать сухое письмо…

Кембридж, 25 ноября 1923 г.

Дорогая Мама!

Все это время страшно много работаю. Во-первых, опыты здорово продвинулись вперед. Во-вторых, у меня два доклада, один – 27 ноября, другой – 12 декабря. Надо начать писать свои работы, это очень длинное и скучное дело. К тому же [еще] маленький теоретический подсчет, который мы собираемся опубликовать с одним физиком здесь.

За работой я забываю о том. что творится на земном шаре. В перерыве между работой почитываю твои рассказики в «Живой воде», хотя они и написаны для несколько более молодых людей, чем я, но [они] меня забавят, так как подбор очень мил.

Сегодня с неким господином Фейгальсоном, заведующим объединенным аккумуляторным заводом, который приезжал ко мне в Кембридж, послал тебе флакон «Пармской фиалки», который уже давно лежит у меня, будучи привезен для тебя из Парижа. Он обещал занести тебе его.

Кембридж, 18 декабря 1923 г.

Дорогая Мама!

Послезавтра покидаю Кембридж на каникулы. Поеду сперва в Лондон и потом, может быть, на континент. Хочу повидать Т. А. Эренфест и порасспросить ее о вашем житье-бытье.

Что-то давно нет от вас писем.

Странное у меня душевное состояние. Какое-то чувство неопределенности. Часто я думаю над вопросом, куда я в самом деле стремлюсь и когда я перестану быть скитальцем по белу свету. Жизнь в меблированных комнатах, частое питание в ресторанах, одиночество по вечерам в конце концов должны испортить мой характер.

Письмо Абрама Федоровича с вопросом, можно ли на меня рассчитывать при замещении кафедры [В. B.] Скобельцына[49]49
  Скобельцын Владимир Владимирович (1863–1947) – физик, профессор Петроградского политехнического института.


[Закрыть], и какие-то намеки на Радиевый институт, похожие на предложение директорства. Сперва все это вывело меня из равновесия. Предложения весьма лестные, и в нормальное время трудно было бы желать чего-либо большего. Я несколько раз беседовал с Крокодилом по этому поводу.

Для меня, конечно, еще рано профессура, так как это отнимает чересчур много времени от научной работы. Кроме того, в нашей действительности вообще трудно работать научно. Что можно делать в лаборатории, где нет газа, например? Что можно делать, когда нет контакта с западноевропейскими учеными? Например, тут мы организовали маленький кружок для свободной дискуссии. У нас только 10 человек, но мы приглашаем самых лучших физиков для дискуссии. К нам приедет Франк[50]50
  Франк Джеймс (1882–1964) – немецкий физик, с 1935 года жил в США. Лауреат Нобелевской премии (1925).


[Закрыть] из Германии, были Бор из Копенгагена, Эренфест, Льюис[51]51
  Льюис Гилберт Ньютон (1875–1946) – американский физикохимик.


[Закрыть] из Америки и др. Я езжу на континент, в Париж, три раза в год, бываю там в Сорбонне, в Радиевом институте у мадам Кюри. Самое живое общение, самый тесный контакт. В Петрограде надо два-три месяца хлопотать о паспорте. И когда его получишь и получишь все необходимые визы, то откуда взять средства? Моего содержания тут вполне хватает, чтобы и вам посылать, и себе на все, включая поездки. И переезд мой в Питер, конечно, будет равносилен научному самоубийству.

Но, с другой стороны, если остаться еще на два года тут, то возникают следующие затруднения. Мои опыты сейчас принимают такой размер и такие крупные суммы затрачиваются, что если я начну развивать их, то только через два года можно рассчитывать, что я покончу с организационной работой и начну получать результаты. Пока [у меня нет] уверенности, я работаю в малых масштабах и боюсь пускать в ход возможности более широкого развития. Но я чувствую, на что-нибудь надо решиться. Крокодил говорит, что мне еще надо проработать лет пять здесь, а потом я могу диктовать сам условия, если захочу переезжать куда-либо в другое место. Это, конечно, здорово сказано, и я боюсь, что он пересаливает. Но помимо всего, на что-то решиться надо.

Конечно, возможности тут для работы такие, о которых мне никогда не снилось в Питере даже в мирное время. Но тяга домой подчас так сильна, что хочется плюнуть на все и ехать домой. Но решиться надо в ближайшие шесть-семь месяцев. Я хочу попытаться приехать к вам этим летом. Может быть, скоро политические горизонты прояснятся. На это большие надежды, в особенности в связи с новым парламентом тут. Во всяком случае, я повидаю Абрама Федоровича и Кольку на Сольвеевском конгрессе[52]52
  Сольвеевские конгрессы (по имени бельгийского химика-технолога и промышленника Эрнеста Гастона Сольве) проводились в Брюсселе и были посвящены узловым вопросам физики. Четвертый конгресс, о котором идет здесь речь, состоялся в апреле 1924 года.


[Закрыть] и тогда выясню многое. На конгрессе будет Крокодил, и он обещал быть моим адвокатом.

Я посылаю тебе фотографии, снятые в лаборатории. Я стою у своих аккумуляторов, которым я много обязан.

Хайндхед, 26 декабря 1923 г.

Дорогая Мама!

На прошлой неделе в среду я покинул экстренно Кембридж, так как в Лондон приехал М. А. Шателен[53]53
  Шателен Михаил Андреевич (1866–1957) – электротехник, профессор Петроградского политехнического института.


[Закрыть] и хотел меня видеть. Мы провели с ним вечер, он был очень мил, и мы много о чем с ним поговорили. Он обещал тебе рассказать обо мне, когда увидит тебя.

Со среды на четверг я переночевал в Лондоне В четверг я получал визы для поездки на континент. Французы мне прислали годовую визу, это первый случай для советского паспорта. Голландцы дали мне полугодовую визу, это тоже уникум.

Вечером в четверг я покупал дорогие оптические приборы для моих опытов, потом я отправился к моему приятелю Скиннеру. У него в доме я провел четверг, пятницу, субботу, воскресенье и в понедельник приехал гостить к Блэкеттам сюда, на юг Англии. Между прочим, в четверг я был в Национальной физической лаборатории в Теддингтоне, которую очень подробно осмотрел. В субботу был в театре, в воскресенье – в концерте. Так что, ты видишь, моя дорогая, я начал свои каникулы и отдыхаю вовсю. Завтра еду во Францию, оттуда в Голландию, а потом домой в Кембридж. Сегодня вечер провожу опять у Скиннеров, у которых званый вечер. Англичане здорово жрут во время рождества. Плюм-пудинг[54]54
  Пудинг с изюмом.


[Закрыть], индюшка, ветчина и пр. Я от них не отстаю…

Лёнька на меня сердится, что я не пишу ему. Следующее письмо из Парижа пошлю ему…

Лейден, 9 января 1924 г.

Дорогая Мама!

Вчера я приехал из Парижа сюда к Эренфестам. Мне хотелось расспросить Татьяну Алексеевну о ее русских впечатлениях и о вас вообще.

Я был на юге Франции у моих знакомых. Там я прогостил дня четыре, потом провел два дня в Париже и теперь, послезавтра, еду обратно в Кембридж. Очень было забавно почти прямо с Ривьеры, с Лазурных берегов, где все зелено, небо голубое, солнце тепло светит, попасть в Голландию, где 5° мороза, снег, лед, торчат черные стволы деревьев, люди ходят в шубах. Послезавтра я возвращаюсь в Кембридж и сажусь за работу. В конце каникул я всегда с охотой думаю о лаборатории.

У Эренфестов мне хорошо, и я с удовольствием провожу те дни, которые могу оторвать для Голландии. Детвора, семья – это все то, чего я лишен в Кембридже. Я прихожу к убеждению, что я – семейное животное.

У Эренфестов строгие правила: дома можно курить только в двух комнатах. А я теперь большой курильщик. Ничего не попишешь. Под такими строгими правилами находится даже Эйнштейн, когда он живет тут.

Ну, пока! Всего хорошего, дорогая моя. Напишу письмо подлиннее из Парижа, пошлю ему.

Кембридж, 30 января 1924 г.

Дорогая Мама!

Давно не писал тебе. Был занят очень. Ни одного дня не сидел вечером дома. Да, работы уйма сейчас. У меня лекции тоже начались. На первой было три человека, на второй было десять…

Меня очень беспокоит твое здоровье и твоя работа. Тетя Саша меня также огорчает. Если тебе почему-либо придется оставить службу, то всегда, конечно, ты можешь приехать и быть со мной Единственное препятствие, которое я вижу, это то, что тебе здесь будет скучно. Во-первых, я целый день в лаборатории. Потом, тут не говорят на других языках, кроме английского, и, в-третьих, я думаю, тебе трудно будет обойтись без твоей обычной работы. Я-то буду очень рад. Что касается моего приезда, то он очень возможен, но, конечно, трудно возлагать какие-либо определенные надежды. Я делаю все возможное, чтобы его устроить. Но это отнюдь не легко.

Меня очень огорчает, что ты переутомляешься. Этого нельзя делать. Надо помнить, что никакую машину нельзя перегружать. Что касается тех затруднений, которые возникают в области твоей педагогической деятельности, то я их понимаю, в особенности после разговора с Татьяной Алексеевной Эренфест. Хотя, конечно, издали мне все же трудно судить обо всем этом.

Признание России, наверное, произойдет в ближайшее время. Это очень хорошо и, я думаю, облегчит многим многое.

У меня все еще как-то неясно на душе, по какому пути складывать свою дальнейшую карьеру. Я чего-то сегодня усталый, и мне все мерещится в черном свете. Столько работы, и как-то боишься с ней не справиться.

Кембридж, 9 марта 1924 г.

Дорогая Мама!

С нетерпением жду от тебя письма с ответом на мое последнее письмо, в коем я прошу тебя приехать ко мне.

За это время я закончил свою работу (часть первую) к печати. Она прошла через Крокодила и будет скоро напечатана. Накопилось очень много материалов для печати – еще для одной большой работы и двух маленьких. Все это хочется закончить до пасхи, а чувствуешь себя уже несколько усталым и переутомленным. Во вторник лекция последняя для студентов. В среду доклад в Физическом обществе, а на будущей неделе еще один доклад. Все это надо закончить тоже. Тогда можно отдохнуть.

За это время я сделал интересное знакомство с Кейнсом[55]55
  Кейнс Джон Мейвард (1883–1946) – английский экономист и социолог. С 1912 по 1946 год редактор «Economic Journal». Профессор Кембриджского университета. В 1919–1920 годах в качестве эксперта Кейнс участвовал в работе Парижской мирной конференции. Книга Дж. Кейнса «Экономические последствия Версальского мирного договора» (русский перевод – 1922) положительно оценена В. И. Лениным в докладе на II конгрессе Коммунистического Интернационала (1920).


[Закрыть]. Ты, может быть, знаешь это имя. Он был английским экспертом на мирной конференции и написал книгу. Он считается самым крупным экономистом в Англии. Ему всего-навсего лет 45–48. Он очень бойкий, живой и разговорчивый. Очень остер на язык и совершенно не похож на англичанина. Я с ним встретился раза два. Первый раз завтракал с ним, а потом он пошел в лабораторию смотреть мои опыты. Второй раз – был торжественный обед в колледже, на коем я присутствовал. После обеда играли в карты, и я играл за одним столом с Кейнcoм по его приглашению.

Он знает очень много людей, видел уйму на своем веку и умеет рассказывать.

Не знаешь ли, когда выезжает Абрам Федорович и едет ли Колька с ним? Напиши, пожалуйста, сразу, когда услышишь, что они выехали.

Мой здешний Крокодил в стадии любезности ко мне. Это после ругани, которую мы имели недавно. Это всегда у нас так. Но, в общем, мы большие друзья. Мне дарят маленького крокодиленка из бронзы, который я прикреплю на капот моего автомобиля.

Кембридж, 10 марта 1924 г.

Дорогая Мамочка!

Так хорошо, что есть надежда, что вы приедете все ко мне повидаться. На днях напишу длинное письмо тебе. Сегодня был очень занят. Испытывали трансформатор, изготовленный по моему проекту. Испытания прошли блестяще. Если приедете, не забудьте захватить фотографию Нимки и Нади, увеличенную Шабельским.

Кембридж, 9 апреля 1924 г.

Дорогая Мама!

Давно не писал вам. У меня грандиозные планы опять, и я был очень занят. Когда у тебя большие планы, так все дела заключаются в том, чтобы разговаривать с людьми. А это самое трудное и большое дело. Надо к тому же ковать железо, пока оно горячо.

Я был в Манчестере. Мне нужно было повидать профессора [М.] Уокера, знаменитого строителя динамо-машин. Я приехал к нему в субботу в Бакстон. Это в Дербишире, в горах, 350 верст от Кембриджа. Приехал на автомобиле. Я думал только проконсультироваться у этого инженера в продолжение 1–1,5 часов, но он так заинтересовался нашим проектом, что я пробыл у него три дня. Очень умный и симпатичный человек. Потом ко мне приезжали инженеры, потом я ездил в Лондон и т. д.

Вчера получил ваши письма и очень рад, что вопрос вашей поездки фиксирован. Тут, в Кембридже, уже знают, что вы приезжаете, и вы имеете уже несколько приглашений на чай и вечера.

Что касается твоих вопросов, то знакомых тут у меня в университете так много, что могу тебе устроить свидания, начиная от епископов до финансистов, с кем только пожелаешь.

Насчет привоза белья и пр. напишу погодя, как только присмотрю домик и узнаю, есть ли там это…

Кембридж, 25 апреля 1924 г.

Дорогая Мама!

Я только позавчера вернулся из Парижа. Был также в Лейдене и видел Абрама Федоровича. Он меня уговаривал приехать в Питер. Но окончательно ничего не решили. Еще будем обсуждать этот вопрос, когда он приедет сюда, в Англию. Тогда, надеюсь, и ты будешь здесь, и решим все вместе. Жду с нетерпением, когда узнаю результаты ваших хлопот. На днях вышлю вам 12 ф. с. Наверное, сделаю это по телеграфу.

Татьяна Алексеевна Эренфест все уговаривает меня, чтобы вы подольше пожили у нее в Лейдене. Но это можно будет обсудить потом. Мне бы хотелось, чтобы вы скорее приехали сюда, ко мне.

Начал уже работать. Крокодил сейчас в Брюсселе на конференции. Там же Иоффе. Они будут обсуждать мою дальнейшую судьбу…

Жду с нетерпением твоих писем и Лёниной телеграммы.

Кембридж, 18 мая 1924 г.

Дорогая Мама!

С нетерпением жду, когда ты и Наташа приедете. Не задерживайтесь с выездом очень. Лёнин план послать вещи прямо [сюда] вполне хорош. Но так как, может быть, в Лейдене вам захочется побыть подольше, то все-таки захватите что-нибудь. Очень было бы хорошо, если бы Лёня послал мне с вещами Курс физики Хвольсона, у меня есть все тома (кажется, пять толстых книг), портрет Нимки и Нади, увеличенный Шабельским, англо-русский и русско-английские словари (толстые, у меня также они есть).

Если что еще понадобится, напишу. Ну, пока! Всего хорошего. Крепко целую.

Лондон, 4 июня 1924 г.

Дорогая Мама!

Пишу тебе это письмо из Лондона и отправляю я его тебе с Костенками, которые большие мои друзья. С Костенкой[56]56
  Костенко Михаил Полиевктович (1889–1976) – электротехник, академик (1953).


[Закрыть] мы разрабатываем одну динамо-машину.

Я все же с нетерпением жду от вас известий с датой вашего отъезда. Сегодня я отправил по телеграфу на Лёнино имя еще 12 червонцев, которых не хватало на дорогу.

Я завтра читаю доклад в Королевском обществе о моих опытах, поэтому я в Лондоне. К тому же хочу проводить Костенко. Поскорее хочется услышать, что ты и Наташа выезжаете. Работа идет моя помаленьку. Занят хотя по горло. Много организационной работы…

Все в Кембридже знают, что ты приезжаешь с Наташей, и вам придется походить по гостям[57]57
  В июле 1924 года мать П. Л. Капицы Ольга Иеронимовна, жена его брата Наталья Константиновна с сыном Лёней приехали в Кембридж. Они гостили у П. Л. Капицы до начала апреля 1925 года.


[Закрыть].

Париж, 12 апреля 1925 г.

Дорогая Мама!

Вчера вечером получил Лёнину телеграмму и сегодня пишу тебе первое письмо. Я благополучно добрался до Парижа и здесь загуливаю свою грусть тоску. Жду с нетерпением от вас описания дороги…

Ну, пока! Всего хорошего, крепко целую вас всех, мои дорогие.

Кембридж, 27 апреля 1925 г.

Дорогая Мама!

Не писал тебе так долго, потому что не устроился, не хотелось писать.

Париж я покинул в пятницу 17-го, мне надоели театры и ничегонеделание. Остановился в Лондоне у Крыловых. В субботу утром был на заводе. После завтракал у Крыловых, были гости, метеорологи, приехавшие на конгресс…

В понедельник я приехал в Кембридж, был в лаборатории, дел накопилось масса. В 5 часов Крокодил позвал пить чай.

Когда приехал к миссис Грей, то узнал, что она переезжает на другую квартиру и там мне может предложить только две комнаты. Это мне совсем не понравилось. К тому же она запросила за эти две комнаты очень высокую цену, объясняя это вздорожанием жизни. Я сказал, что подумаю, и поселился в 84, de Freville[58]58
  В доме № 84 по улице Де Фревилль. В этом доме П. Л. Капица жил со своими близкими, гостившими у него в Кембридже.


[Закрыть], в моей старой комнате.

Утром ходил пить кофе к Барону[59]59
  Так П. Л. Капица прозвал Э. Я. Лаурмана за его нелюбовь к немецким баронам в Эстонии.


[Закрыть]. Было, признаться, грустно и тоскливо там без вас. Только в среду стал искать себе обиталище, так как все время был занят. Мне повезло – совсем недалеко нашел три комнаты у одинокой старушки. Хозяйка очень мила и ухаживает усердно за мной. Если так будет продолжаться, то нечего лучше желать. Сперва она приняла меня за студента и возымела ко мне большое уважение, когда узнала, что я Dr. О цене сговорились, когда она была под впечатлением, что я студент, и потому цену назначила скромную – 31 шиллинг в неделю. Я переехал в субботу. Барон мне много помог. Вчера привел дом в порядок и завтра буду его сдавать. Дядя Скиннер[60]60
  Так звал Г. Скиннера племянник П. Л. Капицы.


[Закрыть] тоже помогал двигать мебель. Перетаскивали столы, пианино и все прочее. Новая хозяйка ничего не имеет против постановки беспроволочного телефона.

Мои машины и все прочее идут хорошо, в среду, т. е. послезавтра, еду в Манчестер вырабатывать условия приема и испытания. Испытание будет в середине мая, тогда придется провести в Манчестере с неделю. Даст бог, все обойдется хорошо. Крокодил довольно любезен. Я завтракал у него в субботу… Жизнь идет своим чередом, а у меня на сердце грустно без вас, апатия, работаешь автоматически, как [бы] исполняя свой долг.

Я очень рад, что у тебя все благополучно со службой. Даст бог, и у Лёньки все наладится. Пишите больше о себе, что делаете. Парсонс[61]61
  Парсонс Т. Р. – физиолог, один из кембриджских знакомых П. Л. Капицы.


[Закрыть] привез мне плед и коробку папирос. Большое спасибо за них…

Ну, крепко тебя целую. моя дорогая. Рад. что вы все хорошо добрались. Напишу подробно об испытании машины, хотя это еще не главное. Целую Наташу и Леонидов. Поклон друзьям.

Твой сын одинокий Петр

Кембридж. 5 мая 1925 г.

Дорогая Мама!

Получил твое письмо № 2. Ты закрутилась уже в работе, смотри не переработай.

Я был в Манчестере, с моей машиной все обстоит благополучно. С Крокодилом тоже хорошо. Буду подавать на Fellow[62]62
  Член колледжа. Речь идет о выборах в члены Тринити-колледжа.


[Закрыть], это решено окончательно. Скиннер огорчен, так как это несколько понижает его шансы.

Финансы мои швах, но к концу июня должны поправиться…

На будущей неделе собираюсь в Лондон. 21 мая еду в Манчестер, там испытания машины Дай бог, чтобы все прошло хорошо.

Между прочим, числа 14–15-го в Питер приедет некто А. Монтегю[63]63
  Монтегю Айвор (1904–1984) – английский публицист, киносценарист и режиссер, лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» (1959).


[Закрыть]. Это тот молодой человек, с которым меня познакомили Парсонсы. Помнишь голодный ленч? Он славный парень, совсем молодой. Физиолог, интересуется кинематографом и театром. Помогите ему ориентироваться в Питере и укажите место, где остановиться. Я ему дал твой адрес…

Кембридж, 9 июня 1925 г.

Дорогая Мама!

Долго тебе не писал, грешен. Был очень занят. Испытывал динаму. Восемь дней провел в Манчестере, потом приехал сюда в изнеможенном состоянии, поехал в Лондон и там был на заводах. Но, слава богу, с машиной все более чем благополучно. Она дала прекрасные результаты… Но я устал до крайности.

Это время у меня до зарезу занятое. Как только будет свободное время, напишу тебе длинное письмо с описанием испытания машины. Сейчас у меня дел куча. Завтра надо докладывать в кружке, пришел мой черед. Потом надо готовиться к докладу в Геттингене, куда я поеду в конце июня, и уйма дел по лаборатории.

Ты меня прости за короткое письмо, но у меня глаза слипаются, так хочется спать.

На заводе пришлось работать в очень тяжелых и утомительных условиях.

Я рад, что вы приютили Монтегю, он славный парень. Буду очень рад, если он привезет мне шкуру.

Я сегодня в Лондоне купил Эренбурга «[Жизнь и гибель] Николая Курбова», «Хулио Хуренито» и «Любовь Жанны Ней». Так что эти книги ты не покупай для меня.

Я познакомился с Войнич[64]64
  Войнич Этель Лилиан (1864–1960) – английская писательница. В 1887–1889 годах жила в России. С 1920 года в США.


[Закрыть], она очаровательная старушка. Прекрасно говорит по-русски.

Тейлор тоже женится. Какая-то эпидемия свадеб.

Кембридж, 17 июня 1925 г.

Дорогая Мама!

Все собираюсь тебе написать длинное письмо, есть много о чем писать, но, увы, это только откладывает мое писание. Ты знаешь ведь, моя родная, что когда я в рабочем состоянии, для меня весьма трудно что-либо делать помимо того, чем я занят. Машину я испробовал в Манчестере, как я тебе писал, вполне удачно. Это взяло 9–10 дней. Работа была очень утомительная. Днем мы испытывали. Ночью мастера работали и делали изменения и поправки. Условия для работы были тяжелые, страшный шум завода, к которому я не привык, сильно утомлял. Кругом тебя в испытательном отделении испытывали массу машин одновременно. Короткие замыкания, взрывы вполне часты. Это все не особенно опасно, но неожиданность звука неприятна. Шум такой, что самого себя не слышно. Распоряжения приходилось отдавать, крича в ухо. Страшная нервная напряженность повышалась тем, что я был ответствен за результаты испытаний, и если бы машину разнесло, то завод не отвечал. Поэтому я очень осторожно делал испытания. Постепенно повышал нагрузку и после каждого испытания – аккуратные промеры частей. Со стороны завода я встретил большую помощь и поддержку. После конца работы ежедневно я обычно ехал к Уокеру или Коузоу и обсуждал результаты. Так в день работал до 14 часов. После всего этого испытания я два дня ходил, как будто меня кто-то обухом по голове огрел. Слава богу, все сошло более чем благополучно, но я так устал, что даже не мог радоваться. Крокодил был очень доволен. Так, более трудное и ответственное прошло хорошо, но впереди много еще работы.

Еду я к Франку 1–2 июля. Пригласил он меня так. Я написал, что хотел бы приехать, а он мне – официальное приглашение и очень любезное письмо. По дороге заеду к Эренфестам.

Теперь довольно о себе. Меня очень смущаешь ты. Ты чересчур много работаешь, и весь отдых пойдет насмарку, если ты будешь так продолжать. Если ты не перестанешь это делать, я перестану совершенно писать.

Я к концу этого месяца расплачусь со всеми долгами и с 1 августа буду тебе высылать ежемесячно 4–5 ф. с. в месяц, с тем чтобы половина шла тете Саше. Если хочешь, я могу высылать непосредственно тете Саше. Но я это буду делать только в том случае, если ты обещаешь работать в меру и не переутомляться…

Кембридж, 26 июня 1925 г.

Дорогая Мама!

Наконец пришли каникулы и я недели на две могу уехать и отдохнуть. Планы таковы. Сперва я поеду в Лондон, там пробуду до 1-го, оттуда в Кембридж, получу жалованье и поеду в Голландию к Эренфестам. От них – в Геттинген, оттуда обратно в Кембридж.

Эти последние дни были очень занятые, так как моя машина пришла сюда, в Кембридж, и ее разгружали и ставили на фундамент. Она весит около 700 пудов, и ты можешь себе представить, что это была большая работа. Начали разгружать ее в прошлую субботу в 4 часа вечера и кончили только в 2 часа ночи. Были выписаны специальные рабочие из Лондона, и они работали с большим искусством. Всего всю эту работу делало шесть человек. Они привезли с собой из Лондона стальные катки, домкрат, брусья и пр. Было так интересно смотреть на их работу, что Крокодил присутствовал от начала работы до 11 часов вечера. Теперь машина стоит, болты зацементированы, и после того, как я вернусь, она будет пробоваться. Даст бог, все и далее пойдет благополучно.

Сегодня я долго сидел у Крокодила, болтали на житейские и научные темы. Он очень мил ко мне, так как доволен результатами испытания.

Я получил от Монтегю письмо, и он пишет, что привез все в целости. На этой неделе заеду за всеми этими вещами. Я бесконечно рад шкуре медведя. Большое спасибо также и за все остальное.

Я себя чувствую хорошо, только очень устал, больше нервно. По-видимому, в связи с испытаниями машины. Было большое нервное напряжение, но теперь отдохну. Наверное, после поездки в Германию отдохну еще…

Был у меня Тейлор, очень мил, занят покупкой дома и устройством хозяйства Его невеста одного возраста с ним, 39 лет, учительница очень хорошей школы. Я ее не видел. Эллис уже женился и уехал справлять медовый месяц. Чедвик влюблен по уши, и Крокодил ворчит, что он мало работает.

Жду от тебя писем, из которых узнаю, что ты не переутомляешься, иначе перестану писать…

Геттинген, 6 июля 1925 г.

Дорогая Мама!

Получил твое письмо здесь, в Геттингене, и это был для меня большой и очень приятный сюрприз. Я остановился тут у Франка, у него очень милая семья. Живут они хорошо, по-интеллигентному. Чисто, хорошая мебель и все пр. Жена его тоже очень милая особа. В пятницу я буду тут докладывать. Я передал Франку твой привет, и он просит тебе тоже кланяться. Сейчас сижу у него в кабинете, он лежит на кушетке и читает, я за письменным столом пишу, его жена сидит и чинит белье, обещает поиграть на рояле.

Я был три дня в Лейдене у Эренфеста. Они были милы очень, и я немного отдохнул там.

В Геттингене я пробуду до пятницы, а потом еду обратно в Кембридж, за работу.

Да, вот еще какая новость у меня. Чедвик позвал меня быть своим шафером на свадьбе. Я вообще еще не был на свадьбе английской, а тут шафером, значит, визитка и цилиндр. Это обязательно. Зря деньги потратишь, а отказаться неудобно.

Большое тебе спасибо за шкуру медведя, и крупу, и двух человечков[65]65
  Фарфоровые статуэтки.


[Закрыть]. Я все получил совсем благополучно и бесконечно рад шкуре медведя.

Лондон, 19 июля 1925 г.

Дорогая Мама!

Пишу тебе из Лондона, куда я приехал на week end[66]66
  Время отдыха с субботы до понедельника.


[Закрыть]. Был на заводе, осматривал мой прерыватель. Директор завода пригласил меня на виллу в окрестности города, где я и застрял. Сейчас лежу на траве и пишу это письмо. Я прочел свой доклад в Геттингене в последний день моего там пребывания, т. е. в пятницу. Так случилось, что в этот день приехал Абрам Федорович, так что он тоже присутствовал на докладе. Было много народу послушать, как я буду коверкать немецкий язык.

[Когда я] приехал в Кембридж, у меня была уйма дел, пробование машины в Кембридже, были крокодилы в лаборатории. Все сошло благополучно. Крокодил находится в полной любезности ко мне. За эту неделю я был два раза приглашен к нему.

Большое тебе спасибо за книгу «Ташкент – город хлебный». Я ее прочел с большим удовольствием и думаю, что [это] хорошая книга. В ней много действия, и борьба этого мальчика за жизнь очерчивает характер, которыми так бедна наша литература – сильного человека, активного и борющегося.

Ливерпуль, 10 августа 1925 г.

Дорогая Мама!

Пишу тебе из Ливерпуля, куда я приехал, чтобы женить Чедвика. Свадьба завтра, и я тебе пришлю свой портрет в цилиндре и визитке. Пока тут очень занятое время. Все приходится наряжаться – то в смокинг, то в визитку – присутствовать на ленчах и обедах. В среду еду обратно в Кембридж.

Мне не повезло с этой свадьбой. Первое – расход денег, второе – расход времени. Оба весьма некстати. Я, как шафер, а тут только один [шафер], несу целый ряд ответственных обязанностей и представляю жениха после его отъезда. Дело в том, что на английской свадьбе жених и невеста уезжают сразу после церемонии, и я остаюсь забавлять гостей. Приглашенных тьма – 140 человек. Прием в саду и в палатках. Не знаю, как это все будет. Даст бог, позабавлюсь.

Сейчас пришлось остановиться в самой шикарной гостинице, это мне не особенно приятно для кармана. Но, слава богу, цилиндр покупать не пришлось, занял. Оказалось, у Фаулера голова моих размеров.

В последние дни на меня свалилось еще одно удовольствие. Приехал Сиротин, он, кажется, заходил к тебе. Это тот профессор из Минска, который приехал работать в Кавендишскую лабораторию. Он вообще ничего, славный парень, но ни бельмеса по-английски. Это чрезвычайно неприятно – приходится разговаривать за него.

К тому же тут еще пиши тезисы (на феллоу) и веди научную работу. Господи боже мой!

Кембридж, 25 августа 1925 г.

Дорогая Мама!

Наконец волна работы отхлынула. Я сдал вчера свою диссертацию на феллоу, и результаты будут известны после экзамена 2-го или 3 октября и выборов 10–12-го. Я ставлю свои шансы не особенно высоко. Во всяком случае, увидим. Я не волнуюсь. Что касается твоего отношения к Монтегю, то я его понимаю, но думаю, что ты судишь его немного строго. Он избалованный мальчик с живым поверхностным умом, привыкший, чтобы с ним, несмотря на его коммунистические и пр. убеждения, все же обращались как с сыном лорда. Он не так уж плох. Ты спрашиваешь, что прислать с ним мне. Может быть, пошлешь мне пыжиковую шапку, чтобы зимой ездить на машине. Ты знаешь, самоедские две шапки, которые мы как-то с Лёней привезли с Севера и которые Надя так любила носить. Это, кажется, и все. Да, если отыщешь у меня, пришли Козьму Пруткова и «Конька-Горбунка», страшно хочется их почитать.

Со свадьбы Чедвика я благополучно вернулся. Английская свадьба и моя роль на ней очень интересны. Я являюсь лучшим другом жениха[67]67
  По-английски шафер – the best man.


[Закрыть] и все время его сопровождаю. В церкви перед церемонией я сижу с правой стороны впереди вместе с женихом, пока не приходит невеста.

Невеста входит в церковь. Под игру органа она проходит всю церковь посередине. Впереди нее идет хор, а сзади – подруги. Она идет к алтарю, где ждет священника. Жених становится рядом с невестой, а чуть-чуть позади, перед алтарем, стоит отец, со стороны невесты, и я, со стороны жениха.

При этом надо иметь очень серьезный вид. Я не выдерживал и, конечно, улыбался. Во время обряда, когда священник спрашивает, кто выдает эту девушку замуж, отец берет ее за руку и говорит, что, дескать, я. Потом священник спрашивает жениха, каким кольцом он будет венчать. Тогда я вынимаю кольцо из кармана и подаю его священнику. Потом он еще спрашивает разные вещи, поют, играет орган. Мои обязанности кончаются, и я сажусь.

Еще разные церемонии, наставления жене и мужу от священника, как будто они сами не знают, что значит жениться. Когда церемония кончена, все идут в притвор за алтарем, где расписываются в книгах, и я расписываюсь как свидетель.

Там же поздравляют жениха и невесту. Я на правах шафера имею право поцеловать невесту и шафериц. Первое я выполнил, последнее я не выполнил, ибо шаферицы сего не стоили, так как бог их уродил не совсем складно.

Потом все под музыку идут из церкви, я буксирую какую-то тетку. Впереди, конечно, жених и невеста. При выходе из церкви фотографы снимают. Потом вся компания садится в автомобиль и едет в дом к невесте. Здесь был большой прием. В саду палатка, человек 200, угощение, шампанское, свадебный пирог и все прочее. После всеобщего поздравления снимают группы. (Я пошлю тебе свою карточку в цилиндре, как только она придет от фотографа.)

После этого я провожаю жениха в комнату, где он переодевается. Также моя последняя обязанность – засвидетельствовать его завещание и взять его на свое попечение. Потом новобрачные уезжают, а гости веселятся и танцуют до поздней ночи.

Работа моя в лаборатории идет помаленьку, самые важные эксперименты будут в октябре, когда вернусь. Если тогда все сойдет благополучно, то можно сказать, что все будет хорошо.

Уезжаю я за границу 2-го. Маршрут мой: Лондон, Дувр, Булонь, Париж, Авиньон, Марсель, Ницца, потом не знаю.

Кембридж, 26 октября 1925 г.

Дорогая Мама!

Давно не писал тебе. Я послал тебе письмо, что 12 октября я был выбран Fellow Trinity-College, и ты, наверное, его получила уже. Я теперь тебе опишу процедуру посвящения. На следующий день, 13-го, я должен был явиться к мастеру[68]68
  Глава колледжа в Кембридже и Оксфорде.


[Закрыть] колледжа, сиречь Дж. Дж. Томсону. Для этого случая я должен был надеть свою мантию и еще прицепить к ней красный капюшон, белый галстук и две белые ленточки… Точь-в-точь такие, какие носят ксендзы. На грех, я свою мантию потерял накануне, и все утро мне пришлось бегать и собирать эти атрибуты. Когда я и еще трое других выбранных явились к мастеру колледжа, он нас поздравил, передал нам уставы колледжа… Потом все пошли в церковь. Мастер впереди, а мы попарно сзади. [Когда] вошли в капеллу, нас оставили в притворе, а там, в церкви, ждала вся избирательная комиссия. Они что-то там читали и говорили, потом вызвали нас. По очереди каждый читал клятву в верности колледжу, что будет соблюдать его правила и способствовать его процветанию. После этого надо было расписаться в старинной книге, в кою заносятся подписи всех выбранных. Я уж не знаю, сколько ей лет. Книга солидная, пергаментная. Подумать только, что там же находится подпись самого Ньютона. Здорово! После того как расписался, подходили к мастеру. Он стоит в специальной клетке с пюпитром перед ним. Становишься на колени, складываешь руки таким же образом, как пловец, когда собирается нырнуть, протягиваешь их мастеру, а он берет их в свои и читает какую-то молитву по-латински. В которой я, конечно, ни черта не понял. Раз, два, три, дух святой на меня сошел, и я стал Fellow. Не только первый русский, это наверняка, но, кажется, третий иностранец.