Текст книги "Ну как же себя не обожать?!"

(Такое бывает. Например, много лет спустя Государственная Дума проголосовала за запрет самим депутатам располагать активами за рубежом. Народные избранники впопыхах, искрясь от холуйства перед властью, не сразу соотнесли это с собой. Мало того, бурно проаплодировали, когда были объявлены результаты. Прослезились позже, когда вспомнили про свои кровные банковские счета в Англиях и Швейцариях, которые срочно нужно было переписывать на деток. А детки, как известно, непредсказуемы: большие детки – большие бедки. Пустят по миру. Англичане остроумно прокомментировали единодушное голосование по поводу самоедского закона. Клип Би Би Си назывался «Индюшки, которые радуются Рождеству». Годится и русский эквивалент: «Шкуру на барабаны дают сами бараны».)

Вернёмся, однако, к похоронам кормильца. Под вечер девятого февраля (была пятница) задрыгал, заморгал телеящик, и ведущие замогильными голосами, как на шабаш одетые во всё чёрное, завыли о невосполнимой для прогрессивного человечества утрате Юрия Владимировича Андропова. Погребение было назначено на двенадцатое. Судя по фотографии с Красной площади, это сильно смахивало на карнавальное цирковое шествие. Среди него почти не просматривался убогий, почти детский гробик на артиллерийском лафете. И всё это на фоне какой-то чёрной диавольской парусины. Так и отправился с этого лафета в царствие небесное, хотя ещё не факт, что впустили. Наши чиновники не настолько добросовестны, чтобы сопровождать отбывшее начальство до загробного мира, а святой Пётр с его ключами от входа на взятки не падок.

Мы с соседкой стали обсуждать как в ближайшее воскресенье на эту великую скорбь лично отозваться.

По Москве вся нехитрая тогдашняя развлекуха была приостановлена. Центр перекрыт, народ горевал, но не из-за потери обожаемого вождя, а из-за закрытия винных отделов. Я вышел посмотреть афишу, в Большом должны были танцевать «Коппелию». Было совершенно ясно, что балет либо отменят, либо будет замена на что-то более подходящее траурному случаю. И подбором занимается не больше и не меньше, как идеологический отдел ЦК. Мы попытались развлекаться, предсказывая, что из репертуара к такому случаю могло бы оказаться политически правильным. От «Коппелии» с её хореграфическими безобразиями наш с Леной «теневой кабинет» и реальный идеологический отдел на Старой площади сразу открестились. Не выпускать же на сцену автоматическую куклу с эмалевыми глазами, не показывать сцены опаивания опиумом и залихватские пляски на площади с участием трансвеститов.

Я предположил:

– «Лебединое озеро» тоже не очень годится: там такие выплясы мазурки в первом акте, что могло бы напомнить поминки с перепоем. Да и большие лебеди с малыми, тоже слишком ритмично.

Лена согласилась:

– Точно. Дрыгают ногами, как в мюзик-холле. Вернее, в мюзик-холлах дрыгают как в «Лебедином озере». Вот «Спартак» вроде бы подошёл, героизация угнетённых.

Потом подумала и спохватилась:

– Нет, нет. Чур его. Там разнузданная римская вакханалия, да ещё эротическая пантомима с жезлом.

– Припоминаю. Это редакции Григоровича с сомнительным эпизодом, когда куртизанка Эгина то карабкается вверх по полированной штанге, то с неё сползает.

– Пантомиму взяли на вооружении все стиптизёрши мира. Дружище Фрейд отдыхает.

– А целомудренные рецензенты «Спартака» и цензоры предпочитают не понимать что именно этот шест напоминает. Если так, то тогда, может быть, «Жизель»?

По мнению Лены балет тоже не без подвохов:

– Видишь ли, там героиня сначала сходит с ума, мечется по сцене с саблей, а потом, как миленькая, восстаёт из могилы. Кстати, ты знаешь, почему мёртвых выносят ногами вперёд?

– Знаю. Чтобы не возвращались.

– Вот-вот. Неровен час, воротится ныне усопший Юрий Владимирович и по новой начнёт баловаться облавами. Его ребята, за неимением преступников, родных жён у прилавков заметут.

– И отправят к себе в ментуру. Мало того, получат премию. А как со «Щелкунчиком»?

Лена тут же возразила:

– Господи, сил моих нет. Там же нашествие мышей. И Принц-Щелкунчик убивает Мышиного короля. Цареубийство в чистом виде. Тоже может сойти за намёк и преступное подстрекательство.

– Хочешь сказать, что как в «Горе от ума»: «Ведь что не говори, хоть и животные, а всё-таки цари». Может, всё-таки, «Макбет»?

Лена замахала руками:

– Окстись! Нина Тимофеева в окровавленной тунике крутит фуэте? Это всё равно, что махать верёвкой в доме повешенного.

Наконец мне в голову пришла подходящая идея:

– Тогда «Ромео и Джульетта»? Годится?

– Это получше. Конечно, там хватает и пьяных, и шутов. Кривляются и куролесят во время бала у Капулетти. Как говорил Есенин про своё сопровождение, «кувырк-компания». Однако основная линия проведена чинно.

– Вполне. В балете два трупа, но герои покончили с собой сами. Никто на шланг с кислородом не наступал.

Лена заключила:

– Да-с. Трагедия есть трагедия. Опять же, по определению, нет повести печальнее на свете…

– Ставлю на то, что идеологический отдел придёт к тому же выводу. Ромео и Джульетта!

И вправду, предсказание исполнилось, идеологический отдел пришёл к тому же результату. Может быть не без наших флюидов.

Но до спектакля ещё нужно было обзавестись билетами, поскольку кассы были закрыты, а Нина Дмитриевна и Бляхман недоступны. Вот их бы вызвать с помощью флюидов для подсказок Центральному Комитету. Что именно следует ставить, что танцевать. Бляхман бы точно не промахнулся.

Предприимчивость Лены пределов не знает. Она сказала:

– А давай подделаем билеты.

– То есть как?

– То есть так. Ведь ты переплетаешь программки спектаклей, либретто и билеты к ним.

– Да, чтобы вспомнить моё положение в зале.

– Я не удивлюсь, если двенадцатого февраля какого-нибудь года ты уже что-нибудь смотрел в Большом?

Я полез в папку с программами.

– Всегда что-нибудь найдётся. Вот, есть, наконец. Позапрошлый год, качество билетов отличное.

– А у меня в запасе корешки. Как-то в театре их рассыпали, а я подобрала. Зачем добру пропадать?

Добро не пропало. Мы склеили вершки с корешками и сварганили два отличных билета. Я даже сделал неразличимые для глаза надрезы, чтобы обеспечить отрыв в нужном направлении. Но сомнения оставались:

– Ты не думаешь, что заметят склейку?

– Кто будет смотреть? Разве что под электронным микроскопом. Сегодня всем положено быть рассеянными, чтобы изобразить боль и страдание.

– Будем надеяться, что в такой холод пальцы у контролёрш будут не так чувствительны, как обычно. Эти дамы-тяжеловесицы поотрывали десятки тысяч корешков.

– И, не стараясь, выработали память на прикосновение. Но попробовать можно. Никто не будет громко скандалить, когда полагается рыдать. Опять же пальцы могут заиндеветь от горя.

Билеты прошли полигонные испытания уже на выходе из метро. Я сказал милиционерам:

– Траурный вечер в Большом театре.

Мент мельком взглянул на билеты.

– Проходите.

Вышли на совершенно пустынной Театральной площади. Был трескучий мороз, температура под минус тридцать, по асфальту чуть мела позёмка. По периметру площади – смазанные очертания фонарей в окружении блёсток – микроскопических льдинок, отражающих и преломляющих паскудно-жёлтый электрический свет. Портрет убогой страны в миниатюре. Выстуженной, спрятавшейся по кухням, замороченной большевиками. Сатана в ней правил бал. А тут ещё послепохоронная фаза, циничные проявления боли и страдания по поводу своевременной кончины товарища Андропова. Провидица была Анна Андреевна Ахматова, ничего не скажешь. Истинно:

 
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить её предстоит.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке…
 

Через тридцать лет этот труп Андропова как раз выплыл и задышал в мир смрадом «положительной памяти».

Но новые времена подспудно начались уже тогда. На августейшие похороны из Англии нежданно-негаданно нагрянула премьерша, миссис Маргарет Тэтчер. Неслыханный визит. Похороны в дипломатическом обиходе – идеальная ситуация, чтобы прикинуть будущий расклад, под предлогом траура высмотреть, кто из функционеров сейчас выжидает за шёлковой занавеской грядущего. За грызнёй политические родственники и враги усопшего могли отключить осторожность в высказываниях, в чём-то проговориться. А она поймёт, на кого лучше поставить, с кем реально сможет вести дела.

За занавеской грядущего выжидал Михаил Горбачёв.

– С этим человеком можно иметь дело, – сообщила «Железная леди» по возвращении.

Не зря слетала.

В Большом театре на билетном контроле капельдинерша надулась, как мышь на крупу. Я почему-то снова вспомнил про нашествие мышей в «Щелкунчике» и сказал доверительно:

– Видно, что вы сегодня расстроены. Давайте я помогу. Оторвал корешки и бросил в корзину. И тут же поймал одобрительный взгляд Лены. А тётка неожиданно поблагодарила:

– Надо же, есть люди с пониманием.

– Как же, как же, – ввернула Лена. Мы с большим пониманием. Текущий момент обязывает.

В чём заключался, кого и чем обязывал текущий момент, я выяснить не успел, так как бросился покупать программку. Надо же – поспели напечатать уже с заменой. Действительно, светлая кремлёвская мысль сработала в нужном направлении. Мудрецы и пророки выбрали «Ромео и Джульетту». Где, как мы и вычислили, всё было политически правильно. Одна скорбь. Одно глубокое страдание.

Наверху, на цековских посиделках как раз шли разборки, кому и как дальше рулить в стране. Тихая, подковёрная, но борьба за власть, в которую бывалые номенклатурщики вцепились загнутыми, как у бесов, зубами. Незамысловатые исторические сценарии повторяются не однажды, и это только ремейк подобных же «текущих» моментов российского прошлого. Ничем не лучше, чем, скажем, свара служилых-заговорщиков в Кремле в 1606 году в Грановитой Палате в ночь после того, как пристрелили Григория Отрепьева. Ущербные политиканы теребили бородёнки, думали-гадали как быть. Труп авантюриста как падаль выволокли через Спасские ворота на Красную площадь. А там, уже по подстрекательству из Кремля, прощелыгу растерзала чернь. Андропов, как и Лжедмитрий Первый, он же Отрепьев, тоже недолго порулил в Святых Сенях, всего-то на какие-нибудь два месяца больше. Правда, из Кунцевской больницы на ту же Красную площадь его не выволакивали. Далеко тащить. Холодно. Обошлось. Чернь предпочитала пьянствовать.

В Смутное время перепуганные бояре впопыхах выбрали правителем Василия Шуйского, а в 1984 – в преддверии новейшего Смутного времени – Константина Черненко. Оба правителя, тоже не надолго задержались в золочёных чертогах. Черненко ещё повезло – был ходячим полутрупом и умер в Москве, а здорового Шуйского замели в Варшаву, где он и преставился.

Самый замечательный по анекдотичности момент передачи власти известен из византийской истории. Будучи по своей природе очень суеверным человеком, император Анастасий незадолго до кончины возымел желание путём жребия узнать, кто из троих его племянников должен занять трон Восточной Римской империи. С этой целью они были приглашены на обед. Для отдыха после трапезничанья было приготовлено три ложа, на которых кандидаты могли бы отдохнуть. Под одну из подушек Анастасий велел положить кусок пергамента, на котором было начертано слово Regnum – царская власть. Император заранее определил, что тот, кто выберет это ложе, должен наследовать престол. Увы, двое молодых людей, чьи взаимные симпатии несколько выходили за рамки обычных семейных привязанностей, решили прилечь вместе. И прилегли. Кто бы возражал, к таким вещам в Византии относились без всяких предрассудков. Но в результате будущее императорское ложе осталось нетронутым, то есть жребий недвусмысленно определил, что все три родственника недостойны короны василевса. После усердной всенощной молитвы императору открылось, что власть должен получить тот, что первым войдет утром в его опочивальню. Им оказался неграмотный начальник императорской стражи. Чем вам не советский Черненко? Вот оно, повторение истории.

Таки для кого в Москве тот момент был текущим, а для кого-утекающим. Если пофантазировать, то в Центральном Комитете КПСС, если бы там слыхивали про некоего Шекспира, то могли бы потребовать убрать из театральной программки известный перевод Пастернака («Нет повести…) и заменить его более подходящим к моменту текстом Марка Полыховского:

 
Уныл и мрачен утренний покой,
Без солнца мир окутала печаль.
Один наказан и прощён другой,
Укрыла всех смертельная вуаль.
Любовь и смерть. Ромео и Джульетта.
Не ведал мир плачевнее сюжета.
 

Никогда до этого я не видел и вряд ли когда-нибудь увижу спектакль в полупустом зале Большого театра. Опустошённость пространства сбивало восприятие, будто внутрь пробирался холод с улицы. Московская балетная публика, скорее всего, решила, что представления вообще не будет. При других обстоятельствах можно было бы подумать, что в этот вечер люди из этических соображений или по неловкости траурной ситуации не сочли возможным развлекаться. Но вряд ли. Мы своих знаем. Ясно, что большинству публики было до фонаря. Многие вряд ли знали почему завешивают зеркала в Кремле и выносят труп вперёд ногами.

Члены Политбюро, или кто там у них, у кровопиц это предложил, не зря выбрали «Ромео и Джульетту». В Вероне бал – балом, а дальше подряд – смертельные случаи. Однако самое примечательное действо балета разворачивается в момент, когда по сценарию синьоре Капулетти сообщают о самоубийстве дочери. Не надо забывать, что самоубийство – один из тяжких грехов, позор семье, запрет на христианское захоронение. Рассказывать хореографический текст трудно, пройдусь только пунктиром.

В тяжелом тёмно-вишнёвом одеянии чуть цыганского кроя Ирина Нестерова возникла из правой кулисы. Затем, сопровождаемая острым лучом прожектора, трагической поступью несчастной матери начала движение по диагонали авансцены. В такт то взметающейся, то спадающей музыке давала безвольно опуститься голове, и тут же резким движением откидывала её назад, вздымая копну распущенных волос. Заламывала руки и в мольбе простирала их к колосникам в кулисных небесах. Танца, как такового, разумеется, нет, но язык жеста, мимическая пластика были монументальны.

По-видимому, из-за того, что в зале было мало народу, акустика была какой-то запальчивой, необычной. Как кто-то удачно выразился, партер сиял проталинами. За два ряда до нас человек отчётливо прокомментировал:

– Прокофьев посмертно получит Ленинскую премию. Подумают, что прозорливо сочинил к сегодняшнему дню. Умер в один день со Сталиным. Не иначе как сам для себя сочинил.

Другой голос тут же откликнулся:

– А зря. Не так уж прозорливо. Композитора никак не могли захоронить. Запихнули в очередь. Слышать не хотели о гражданской панихиде. И здесь тоже две смерти.

– Не две, а четыре, – прокуренным басом возразила дама по соседству. – Вы говорите о веронских любовниках. А ведь погибли ещё Меркуцио и Тибальт. Забыли?

– И кто теперь на очереди? – вдруг откуда-то послышался двусмысленный вопрос.

Раздались сдавленные смешки. Но искусство, даже такое отвлечённое как балет, говорит правду, и действительно на очереди на тот свет уже был Константин Черненко, который после Андропова протянул ноги, не протянув и года в генеральных секретарях. Недаром же в недоступной Кремлёвской больнице самые надёжные врачи – записные патриоты с отличными анкетными данными. Но, как гласит китайская мудрость, золотая кровать больного не вылечит. У китайцев на все случаи жизни и смерти найдётся по пословице. Нам следовало бы изучать их в школе.

А по поводу генсеков ходил такой анекдот. Некто направляется в Колонный зал на очередные госпохороны. Милиционер на контроле:

– Ваш пропуск?

Ответ:

– У меня абонемент.

Во время антракта (в Большом театре, не в Колонном зале, там похоронные спектакли шли без перерыва) мы с Леной прошли сначала в один, а потом и во второй буфет. В обоих обстановка была такая, будто кто-то из близких знакомых стал чемпионом мира. Толкотня, смех. Официально это могло сойти за поминки после официальных похорон, и кто бы что сказал? Откупоривают шампанское на всех столах. Веселуха. Критикесса в кожаном перепоясанном прикиде и увешанная курганными драгоценностями, замечает:

– Я всё думаю, на что же это похоже? А это похоже на чествование после соревнований по велогонкам.

Действительно, оставалось только какой-нибудь троице взгромоздиться на буфетную стойку вместо подиума и, подобно счастливым чемпионам, в три брандспойта поливать шампанским друг друга и окружающих. Вот тут мне стало понятно, что в этом заключался ещё один текущий весёленький момент. Такое редко повторяется.

Через двадцать восемь лет мне пришло в голову поговорить с Ириной Нестеровой – тогдашней синьорой Капулетти, матерью Джульетты. Раздобыть телефонный номер в Москве, находясь в Бразилии, теперь не так просто. Но раздобыл через её бывшую соседку по гримёрной. Оказалось, что Ирина как балерина, естественно, на пенсии. Теперь уже Воротникова, при супруге Александре Сергеевиче, который долго выяснял происхождение звонка и неохотно, но передал ей трубку. Было похоже, из тех мужей, что ревнуют жён к их творческой карьере, даже завершённой или несостоявшейся. Я не стал уведомлять тёзку Пушкина, что звоню из-за океана, этим можно только отпугнуть собеседника. Ирина рассказала мне, что после Большого окончила ГИТИС по отделению хореографии и ставила балеты, в том числе и «Ромео и Джульетту», но на музыку увертюры – фантазии Чайковского, а не Прокофьева. Пожаловалась, что с Прокофьевым не вышло – трудно иметь дело с капризными держателями авторских прав на исполнение.

Я спросил, помнит ли она тот вечер: похороны Андропова, замену «Коппелии» на «Ромео и Джульетту», комментарии зрителей. Особенно реакцию закулисья и брызги шампанского в ярко освещённых буфетах. Внезапно бывшая балерина насторожилась, опасливо замолкла, потом перепуганной скороговоркой начала объяснять, что ничего такого не помнит. Но тут же спохватилась, дала ещё одну паузу и резко перестроилась.

Страх бывает в мимике, в глазах, реже в голосе. Здесь он явно был слышен. Внезапно оказалось, что не то что запамятовала, конечно же помнит. Хорошо держит в памяти, что никакой радостной обстановки ни среди солистов, ни среди кордебалета не было. И как могло быть, когда на дворе похороны? Словом, бывшая балерина вовремя вспомнила про политическую грамотность и моральную устойчивость. Так её натаскали в школе и в училище мадам Головкиной, не к ночи будь эта ведьма помянута. Так она, надо думать, она будет натаскивать и своего сына. По её версии рыдали тот вечер, как и полагалось, по несуществующей Джульетте, а не ёрничали по генеральному секретарю Андропову. Даже о возможности посмертной Ленинской премии для композитора никто не язвил. Но тогда получается, что в Большом вроде и не заметили, что генсек склеил ласты. Тоже возможный вариант. Мне бы хотелось придерживаться этой версии.

Достойное учреждение – Большой театр. Ирина Воротникова в нём просто мелкотравчатое исключение. Застряла в мимансе, не доросла до солисток. Ведь даже в самые злые времена солистки умудрялись смотреть на власть свысока. В двадцатых годах прошлого века, когда почти весь состав Большого остался в Париже, Ленин решил облагодетельствовать Екатерину Гельцер, по несчастью оставшуюся в России. Обратился с вопросом, чем новое правительство может отблагодарить её за любовь к отечеству. Балетная звезда ответила просьбой: «Велите заделать дырку в уборной. Матросы смотрят». Позже, когда Майя Плисецкая после спектакля прибежала к ней в возбуждении и стала рассказывать, с каким восхищением отозвались о её партии Фидель Кастро и Никита Хрущёв, суперсолистка дала ей добрый совет: «Майечка, никогда не связывайтесь с авантюристами». Впрочем, самой Гельцер однажды пришлось связаться с авантюристами – обратиться в МУР по поводу кражи меховой шубы и диадемы с бриллиантами.

Что до Андропова, то газетам уже было велено приглушить похоронные песнопения. Пессимизм был под запретом. Не вспомню, в какой газете, кажется в «Правде», решили устремить советское общество в будущее, к явлению новых любимых вождей и вечным ценностям борьбы за мир. И устремили. Вспоминается такая пенка. Под рисунком ожиревшего голубя было напечатано:

 
Пусть злобствуют снова банкиры,
Иная настала пора,
Лети, голубь мира, лети, голубь мира.
Ни пуха тебе, ни пера.
 

По-видимому, они там, в редакции просто охренели, или сочли всех остальных за идиотов, но скорее всего, первое. Кто это сочинил, прочёл и пропустил, так и осталось неизвестным. Хороши шутники. Ни пуха им, ни пера. Уж заодно можно припомнить и знаменитый «Марш молодёжи». Там пелось, что «эту песню ни задушишь, не убьешь». Интересно, реально ли кого-нибудь задушить, при этом оставив в живых? Странновато, но вполне реально. Это и была моя жизнь в России до отъезда.

А через несколько лет после отбытия случился любопытный эпизод, тоже в связи с балетом. Мой аспирант и приятель кубинец Даниэль Каррилью однажды позвонил мне после полуночи из Пармы в Мадрид и в депрессивных интонациях объяснил, что его стажировка в Италии кончается, а возвращаться на Кубу ему ой как не хочется. До этого в Москве мы часто вместе ходили на спектакли Большого с подачи незабываемой Нины Дмитриевны. Потом он, будучи красавчиком и отъявленным Дон Жуаном, перезнакомился с танцовщицами кордебалета и миманса. И не только перезнакомился. В результате и любовь, и ревность, и контрамарки были обеспечены. Стал разбираться в танце, усвоил терминологию, а терминология – путь к знанию предмета. Даже умудрился набраться балетного сленга и им щеголять.

Вопрос, который он мне задал по телефону, сводился к тому, как выкрутиться, чтобы не возвращаться в кубинский рай. Решать нужно было быстро: кончалась итальянская виза.

Что делать? Вообще, я предпочитаю увиливать от советов – слишком много ответственности на себя принимаешь. Но порой это приносит необыкновенное удовлетворение. Даже через много лет. В тот раз на вопрос Даниэля я ответил автоматически, мне даже думать не пришлось:

– Что делать? Проще простого. Далеко отделение полиции – квестура?

– Рядом. На Борго делла Поста.

– Вечером вино не пил?

– Нет. И пива тоже.

– Тогда всё в порядке. Прямо сейчас, в чём попало иди в квестуру и проси политического убежища. Приём документов 24 часа в сутки. Всего-то.

Такой опыт у меня уже был с Хуаном Карлосом в Испании. Всё прошло, как по маслу.

Даниэль остался в Парме и женился на итальянке – настоящей римлянке со скульптурного портрета. Тесть – успешный предприниматель, Тёща – седая дама грацильного телосложения заведует кафедрой латыни в местном университете. Семейство интеллектуальное и с приличным достатком. Они хорошо приняли кубинского красавца, но не без патрицианской снисходительности. В качестве зятя, то есть в биологическом смысле он был приемлем, но по культурной классификации его сочли малообразованным. Чего от них там ждать на Антильских островах? День и ночь танцуют самбу. Или самба – это в Бразилии? А на Кубе Фидель Кастро со своими милисьянос? Разумеется, о возможных культурных пробелах вслух никто не заикался. К этому добавлялось ещё и то, что тёща взялась обучить Даниэля хорошему итальянскому языку, а в отношениях пастырь и пасомый, учитель и ученик первый склонен вести себя покровительственно. Дело в обманчивой уверенности наставника в том, что если питомец чего-то конкретно не знает, то он не знает ничего вообще.

– Дани, чего бы ты хотел на день рождения, – спросила тёща.

Ответ был неожиданным:

– Посмотреть балет.

– Вот как? Молодец, тебе пора приобщаться к настоящей культуре. Как раз на следующей неделе в Парме гастролирует балет Нью-Йорк Сити. А тут и день рождения. Шестнадцатого, если не ошибаюсь? Пойдём всем семейством, хоть это и дороговато. Конечно, пригласим и Педро.

Я тогда случайно, проездом куда-то, оказался у них в Парме.

– Спасибо. А что танцуют?

– Дивертисмент. Французкое слово. Чтобы ты знал, так называют набор наиболее ярких номеров из разных балетов, чтобы продемонстрировать возможности труппы и не отягощать себя декорациями и машинерией полноценной постановки.

Из пяти объявленных спектаклей состоялось только два, 8 и 9 сентября 2011 года. По счастью мы были на втором из них, а 11 сентября, как известно, Нью-Йорк был потрясён террористическим актом, когда были разбомлены башни Манхаттена. Из-за траура труппа оборвала гастроли.

Танцевали во всемирно известном пармском театре Фарнези 1618 года, выполнен он полностью в дереве в форме амфитеатра. Потрясающая акустика, которую не смогли искалечить даже капитальные ремонты. Родители жены, молодая пара и свояченица кубинца сидели в десятом ряду. Я предпочёл устроиться позади них, рядом выше.

Во втором антракте тёща обратилась к Даниэлю:

– Ну как? Тебе нравится?

И добавила:

– Конечно, в первый раз трудно воспринимается.

На что последовал неожиданный ответ:

– Не совсем. Американскую школу легко узнать. Хорошая техника со склонностью к акробатике. Ловкая координация, без надрыва. Эмоциональная открытость.

Тёща хотела было что-то объяснить и подправить, но предпочла прислушаться. И не зря. Даниэль заметил:

– Позы солистов безупречны, хотя некоторые недотягивают по темпу. Хуже с кордебалетными девами, те вытворяют бог знает что. Позы некоординированны. Почти что канкан в «Мулен Руж».

Мужчина, сидевший в ряду пониже, неожиданно обернулся и обратился к нему:

– Синьор, извините, что вмешиваюсь. Но вам не кажется, что они привезли выигрышные номера. Эта элегантная вариация на тему Франка Бриджа.

Даниэль согласился:

– Скрипач-композитор это не просто скрипач и не просто композитор. Да, номера безусловно выигрышные.

– А как вы оцениваете технику?

– У молодых слабые поддержки. Нужно бы порезче, более упруго, что ли. Того и гляди уронят партнёршу. Балерина это чувствует. Со страха не может даже улыбаться.

Его собеседник возразил:

– В бессюжетном балете это не так важно.

И добавил:

– Но недотянутая стопа, конечно, непростительна.

– И то правда. Но я неправ по поводу улыбки. Для последней психоделической клоунады улыбка ни к чему. Застывшие, кататонические лица подходят лучше.

– Вы, конечно, хореограф? Не итальянец. Где ставите?

Семейство Даниэля, которое до этого внимательно вслушивалось в разговор, замерло от удивления.

– Нет, конечно. Я химик, но любитель балета.

– Не поверю. Тот, кто знает терминологию, знает о чём говорит.

– Но я в самом деле любитель.

– А я – режиссёр Римской оперы, Франческо Деньи. Скажу честно: вы так профессионально судите, что можете писать рецензии.

Пояснения дала жена Даниэля:

– Синьор, мой муж учился в Москве и пересмотрел весь репертуар Большого, Мариинки и гастролёров. У него даже программы переплетены. Два тома, мне на зависть.

Режиссёр живо ответил:

– Дорогая, одного репертуара мало. Я вижу не только балетную, но и музыкальную культуру. Для того, чтобы оценить вариации на тему Франка Бриджа, нужно знать, что Франк Бридж был скрипачём.

Как хорошо, что накануне мы с Даниэлем, увидев афишу, всё узнали про Бриджа – уроки Елены Алексеевны Скрябиной.

Неожиданно заговорила синьора Ньаппи, до этого внимательно слушавшая разговор:

– Позвольте и мне сказать. Я, конечно, слышала от Даниэля про Большой театр, но не относилась к этому серьёзно. Казалось, ну, сходил один раз, даже два и не очень-то разобрался. Прости, милый. Есть такая латинская мудрость‑Docendo discimus – уча, мы сами учимся. Я ещё порасспрошу тебя о балете.

– А я обеспечу контрамарки, когда потребуется. Вот моя карточка, – заключил синьор Деньи. – Добро пожаловать, мне понравилось ваше предложение о кататонической мимике.

– Да, она заставит воспринимать музыку чуть затравленно, приглушённо.

– Именно об этом я и подумал. Могу воспользоваться идеей?

– Несомненно, синьор продутторе.

– Надеюсь, мы ещё увидимся.

В это время прозвенел звонок.