Текст книги "Запасной вариант"

Глава 6

Заседание «русского» актива правящей партии было назначено на шесть часов вечера, однако Давид Крох не торопился. Он терпеть не мог всех этих партийных тусовок, а «русских» тусовок в особенности – было смешно наблюдать за бывшими комсомольскими и партийными работниками, которые не умели ничего другого, кроме как вешать народу лапшу на уши, и потому в Израиле решили заниматься тем же, чем и некогда в Союзе.

Не было ни одной партии, в которой не ошивались бы эти, уже обросшие жирком, одетые в аккуратненькие дешевые костюмчики парни и с каждым годом все больше и больше стареющие "девушки" в платьях с глубоким вырезом, на полном серьезе называвшие себя "вождями алии[8]8
  алия (иврит) – в букв. переводе, «подъем, восхождение»; традиционное обозначение репатриации евреев в Израиль


[Закрыть]" и, кажется, сами верившие в это.

На всех подобных собраниях они упражнялись в ораторском искусстве и произносили пылкие речи, всячески демонстрируя свою верность высоким идеалам избранной ими партии, щеголяя своим, все еще полудетским ивритом, и стараясь во что бы то ни стало попасть в поле зрения высокого партийного гостя, непременно присутствующего в качестве наблюдателя.

Впереди были выборы, ходили слухи о том, что руководство всех партий намерено включить по одному "русскому" на реальное место в списке, и все эти вожди алии готовы были перегрызть друг другу глотки за сытное место депутата.

Кроха всегда забавляла эта борьба за жалкие тринадцать тысяч шекелей в месяц, но то, как это делали выходцы из Союза, невольно вызывало у него еще и чувство брезгливости.

И, тем не менее, он должен был ехать, прежде всего, потому, что именно там, на собрании этих русских болтунов, ему была назначена встреча с представителем министерства иностранных дел. И потом, Крох числился среди "друзей" партии, так как регулярно отчислял ей в виде пожертвований весьма приличные суммы. Сейчас, очевидно, речь снова пойдет о том, что партия, а точнее – ее "русское" отделение нуждается в деньгах.

Что ж, есть на свете вещи, на которые не стоит жалеть денег, а дружба с правящей партией себя, в принципе, окупала. Впрочем, Крох учитывал и то, что после выборов ситуация может измениться и потому на всякий случай "дружил" и с ведущей оппозиционной партией.

Ровно в семь Давид Крох вышел из своего офиса в «Бейт-Текстиль» и с удовольствием открыл заднюю дверцу своего нового темно-синего "крайслера" – так ребенок касается новой, очень красивой игрушки. Дорогие и просторные машины, выматывавшие шоферу нервы на совершенно неприспособленных для них тель-авивских улицах, были его слабостью, он менял их каждые полгода – фокус, который в Израиле себе, кажется, не позволял никто, кроме него, Додика Кроха.

– Давай в "Марину", – скомандовал он шоферу. И тут же добавил: – Можешь особенно не торопиться, Илико…

– Да тут торопись, не торопись, все равно минут за пять доедем, батона Давид, – ответил шофер по-грузински.

Обычно вот так, с брошенной на языке их детства самой обычной фразы, Илнко начинал с боссом разговор, который, он это чувствовал, доставлял удовольствие Кроху, заставляя на время отвлечься от неотступно преследующих его мыслей о деле.

Но на этот раз Крох не поддержал разговора, и Илико, сделав вид, что он целиком сосредоточился на дороге, в мгновение ока выскочил на улицу Ха-Яркон.

Огромное, словно нарисованное, солнце медленно погружалось в Средиземное море, и стаи ошалевших птиц делали бесконечные круги в воздухе. Никто до сих пор так и не смог объяснить, почему за четверть часа до захода солнца птицы в Израиле вдруг сбиваются в стаи и начинают летать абсолютно правильными, словно кем-то расчерченными кругами. Кроха всегда завораживало это зрелище. Он нажал кнопку стеклоподъемника и, высунув голову в окно, в который раз увлеченно наблюдал за этим исполненным какого-то высшего смысла полета по замкнутому кругу, благо Илико прочно застрял перед светофором.

Жара спадала, и площадь возле здания «Мигдаль ха-Опера» наполнялась людьми. Какая-то пара с двумя детишками, с еще мокрыми после пляжа волосами, нарушая все правила, перебежала перед их носом дорогу и так же бегом направилась к ближайшему кафе.

"Господи, – думал Крох, – у людей есть время купаться, гулять с женами, покупать детям мороженое… А я вот уже два года обещаю Ривке сходить с ней и с ребенком на пляж, и никак не могу найти на это время. Все кажется, что еще немного – и можно будет выкроить хотя бы сутки отдыха, но каждый раз это почему-то срывается. Даже в ресторанах говоришь только о деле, о деле, о деле… А сейчас вдобавок из-за каких-то паршивых пятидесяти миллионов долларов я должен чуть ли не в ноги кидаться Джабе, принимать его в долю. И этот подонок еще встает в позу и начинает торговаться за каждую десятую процента… Понимает, что деваться мне некуда!"…

Он вспомнил, как познакомился с Джабой два года назад, осенью 1993 года, когда только-только заваривалось все это дело с нефтепроводом.

Израильские и российские газеты в те дни посвящали целые страницы боям, идущим в Тбилиси, и Крох со сжимавшимся от боли сердцем ждал, что его встретит вымерший город, вздымающий в небо черные остовы полуразрушенных домов с выбитыми стеклами. Город, который он продолжал любить, нередко ловя себя на том, что тоскует по его улицам, ресторанам, по его гортанному говору и особому, неторопливому стилю жизни.

– Вы, наверное, голодны, батоно Давид, – сказал сидевший за рулем личный адъютант Джабы, посланный встретить его в аэропорту. – Хотите, заедем куда-нибудь перекусим?..

– Знаешь, здесь, неподалеку от стадиона, был такой маленький ресторанчик в подвале. Так вот, я с удовольствием поел бы там аджарского хачапури с брынзой… Но сейчас он, наверное, закрыт…

– Почему закрыт?! – удивился адъютант Джабы. – Голову даю на отсечение, что открыт, и что там можно найти не только хачапури…

Через пятнадцать минут они уже сидели в любимом ресторанчике его юности и перед ними стояли бутылка "Кинзмараули", тарелка с зеленью и сыром и дымящиеся аджарские хачапури, подмигивающие слегка – именно так, как нужно, – поджаренным яичным желтком, готовым растечься по горячему тесту.

В эти дни к Тбилиси то и дело отключался свет, время от времени прекращалась подача воды, по официальным данным в Грузии не было ни капли бензина, а любые денежные знаки имели не больший смысл, чем во времена первобытнообщинного строя. И, тем не менее, ресторанчик был забит людьми, которые заказывали все новые и новые порции шашлыка и хачапури и за которые, очевидно, как-то расплачивались, а возле входа было припарковано никак не меньше десятка машин…

– А мне тут о Тбилиси такое порассказали, что я подумал, будто у вас здесь настоящая война идет, – сказал Крох.

– Конечно, идет, дорогой, – в тот момент, когда адъютант Джабы наливал вино, Крох заметил на его руке пятиконечную звезду, в центре которой была надпись "Смерть мусорам" – татуировка, отмечающая тех, кто впервые попал на зону еще подростком. – Ты же слышал, этот шакал Гамсахурдиа против демократии пошел… Да вот, кстати, ребята, кажется, на войну поехали, – и адъютант "профессора" кивнул на четырех мужчин, направлявшихся к выходу.

– В смысле, воевать? – уточнил Крох.

– Да нет, посмотреть, чья сейчас берет. Через полчаса вернутся, расскажут… Кстати, хочешь взглянуть? Тем более что нам все равно уже к Профессору двигаться надо.

На перегороженном баррикадами проспекте Руставели в районе Дома правительства было почти так же тихо, как около стадиона. Возле одной из баррикад адъютант Джабы притормозил.

– Посиди пару минут в машине, батоно Давид, – сказал он Кроху. – Мне тут ребятам кое-что сказать надо…

Однако Крох вылез вслед за ним из черной "Волги" и вскоре уже стоял в окружении десятка крепко сбитых парней в новенькой советской военной форме, обвешанных гранатами и магазинами к "Калашникову". На рукавах армейских шинелей у всех была нашита волчья морда: знак принадлежности к национальной гвардии.

– Знакомьтесь, наш гость и друг из Израиля, – представил его адъютант. – А это наши славные бойцы за демократию…

– Полковник Квилидзе, – представился старший…

– Подполковник Резашвили…

– Подполковник Думбадзе…

– Капитан Мремлашвшш…

– Капитан Гаташвили…

– Капитан… Капитан… Старший лейтенант… Лейтенант…

– Я предлагаю отметить приезд гостя из дружественной еврейской страны, – торжественно сказал полковник Квилидзе. – Ящик вина у нас есть, мясо есть, так что шашлык мы в один момент сделаем…

– Некогда, господин полковник, некогда, Профессор ждет, – отрезал адъютант. – Как-нибудь в другой раз…

Они уже садились в "Волгу", когда на одной из примыкающих к проспекту Руставели улочек появился человек с автоматом и, прислонившись к стене дома, начал медленно обводить глазами противоположную сторону улицы. И тут же на балконы соседних домов высыпали женщины, ребятишки, взрослые мужики и стали следить за действиями этого мужика.

Вдруг тишина проспекта разорвалась длинной автоматной очередью, от которой посыпались стекла на первых этажах домов… После чего человек благополучно скрылся в подъезде, а минут через пять из разбитого окна дома, который больше всего пострадал от этого обстрела, высунулось автоматное дуло, из которого точно так же беспорядочно и бесцельно был открыт ответный огонь.

– Вах, Валико, слышишь, как стреляют?! – послышался женский голос с одного из балБрискинов. Крох задрал голову, чтобы полюбоваться его обладательницей.

– Давай, батоно Давид, в машину, – услышал он. – А то мы сейчас в самом пекле, мало ли что…

– Слушай, я что-то на этой баррикаде рядовых не заметил, – сказал Крох, когда они стремительно удалялись от проспекта Руставели. – Все офицеры…

– Пока все офицеры, а когда этих шакалов выбьем из "Белого дома", у них и свои рядовые будут, – ответил адъютант Джабы, и Крох подумал, что в этих словах, пожалуй, есть своя логика…

У роскошного трехэтажного особняка, в котором разместился штаб «всадников» Джабы Иоселиани, им отдал честь безусый юнец в кожаной куртке, поверх которой болтался автомат, и в армейских сапогах, в которые были заправлены черные, когда-то наверняка имевшие очень приличный вид, брюки. Потом они поднимались по мраморной лестнице, а навстречу им шли вооруженные винтовками и автоматами люди, одетые в ''болонью", кожу, старые истрепавшиеся пальто и меховые ушанки самых разных цветов – «всадники», армия ''профессора", всесильного Джабы Иоселиани.

– Ну, вот и пришли, – сказал адъютант, но не успел он толкнуть дверь, как она распахнулась, и из нее за ноги выволокли безжизненное тело с надвое расколотым черепом, из которого густым кровавым холодцом медленно вытекала какая-то масса, которая, наверное, только что была человеческими мозгами.

Кроха едва не вырвало, в голове зашумело, и он почувствовал, что кровь отливает от лица.

– Очень не люблю расстраивать своих гостей, но иногда приходится идти на непопулярные меры, – с улыбкой развел руками Джаба Иоселиани. – Я этого человека, можно сказать, из грязи вытащил, сделал своим заместителем по военным вопросам, а он… Сколько раз ему говорил: ты больше не на зоне, ты теперь борец за демократию. То есть порядочных людей больше грабить не надо, грабить можно только звиядистов…

– Так, может, он просто перепутал, – осторожно попытался возразить адъютант. И быстро добавил:

– Я хочу сказать, может, порядочного человека и борца за демократию принял за звиядиста…

– Ты что, хочешь сказать, что он меня принял за звиядиста?! – воскликнул Джаба. – Ладно, кончили с этим, пойди, сделай с покойным Георгием то, что нужно…

– А что нужно? – недоуменно спросил адъютант.

– Я что тебе сейчас должен объяснять, что с покойником делают?! Похороните с почестями, как настоящего бойца за свободу и демократию Грузин, чтоб семье обидно не было…

"Боже мой, – подумал Крох, – кажется, пятый раз за этот день я слышу слово "демократия". И, самое интересное, от кого слышу?!"

– Садись, батоно Давид, давно тебя в гости ждем, – произнес Джаба, как только закрылась дверь за его адъютантом. – Шашлык, правда, чуть-чуть остыл, но все равно хорош, а не понравится – новый сделаем…

И хотя после увиденного есть Кроху совсем не хотелось, он придвинул к себе шампур и благодарно кивнул за налитый Джабой бокал вина.

– Давно мечтал с вами познакомиться, батоно, – начал Крох. – Очень много о вас слышал и…

– Я тоже рад с тобой познакомиться, батоно Давид, – прервал его "профессор". – Тоже, как ты понимаешь, слышал о тебе, знаю, как ты помог Грузии год назад, но все-таки хотел бы услышать тебя самого, что ты за человек, чем занимаешься. Так что рассказывай, но про шашлык тоже не забывай, это из молодого барашка шашлык, нежней, чем девушка…

– Да что мне о себе рассказывать… Человек я маленький, занимаюсь разными делами по мелочам…

В этот момент он почувствовал, как железная рука Джабы сжала его запястье.

– А то, что ты с этим шакалом Гамсахурдиа нефтепровод решил строить, это тоже "мелочь"? Или ты, сучонок, думал, что мне об этом неизвестно?

Перед глазами Кроха мгновенно возникло изуродованное лицо покойника, которого вынесли из этого кабинета перед тем, как он переступил его порог. Язык его вдруг будто примерз к гортани, и, с трудом перебарывая мешавшее ему говорить мерзкое чувство липкого страха, он сказал те единственные слова, которые пришли ему в голову:

– Богом клянусь, батоно… Я – деловой человек, политикой не занимаюсь, переговоры веду с тем, у кого власть…

– Вот это правильно! – хватка ослабла, но Джаба по-прежнему продолжал держать его за запястье. – Значит, скоро будешь со мной иметь дело, батоно Давид…

И, убрав руку, добавил прежним, ласковым голосом:

– Вина тоже попробуй, хорошее вино, для Сталина, между прочим, делалось.

– Я ведь к вам не просто так пришел, батоно, просьба у меня есть, – начал Крох, чувствуя, что подошло время говорить о главном.

– Говори свою просьбу, – добродушно усмехнулся Джаба. – Ты меня знаешь, я всю жизнь людям помогаю. Лишь бы только люди добро помнили…

– Два моих человека позавчера были арестованы вашими… – Крох на мгновение остановился, подыскивая нужное слово… – гвардейцами. Эти люди работают в моей компании, одновременно они являются гражданами США, и я был бы очень благодарен нам…

– А, слышал, слышал, – снова прервал его Джаба на полуслове. – Действительно, мои люди взяли недавно двух звиядистов, которые начали показывать им американские паспорта.

– Батоно, они не звиядисты, – начал было снова объяснять Крох…

– Извини, дорогой, я своим людям верю. Но для хорошего человека мне ничего не жалко. Только, сам понимаешь, у нас сейчас война идет, эти твои люди захвачены в качестве заложников. А за заложников полагается выкуп, иначе мои ребята просто не поймут, почему я их так отпускаю…

– За деньгами дело не станет, батоно…

– Рад слышать, что ты ценишь своих людей, да мне ведь не только деньги нужны, батоно Крох…

Именно тогда он и попал в ту ловушку, которую подставил ему Джаба. Задействовав все свои связи, Крох сумел в течение месяца поставить ему несколько сотен стволов "узи" и приличную партию патронов к ним. А потом… Потом у него уже просто не было выхода, он должен был выполнять одну его "просьбу" за другой, и самое страшное, что никому, совершенно никому он не мог рассказать о характере этих просьб и лишь молился о том, чтобы о них не узнал ни Шеварднадзе, ни кто-либо в израильском правительстве…

– Приехали, батонэ Давид, – словно издалека услышал он голос своего шофера. – Я буду вас ждать здесь, практически у самого входа…

Крох надеялся, что к моменту его прихода официальная часть заседания "русского" актива закончится, но она, похоже, была в самом разгаре.

Вела тусовку высокая, тощая, уже немолодая женщина с лошадиным лицом. Ходили слухи, что своей головокружительной карьерой в партии и профсоюзах она обязана исключительно своим выдающимся способностям в постели, и кто-кто, а Крох хорошо знал, что эти слухи весьма близки к истине. Несмотря на то, что этой даме перевалило за сорок, ее девичья фигура по-прежнему привлекала внимание любителей этого типа женской красоты, она до сих пор продолжала ходить по рукам партийных боссов, и потому являлась одним из главных кандидатов на бронированное для ''русских'' место в партийном списке.

– Господа, – вещала эта «девушка» хорошо поставленным голосом, – мы должны отдавать себе отчет в том, что, согласно опросам, позиции нашей партии на "русской улице" сильно пошатнулись. И вместе с тем я убеждена, что мы обладаем весьма значительным потенциалом. Лжет тот, кто говорит, что идеи нашей партии отталкивают от себя новых репатриантов. Мне кажется, что идеи мира, социальной справедливости, уверенности простого человека в завтрашнем дне по-прежнему очень близки большинству из тех, к кому мы обращаемся.

– Вы им попробуйте что-то втолковать, когда они заладили, что мы продали Израиль арабам. Любой разговор сводится к упрекам и вопросам, по какому праву мы отдаем Голаны и территории и почему мы поощряем террор… – сказал кто-то с места.

– Да бросьте эту демагогию! – ораторша возмущенно – тряхнула волосами. – Люди приехали сюда жить, а не воевать, кому-кому, а русским евреям нет никакого дела ни до Иудеи ни до Самарии, ни до Голанских высот… Нужно просто активнее работать, разъяснять нашу позицию и, конечно же, активнее вести запись в партию новых членов…

– Легко сказать: активнее вести запись, – сказал с места высокий парень с проступающим под рубашкой брюшком. – Вы вспомните, какие у нас непомерные членские взносы… А тут еще другие партии скинули сумму взносов для "русских" почти вдвое. Конкуренция!

– Я думаю, вы недооцениваете "русскую"' алию, когда сводите все к столь меркантильным вопросам, – отрезала дама. – Я лично, в отличие от вас, вижу нашу алию в совершенно ином свете…

– Нашу или вашу? – опять съязвил тот же голос с места, явно намекая на то, что дама приехала в Израиль в 70-х годах. – Между прочим, очень многие недовольны тем, что такие, как вы, ватики, оккупировали все руководящие посты…

– Это вы себя имеете в виду?..

Дослушать, чем закончится эта перепалка, Кроху не удалось.

– Господин Крох? – протягивая руку, спросил невысокий худощавый парень в круглых очках. – Меня просили передать, что вас ждут в 917-м номере.

Из четырех человек, сидевших в номере 917, Крох знал только двоих: заведующего отделом министерства иностранных дел Дана Фейгина и советника премьер-министра по Кавказу и Закавказью Шимон Брискин. Двое других были ему незнакомы и то, что завотделом МИДа, не представив их, сразу перешел к сути дела, Кроху не понравилось.

– Я хотел бы тебе напомнить, Давид, – начал Фейгин, – что через неделю ты должен внести последний взнос в концессию по строительству нефтепровода. Ты помнишь, что наша партия горячо поддержала эту твою идею, мы помогли тебе выйти на наших американских друзей, сколотить мощный концерн?..

– По-моему, партии тоже не за что на меня обижаться, Дан, – улыбаясь, ответил Крох. – И я понимаю, что чем ближе к выборам, тем больше вы будете нуждаться в деньгах, так что готов от всего сердца передать партии часть моих сбережений…

– Я сейчас не шучу, Давид, и если ты думаешь, что нам нужны от тебя деньги, то ты ошибаешься. Да и – давай смотреть правде в глаза, Давид, – у тебя их нет. По нашим сведениям, у тебя нет 50 миллионов, чтобы покрыть свою долю в концерне. А речь тут, как ты понимаешь, идет не только о твоих интересах. Я не побоюсь красивых слов, Давид, речь идет об интересах государства, и ты это знаешь. Мы больше не можем полагаться на прежние, слишком дорогие и слишком ненадежные, источники нефти. Бакинская нефть, идущая через Грузию и Турцию в Израиль, это действительно великолепная идея, и потому мы поддержали тебя. Больше того, мы выдали тебе ссуду практически под государственные гарантии для того, чтобы у тебя не было проблем с концессионерами. Но ты пустил эти деньги на авантюру и прогорел…

– Я ценю, господа, ваши возможности в проверке моих личных счетов, но вы ошиблись, – чувствуя, как у него мгновенно пересохло в горле, сказал Крох. – Деньги находятся в обороте и завтра-послезавтра будут мной получены. Так что если вы пригласили меня только по этому поводу, то повод того не стоил. Ваша информация – к счастью или к сожалению – совершенно неверна…

– К сожалению, она верна, господин Крох, – отчетливо произнося каждое слово, сказал сидевший в углу незнакомый Кроху человек. – Вы пытались прокрутить сделку через фирму "Иверия", принадлежащую вашему тестю Натану Нивелишвили, но "Иверия" объявила себя банкротом… Пытаясь найти сумму в 50 миллионов долларов, вы обратились за помощью к человеку, к которому обращаться не следовало. Вспомните, что и наши американские компаньоны, и президент Шеварднадзе, и личный представитель президента Алиева во время своего визита в Израиль настаивали на том, чтобы сделка о нефтепроводе делалась исключительно чистыми руками. Зная об этом, вы, тем не менее, вышли на связь с грузинской организованной преступностью…

"Кто, кто настучал? – билось в голове у Кроха. – А ведь это кто-то из самых близких…"

– Мы давно следили за вашими связями с этим человеком и закрывали на них глаза, – продолжал незнакомец. – До сегодняшнего дня… К сожалению, сегодня обстоятельства поменялись, и мы требуем от вас прервать любые контакты с ним и его людьми.

– Извините, – сказал Крох, – но мне бы очень хотелось знать, по какому праву вы даете мне столь ценные советы. И что вы имеете в виду, говоря о том, что обстоятельства изменились?

Незнакомец встал, достал из кармана пиджака небольшую голубую книжечку и, подойдя к Кроху, выставил ее прямо перед его глазами..

– Вы удовлетворены, или вам этого недостаточно? – спросил он. И туг же продолжил:

– Джаба Иоселиани вчера вечером арестован в Тбилиси по обвинению в причастности к попытке совершения государственного переворота. Есть мнение, – он кивнул на советника премьера, – что продолжение ваших контактов с ним в любом виде может нанести ущерб израильско-грузинским отношениям и сильно повредить нашему проекту. Так что деньги, господин Крох, вам придется выискивать из другого источника…

– Ослы, боже мой, какие ослы, – бормотал про себя Крох, выходя из огромных стеклянных дверей "Марины".

Он не знал, как объяснить этим людям, что он не может сейчас лишить Джабу его доли в концессии и отказаться от его денег. Даже если бы он попытался им это объяснить, они бы все равно не поняли или не захотели понять того, что арест Джабы ровным счетом ничего не значит: если только Шеварднадзе не захотел его расстрелять сразу после ареста, то и в тюрьме Джаба продолжает управлять своей империей…

Сев в машину, Крох тут же взял сотовый телефон и несколько секунд слушал, как тот тикает у его уха.

"Как бомба с часовым механизмом, – подумал он. – Но эти ослы все равно ничего не понимают…"

Наконец в телефоне раздался длинный звонок, и голос, который он впервые услышал еще там, в штабе Джабы, недовольно спросил на грузинском:

– Кто?

– Добрый вечер, Шалва. – Крох старался говорить, как можно спокойнее. – Звоню тебе потому, что возникли кое-какие непредвиденные обстоятельства. Мы могли бы с тобой встретиться где-нибудь с глазу на глаз, капельку выпить, немного поговорить?.. Скажем, в моем ресторане в Ашдоде?.. Что? Не можешь выехать из Тель-Авива, освободишься только и одиннадцать вечера? Ну, не страшно, в десять рестораны в Тель-Авиве еще работают… Хочешь в офисе? Почему бы нет, у меня там в это время никого не будет, так что мы спокойно все обсудим… Так мне тебя ждать?

И, получив утвердительный ответ, Крох дал отбой.

– Все. Сейчас отвезешь меня в "Бейт-Текстиль", Илико, а потом езжай к жене и детям, – сказал он шоферу. – Домой я доеду сам на такси…

Открыв офис, он первым делом бросил взгляд на часы. Они показывали половину одиннадцатого, и, значит, время до встречи с Шалвой у него оставалось, и можно было спокойно обдумать предстоящий разговор.

Крох вытащил из шкафа бутылку своего любимого "Мартеля" и коробочку с пластинками мятного шоколада. Рюмка коньяка успокоила его, и он подумал, что, в конце концов, все не так уж и страшно, при желании можно сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Если деньги, как ему и обещали, будут переданы наличными, то Алекс переспокойно сможет внести их на счет концессии от имени его компании, и пусть потом кто-нибудь докажет, что это – «грязные деньги», а не те самые, котоыре он получил в виде суды от крупнейшего госбанка Израиля!

Откинувшись в кресле, он задремал в ожидании звонка в дверь и вдруг сквозь полудрему услышал, как кто-то поворачивает в ней ключ…

– Что за чертовщина!

Крох вскочил и машинально вытащил из ящика стола небольшой пистолет. К счастью, он успел вовремя сунуть его в карман. Дверь открылась, и в нее медленно вползло большое мусорное ведро на колесиках, а вслед за ним появилась пожилая женщина с усталым, сморщенным лицом, каждая черта которого выдавала в ней уроженку Жмеринки или Бердичева.

– Что за наглость? – взорвался Крох. – Вы что, постучать не можете?!

– Так ведь в это время никого не бывает… Я всегда в это время тут убираю, – попыталась оправдаться женщина и вдруг, на какое-то мгновение, Кроху почудилось в ее лице что-то знакомое… Да, сомнений быть не могло: в этой женщине было что-то от его покойной матери, тоже на всю жизнь так и оставшейся провинциалкой…

– Сегодня убирать не нужно, – уже мягко сказал он. – Все равно я тут за ночь успею насорить… Вы давно в Израиле?

– Да четыре года почти, – все еще испуганно ответила женщина.

– Ну и как устроились? Довольны?

В его голосе звучало искреннее участие и, почувствовав это, а может быть, просто обрадовавшись возможности хоть с кем-то поговорить в этом пугающем своей тишиной огромном здании, она на какое-то время забыла о той пропасти, которая разделяла ее и Кроха.

– Работаем, слава Богу, – ответила женщина. – По вечерам я здесь, а днем нянчу стариков… Жить-то как-то нужно. Квартиру вон недавно с детьми купила, так вся их зарплата уходит на машканту[9]9
  машканта – выдаваемая государством на льготных условиях ипотечная ссуда для покупки репатриантами первой квартиры на родине.


[Закрыть] и на питание. А ведь еще надо одежду покупать, внуки опять-таки в школе учатся, каждый день на что-то шекели нужны… Вот и вкалываем.

– А там кем работали?

– Там я была инженером на пищекомбинате в станице Диньская… Есть такая станица в Краснодарском крае, может, слышали. Мы туда с мужем по распределению попали…

– Нет, – покачал головой Крох, – никогда не слышал…

Дверь за уборщицей закрылась, и Крох почувствовал, что он окончательно успокоился. Этот ничего не значащий разговор с незнакомой женщиной поднял ему настроение и внес какое-то странное спокойствие в его душу, словно он действительно поговорил с матерью.

Но, увидев на экране "телеглаза" Шалву с каким-то долговязым парнем, он снова ощутил, как внутри у него все напряглось и, прежде, чем нажать кнопку и открыть дверь, он опустил руку в карман, чтобы еще раз удостовериться: пистолет находится там, где он должен находиться.

– Ты же сказал, что будешь совершенно один, – укоризненно сказал он Шалве. – Я думал, мы с тобой посидим с глазу на глаз, специально для тебя приготовил отличный коньяк.

– Этот парень нам не помешает, он, как ты понимаешь, свой человек. Так что давай разливай свой коньяк на троих…

– Говорят, у нас не самые хорошие новости, Шалва. Сегодня у меня был разговор кое с кем оттуда, – Крох показал пальцем наверх, – и мне сообщили, что Шеварднадзе арестовал Профессора…

– Ну, допустим, информация верная. Что это меняет? – Шалва посмотрел ему прямо в глаза, и Крох понял, что пора переходить к разговору о главном – о том, как ускорить получение обещанных Джабой денег и предотвратить любую утечку информации об этих деньгах. Любую!

Когда разговор был закончен, Крох вздохнул с облегчением: все-таки хорошо, что Джаба прислал сюда в качестве "нового репатрианта" именно Шалву, а не кого-нибудь другого: Шалва, кажется, все понял, как надо…

– Ну что ж, будь здоров, Давид, мы пойдем. Не надо, не провожай! – Шалва и пришедший с ним парень поднялись и протянули ему руки.

Крох встал со своего кресла и, улыбаясь, смотрел, как они направлялись к выходу из его кабинета. Неожиданно у самой двери долговязый парень обернулся и резко выбросил вперед руку… И прежде, чем Крох услышал слабый хлопок выстрела, страшная, напоминающая удар боксера-тяжеловеса, сила отбросила его в кресло, а тело разорвала жгучая, невыносимая боль, помутившая сознание. Одновременно в его голове разорвались тысячи ослепительных комет, превратив все пространство перед глазами в огромное светящееся поле. Затем Крох почувствовал второй такой же боксерский удар, на этот раз нанесенный чуть ниже первого и еще сильнее вжавший его в кресло. Потом огненные цветы на огненном поле начали один за другим гаснуть, и наступила абсолютная, несущая в себе покой и прохладу тишина…

* * *

Старший следователь тель-авивской полиции Леон Перельман был вызван в Бейт-Текстиль в час тридцать ночи, а без четверти два он вместе со своими ребятами уже был на месте преступления. Давид Крох сидел, откинувшись на спину, в своем рабочем кресле, и если бы не две небольшие, размером с пуговицу, дырочки с опаленными краями на его рубашке, можно было бы подумать, что он спит, такое спокойное у него было лицо.

– Повтори еще раз, как и когда ты нашел тело Давида Кроха, – обратился он к шоферу Кроха Элиягу Левиашвили.

– Это произошло примерно в час – час пятнадцать ночи, – растерянно, в третий раз повторял Илико. – Босс сказал, чтобы я его не ждал, что он доберется на такси, но я подумал: зачем ему лишние пятьдесят шекелей тратить, лучше я его у выхода подожду…

– Ты что, серьезно хотел сэкономить Давиду Кроху пятьдесят шекелей? – спросил Перельман.

– А что? – обиженно уставился на него Илико. – Пятьдесят шекелей на дороге валяются, что ли?! Да!.. Потом я увидел, что в здание вошли двое, говорили они по-нашему, то есть по-грузински, и я понял, что они идут к батоно Давиду. Через минут сорок они вышли, я стал ждать, что батоно Давид спустится, а он никак не шел… Ну, я поднялся, смотрю – дверь в офис открыта, зашел, а тут… – Илико не выдержал и разрыдался.

– Мог ли он открыть дверь человеку, которого не знал?

– Нет… Не думаю… Вон тот телевизор видите? Через него всегда видно, кто хочет зайти в офис.

– Ты сказал, что ночью к Кроху вошли двое. Постарайся вспомнить, может быть, ты знал хотя бы одного из них…

– Нет, господин следователь, мамой клянусь, никогда их до этого не видел… Но батоно Давид сам назначил ту встречу по пелефону[10]10
  пелефон (иврит) – сотовый телефон, «мобильник».


[Закрыть]…

Лицо Перельмана напряглось.

– Ты слышал этот разговор?

– Так, краем уха, господин следователь…

– Может быть, ты хотя бы припомнишь, как звали человека, с которым он разговаривал?