Текст книги "Хангаслахденваара"

«Может, Хангаслахденвара окажется той границей, за которой можно начать жить по-новому, где удастся найти то, чего невозможно найти в этом мире? Хорошо бы так…»

Было далеко за полночь, когда сон всё же сморил его, лежащего на диване с пультом в руке. Телевизор продолжал работать, тихо бормоча в полумрак комнаты, но сон, который в это время начал сниться Саше, был несравнимо увлекательнее, нежели то, что транслировало спутниковое телевидение…

* * *

В доме было тихо. Если кто-то и находился в нём, то эти люди крепко спали, и ничто не нарушало их покоя. Редкий порыв ночного ветерка иногда вызывал недовольный сонный шелест листвы старого тополя за окном гостиной, да мерное тиканье старинных часов рассказывало кому-то невидимому о давно прошедших временах.

Полная луна заливала своим светом улицу и тополь, белым потоком врывалась в окна и растекалась волшебными серебристыми дорожками по паркету комнат.

Саша стоял на одной из таких дорожек долго и тихо, словно, как и все обитатели жилища, спал, убаюканный тишиной и пренебрегая неудобством позы.

Но он не спал.

Когда часы пробили один раз, он вздрогнул и, оглядевшись, сделал несколько шагов к лестнице, ведущей на второй этаж.

Скрипнула половица. Саша остановился перед ступенями и посмотрел на стену, где висел странный портрет: клоун с всклокоченной зелёной шевелюрой, шариком-носом, и размалёванным, широко разинутым кроваво-красным ртом, который напомнил Саше выходное отверстие от пули крупного калибра. Клоун выглядел отталкивающе, его глаза смотрели с портрета очень недобро.

Саша, усмехнувшись, покачал головой, тихо поднялся на второй этаж и протянул руку с намерением открыть дверь одной из комнат.

Неожиданно из потока лунного света бесшумно вышла большая немецкая овчарка, приблизилась к нему и лизнула протянутую руку.. Он в ответ потрепал её за ухом. Собака преданно и внимательно смотрела ему в глаза, ожидая то ли приказа, то ли просто дальнейших действий человека, которого, по-видимому, считала своим хозяином.

Саша повернул ручку, толкнул дверь и шагнул в тишину чьей-то спальни.

Как он попал в этот дом, зачем вошёл именно в эту комнату? – сейчас он не мог ответить на эти вопросы, но что-то подсказывало: происходящее в этом месте – важно, и всё имеет значение.

В комнате, на кровати, спала женщина. Её волосы в ярком лунном свете отливали медью, под одеялом угадывались контуры тела. Соблазнительные контуры…

Лицо женщины было красиво, но, даже во сне несло на себе отпечаток какого-то горя, постоянных раздумий и усталости.

Саша знал её когда-то. Когда? Этого он припомнить не мог, но был уверен, что они знали друг друга и любили – он мог поклясться в этом.

Присев на корточки около кровати, Саша с нежностью взглянул в лицо спящей. Конечно, он помнил эти пушистые ресницы, эти губы, почему-то вызывающие воспоминание о лепестках розы. Он помнил форму её ушей, чуть оттопыренных, которых она стеснялась и всегда скрывала под своими чудными волосами, а он находил прелестными и придающими ей немного детский вид…

Кто же она?

Женщина вдруг улыбнулась во сне, и он, не удержавшись, погладил её по щеке. От прикосновения она вздрогнула и открыла глаза, в которых сразу вспыхнул ужас. Но вспыхнул лишь на мгновение, сменившись удивлением, а затем радостью.

– Ты? – охрипшим от волнения голосом тихо спросила незнакомка и коснулась Сашиной руки. – Откуда? Как тебе удалось?

Он покачал головой, не в силах ответить на вопрос.

– Мне было плохо без тебя. Как же мне было плохо! Каждый день, каждую минутку плохо.

Он покачал головой, и слёзы сами собой навернулись на глаза, в горле встал горький комок… Случилось что-то плохое, исправить ничего уже было нельзя – но что именно случилось?

– Я… – Саше хотелось что-то сказать, но он не знал что именно. Выдавил: – Прости…

Незнакомка обняла его за шею и прижала к себе. От прикосновения к её груди слёзы сами потекли из глаз: и от непонятной печали, и от огромной нежности к женщине, которую он не мог даже вспомнить, но при этом сильно любил.

– Я знаю, что ты очень любишь меня, – сказала женщина. – Ты очень старался сделать меня счастливой. Только делал это по-своему, и часто неправильно. Иногда я чувствовала себя очень одинокой и обиженной, а ты… Ты всегда был уверен в себе, ты всегда выполнял то, что задумывал, не обращая внимания на моё мнение, не спрашивая – а нужно ли это мне? В последнее время я стала представлять себя озером, к которому ты иногда приходишь просто напиться и отдохнуть, которое всегда рядом, на одном месте и никогда никуда не денется. Я постоянно боялась, что в один ужасный день ты оставишь меня, не вернувшись к своему озеру, чувствовала это… Но получилось наоборот: я покинула тебя, хоть вовсе и не желала этого. В жизни порой происходят вещи, которых не желаешь и не понимаешь…

И она снова прижала к себе Сашу, целуя его мокрое от слёз лицо.

– Я не хочу больше отпускать тебя… Ведь мы любили и любим, плевать на обиды, главное – не творить новых и любить! Ведь мы можем начать всё сначала теперь, правда? Я смогу вернуться и быть с тобой рядом?

Она смотрела ему в глаза с надеждой, но Саша отвёл взгляд, чувствуя, что не в силах исполнить её желание.

– Я буду скучать без тебя… – произнёс он. – Прости… Я знаю только, что любил, люблю и буду любить тебя всегда.

Собака засуетилась и гавкнула, зовя его, торопя заканчивать это странное ночное свидание. Саша и сам ощутил, что время на исходе и заговорил торопливо, при этом жадно гладя её волосы, лицо, плечи:

– Я хотел бы сказать тебе много, но что говорить – не знаю! Прошу, прости. Я понял сейчас только одно: никого роднее и дороже тебя у меня не было в жизни. Я хочу, чтобы ты это знала. И я найду способ вернуть тебя. Прощай!

Овчарка ещё раз подала голос и выбежала в коридор. Саша поцеловал плачущую женщину, освободился от её объятий и, не оборачиваясь, вышел следом.

– Подожди! – кричала вслед незнакомка. – Как же ты сможешь вернуться?

С первого этажа раздался злорадный хохот нарисованного клоуна и безумный бой сошедших с ума старых часов.

Александр шагал в направлении окна, постепенно растворяясь в лунном свете. Взглянув на свои руки, он заметил, что они с каждым шагом становятся всё прозрачнее, как, в общем-то, и всё остальное тело. Продолжая идти вперёд, он скоро обнаружил, что стал абсолютно невидимым. Он стал не просто невидимкой – тело совершенно перестало ощущаться.

Он летел. Он парил над незнакомыми ему домом, тополем, улицей, городом. Ему было легко – грусть от встречи прошла в тот самый миг, когда пришло ощущение полёта и полной свободы. Он пронёсся над крышами домов и, поднимаясь выше и выше, мчался вперёд – туда, где, маня своим разноцветным сиянием, мерцали в ночи огни других городов.

Захватывало дух, восторг переполнял Сашину душу, как в давно забытых детских снах, после которых просыпаешься необыкновенно счастливым и радостным. Он мчался, ощущая неимоверную скорость полёта и воздух ночи, настоянный на запахах осенней природы, а внизу проносились озёра, реки, леса и горы.

Но совершенно неожиданно из темноты на пути Саши выросла огромная чёрная скала. Она была невероятно велика, она давила своими размерами и видом – сплошной гранит, изрезанный за бессчётное множество тысячелетий причудливыми трещинами и разломами. В лунном свете этот каменный массив выглядел зловеще, и Саша почувствовал, как в сердце к нему закрадывается необъяснимая тревога…

Приблизившись, он заметил облепивший вершину скалы город: современные многоэтажные здания, улицы, машины. Беспокоило одно странное обстоятельство: город был погружён в полную темноту – не светились фонари на улицах, не горели тёплым светом окна в домах, даже одинокие автомобили, двигающиеся по ночным улицам, ехали с выключенными фарами.

Что-то ещё тревожило душу, и Саша долго не мог понять причину, пока внезапно не пришло озарение: к городу не тянулось ни одной дороги! Ни одной автомобильной или железнодорожной ниточки!

Он с беспокойством рассматривал открывшийся ему вид, как вдруг рядом раздался знакомый голос:

– Далеко ль собрались, Александр Иванович? Может, в гости заглянете, раз уж всё равно пролетаете мимо?

Справа, растопырив руки, летел толстячок Макар Флинковский. Только теперь на его голове была зелёная шевелюра клоунского парика, дурацкий нос-шарик, а рот был жирно очерчен красным. Он ухмыльнулся и несколько раз показал рукой вниз, прелагая Саше спуститься на гору.

– Почему в вашем городе темно? Ни одного огонька! – крикнул взволнованный Саша.

– Ночь – время Снов, Александр Иванович. Настоящих ночных видений, в которых случается всё! В которых сбывается любое, даже самое невероятное желание! А свет – лютый враг Снов. Только Тьма даёт полноценный и заслуженный отдых, во время которого приходят прекраснейшие Сновидения! Покорнейше прошу вас зайти на посадку и обещаю показать много-много интересного!

Саша напряжённо вглядывался в темноту Хангаслахденваары. Решиться войти в этот город сейчас он не мог, слишком многое настораживало…

– Лучше сейчас, дорогой Александр Иванович! – продолжал уговаривать клоун Макар. – Всё равно вам от нас не уйти. Все, как говорится, здесь будем… Ха-ха, это я шучу, конечно! Но посмотрите внимательнее: там что-то интересное внизу!

По одной из ночных улиц города, в лунном свете двигалась колонна солдат. Плащи, форма, вооружение говорили о том, что это… бойцы Советской Армии, погибшие на Хангаслахденвааре.

– Вы догадливы, Александр Иванович! – крикнул Флинковский. – Это первая рота 69-й бригады, погибшая, как говорят глупые люди, 20 октября 1944-го года. Ровно 157 человек! Тринадцать солдат выжили – дезертировали, подлецы! А рота продолжает вести свой бой каждое полнолуние! Они не умерли! Они здесь, в Хангаслахденвааре! Война не кончается никогда, вся жизнь – это война, а мы на ней солдаты! Наши друзья – наши союзники, а кто не с нами – тот против нас, Александр Иванович. Вам этого, надеюсь, не стоит объяснять? Мы сильные, мы сопли не жуём! Вместе мы сможем сломать хребет любому врагу, выдвинуться на вперёд, закрепиться на новых позициях и, вполне вероятно, даже не понести потерь! Присоединяйтесь!

Присоединяйтесь, ведь вы – наш союзник!

Всё равно вам от нас не уйти!

Присоединяйтесь….

От нас не уйти…

* * *

Саша вздрогнул и проснулся. Сердце билось так сильно, словно хотело пробить грудную клетку изнутри. Он вытер рукой пот, выступивший на лбу, и с отвращением поморщился – это напомнило похожие ощущения в период частых утренних похмелий. Зелёные цифры электронных часов показывали половину третьего ночи. Некоторое время он, понемногу успокаиваясь, пребывал под впечатлением увиденного во сне, затем встал и прошёл на кухню. Включил чайник, закурил.

Что же это за гора с необычным названием?

Сон не был просто сном, не являлся ночным кошмаром, – слишком уж реальным, настоящим было всё произошедшее в нём – и то, что удалось увидеть, и то, что пришлось почувствовать – все ощущения были сильнее, чем в обычной жизни, ярче, чем ежедневная явь. Всё, до самой последней мелочи запало в память, и Саша был уверен, что утром он сможет вспомнить всё – ничего не выпадет из памяти, не исчезнет, не сотрётся.

И женщина в доме – кто она? Саше очень хотелось увидеть её вновь, чтобы задать вопросы, которых он, почему-то не задал при ночной встрече. Воспоминания о незнакомке вызывали сильное чувство дежа-вю – грусть вперемешку с сожалением: с женщиной были связаны какие-то события, какие-то близкие отношения, детали которых он сейчас не мог восстановить в памяти точно так же, как и имена персонажей своих рассказов.

Саша невольно вздрогнул, припомнив слова Макара Флинковского во время их первой короткой встречи:

«Я подожду, пусть всё идёт своим чередом. Скажу лишь одно: вам непременно стоит приехать в Хангаслахденваару. Это поможет найти ответы на многие вопросы. У вас ведь есть вопросы, на которые вы не можете найти ответы?»

Вопросов в последние дни возникло множество, но вместе с тем появилось подозрение, что большая их часть возникла как раз по вине Макара. Что значил его клоунский маскарад во время полёта над Хангаслахденваарой? Что значили его последние фразы, отчего-то хорошо знакомые, но от которых становилось тяжело и печально на душе? Насмехался Флинковский или, в самом деле, высказывал свои личные взгляды, объяснял то, чем живёт Хангаслахденваара? Если верно второе, то не стоило там появляться – местечко нехорошее, Макар Флинковский – личность, мягко говоря, не слишком приятная, и ожидать там Сашу могли только неприятности. Возможно, очень большие неприятности.

Но незнакомая женщина… Та, которую он уже давно любит?..

Скорее всего, не поехав на север, встретить её никогда не удастся. А это очень плохо – впоследствии Саша всю жизнь не простил бы себе нерешительности и потерянного шанса увидеть её вновь.

Допив чай и выкурив в раздумьях одну за другой три сигареты подряд, Александр принял решение, твёрдо кивнул головой пустой чайной чашке, торопливо затушил окурок в пепельнице и отправился в кровать, надеясь ещё успеть выспаться до того момента, когда метла дворника и шум машин с улицы оповестят его о начале нового дня.

* * *

Дни проходили быстро, и в пятницу Саша, встав пораньше, с радостным волнением начал готовиться к встрече с детьми. Из-за пьяных гульбищ с друзьями он не видел их давно, – больше двух недель, – и успел сильно соскучиться. Эта встреча, по его мнению, должна быть особенной – ведь ему придётся уехать и вновь не видеть своих малышей долгое время, а значит, требуется устроить для детворы запоминающийся радостный и весёлый день.

Он навёл порядок в квартире, сбегал в магазин, накупил всякой всячины, которую так обожают дети, а вернувшись домой, взялся за стряпню. Кулинар из него был неважный, но иногда, в минуты вдохновения, Саше удавались замечательные блюда. Сейчас был как раз тот момент, и он уже предвкушал, как маленький Федя, попробовав творение папиных рук, зажмурится и пропищит: «Кру-уто! Ты так вкусно готовишь, папа!».

Саша возился на кухне и улыбался своим мыслям.

Конечно, можно было бы всем вместе пойти в какую-нибудь детскую «кафешку» и там дать возможность ребятам оторваться по-полной, но этот день хотелось провести в домашней семейной обстановке. Правда, одного члена семьи всё равно будет не хватать. Очень будет не хватать его…

За окном, на подоконнике, послышался знакомый скребущий звук.

Саша повернулся и увидел голубя – того самого друга Иоганна Николаевича! Возможно, он ошибся, – большинство голубей похожи друг на друга, как близнецы, – но почему-то присутствовала уверенность, что всё-таки это именно Степан.

– Привет, старик! – Саша обрадовался и удивился появлению птицы. – Как ты меня нашёл, крылатый? Сейчас я тебе подкину чего-нибудь поклевать, подожди минутку…

Порывшись в запасах, он через форточку высыпал на подоконник горсть пшена:

– Налегай, старина, ты это любишь, я знаю…

Но голубь не стал клевать. Он смотрел на Сашу через стекло пристально и, казалось, печально, так, что у того вдруг ёкнуло сердце от нехорошего предчувствия.

– Ты что, дружище? – испуганно произнёс он. – Ну-ка, быстро клюй давай…

При этом Саша медленно, словно боясь обжечься, взял мобильный телефон и дрожащими пальцами нажал кнопки, нервно поглядывая на неподвижного голубя. Долго никто не отвечал, в трубке звучали длинные гудки вызова, и, когда он уже решил отключиться, неожиданно ответил женский голос:

– Алло? Сашенька, это вы?

– Да, это я, – ответил Саша, волнуясь ещё больше, поскольку ожидал услышать голос совсем другого человека. – Это вы, Зоя Ивановна? А где Иоганн Николаевич? С ним всё в порядке?

Зоя Ивановна была соседкой Гутентака. В свои шестьдесят с небольшим эта интеллигентная, добрая и красивая женщина выглядела как королева. И была очень отзывчивым человеком. Если Иоганн Николаевич болел, то она ухаживала за ним, как за маленьким ребёнком, убирала в доме, готовила ему еду. Как и у Вольфа, детей у Зои Ивановны не было, муж умер очень давно – она тоже была одинока. Так что, можно сказать, их сблизило одиночество. За время проживания по соседству Зоя Ивановна и Иоганн Николаевич стали большими друзьями.

Да-да! И не нужно скабрезно ухмыляться, дорогой читатель! Именно друзьями, потому что переход определённых границ в отношениях очень часто портит настоящую дружбу между мужчиной и женщиной, а эти два одиноких человека были в том возрасте, когда уже понимаешь истинную цену того, что имеешь. И очень бережёшь это имеющееся…

«Зоя – настоящий ленинградец!» – так говорил о прекрасной соседке Гутентак торжественным голосом, подняв вверх палец, и при этом лицо его светилось благоговением. А Саша согласно кивал головой, с грустью думая о том, что, вероятно, является представителем последнего поколения, которое достаточно ясно понимает значение этих слов.

Возможно, Гутентак и Зоя Ивановна смогли бы стать более близкими друг другу, – даже очень возможно, что смогли бы, – но что-то сдерживало обоих от решительного шага. Во всяком случае, ни Вольф, ни его подруга никогда не заводили разговоров на эту тему.

– Сашенька, – голос Зои Ивановны звучал неестественно спокойно. Видно было, что женщина борется с прорывающейся наружу паникой, – ночью у Иоганна Николаевича случился сердечный приступ. Он в больнице. Я звонила туда несколько раз, но никто и ничего толком мне сказать не смог…– она замолчала, по-видимому, борясь с волнением. – Я ничего не знаю о его состоянии, Саша. Не могли бы вы… – и тут Зою Ивановну прорвало – было слышно, что она расплакалась.

– Зоя Ивановна! – крикнул Александр. – Не плачьте, прошу вас! Я поеду туда, и всё узнаю сам! Вы меня слышите? Я позвоню вам из больницы!

Отключив телефон, он бросился к дверям, на ходу схватил куртку и выскочил из квартиры, а через минуту на улице поймал такси и мчался по городским улицам к больнице того района, где жил Гутентак.

В эти минуты он забыл, что его ждут дети.

Сидя рядом с водителем, он вновь кусал губы и чувствовал во рту знакомый вкус крови, от которого приходило странное возбуждение, и мозг начинал работать в одном направлении – в направлении решения задачи, которая стояла перед Сашей сейчас.

Найти Гутентака и спасти его. Во что бы то ни стало.

В приёмном покое он выяснил, что Иоганн Николаевич действительно доставлен ночью «скорой помощью» и находится в больнице. Больше никакой информации от дежурной получить не удалось, и, значит, теперь предстояло любыми путями лично пробраться к нему. Саша все эти годы жил не на другой планете и прекрасно знал о множестве случаев, когда врачи относились к старым и одиноким людям пренебрежительно, не давая им должного внимания, заботы и лечения. Что поделать – времена изменились, человек человеку перестал быть братом, он стал волком. И если ты одинокий старик, не имеющий определённого количества денежных знаков, то на тебя могут плюнуть даже те, кто давал клятву Гиппократа, пусть даже ты прекрасный поэт и добрый волшебник.

Нужно приглядывать за этими костоломами, за ними нужен глаз да глаз…

– Простите, – крикнул Саша вслед пробегающему мимо человеку в белом халате, – я ищу своего… отца, Вольфа Иоганна Николаевича! Как его найти, не поможете?

Невысокого роста врач с усталыми глазами остановился, на секунду задумался и спросил:

– Пожилой человек, которого ночью привезли?

– Да, наверное, что он.

– Тогда подождите. Сейчас узнаю и сообщу.

Александр Саблин вновь остался наедине со своими мыслями и тревогами на некоторое время, пока врач не вернулся и не объявил:

– Ваш отец сейчас в порядке. Состояние устойчивое, всё нормально. Можно даже посетить. Правда, ненадолго…

– Как он вообще, что у него с сердцем?

– Да не волнуйтесь. Всё самое опасное позади, помощь оказана своевременно, и он в порядке. Страшно, когда одинокие старики попадают в такую ситуацию, когда и «скорую» вызвать некому… Ему ещё повезло, что есть кому. Алеся, – обратился доктор к пробегавшей мимо симпатичной медсестричке, – сообщите пациенту из 12-й, что к нему сын приехал.

Саша по привычке полез рукой в карман за сигаретами, но врач остановил его:

– Вот курить-то у нас и запрещено! – Он улыбнулся.– А ведь легко догадаться, что вы его сын – абсолютно одинаковые черты внешности. В общем, давайте так: минут десять в вашем распоряжении! Но, прошу, не больше, не стоит напрягать пожилого больного человека, для него сейчас покой – лучший врач. Идите: палата номер двенадцать, справа по коридору…

И, когда Саша уже повернулся, чтобы идти, доктор вдруг произнёс:

– У вас губа в крови.

Саша остановился, непонимающе посмотрел на него и ответил:

– Я знаю. Это нормально. Со мной такое бывает.

Маленький врач, словно убедившись в каких-то своих предположениях, кивнул головой, и Саша пошёл дальше.

«Мы прорвёмся, ребята. Гутентак, я тебя не бросаю!»

В палате было тихо и пахло, как всегда пахнет в больничных палатах – лекарствами и чистотой. Странно, скажете вы, как чистота может пахнуть? Но Саша не сомневался, что именно так, как в большинстве больниц, а особенно – в их операционных палатах.

Гутентак при его появлении улыбнулся и слабо помахал рукой.

– Привет, сынок,– шутливо сказал он.– Когда мне сообщили, что приехал сын, я сразу понял о ком идёт речь. Чертовски приятно было услышать такое. А я, вот видишь, в одночасье стал слабым, как младенец – даже не могу сесть. Поэтому извини, что встречаю тебя в горизонтальном положении.

– Ничего, Иоганн Николаевич, ничего… У вас причина уважительная – вы собирались Богу душу отдать.

Саша присел на край кровати. Они помолчали.

– Сегодня я имел честь познакомиться с твоим новым приятелем, – вдруг произнёс Вольф, разглядывая капельницу возле своей кровати. Александр удивлённо посмотрел на него. – Да-да, с Флинковским. Ночью он нанёс мне визит, Саша, мы… немного пообщались.

– Это всё произошло из-за него?

Гутентак неопределённо поднял одну бровь:

– Возможно. Но и возраст тоже иногда играет роль, знаешь ли… Валидол ведь не помогает от старости.

– Что он вам говорил? О чём была беседа? Боже, – Александр ударил себя кулаком по колену. – Да кто же эта тварь и что ей от меня нужно? И при чём тут ты, Гутентак? Что он хотел от тебя?

Иногда они общались на «вы», но когда затрагивалась острая тема или разгорался жаркий спор по волнующему вопросу, то, не сговариваясь, и Саша и Иоганн Николаевич начинали друг другу «тыкать». Для простоты общения, как пояснял Вольф.

– Саша, друг ты мой, – ответил Иоганн Николаевич. – Неважно, о чём был разговор, важно другое: я понял, что Флинковский – не человек. Если ты не забыл наш вчерашний разговор, то он как раз и есть порождение чужой фантазии или некая сущность, неизвестно кем выпущенная через «дверь» в наш мир и пляшущая здесь под чужую дудку. Мне стыдно за то, что я не понял этого сразу, во время твоего рассказа.

– Как ты мог что-то предположить по моим рассказам?

– Ох, сынок, мне следовало просто отринуть гордыню и признать, что в мире всегда может найтись кто-нибудь мудрее старика Иоганна… Ведь ответ лежал на поверхности! Макар не является тем славным парнем, которого из себя корчит. Флинковский, или кто-то стоящий над ним, почуял мои подозрения, потому и состоялся этот ночной визит. Возможно, кто-то рассчитывал, что я умру от инфаркта на глазах Флинковского, а, может, задумывал что-то более эффектное, – неважно, – но приходил он именно из этих опасений. Из опасений, что я раскрою тебе глаза на то место, куда ты собираешься ехать. Кто-то боится, что ты передумаешь, Саша. Ты передумаешь?

Александр некоторое время задумчиво смотрел в окно, потом перевёл взгляд на Вольфа.

– Нет, – ответил он твёрдо. – Теперь я просто обязан поехать. Иначе получится, что струсил. В принципе эта трусость никого не коснётся, от неё никто не пострадает, но я сам буду стыдиться её. И навсегда, на всю жизнь, для меня останется непонятной Хангаслахденваара, Макар Флинковский и… – тут он подумал о женщине в пустом доме, —…и ещё много вещей, которые я должен увидеть и понять.

Иоганн Николаевич внимательно разглядывал его, словно видел впервые в жизни. Нельзя было понять: одобряет он Сашино решение или осуждает его.

– Это может быть дорога в один конец, Саша, – произнёс он ровным голосом. – Ты это понимаешь?

– Прекрасно понимаю. Но иначе нельзя, и это я понимаю тоже.

– Согласен. Но я ещё не всё сказал тебе о своих предположениях относительно того, кто управляет Флинковским.

– Выкладывай.

– Тогда начну с вопроса, ладно? Саша, почему в тебе столько злобы на окружающий мир? Я ведь не слепой и заметил это с первого дня нашего знакомства, так ответь: почему? Только честно, как перед самим собой!

Александр немного растерялся. Он поёрзал на стуле, почесал бритый затылок и, немного подумав, ответил:

– Почему столько злобы, спрашиваешь ты? Верно подметил. Хорошо, Иоганн Николаевич, я отвечу честно. Понимаешь, часто ловлю себя на мысли, на желании, чтобы вокруг всё и всегда было плохо, – вот хочешь смейся, хочешь нет, но это так, – потому что когда вокруг всё хорошо, то мне среди этого хорошего места нет, я чувствую себя лишним и ненужным. Я не радуюсь праздникам. Новый год, например, я с некоторых пор просто ненавижу. Раньше, в детстве, любил до безумия – Новый год представлялся мне сказкой с Дедом Морозом, с чудесами и подарками, со сбывшимися желаниями и разноцветно сияющей ёлкой, я ждал его с нетерпением. Но потом обнаружил, что Новый год – это всего лишь массовая оргия с пьянством, обжорством и развратом. А что, разве я не прав? Почему-то все считают, что на Новый год нужно отрываться по полной, всячески прожигать жизнь и делать то, на что никто не решается в обычные дни! Словно 31 декабря не всего лишь последний день уходящего года, а последний день в их жизни! Вот поэтому мне ближе Рождество, в этот праздник такого не очень-то себе позволяют, ведут себя скромнее.

Да, я зол на всё и на всех. Потому что люди сами наплевали на то хорошее, что было в них, растёрли в грязи то прекрасное, что имели. И я злюсь за это на них. Я считаю, что люди недостойны и того немногого, что ещё осталось у них. Я зол на себя, потому что не могу ничего исправить, потому что и сам такой же, и потому что когда завожу об этом речь, надо мной смеются даже близкие друзья, а люди малознакомые смотрят, как на сумасшедшего. Вообще, странно, что ты ещё спрашиваешь, почему во мне столько злобы!

Иоганн Николаевич во время Сашиной тирады грустно смотрел на него, а в конце сказал:

– Именно это я и предполагал, Александр. Только замечу: злоба, ненависть никуда не ведут. Точнее, ведут в никуда. Ведь может случиться, что Флинковский, или что-то более сильное, что стоит за ним – творение твоих рук и твоей души. Он появился благодаря ненависти и ею живёт. А что касается того, что тебя иногда считают сумасшедшим, что над тобой смеются, то должен заметить: к тем, кто отличается образом мыслей или жизни, люди всегда относились как к сумасшедшим или, в лучшем случае, воспринимали как жуликов. Почему? Да потому что на фоне ярких и выделяющихся из общей массы людей, остальные острее начинают ощущать свою серость и похожесть, своё однообразие. Они завидуют тебе, им становится грустно от своей жизни, в твоём присутствии они начинают ненавидеть самих себя. Ты, словно небольшой лучик солнца высвечиваешь их посредственность, скучное существование и, зачастую, глупость и невежество. Не злись на них – они не могут быть другими, а ты можешь, в этом твоё преимущество, в этом твоя сила. Ты можешь помочь им, сделать их жизнь яркой и радостной вместо того, чтобы дуться и ненавидеть весь мир. Тогда и Флинковским не будет места на этом свете, они будут сидеть в своих Хангаслахденваарах, не высовывая носа. Только для этого нужно научиться любить, Саша, а ты, похоже, забыл, как это делается, да?

– Похоже, что да. Мне это трудно. И отношение к любви с недавнего времени у меня, мягко говоря, отрицательное. Я не верю в любовь.

– Вот это напрасно. Стоит пересмотреть взгляды.

– Пока не вижу смысла делать это. Мне это только повредит.

– Ага, ты боишься? Боишься полюбить, боишься измениться в лучшую сторону? Любовь меняет всё только к лучшему, Саша, и ты боишься стать лучше, боишься стать мягче и при этом, как думаешь, слабее? Зря, мой друг, зря… Зря стараешься воспринимать мир по принципу «что рационально – красиво, что нерационально – уродливо». Зря, Саша, не твоё это, и ты сам всё прекрасно понимаешь. Ты живёшь ожиданием смерти, ты устал от того, что тебя окружает, но смерти нет, Саша, дорогой мой, за ней снова откроется мир и что тогда? Снова ненависть? Пойми: Смерть мимолётна, а Любовь – вечна. И вдруг то, что увидишь после смерти, будет не слишком-то отличаться от того, что ты видел при жизни? Я боюсь, Саша, что тебя не случайно пригласили в Хангаслахденваару. Кому-то очень приглянулась твоя злоба, он нуждается в ней, вот в чём весь фокус… Хотя я могу и ошибаться.

Вспомнив что-то, Гутентак заулыбался и сказал:

– Вчера ты удивлялся моему фокусу с огненным пальцем, требовал раскрыть секрет. Но сейчас я решил раскрыть тебе другую тайну, которая ещё более всё запутает, или, может быть, поможет найти ответ. Ты знаешь, часто, когда ты уходишь, я смотрю тебе вслед из окна, и вижу рядом с тобой большую овчарку…

Александр вопросительно поднял бровь.

– Да-да… Немецкая овчарка, большая чёрная с умными глазами. Она хорошая псина, я это чувствую… Но собаки, я полагаю, должны что-то охранять, а твоя болтается без дела. Что она охраняла и почему оставила свой пост? Может быть, она стерегла одну из тех дверей, которые ты выстрогал? Если это так, то не сумеет ли теперь кто-нибудь проникнуть в наш мир из того, другого? Но я рад одному: эта собака явно твой друг… Побольше бы друзей тебе, Саша, а то ты в последние годы стал очень одиноким.

Гутентак перевёл дыхание. Видно было, что долгая эмоциональная беседа утомила его, и Саша решил, что старику пора отдохнуть. Услышанная новость поразила его, но, несмотря на это, невзирая на сильное желание продолжить разговор, он сказал:

– Ладно, герр Вольф, я пойду. Тебе отдыхать и выздоравливать нужно, а я только мешаю.

– Ты мне нисколько не мешаешь, даже наоборот – без тебя я тут от скуки умер бы.

– Умер – не умер, но сейчас меня всё равно врачи попрут из палаты, я и так злоупотребил их доверием, просидел дольше положенного. Я подумаю над твоими словами, Николаевич. Я подумаю… Ну, бывай, старина! До встречи.

Иоганн Николаевич слегка приподнялся на кровати и пожал протянутую Сашей руку.

– До свиданья, Саша. Удачи тебе и… счастливого возвращения! Звони мне, ладно? А не то я стану волноваться и терзать своё больное сердце. Так что пожалей старика, звони чаще.