Текст книги "Хангаслахденваара"

– Ничего страшного не произошло, между прочим. Немного короче, чем хотел, но выглядит вполне сносно. Разве что на затылке чуть-чуть того…

– Что «того»? – Саша почти сорвался на крик. – Что там «того»? Говорите прямо, я всё переживу сегодня!

– Да так… Подвыстригла малость затылок-то… Может, теперь тебе просто наголо побриться, а? Скажу по секрету: тебе очень к лицу будет… А я тебя потом хорошим французским одеколоном обрызгаю, хочешь?

Хоть Александр и расстроился, но, учитывая всё произошедшее с ним в этот день, испорченная причёска не могла считаться событием из ряда вон выходящим. Расставаться с шевелюрой, конечно, жаль, но деваться некуда – с тем, что натворила на голове чересчур общительная Афродита Николаевна, выходить из парикмахерской было никак нельзя! В обычной ситуации он, конечно же, потребовал бы позвать управляющего или хозяина, но и это вряд ли помогло бы вернуть волосы на место, и Саша это прекрасно осознавал.

– Так что? Бреем тебе макушку? – спросила неунывающая Афродита.

– Брейте! – сдавленно прохрипел Саша и зажмурил глаза. – Только прошу, постарайтесь не оскальпировать при этом!

За его спиной, в руках болтливой толстухи зажужжала машинка…

Минут через пятнадцать он вышел на улицу совершенно лысый, но при этом пахнущий дорогим французским одеколоном. Афродита Николаевна, закончив бритьё и буквально облив его заморскими благовониями, не спросила ни копейки за свою «работу», хоть Саша и ждал этого, ища повода высказать ей всё, что накипело за время пребывания в парикмахерской. Пусть попробовала бы только заикнуться об оплате, старая кошёлка…

Проведя рукой по голове, по непривычно колючей безволосой поверхности, он горько вздохнул и двинулся вдоль по улице к ближайшему магазину одежды. Там наскоро выбрал и купил кепку, чтобы лысина не мёрзла с непривычки на прохладном осеннем ветре.

Теперь предстояло совершить несколько нужных для поездки покупок. Во-первых, дорожная сумка: нужно же куда-нибудь уложить барахло? Вот с этого и начнём!

Сумку он купил хорошую, среднего размера, хоть и не представлял, что именно может понадобиться там, куда он едет впервые в своей жизни, что в неё придётся упаковывать. Следом за сумкой были приобретены свитер, перчатки, новые брюки и шарф. Поездка всё-таки на Север, а о Северных краях у Саши были очень слабые представления, почерпнутые, в основном, из различного рода телепередач. К тому же, не было никакой гарантии, что в тех передачах разговор шёл именно про Кольский полуостров. На экране тогда мелькали олени, льды, айсберги, пингвины, которые, как уже выяснилось, не живут в Мурманской области, и ещё белые медведи. Вот о существовании в Никеле белых медведей, между прочим, Володя ничего не рассказал. Не хватало ещё этого добра там найти…

Дома Александр рассмотрел покупки и задумался.

Когда на него находило философское настроение, он начинал рассуждать о том, что ничто в жизни не происходит просто так, каждый поступок, каждая мелочь к чему-то ведёт в жизни. Так к чему эта предстоящая поездка? Надежда, что всё к лучшему, приходила всё чаще и чаще – она начинала перерастать в уверенность. Ну, что ж… Может быть, впереди ждёт что-то хорошее?

Вечером он нанёс визит Иоганну Николаевичу и рассказал о том, что в конце недели уедет на Север. Поделился своими сомнениями и надеждами.

Гутентак некоторое время думал, устремив взгляд на абажур лампы под потолком, а затем, как всегда весомо произнёс:

– Саша, всё говорит о том, что уехать тебе стоит. Здесь пьянство, здесь у тебя отсутствует движение вперёд. По крайней мере, в настоящий момент ты в тупике. Выйди из тупика, друг мой! А из него можно выйти, лишь вернувшись назад, но ещё не факт, что после этого найдётся иной, более интересный и свободный путь. А бывают тупики, в конце которых – дверь. Она заперта, но вдруг при твоём приближении она откроется, и тебя, разгильдяя, впустят внутрь? Вдруг тебе позволят пройти дальше?

– Внутрь чего?

– Ну… не знаю, ответа с ходу я тебе дать не могу. В любом случае, ты попадёшь во что-то новое, во что-то неизвестное, а потому и интересное для тебя! Дай Бог, чтобы я оказался прав, конечно… Риск, как ты понимаешь, есть всегда и во всём.

– Но кто не рискует, тот не пьёт?

– Шампанского не пьёт, Саша. Не пьёт лишь шампанского!

Саша усмехнулся.

– Знаешь, Иоганн Николаевич, – грустно сказал он. – А ведь я, при всей своей любви к выпивке, совершенно не люблю шампанское. Не нравится оно мне.

– Точно, – улыбнувшись, кивнул Гутентак. – Я это давно заметил. Значит, Шурик, ты не способен рисковать, да?

Секунду подумав, Александр отрицательно покрутил головой:

– Не сказал бы так… Давай скажем иначе: предпочитаю обойтись без риска там, где можно без него обойтись.

– Вот! – крикнул Иоганн Николаевич так, что Саша даже подпрыгнул на стуле. – Вот типичная философия человека, оправдывающего свою трусость! Ты много хочешь получить от жизни, совершить какой-нибудь ПОСТУПОК, но всегда мешает какая-то степень риска, верно? Ты предпочитаешь обойтись вообще без него! Так не бывает, друг мой! Не бы-ва-ет! Если жить по твоему принципу, то к концу жизни вспомнить будет нечего и нечем гордиться! Потому что риск есть всегда и во всём! Ответь мне: почему ты решил отправить свой первый рассказ в журнал? Тогда тоже был риск, что его вернут. Могли бы вернуть с очень нехорошей и даже обидной рецензией, верно? Так почему ты сделал это, Саша?

Саша с угрюмым видом налил себе в чашку чая и ответил:

– Да потому что мне было наплевать на всё вокруг. Наплевать на то, что подумают про мой рассказ. Наплевать, что про него скажут или напишут. Период жизни у меня был такой – на себя самого тогда было наплевать.

– А сейчас, выходит, уже не наплевать?

– Да. Получается, не наплевать, хоть постоянно для всех твержу обратное. Я съезжу в это Северное Зазеркалье лишь потому, что очень хочется начать жить, как жил раньше – по-человечески, что-то найти для себя. И у меня много предчувствий, что именно так и случится, если окажусь там.

– Ладно. Главное, чтобы предчувствия не обманули… Разочарование, знаешь ли, неприятная вещь.

– Тогда на всех моих мечтаниях поставим точку. Я вернусь, мы выпьем у тебя на кухне и вместе посмеёмся над дураком Сашкой. И забудем. Договорились?

– Договорились, – вздохнув, тихо сказал Иоганн Николаевич. – Но это будет весьма болезненно, мой друг.

– То, что происходит со мной сейчас не менее болезненно, Иоганн Николаевич…

Оба некоторое время молчали, попивая чай с печеньем, как вдруг Саша, внезапно решившись, сказал:

– Со мной произошло много странных вещей, герр Гутентак. Можно тебе рассказать о них при условии, что ты не причислишь меня к сонму сумасшедших? Предупреждаю, тебе будет нетрудно это сделать! Подумай, и может, я лучше промолчу?

Иоганн Николаевич посмотрел на Александра удивлённо и так же удивлённо произнёс:

– Ну, Саша, ты даёшь! Раньше спьяну ты молол мне здесь, на кухне, такую ересь, что за малую толику сказанного тебя можно было отправлять в дурдом. И надолго. А сейчас абсолютно трезвый, имеющий планы, загоревшийся первой стоящей идеей за последние несколько лет – и вдруг спрашиваешь разрешения? Рассказывай. Рассказывай, как бы невероятна ни была твоя история! Тем более что ты меня уже заинтриговал, старина!

Немного поёжившись, Александр поставил чашку на стол и начал рассказ о чертях, мышах и Флинковском. О Хангаслахденвааре, которая оказалась настоящей. О Молодом, зарабатывающем на жизнь уличной игрой на гитаре и умеющем летать в чёрном футляре.

Начал Александр робко, стесняясь. Но по мере того, как воспоминания становились ярче, когда произошедшее снова стало захватывать, его слова полились так, будто он с вдохновением начал писать новый роман.

– Что всё это такое? Как связать все события воедино? И к чему они ведут? – закончив, спросил он Гутентака. – Скажи, старый товарищ, чокнулся Саблин или нет? Многое говорит о том, что ещё не совсем… Но ещё большая часть просто вопит: «Лечить его надо! Лечить и изолировать от общества!»

Иоганн Николаевич, задумавшись, потёр подбородок, исподлобья взглянул на Сашу и вдруг спросил:

– Курить не хочешь? А то я начинаю бояться, что ты бросил курить.

Александр, спохватившись, машинально достал из пачки любимую крепкую «125-ку» и сунул в рот.

– Держи огонька! – услужливо подставил ладони Гутентак, и Саша затянулся.

Через миг, когда до него дошла суть происходящего, он шарахнулся прочь от старика и с грохотом упал со стула – Иоганн Николаевич давал ему прикурить от собственного пальца! От оттопыренного большого пальца, на конце которого плясал синеватый язычок пламени!

Не обращая внимания на Сашин испуг, Гутентак дунул на палец, погасив пламя, и невозмутимо сказал:

– Вот так, Александр Иванович. Вот так, мой юный друг!

«Юный друг», ошеломлённый, сидел на полу с прилипшей к губе дымящейся сигаретой и смотрел на Иоганна Николаевича, словно увидел его впервые в жизни.

– Ты удивлён? Испуган? – заботливо поинтересовался Гутентак. – Думаю, что да. Теперь успокойся, а после начни задавать вопросы. Саша, перед тобой я – Иоганн Николаевич Вольф и никто другой.

Понемногу Саша начал приходить в себя. Поднял опрокинутый стул и сел на него, всё ещё с опаской поглядывая на старика. Сигарета уже погасла, но Гутентак вновь дал прикурить, правда, на этот раз от обычной зажигалки. Затянувшись несколько раз, Саша, нервно хихикнув, сказал:

– Впечатляет. Очень даже впечатляет. Тебе бы в цирке выступать, Гутентак. Обидно то, что я не пил – на это не свалить, а то объяснения пришли бы сами собой…

– И хорошо, что не свалить! – отвечал старый Иоганн. – Ты трезв. Ты рассказал мне про виденное тобой. Я показал тебе этот небольшой… назовём его – фокус. Теперь жду твоих вопросов!

Саша покачал головой.

– Спросить хочу многое. Только не знаю с чего начинать. Не могу собраться с мыслями. Сам пойми: всё, что случилось перед этим, можно было списать на расстройство психики. Но тебя я знаю давно, ты всегда «вправлял» мне мозги – как же понять, что происходит? Так что начинай говорить ты, а я уж по ходу спрашивать начну, ладно?

Словно не произошло ничего необычного, герр Вольф налил себе чая, размешал сахар и начал:

– Тебе, наверное, известно, что моя молодость пришлась на начало шестидесятых? Они действительно были прекрасными, Саша: поэзия была во всём! Даже в том нехорошем, что тогда происходило, мы, по юношеской наивности, находили свою поэзию, находили что-то замечательное и волшебное. Мы писали стихи, собирались, читали их друг другу. Мы сочиняли музыку к стихам, и они превращались в песни. Всё это основывалось на любви, всё рождалось благодаря ей. Любовь рождает поэзию, искусство. А дальше всё вполне логично: тебе ведь приходилось слышать выражения «чудеса поэзии», «магия искусства»? Поверь, это не пустые слова.

Мне трудно рассказать тебе, более молодому всё так, как оно было на самом деле, – я не смогу помочь тебе прочувствовать ту атмосферу, что царила тогда в наших сердцах, но поверь, – нам было хорошо. Хорошо, несмотря на многие трудности и мерзости вокруг. Возможно, я идеализирую своё время, – человеку присуще помнить лишь хорошее, а плохое забывать, – но всё же я говорю правду, я не обманываю тебя. А впрочем, восьмидесятые тоже были необычайно поэтическим временем, правда? Вот только поэзия восьмидесятых – поэзия агрессии. Поэзия злобы. Не вся, конечно, но в большинстве своём.

Саша хмыкнул. Что было – то было: «Мы ждём перемен!» Дождались, мать вашу… Или другое: «Мы вместе!» – орал тогда ещё один. Что-то сейчас этот поседевший идол молодёжи восьмидесятых не очень-то рвётся быть вместе с теми, кого куда-то зазывал, сам не ведая куда.

Лжепророки, ети их…

А за ними шли! Шли, как бараны, вопя и блея, не понимая куда идут, но дружно и весело топая! Для многих баранов этот путь оказался – на бойню. Для иных, – кто вовремя сориентировался в обстановке, – в тёплые закутки. Эти впустили к себе особо приближённых и стали жить в уюте и сытости, в добротных евросарайчиках.

Но большинство баранов оказались не нужны вовсе, их бросили снаружи, на холоде. Их участь уже никого не интересовала с тех пор.

Блейте теперь на промозглом ветру, дорогие любители поэзии восьмидесятых! Блейте громче, вы завоевали право блеять, громко стуча копытцами на концертах талантливых «божков», зовущих в никуда под свою музыку! И затем, в 90-х, так же, только без музыкального сопровождения, вы ритмично цокали на площади перед Белым Домом, радостным блеянием приветствуя взобравшегося на танк старого пьяного барана, которого, вероятно, по старой привычке приняли за нового рок-кумира… Блейте!

– Да, Николаевич, моё время создавало злобные рифмы и бравые ритмы.

– А ведь умные люди вас тогда предупреждали!..

– Да бросьте, герр Гутентак! Вы в свои восемнадцать часто слушали умные советы от умных людей? Любой дурак, когда ему восемнадцать-двадцать, считает себя умнейшей личностью на планете! Никто не докажет ему обратного!

– Словами не докажет никто, – согласился Гутентак. – Но правду можно показать. Иногда, конечно, это бывает жестоко. И показывать умеет не каждый, для этого нужно обладать особенным талантом.

Саша затянулся сигаретой, выпустил дым вверх и сказал:

– Знаешь, Иоганн Николаевич, я устал просыпаться каждое утро полупьяным, с головной болью, с похмельем. Я устал ставить будильник на час раньше, чем это делают нормальные люди. Меня достал этот утренний душ с утра, разминание рожи и опрыскивание различными одеколонами, чтобы на работе выглядеть молодцом. Всё равно не выгляжу – я это понимаю, и все это видят… Видят, но делают вид, что я молодец. Хватит обманывать самого себя, дорогой мой друг! Правильно сказал Володя: сдохну в конце концов. Сдохну, это точно! Сейчас что-то происходит вокруг меня, я хочу понять, что происходит, и хочу стать частью этого! Мне кажется, здесь виден какой-то путь, какой-то выход. Дверь в конце тупика, как ты говоришь… Вот и объясни мне всё это!

– Ладно, оставим лирику и мою молодость, как бы мне, старику, не хотелось о ней потрепаться, – улыбнулся Иоганн Николаевич и поправил очки. – Начну по порядку. Людям стало тесно в этом мире. Им его мало. Ты сам без труда можешь заметить, что большая часть человечества чувствует неудовлетворённость от своей жизни, людям что-то требуется. Люди постоянно пытаются понять, что именно их тревожит, и постоянно что-то ищут. Одни пытаются выкинуть «глупые мысли» из головы и занимают себя работой, работой и ещё раз работой. Кстати, эти выбрали не самый плохой способ ухода от действительности, он на какое-то время помогает. Хуже вторые, которые, не разобравшись с тревожащим их чувством, уходят из этого мира в иные путём алкоголя, наркотиков и прочей подобной гадости. Они уходят в те миры, которые ниже нашего, и заканчивают, как правило, плохо. Низшие миры тянут вниз, вверх они поднять не могут.

Саша удивлённо посмотрел на Гутентака.

– Да-да, мой юный друг, – подтвердил старик. – Ты попадаешь в эту категорию. Вы ищете лёгких путей, а такого в жизни не бывает! Легко лишь умирать.

– Кто это тебе сказал? – недовольно пробурчал Александр. – Всякое бывает, по-разному умирают люди…

– Это сказал не я, это сказал очень умный человек. Он сказал: «Самое трудное в жизни я уже сделал: родился и научился жить. Теперь у меня осталась самая лёгкая задача – умереть». Большого ума не нужно, правда?

– А есть третья категория? Кто они?

– О, Саша, это самая интересная категория людей. Они не просто ищут другие, лучшие миры, но и сами создают их!

Сделав паузу и выждав миг, когда Сашино любопытство достигло высших пределов, Гутентак торжественно произнёс:

– Поэты! Под этим словом я имею ввиду людей, способных видеть невидимое! И не просто видеть, но и создавать свои миры! Творить! Это и называется чудом поэзии, магией искусства! – немец хитро прищурился:

– И вот ведь какая незадача получается: и к этим людям ты принадлежишь тоже. Почему, Саша, ты пытаешься усесться своей задницей сразу на два стула, а?

И тут Александр внезапно вспомнил разговор с Молодым, свою попытку похвастать написанным…

– Иоганн Николаевич! Сегодня я забыл всё, что когда-либо написал! – он вскочил, в панике заметался по кухне, в голосе сквозила истерика. – Молодой спросил меня… я хотел рассказать… И не вспомнил! Я не помню ни одного своего рассказа! Я даже ни одного имени персонажа не вспомню сейчас! Я не…– от волнения Саша не смог продолжать, лишь всплеснул руками и снова сел на стул. Он был в отчаянии.

Куда могли подеваться все герои рассказов и повестей, куда провалились написанные его рукой истории? Ведь кроме этого из воспоминаний не исчезло ничего – Саша прекрасно помнил всё, что с ним случалось на протяжении долгих лет жизни, всё, что читал, видел, слышал, но написанных вещей вспомнить не удавалось! Ни малейшей мелочи, за которую можно было бы зацепиться и вытащить на свет хоть что-то из потаённых уголков памяти!

Иоганн Николаевич внимательно наблюдал за ним, но не было заметно, чтобы он был сильно встревожен.

– Как это могло случиться? – заламывая руки, продолжал изливать своё горе Саша. – По какой причине? Я ничего не понимаю, Иоганн Николаевич! Просто раз – и всё, не стало моих историй, не стало героев, стёрлись сюжеты – всё пропало! Что со мной происходит, чёрт возьми?

Внезапный шум со стороны окна заставил его вздрогнуть и повернуться: внутрь кухни через стекло заглядывал большой сизый голубь. Наклонив голову, он поглядывал на людей и… как будто чего-то ждал от них.

– Это прилетел Степан, – улыбнулся Гутентак и пояснил: – Мой новый товарищ. Я его подкармливаю, и теперь он всегда прилетает в одно и то же время.

– Привет, Степан! – сказал Саша голубю. – Полёт проходит в штатном режиме? Эх, улетел бы с тобой, старина, да земное притяжение, язви его…

Иоганн Николаевич встал, взял с полки банку с пшеном, которое держал в ней специально для голубя, открыл форточку и принялся сыпать крупу на подоконник. Голубь радостно засуетился, бросился под пшённый град и, наконец, успокоившись, принялся клевать. Иногда он испуганно косил своим круглым глазом на Сашу, не слишком доверяя незнакомцу.

Гутентак, насыпав Степану корма, сел на место, набил свою трубку табаком и закурил. Он покупал отменный пачечный табак, от которого в квартире всегда пахло особенно приятно. В доме Иоганна Николаевича становилось даже уютнее, когда он раскуривал свою старую трубку, а сам хозяин начинал напоминать обликом старого сказочника. Или доброго волшебника…

– Так на чём мы остановились? – выпустив облако ароматного дыма, спросил сам себя Иоганн Николаевич. – Ах, да – поэты! Писатели! Миры! Так вот, Александр: эти люди описывают то, что родилось в их голове. Описывают так, что остальные, прочитав, в большей или меньшей степени верят этому. А раз люди желают верить и верят – значит, описываемое существует! Каждому воздаётся по вере его – ты слышал эту истину? Во что веришь – то и происходит! Если ты веришь, что попадёшь в ад за то, что в молодости танцевал рок-н-ролл, то так оно и будет. Если ты веришь, что ад – это жить вечно и очень этого боишься, то будешь жить долго и нудно, серо и тоскливо, ежедневно умоляя Бога послать тебе долгожданную смерть. – Тут Гутентак внимательно посмотрел в глаза Саше и погрозил пальцем. – Нельзя верить в плохое. Нельзя считать адом то, что на самом деле является даром Божьим, парень!

– Я запутался, – вздохнул Саша.

– Тебе дают шанс разобраться во всём. По меньшей мере, в себе самом. Лично мне так кажется! – торжественно произнёс Гутентак. – Кстати, обрати внимание: ты так разволновался от потери воспоминаний, связанных с твоими «нетленками», что даже не обратил внимания на небольшие, но всё меняющие мелочи! Первая: я, например, не забыл твоих книг, я все их читал и помню каждое слово!

Саша обрадовано встрепенулся.

– Второе: все произведения опубликованы, и ты можешь просто их прочитать. Уверен, после этого память вернётся, и всё встанет на свои места в твоей горячей и непутёвой голове!

– Иоганн Николаевич! Дорогой! – вскочил Саша. – Действительно, как всё просто! Почему я сам не догадался? Сгоряча-то сразу не додумался! Вот ведь вы, немцы, какие… холодноголовые молодцы!

– Ну, спасибо, Саша, за комплимент, – Гутентак, смутившись, поправил очки. – Это ведь был комплимент, надеюсь?

– Ну, конечно, Иоганн Николаевич!

– Хорошо. Тогда пойдём дальше. Если всё решается так просто, то почему стёрлись воспоминания? Я думаю, что тебе предоставлен выбор: Прочитать всё, вспомнив написанное твоей рукой, прямо здесь, на месте, или…

Гутентак, любивший использовать театральные паузы для разжигания любопытства собеседников, деловито запыхтел своей трубкой, заполняя кухню облаками голубоватого дыма, а Саша нервно заёрзал на стуле.

– Или…– Вольф затянулся в последний раз и принялся выпускать дым кольцами.

– Что «или»? Гутентак, хватит меня мучить! Что «или»?

Старый Иоганн Николаевич решил сжалиться над своим другом:

– Или ты вспомнишь всё, встретившись с ними – со своими персонажами. В мирах, которые сам создал.

Саша вытаращил глаза: старый Гутентак сошёл с ума!

А то, что он сам наплёл сегодня старику – не больший ли бред? Кто круче сошёл с ума из них двоих? А старик не стал обзывать его сумасшедшим, наоборот – успокоил и попытался хоть что-то объяснить! Нет, Вольф не сумасшедший. Учитывая происходящее вокруг, теперь возможно всё. Даже встреча с придуманными персонажами. Но кое-что смущает…

– Иоганн Николаевич, ты уж прости меня, дурака…– Саша старался говорить, осторожно подбирая слова. – Вся твоя теория про созданные мной миры попахивает кощунством. Нет, она имеет право на существование, но мне кажется, что дело обстоит несколько иначе. Не я создаю миры. Поэт – не Бог, не может он создать мир и подобных себе. Дело тут в другом… Ты знаешь, если на исповеди в церкви я начну рассказывать обо всех своих грехах, то батюшка погонит меня из храма поганой метлой, и всё же я – верующий человек. Верю я в Бога, Гутентак, верю… А твоя теория идёт вразрез с моими представлениями об устройстве всего, созданного ИМ. Ведь Бог, создав человека по образу и подобию своему, сказал «и это хорошо», но не остановился, как думается, на достигнутом? Наверняка, он продолжал строить, создавать, улучшать? Поэтому я думаю, что всё обстоит несколько иначе, чем ты описал: писатель наделён каким-то даром, который позволяет заглянуть в другие, созданные Богом миры – но не он, писатель, их создал! Он лишь увидел что-то, творящееся в них. И книга – это дверь, позволяющая другим заглянуть в иное измерение. Дверь может быть красивой и резной, легко открывающейся, широкой, а может быть кособокой и неотшлифованной, со скрипом петель и риском получить занозы при прикосновении. Всё зависит от автора, дорогой Гутентак. Так или иначе, но писатель создаёт лишь дверь, а не сам мир! Писатель сродни столяру – он пилит, строгает рубанком, скрепляет саморезами, зачищает наждачной бумагой, покрывает лаком. Он способен смастерить дверь, но у него не хватит сил в одиночку построить многоэтажный дом, ты уж извини… Чёрт, я уже как Шурка начал болтать о дверях!

Иоганн Николаевич не стал спорить.

– Саша, друг мой! Так ведь это не идёт вразрез с тем, что я тебе говорил! Согласен: возможно, ты не создаёшь миры, а лишь описываешь что-то пришедшее к тебе из них. Строгаешь двери. Но суть остаётся та же самая – миры существуют! Как я понял, с этим ты не споришь?

– Не спорю. Вполне вероятно.

– Тогда у меня предложение. – Иоганн Николаевич пристально уставился на Сашу. – Начни строгать новую дверь. Не повредит.

«Хангаслахденваара» – название! Это может стать названием новой книги».

– Похоже, – осторожно начал он, – этим стоит заняться, Гутентак. Но всё пока лишь в голове.

– Из этого должна получиться хорошая вещь, Саша! – воскликнул старик. – Лично я верю в это!

– Постараюсь оправдать твоё доверие, – Саша усмехнулся. – Обязательно доведу дело до конца, если… Если только снова не забуду напрочь всё, что успею написать!

Иоганн Николаевич строго взглянул на друга через толстые стёкла очков и с уверенностью произнёс:

– Не забудешь.

Александр кивнул. Вольфовы слова да Богу в уши бы! Сейчас он ни в чём не мог быть уверен на сто процентов. Пусть ничего нельзя предугадать, пусть невозможно что-то спланировать – но ведь от этого жить стало только интереснее! Гутентак, которого, казалось бы, знал тысячу лет, выкидывает такие номера, что приходится падать со стула! Всё вокруг непонятным образом изменилось, мир пугает неожиданностями, но он стал ярче и живее!

– А теперь, Иоганн Николаевич, о главном! – хитро прищурился Саша. – Давай, старина, выкладывай, где ты таким фокусам научился? Я имею в виду твой огненный палец.

Старый немец заулыбался, покачал головой. Он словно сомневался: раскрыть другу тайну или подождать?

– Саша, – начал он осторожно, – может, не стоит вываливать на тебя всё скопом? Ты ещё не до конца принял то, что успел увидеть и услышать, а я начну ещё одну повесть о Пальце-Зажигалке! Может наступить время, когда ты одним пальцем перевернёшь гору, и мой жалкий огонёк на фоне этого покажется смехотворным. Пойми, объяснять тебе сейчас суть некоторых явлений – это всё равно, что начать преподавать первокласснику курс высшей математики. Только не обижайся, пожалуйста! Я привёл такой пример не для того, чтобы обидеть тебя, а чтобы сказать, что всему своё время! Потом сам поймешь, что и к чему, ладно? Я лишь повторю: чудо поэзии! Умение творить!

Хоть Александр и был разочарован таким ответом, но не мог не согласиться с Иоганном Николаевичем – всему своё время, верно… Его, конечно, распирало от любопытства, хотелось узнать принцип явления, но это чувство было немного детским – так ребёнку хочется заглянуть к шляпу фокусника, чтобы понять, откуда в ней взялся белый кролик. И будучи взрослым человеком, Саша вполне обоснованно предполагал, что может оказаться неготовым к тому, что увидит в этой «шляпе». Получается, Гутентак прав: всему своё время…

* * *

Вернувшись домой, Саша включил компьютер и, немного подумав, набрал в поисковой системе слово «Хангаслахденваара». Он не очень надеялся на удачу, но кое-что обнаружить удалось.

«Захоронение в окрестностях горы Хангаслахденваара до последнего времени оставалось неизвестным, вполне возможно, что со временем имевшиеся отметки о нём просто пропали. Однако недавно мы обнаружили, что на одном из склонов горы на поверхности земли начали показываться кости, остатки обмундирования. Видимо, звери или люди, в надежде найти что-то ценное, вскрыли могилы»…

«Звери или люди…» – Александр криво усмехнулся. Может люди-звери?

«Днём, 20 октября, бойцы 69-й бригады подошли к высоте 284,3 (гора Хангаслахденваара). Преодолев высоту по южному склону, первая рота вышла на основную дорогу к посёлку Сальми-ярви, где вступила в бой с превосходящими силами противника и потеряла связь со своими. Почти сутки длился бой. Из 170 человек в живых осталось всего 13».

Объём информации был невелик, но из него следовало, что гора «прославилась» и боевыми подвигами Великой Отечественной войны. Немного помедлив, Саша настучал по клавишам клавиатуры «Саамские верования» и вновь нажал «Поиск». Ссылок открылось много, и много времени ушло, прежде чем удалось выбрать что-то действительно стоящее.

«Еще в ХVI – ХVII веках слава о могущественных лапландских чародеях была далеко известна за пределами Лапландии. Чары саамских колдунов пугали викингов, занимали воображение неспокойных за свою судьбу государей и восхищали путешественников. Но и в пределах самой Лапландии славой наиболее могущественных чародеев пользовались саамы Кольского полуострова.

…Чаклинги – маленькие человечки, не более двух четвертей ростом. Живут в трещинах скал и в кочках. Рассмотреть среди болотных кочек вежу чаклингов очень трудно, и поэтому редким людям удавалось их видеть. Чаклинги, по-видимому, небогаты, так как по отношению к бедным и грязно живущим саамам, имеющим плохую одежду, нередко применяется выражение «чаклингпирас», т. е. семья чаклингов».

Саша язвительно усмехнулся: оказывается, в его подъезде, прямо под носом, жили чаклинги, а он того не ведал! Серёга Воронцовский, работавший кочегаром в одной маленькой котельной, получающий за работу такую же маленькую, как и сама котельная, зарплату, и его жена Лариска, оба пившие беспробудно и не имевшие в своей квартире ничего кроме провалившегося дивана и двух старых армейских табуреток, были весьма похожи на представителей этого волшебного народца. Всю жизнь они жили сказочно бедно, ходили в причудливой рванине, дома у них было чертовски грязно, и сама квартира, благодаря усилиям непутёвой супружеской четы уже стала похожа на трещину в скале.

Ну, в общем, реальные чаклинги. Чаклингпирас.

Вдоволь поржав от этого сравнения, Саша продолжил знакомство с культурой незнакомого ему ранее северного народа.

«В древнейших верованиях саамов заслуживает быть отмеченным следующее обстоятельство: несмотря на многообразие всюду воображаемых духов и различных сверхъестественных сил, отношение их к саамам скорее благожелательное, нежели враждебное. В худшем случае – безразличное.

Почти во всех ранее изложенных элементах верований сквозит превосходство человека над окружающим его миром духов».

Саша улыбнулся и показал монитору большой палец:

«Молодцы ребята – саамы! Всё им до лампочки – хоть крутое божество, хоть чаклинг вонючий, всё равно саамы круче всех! Саамы рулят! Как говорил сегодня Гутентак: каждому по вере его? Наверное, саамам живётся неплохо – удобную веру придумали в своё время!»

Вечером он долго не мог уснуть, пытаясь увязать череду странных событий и встреч с прочитанным в Интернете. По телевизору что-то показывали, но Саша не вникал в сюжет – ему было не до кино. Тем более что ему уже доводилось смотреть этот фильм.

Парень, путешествующий в красном БМВ-кабриолете по несуществующей автостраде, подсаживал к себе в машину пассажира, который начал философствовать:

«Вам не приходилось слышать о человеке по имени Фредерик Тернер? Он историк, создал теорию границ. Граница – предохранительный клапан цивилизации, существующий для того, чтобы мы не сошли с ума. На границах собираются все недовольные, чтобы двинуться дальше…

Саша невольно переключил внимание на фильм. Он слушал, думая о том, что и Гутентак сегодня говорил что-то похожее.

«Многие ищут границы не там – уходят в алкоголь, в наркотики. Ложная граница – компьютеры, интернет, создающие лишь иллюзию нового мира. Граница с определённой платой за вход»…