Текст книги "Из багровых небес стрелы гнева летят"

И ещё, мы гордились тем, что наши самолёты не бомбили те объекты и населенные пункты, где скопления вражеских сил не наблюдалось. Отсюда становится ясными те гигантские потери живой силы при освобождении городов и населенных пунктов Западной Европы. Не могли знать погибающие, что потомки освобождённых от фашизма будут глумиться над местами их захоронения и памятниками, установленными над ними!!!

Как относиться к памяти тех, кто бомбил мирное население там, где это не диктовалось военными задачами?

 
Урок им нужно преподать,
Чтоб люди понимали:
Исчезнуть может благодать,
Став юдолью печали.
 
 
Она имеет свой предел
И всё во власти Бога,
Терпение – вот наш удел,
Надежд ведь так немного….
 
 
А главное: душа найдет
Покой, покинув тело?
Да кстати, знать бы наперёд
Того ль она хотела?..
 

Говорили умные, что жизнь – постоянная борьба между добром и злом. Но должно добро и зло сами по себе не существуют, поскольку находясь в единстве, друг с другом, не определяются нашими органами чувств. Единство исчезает, когда на него воздействуют извне. Причины могут быть природного характера, чаще не прогнозируемые человеком и приносящие колоссальные разрушения, и гибель всему живому. Что может противопоставить человек тайфуну, землетрясению, наводнению или извержению вулкана? Только ликвидировать их последствия. Но и само человечество постоянно провоцирует зло своими непродуманными действиями. Чего стоят только одни войны между людьми и связанное с ними создание средств разрушения и уничтожения! А ведь перерывов между войнами практически нет – где-то на земном шаре, пусть и небольшое е, по мировым меркам столкновение с чело вескими жертвами, но происходит. Так что, оружие держать наготове становится необходимостью, да и модернизировать, изобретать новое, более эффективное, тоже приходиться. А в последнем случае и извилины мозга, от которых интеллект зависит, следует иметь.

Операция под кодовым названием «Гоморра»

Уважаемый читатель! Есть в Англии главная церковь Королевских военно-воздушных сил Великобритании, носящая имя святого Климента Датского, четвертого по числу Папы Римского, известного тем, что в конце I века обратил в христианскую веру большое количество язычников Крыма. Время шло, следы на храме Божьем оставляя. Его практически не реставрировали, поэтому он обветшал настолько, что в конце XVI века его пришлось снести. На этом месте начали возводить новую церковь, однако работы проходили крайне медленно и некачественно. Пришлось, когда, казалось она была готова, начать полную перестройку. Шпиль колокольни закончили в начале XVIII века. Во время Второй мировой войны церковь была частично разрушена. Её восстанавливали благодаря пожертвованиям военных (главным образом пилотов ВВС Англии) – это отразилось в интерьере церкви святого Климента: роскошное впечатление производят белоснежные стены, дубовые панели и большое количество позолоты. Внутреннее пространство также украшают прекрасный орган, красивая резная подставка для книг по богослужению и росписи на библейские темы. На стенах храма красуются мемориальные памятники в честь погибших военных, а на полу – около 800 эмблем разных авиасоединений Королевских ВВС Великобритании и мемориалы-мозаики в честь авиации стран Содружества и Польской Республики. Неудивительно, что значительные денежные пожертвования пилотов послужили стимулом для установки снаружи (на площадке перед главным фасадом) памятников маршалам авиации Хью Даудингу и Артуру Харрису. Я не стану заниматься характеристикой Хью Даудинга, барона, пэра Англии. Более красочной для меня кажется фигура Артура Харриса. Чего только стоит одно его утверждение: «Атаки на города, как и всякий другой акт войны, нетерпимы до тех пор, пока они не оправданы стратегически. Но они стратегически оправданы, поскольку имеют своей целью приблизить конец войны и сохранить жизни солдат союзников… Лично я не считаю, что все оставшиеся в Германии города стоят жизни одного британского гренадера…» И это заявление он практически осуществил бомбардировками немецких городов: Гамбурга, Кёльна, Дрездена и других… Недаром он получил прозвище – «Бомбардировщик»

Командующий корпусом бомбардировочной авиации Королевских ВВС Артур Харрис считал, что уничтожение немецких рабочих, членов их семей и их жилья столь же эффективно, как и уничтожение промышленных предприятий, на которых трудились эти рабочие. 27 мая 1943 года Артур Харрис подписал приказ о проведении военной операции под кодовым названием «Гоморра», поскольку суть её соответствовала словам Библии: «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь от Господа с неба». Только во время проведения операции «Гоморра» 25 июля – 3 августа 1943 г. от бомбардировок Гамбурга и вызванного ими гигантского пожара, погибло до 50 тысяч жителей и была разрушена большая часть городских зданий. А ведь впереди ещё предстояло уничтожение столицы Саксонии Дрездена, одного из красивейших городов Европы, города, в котором не было промышленных предприятий военного характера. Не было у него и средств защиты – ни одного зенитного орудия, ни одного прожектора… Власти Дрездена были уверены, что город бомбить не будут, разумно полагая, что не найдётся в цивилизованном мире Западной Европы тот, которому в голову придёт мысль подвергнуть бомбардировке «Флоренцию на Эльбе», как тогда в туристических путеводителях называли Дрезден. Здесь располагались знаменитая Дрезденская галерея, второй по величине в мире музей фарфора, красивейший дворцовый ансамбль Цвингер, оперный театр, соперничавший по акустике с театром Ла-Скала, множество церквей, построенных в стиле барокко. Ходили слухи, что после войны союзники сделают Дрезден столицей новой Германии. Как ошибались жители Дрездена?.. Такой человек нашёлся! Разбомбить Дрезден премьер-министру Великобритании Уинстону Черчиллю предложил 26 января 1945 года министр ВВС Арчибальд Синклер.

8 февраля Верховная ставка экспедиционных сил союзников в Европе известила ВВС Великобритании и США, что Дрезден включён в список целей для нанесения бомбовых ударов. В тот же день военная миссия США в Москве направила официальное уведомление советской стороне о включении Дрездена в список целей. Позднее этот факт будет использован Западной пропагандой для обвинения руководства Советского Союза в этом злодеянии.

Прямым исполнителем стали стратегические авиационные силы Англии, которыми командовал маршал Харрис.

Наступил вечер 13 февраля 1945 года. Город готовился ко сну. Шумно было только в подвальных помещениях Центрального вокзала, где находились приблизительно 2000 беженцев из Силезии и Восточной Пруссии. Беженцы находились и на лестницах, ведущих на платформы и на самих платформах. Незадолго до налёта на город британских бомбардировщиков на вокзал прибыли два поезда с детьми из Кенигсбрюка, к которому подступала Красная армия.

Примерно в 22:30 вечера раздались заунывные звуки сирены, возвещавшие о воздушном налете. Никто не обратил на них особого внимания, потому что подобное происходило каждый вечер – к ним просто привыкли.. Сирены утихли, и после короткого затишья появились первые самолеты наведения, начавшие сбрасывать сигнальные огни. Фосфор от осветительных шашек прилипал к телам людей, превращая их в живые факелы. Крики горевших заживо сливались с воплями тех, кто ещё уцелел. Для второй волны бомбардировки сигнальные огни уже не были нужны, поскольку весь город превратился в огромный факел. Свет от гигантского пожара был виден за 150 километров.

Скорее всего, в план бомбардировки Дрездена входило создание на его улицах огненного смерча. Такой смерч образуется тогда, когда разрозненные очаги пожаров объединяются в один огромный костёр. Воздух над ним нагревается, плотность воздуха уменьшается и он поднимается вверх. И это испытал на себе Дрезден… Гигантские деревья были вырваны с корнем или наполовину сломлены. Толпы спасавшихся бегством людей были неожиданно подхвачены торнадо, их протащило по улицам и швырнуло прямо в огонь; сорванные крыши и мебель были выброшены в центр полыхающей старой части города.

Огненный смерч достиг пика в трёхчасовом промежутке между налётами, именно в тот период, когда укрывшимся в подземных коридорах жителям города следовало бежать на его окраины.

Люди, спасавшиеся бегством вдоль железнодорожной насыпи, которая казалась единственным путём спасения, не заваленным обломками, видели, как железнодорожные вагоны на открытых участках пути сдуло бурей».

На улицах плавился асфальт, и люди, падая в него, сливались с дорожным покрытием.

На площади Альтмаркт несколько сотен человек, искавших спасения в старинных колодцах, сварились заживо, а вода из колодцев испарилась наполовину.

Британские самолёты сбрасывали на город и канистры, наполненные смесью каучука и белого фосфора. Канистры разбивались о землю, фосфор воспламенялся, вязкая масса попадала на кожу людей и прилипала намертво. Погасить её было невозможно.

Многие, находившиеся в подземных убежищах мгновенно сгорали, как только окружающий жар вдруг резко увеличивался. Они или превращались в пепел, или расплавлялись.

Тела других погибших, обнаруженные в подвалах, сморщились от кошмарного жара до одного метра длины.

Пожар продолжался несколько дней и был так силен, что в атмосфере выгорал кислород, и люди умирали от удушья.

После налётов трехмильный столб желто-коричневого дыма поднимался в небо. Масса пепла плыла, покрывая руины, в сторону Чехословакии.

В некоторых местах старого города создался такой жар, что даже через несколько дней после бомбёжек невозможно было войти на улицы между развалинами домов.

В Дрездене погибло около 130 тысяч человек – в полтора раза больше, чем в Хиросиме.

Город был разрушен практически полностью.

После окончания Второй мировой войны развалины жилых домов, дворцов и церквей разобрали и вывезли за город. На месте Дрездена образовалась площадка с размеченными границами бывших улиц и зданий.

Восстановление центра длилось около 40 лет. Остальную часть города застроили значительно быстрее.

Впоследствии британские левые ставили под сомнение необходимость ковровых бомбардировок немецких городов и даже называли Харриса военным преступником. Эти взгляды сказались и на позиции официальных кругов. Уже в сентябре 1945 года Харрис лишился поста, который занимал всю войну. Единственного из видных военачальников, его не удостоили пэрства.

Члены королевской семьи уклонялись от посещения собраний ветеранов стратегической авиации.

Ужасные облака

 
Предрассветная мгла… Не пойму, что летит?
То ли листья с дерев, то ли птицы?
Осень. Месяц октябрь. Солнце все золотит,
То, что может еще золотиться.
 

Часто слышим: «Золотая осень… Очаровательная пора…» И никому не приходит, при этом, в голову мысль о том, что может быть очаровательного в процессе увядания? Если бы дерево, сбрасывающее листву, могло говорить, то оно поведало бы о той великой печали, охватывающей его в предвестие наступления холодов и о том, что оно, не имея возможности передвигаться, бежать от лютого мороза, не слишком торопится сбрасывать листву, определяющую саму сущность его существования. А окраска отмирающих листьев во все оттенки желтого и багряного цветов – это только беззвучный, или слегка шуршащий, как шепот тяжко больного, сигнал боли!.. Так думал я, идя по узкому перрону железнодорожной станции «Избердей». И для такого негативного направления мыслей у меня имелись все основания. Я успел перешагнуть тот рубеж, который называют «старостью» и который принято называть – осенью жизни; и я в этом качестве чувствовал себя совсем неуютно. Ритм профессиональной деятельности сменился аритмией, свойственной неотлаженной старости. Следовало ещё радоваться тому, что состояние здоровья пока не сигнализировало о беспорядках в нём. Мозг довольствовался обрывками информации, поставляемой телевидением и печатью, а тело, привыкшее к постоянным нагрузкам, начинало бунтовать, требуя перемещений в значительных размерах пространства. Поэтому я был несказанно рад приглашению моего старого друга Фёдора на его семидесятилетний юбилей в селе Шехмани Тамбовской области, обещавшего после небольшого застолья организовать отличную рыбалку в Шехманском водохранилище. Мой мозг уже рисовал вечер, небольшой костер на берегу, насыщенный запах булькающей в котелке ухи, а к ней, естественно, умеренное количество чего-нибудь из разряда горячительного… Сборы по-военному были недолгими, брал с собой только крайне необходимое. Всё вместилось на дне обычного спортивного рюкзака. Всё остальное, нужное для рыбалки, брал на себя Федор Степанович Луковкин. Шехмань для меня была знакомым местом – здесь прошла часть моего детства. Но с тех времен миновало более четырёх десятков лет. Осталась далеко позади «Отечественная», в разгар которой меня на свет божий только взглянуть выпустили, полагая, что большего мне никак не освоить, а я, признанный нежизнеспособным, взял, да и надолго задержался в той части временного пространства, которое называется – жизнью. Оставила жизнь эта, нелегкая множественные следы на теле отца, списанного ею по «белой», да невидимые множественные рубцы в душе матери, на плечи которой помимо мужа инвалида, ещё и сын тяжко хворый, свалился. Если бы не деревня, ни за что бы мне за жизнь не уцепиться – зубы были слабыми, а когти так и не появились!.. Деревня меня на ноги поставила и выпестовала. Я, благодарный всем, кто на меня хоть раз свой ласковый взгляд опустил, а более всего той, невидимой, огромной, что Родиной зовется. От работы не бегал, от ударов не увёртывался, богатств не накопил…. Есть крыша над головой, есть на столе что поесть – и достаточно! Жаль, вот только не стало той, с которой я своими удачами и неудачами поровну делился, ушла, не разделив со мной старости. Развал страны, которой я отдал пыл юности и силы умудрённой зрелости, я встречал в одиночестве, в состоянии полной депрессии. Прежним моим друзьям было не до меня – каждый был занят своими делами, а их было великое множество, поскольку всё пришло неожиданно к разорению, цели были неопределённы, а последствия не предсказуемы. Я с полным безразличием дивился тому, как прежние коммунистические лидеры хватали, вырывали друг у друга то, что прежде считалось общим народным достоянием. Чувства соблазна я не испытывал, а зависть и прежде не свила гнезда в душе моей. Уцелел и то – слава Богу! Потом всё уладилось. Пенсии хватало, а лишнего мне не надо – с собой на тот свет ничего не унесёшь! Одно желание появилось – взглянуть на деревню, где детство проходило… Так, что приглашение Федора пришло кстати. Без раздумий я и отправился… Особых происшествий в пути не наблюдалось, В целости и сохранности вылез из вагона и ступил ногой на землю Тамбовщины. От станции Избердей до Шехмани предстояло добираться «маршруткой» – иного транспорта туда не ходило. Шехмань находилась вне железных дорог, получив своё название по названию реки Шехмань: и не широкой, и неглубокой, длиной в двадцать слишком вёрст. «Невелика река, но искупаться в ней и половить пескарей всё ещё было можно, особенно в той части её, что находилась под деревянным мостом, переброшенным через реку, и вблизи него», как писал Луковкин в своём письме-предложении. В годы моего детства через этот мост дорога вела на городок с весьма непривлекательным названием – «Грязи». И этот город, да и сама Шехмань относились тогда к Воронежской области, Шехмань к тому же гордо называлась районным центром. Теперь она была рядовым селом, с которым мне предстояло заново познакомиться… с такими мыслями я, не торопясь, двинулся к выходу с территории вокзала. И тут неожиданно попал в живой поток людей, с поклажей и без неё. Меня постоянно, то справа, то слева, обгоняли молодые люди, бесцеремонно толкавшие то телами своими, то поклажей. Я решил отойти в сторону и переждать. И тут услышал:

– Молодой человек, идите сюда… Здесь есть скамья и вам будет удобно переждать….

Я огляделся, и чуть в стороне увидел скамью и сидящего на ней старика в камуфляжной куртке и стареньких, безукоризненно чистых джинсах. На голове его была шляпа в обрамлении венчика из седых курчавых волос. Он широко улыбался и помахивал рукой, как хорошо знакомому приятелю. Отказаться я не мог, и уже через пару минут сидел с ним рядом.

Я спросил: – Скажите, мы знакомы?..

И услышал ответ: – Нет, но мы это сделаем сейчас… Я – Шерстобитов Арсений Петрович. Мне – шестьдесят один год, и я прибыл из Мелитополя, в пригороде которого имею свой домик с садиком.

Я, в свою очередь представился: – Владимир Синявин из Липецка, шестидесяти лет отроду… Ещё молодой человек, как вы назвали меня…

Арсений Петрович тут же нашелся, заявив: – И ничуточки я не ошибся! Там, где я провёл большую часть жизни, принято считать год за два. Вот так-то, молодой человек! И ещё, извольте знать, молодой человек, что, приглашая вас присоединиться ко мне, я произвёл небольшой расчет времени и применил приёмы из мнемоники, чтобы встретить вас по поручению общего нашего друга Фёдора Луковкина… выехать из села Петровского, в коем находится станция Избердей, в Шехмань, да ещё в воскресный день, задача не из простых – село Шехмань Тамбовской области недавно стало местом паломничества. Православные верующие из разных областей России едут поклониться лику Николая Чудотворца. Икона этого святого, конца XIX века, оказалась обнаруженной под слоем краски, на доске двери от сарая. Хотя время у нас ещё есть, посвящать вас в подробности находки иконы Николая сейчас я не намерен… Не время… Паломников к святому поубавилось, и мы можем тронуться в путь. Фёдор хотел сам встретить, но прихворал… продолжая говорить, Шерстобитов вывел меня на небольшую привокзальную площадь к старенькому, видавшему виды, «Москвичу». За рулём его сидел парень лет двадцати пяти. Усаживаясь на заднем сиденье, сказал:

– Ну, что Степан?.. Гостя мы встретили, пора и ехать!

Свободно, с легким щелчком захлопнулась дверца с моей стороны салона; без «чиханий» и хлопков завёлся мотор и, когда он набрал нужные обороты, мягко зашуршав шинами, машина выкатилась на дорогу. Я лишний раз убедился, как обманчива бывает внешность, в том числе и у неодушевленных предметов. Когда мы проехали половину пути, Арсений попросил водителя срочно сделать остановку. Выйдя из машины и глядя в небеса, он знаками предложил нам последовать его примеру. Выбравшись наружу и глядя туда, куда был прикован взгляд Арсения, я остолбенел: почти всю правую половину небосклона занимало багрового цвета облако.

Я облачил его в стихотворные строки:

 
Беззвучно клокотали небеса,
В жгуты и волны облака сливались.
У видевших такие чудеса,
Сердца от ужаса сжимались.
 
 
Дрожь пробирает, выступает пот.
Глаза налились, лезут из орбит…
Бег ускоряет серый небосвод
Свой постоянно изменяя вид…
 
 
Теперь похож он на морской простор
А облака напоминают воды,
Залиты ими все вершины гор,
Земная твердь слилась с небесным сводом.
 
 
Небесный свод грозой не говорит
И стрелы молний тьму не рассекают…
Знамение: К чему такой ужасный вид?
Что мир живущих ожидает?
 
 
Возможно, новый мировой потоп?..
Нам испытание ниспослано, быть может?
Нас захлестнёт морской водоворот…
Страх острой болью пронзает, гложет!
 

Действительно, более всего облако напоминало подвешенную к небесам морскую пучину, поверхностью обращенною к земле. Было видно, как мощные волны двигаются, взбираясь, накатываясь друг на друга. И только тонкая просвечивающаяся оболочка отделяла гигантскую массу воды, плывущую в небесах. Мурашки пробегали по коже и дух перехватывало, представляя, что может натворить эта вода, лопни хоть один участок оболочки?..

Но…. Облако медленно плыло. Полное безветрие. Тишина. И ничего ужасного не происходило….

Я перевёл свой взгляд в сторону Арсения и сказал: – Глядя на вас, можно полагать, что вам уже приходилось встречаться с подобным явлением?

– ты не ошибся, Владимир, – переходя на ты, – ответил он и продолжал поучительным тоном, – называется это явление Undulatus asperatus и представляет оно собой редко встречающийся вид облаков, пугающих своим видом всех, кто с ним встречается впервые. Ни выяснить их природу, ни причины появления ученым пока не удалось. Одно пока удалось установить, что опасности не представляют, хотя обладают высокой энергоёмкостью и несут огромное количество воды в газообразном состоянии. Отмечено, что число их появления увеличилось с начала XXI века, главным образом над территорией США.

– Откуда тебе всё это известно? – в свою очередь, переходя на ты, спросил я.

– Во-первых, по образованию я метеоролог; во-вторых, я десятки лет работал на заполярных метеостанциях и, в-третьих, я своими глазами видел в штате Иллинойс облака, подобные тем, что ты видишь сейчас! Ты ещё не догадался, – продолжал он, – что моя, кажущаяся тебе ненормальной, словоохотливость является следствием длительного предшествующего скудного расходования положенного мне на жизнь слов. Мне пришлось пройти испытание ещё и тьмой кромешной, о существовании которой большинство людей и не догадывается! Я вот стою перед тобой целый и невредимый, а мой напарник по работе исчез, встретившись с нею… Впрочем, посмотрели на Undulatus asperatus и достаточно. Может, при случае, расскажу подробнее о том, что по самой сути для меня осталось тайной… А сейчас, поехали!

Правду в народе говорят: «Человек предполагает, а Бог – располагает» Мог ли я ожидать, да и не только я, что произойдет? Подъезжая к дому, в котором проживал Фёдор Степанович, я увидел множество людей. Судя по их внешнему виду, это не были приглашенные на юбилей хозяина. Оказалось, что Фёдор умер, спустившись в погреб своего дома, Через пятнадцать минут, видя, что он не возвращается из погреба, соседка помогающая в приготовлении праздничного угощения, отправилась в погреб сама… На её крики сбежались соседи, да и просто прохожие…

Отпевали умершего в местной Богоявленской церкви. Отпевание длилось долго, так что я имел время и возможность увидеть местную чудотворную икону Николая Угодника. К храму в селе Шехмань постоянно подъезжают машины с номерами Тамбовской, Липецкой и Воронежской областей, чтобы поклониться необычной иконе. Нашли её в соседнем селе Яблоновец, в обычном сельском дворе. Семья Шибиных купила под снос заброшенный домик. Кирпич пошел на гараж, а старую дверь приладили в сарае. Висела та дверь долго, ничем не привлекая к себе внимания. Но как-то после большого и продолжительного дождя на ней стало проявляться изображение. Это увидела дочь Шибиных, вышедшая на улицу после дождя. Прибежав домой, она сообщила об этом матери. Слух о чуде быстро стал распространяться по округе… Значительно позднее храм в селе Шехмань, где находится необычный образ, посетил епископ Тамбовский и Мичуринский Феодосий. Епископ считает: «Да, можно рассматривать это как „чудо“, потому что столько лет мы не знали об этой иконе, и вдруг она явлена, но явлена для того, чтобы мы увидели, какие страшные гонения пережило наше Отечество».

На следующее утро после похорон я сообщил Арсению о своём взгляде на эти событии. Он, подумал недолго и сказал:

– Рассматривать сие следует, применив закон сохранения Михайла Ломоносова: «Сколько чего убудет в одном месте, столько в другом прибавится…»

Подумав мгновение, я с ним согласился.

Вторник. И вновь станция Избердей. Уезжает Арсений Петрович, я его провожаю, поскольку мой транспорт отправляется на два часа позднее. Сегодня пасмурно и ветрено. Словоохотливый Арсений Петрович на этот раз молчит. Я терпеливо жду его метких замечаний. Он вздыхает и, наконец, произносит.

– Да, пора и в тёплое гнездышко к моим ласковым курочкам….

– А, сколько их у тебя? – спрашиваю я.

– Две! Одна —моя Анюта, вторая от Григория досталась, Гликерией зовут Я уже упомянул его, когда говорил о тьме кромешной… Мы тогда находились метрах в ста от нашей яранги, как мы между собой называли нашу метеостанцию Семь лет мы с подругами находились в ней, обживая неприветливый кусочек Крайнего Севера, где настоящим хозяином является – белый медведь. Должно тебе сказать, Владимир, что сотрудники метеостанций проходят сложный обряд комплектаций, с учётом психологической человеческой совместительности. Если её нет – жди беды! Дело может закончиться смертоубийством на фоне психической депрессии. Ведь людям предстоит жить в ограниченном пространстве. Постоянно сталкиваясь друг с другом, притираемся, как детали одного механизма. Мне это делать было легче других. Мои детство и юность прошли в московской коммуналке. Я с детства мечтал о тишине! Профессия и место работы идеально соответствовали мечте. Я никогда не тяготился одиночеством В тот злополучный день, когда тьма поглотила Григория, женщины находились в помещении станции, а мы, мужчины работали невдалеке, с разрывом в какие-то полсотни метров друг от друга. Ярко светило полярное солнце. И, вдруг, я оказываюсь в темноте, о которой не имел никакого представления. Она несравнима ни с чем, к чему мы привыкли. Не изменились температура, влажность, плотность; ни запаха, ни звука… Только непроницаемая темнота, не видишь даже рук, подносимых к самому лицу, ощущая прикосновение их. Зажигаю спичку, но не вижу огня. Паника. Хочется бежать прочь, но разум отвергает это, Застываю неподвижно, Слышу шумное собственное дыхание и чувствую толчки крови в ушах. Минут через двадцать тьма так же внезапно исчезает, как и появилась. Так же светит солнце… Так же цветут растения. Я вздыхаю облегченно… И тут, замечаю, что Григория нет. Возможно, он уже в яранге? Направляюсь туда. Меня с расширенными от удивления глазами встречают женщины. Оказывается, что после ухода нас прошло около двух суток. Поиски Григория, проводимые нами, оказываются тщетными. Никаких следов, словно сквозь землю провалился?…Сообщаем о случившемся на Большую Землю, естественно приготовив для комиссии соответствующую случаю легенду, понимая, что в атеистическом обществе не может быть ничего не объяснимого. Результаты комиссии – нулевые, хотя нервов нам она попортила предостаточно Нас остается на зимовку трое. Потом о нас просто забывают. Хотя мы продолжаем работать, отсылая аккуратно данные наблюдений и исследований. У меня становится две жены. К моему удивлению, они мирно уживаются друг с другом Вот, что значит продуманный подбор кадров. Потом нас отзывают, бросив на произвол судьбы всё оборудование, в том числе уникальные ценнейшие приборы. Все заработанные нами деньги превращаются в груду макулатуры. Хорошо хоть, что еще при советской власти мы через ближних родственников успели купить уютный домик с садиком в Мелитополе. Вот туда я и отправляюсь сейчас. Будешь в наших краях, встретим как родного. Адрес ту на листке бумаги.– он протягивает листик вырванный из блокнота.

Подъезжает поезд, Мы обнимаемся, прощаясь. Поезд трогается…