Текст книги "Профессия: разгадывать криминальные тайны"

– Вы кто такой? – ошалело выдохнул он. Во взгляде читалось смятение и неподдельный испуг.

Тут и ежу стало бы понятно, что неизвестный насильник отыскался – возраст, рост, цвет волос Шкуркина совпадали с описанием разыскиваемого человека. Помимо того, Кокин обратил внимание на белую кепку, висевшую на вешалке в прихожей, и синюю аэрофлотовскую сумку, край которой выглядывал из-за дивана – похожие вещи, по словам следователя Горового, принадлежали насильнику.

– Ну и здоров же ты спать, Шкуркин. Одевайся, поедешь со мной, – жестко скомандовал оперативник. – Я – старший инспектор уголовного розыска Арсентьевского ГОВД Кокин. Попрошу обойтись без фокусов, у подъезда нас ждёт машина.

– Боря, в чем дело? – у матери задрожали губы, в глазах заблестели слёзы.

– Мам, я сам ничего не пойму… Всё образуется… – тихо проговорил Шкуркин, натягивая трясущимися руками футболку.

– Сынок, признавайся! Чего ты натворил?

– Всё образуется, мам…

– Что происходит? Кто мне это объяснит, в конце концов? И почему бы вам не задать свои вопросы прямо здесь? – начала наседать женщина на Кокина.

– Давайте-ка, прекратим препирательства. Мы проверяем одно заявление, есть вопросы к Шкуркину Борису и они ему будут заданы. Никто его в нашем горотделе не съест, людоеды у нас как-то не приживаются, – опер не стал посвящать женщину в истинные причины своего появления, чтобы не накалять обстановку и доставить Шкуркина в угрозыск без лишнего шума и пыли, то есть своими силами, без посторонней помощи.

– Оставили бы вы сына, – просила хозяйка, с мольбой в глазах глядя на сыскаря.

– Не просите, я на службе и себе не принадлежу, делаю что должно, – сурово произнес Кокин. – А ты, Борис, имей в виду: если и дальше будешь глазками в сторону окон стрелять, надену наручники. Вперед! На выход!

Горовой выходил из кабинета, намереваясь поужинать в ближайшем кафе – через час оно переходило на вечерний, увеселительный режим работы, ужин в это время обошёлся бы значительно дороже. Вдруг зазвонил телефон. Алексей захлопнул дверь и бросился к аппарату.

– У меня хорошие новости! – услышал он в трубке жизнерадостный голос Кокина. – Подходите.

Алексей, обрадованный обнадёживающим сообщением оперативника, позабыл про ужин и поспешил в угрозыск.

С лица Павла Кокина не сходила довольная улыбка, он начал деловито рассказывать об обстоятельствах поездки в Емельяново, сверяясь, время от времени, со своими записями в рабочем блокноте.

– Послушайте, какая смачная у него фамилия – Шкуркин…

– И где он сейчас? – нетерпеливо перебил оперативника Горовой.

– В соседнем кабинете.

– Не сбежит?

– Он под присмотром моего коллеги пишет объяснения, от Тельбуха ему не сбежать. В дороге я покрутил Шкуркина самую малость… в расчёте на то, что он не пришёл в себя от моего неожиданного визита. У него с первых минут нашего контакта и до приезда в Арсентьевск в глазах отчётливо читались растерянность и немой вопрос: «Как же вы так быстро меня нашли?» – мне представлялось, парень спекся. Да только он не даёт «погладиться»: твердит, что вечер провёл у дамы, назвать её отказывается.

– Павел Валерьевич, позволь, я попробую с одной попытки угадать место жительства Шкуркина. Это улица Угольная, дом двадцать один, квартира девятнадцать?

– Неверно, хотя и очень близко. Шкуркин живет на улице Угольной, в седьмой квартире дома семнадцать. Скучно мне с вами работать. Я надеялся удивить своим точным попаданием в цель, а вы и сами уже многое знаете. Откуда информация по улице Угольной?

– На месте происшествия обнаружил скомканную газету, на верхней кромке которой имеется запись с указанием адреса – такие пометки обычно делают почтальоны.

– Да с этим раскладом вы могли бы его по одним приметам без особого труда найти, стоило лишь выехать на Угольную и пообщаться с людьми. Дома там небольшие, жильцов немного, и они должны друг друга хорошо знать… Я, кстати, видел дома у Шкуркина белый кепон и спортивную сумку, о которых вы говорили…

– А чего же не изъял?

– Ну да, я – за составление протокола изъятия, а Борёк – в окно, и поминай как звали, – возразил оперативник. – Главное то, что я их видел, а изъять – дело несложное.

– Веди меня к Шкуркину, пора оформлять его задержание, а потом – официально объявлять об имеющихся у нас подозрениях и допрашивать.

Горовой и Кокин прошли в соседний кабинет. Сидевший за столом белокурый крепыш-опер ловко перевернул лежавший перед ним лист бумаги лицевой стороной вниз, как того требуют оперативные инструкции, и приподнялся, протягивая Горовому руку.

– Как дела? – после взаимного приветствия вежливо поинтересовался прокурорский.

– Как сказать? Так хочется… к кому-нибудь прижаться… поднести губы к уху… и прошептать:… «Одолжи денег до получки!».

– Безденежье – знакомое для меня состояние. – Расхохотался Горовой. – К сожалению, не могу выручить с деньгами.

– Да, это я так, пошутил…

– А это наш «стекольщик» Шкуркин, – хлопнул Кокин по плечу непримечательной особи мужского пола, морщившей лоб, склонясь с ручкой в руке над листами бумаги. Как видно, занятие по изложению мыслей на бумаге давалось этому человеку не легко, несмотря на хорошо подвешаный язык, способный запудрить мозги юной девице.

– Почему «стекольщик»? – вскинул на Кокина свои невыразительные глаза задержанный.

– Да потому, Борёк, что разбитому тобой стеклу уже никогда не вернуть свою прежнюю целостность – ты же изнасиловал невинную девушку. В прочем, чего это я перед тобой распинаюсь? Все подробности тебе популярно объяснят в зоне, когда «опустят» твой статус до положения «машки» – «стекольщики» там не в почёте…

– Я никого не насиловал.

– Поднимайтесь, Шкуркин, – скомандовал Горовой. – Пришла пора знакомить вас с прелестями изолятора временного содержания. Я намерен задержать вас по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней Мигулиной.

– Так ведь я еще не выполнил задание Павла Валерьевича написать собственноручное объяснение о событиях вчерашнего вечера. Мне совсем немного осталось…

– Ничего страшного, письменная история ваших похождений от нас не уйдёт. Я думаю вы не сильно огорчитесь тому, что у этой истории будет м-а-л-е-н-ь-к-а-я особенность – писать её теперь станет следователь прокуратуры… в моём лице…

Шкуркин понуро поднялся из-за стола.

– Павел Валерьевич, проводи Шкуркина в ИВС, – попросил Горовой. – Я сейчас зайду на минуту в криминалистическую лабораторию, сообщу эксперту, что мы приготовили ему объект для дактилоскопических исследований, и тоже спущусь в изолятор…

Не успел Горовой записать в протокол необходимые анкетные данные подозреваемого, как в ИВС пришёл эксперт-криминалист. Следователю пришлось уступить ему Шкуркина – сам, только что, просил лейтенанта не затягивать с дактилоскопированием задержанного. Из массивного «дипломата» криминалист извлёк свои причиндалы. Аккуратно налил из стеклянного флакона в пластмассовую ванночку чёрную вязкую мастику. Окуная в ванночку специальный валик, он раскатывал мастику по кончику пальца Шкуркина, а затем плотно прижимал палец к таблице, отпечатанной на стандартном бланке – и так, с каждым пальцем, поочерёдно. Лейтенант работал ловко, профессионально, и много времени у Горового не отнял.

Пока эксперт работал, Горовой составил рукописное постановление о назначении криминалистической экспертизы. Потом начал внимательно разглядывать Шкуркина. В его обличье не было ничего примечательного, если не считать форму подбородка, скошенного назад, как у крысы. Что-то похожее Горовой видел недавно во французской киноленте…

На допросе Шкуркин не поднимал головы, непрестанно ползал глазками по кафельному полу. Если и поднимал на мгновение голову, то избегал смотреть в глаза следователю – уводил взгляд в сторону. Признавать себя в роли помощника кинорежиссёра он не спешил. На все вопросы отвечал односложно и категорично: «нет», «не было», «вы меня с кем-то путаете». Подобного рода заявления во всех мыслимых и немыслимых интерпретациях были Горовому хорошо знакомы.

Делать изобличительные ссылки на показания таксиста, на другие нюансы Горовой посчитал преждевременным – растрясать имеющийся задел в добытых доказательствах, как охапку сена, на отдельные мелкие травинки, не хотелось.

«Посмотрю, как тебе запоётся, когда я обрушу на твою голову ворох доказательств: предъявление на опознание потерпевшей и таксисту Лепезину, очные ставки, экспертизы, в том числе дактилоскопическую, если конечно всё срастётся по пальчикам на бутылках», – прикидывал следователь.

Подписав протокол, который пока ничего полезного для дела не давал, Горовой собрал бумаги и покинул изолятор временного содержания. Небо над городом начинало темнеть – приближались сумерки.

Хотелось есть. От выкуренных на голодный желудок сигарет горчило во рту, свербило в животе.

Купив в гастрономе пол-литровую стеклянную банку с невзрачной наклейкой «Цыплёнок в собственном соку», бутылку молока и батон хлеба, Алексей отправился в гостиницу.

– Стоять! Лицом к стене! – буднично, без агрессии в голосе, негромко скомандовал конвоир.

Шкуркин прижал лоб к прохладной бетонной стене, ожидая пока сопровождавший его сержант милиции отопрёт решётчатую коридорную дверь изолятора временного содержания. Тоскливо скосил глаза в сторону выхода, но и позади были всё те же глухие стены, без окон и солнечного света.

– В первый раз здесь? – видя, как задержанный озирается по сторонам и не решается шагнуть в проём решетчатой двери, полюбопытствовал конвойный. – Всё когда-то случается впервые… А от нищеты с тюрьмой зарекаться нельзя! Не маленький, должен знать эту правду жизни, – философски изрёк он, ведя беседу скорее с самим собой, нежели с заключенным. – Привыкай, по твоей сто семнадцатой статье следаки практически никого не оставляют на свободе. Оно может быть и к лучшему, родственники потерпевшей могут шею свернуть – во всяком случае, я так бы и поступил, случись что с моей сестрёнкой, – сержант-конвоир явно пренебрегал ведомственными инструкциями, запрещавшими вести с заключенными неслужебные разговоры.

– Вперёд! – сержант распахнул массивную дверь камеры. – Здесь теперь будет место твоего обитания. Постарайся меня без необходимости не беспокоить! Поесть тебе сегодня не удастся – слишком поздно ты к нам поступил, довольственная ведомость на сегодняшний день уже закрыта, и все, кому полагался ужин, получили его.

Шкуркин переступил порог камеры. За спиной глухо захлопнулась дверь, лязгнули запоры, через щели неплотно подогнанной дверной «кормушки» послышалось бряцанье связки ключей в руке удаляющегося сержанта.

В нос ударили резкие запахи хлорки, табака, немытого тела и ещё чего-то, мало приятного.

Заключённый окинул насторожённым взглядом помещение размером два на четыре метра, неярко освещённое лампочкой в решётчатом колпаке, вмонтированной в стену у самого потолка. Две трети камеры занимал деревянный настил, сантиметров на тридцать возвышавшийся над бетонным полом.

Устроители апартаментов безыскусно выкрасили все поверхности, от потолка до пола, в один и тот же красно-коричневый цвет…

– Здравствуй, – привествовал Шкуркин лежавшего у стены и внимательно наблюдавшего за ним сидельца лет сорока, голый торс которого, поджарый и мускулистый, пестрел богатой россыпью татуировок.

– И ты не кашляй! – владелец наколок приподнял голову, оперев её на сжатый кулак. – Чего менжуешься, братан? Бросай свои кости рядом, стоять на бетоне – малополезное занятие.

Сняв плетёные летние сандалии, Шкуркин взобрался на настил, с видимым удовольствием вытянул ноги на жёстких досках.

– Меня кличут Романом Климнюком, – сказал татуированный. – Среди братвы отзываюсь на погоняло «Клим». Вчера прибыл сюда по ментовскому запросу: этапом из Барнаульской «однёрки», где с восемьдесят первого года чалюсь на строгом режиме – впереди ещё три паски… Арсентьевские розыскные ушлёпки мечтают раскрутить меня на давнюю здешнюю «мокроту»…

– На убийство что ли?

– Точно! Года четыре назад какой-то дерзкий малый грохнул городского врача-психиатра… с той поры местной мусарне не спится… видно, начальство пинает за нераскрытую «сырость»… Теперь вот через мои почки и селезёнку будут искать дорогу к раскрытию убийства врача…

– Сочувствую.

– Вот теперь ломаю голову: как бы так крутануться, чтобы не дать операм хомут на свою шею надеть, ну и здоровье сберечь… Да что это я, всё о себе? Расскажи лучше, земеля, как твой матрас дышит? Каким ветром тебя ко мне прибило?

– Фамилия моя – Шкуркин, зовут – Борисом, приятели называют меня Бобом. Живу в Емельяново, с матерью и младшим братом. В камеру заключения попал впервые…

– А что менты на твои рога наматывают?

Шкуркин непонимающе взглянул на сокамерника.

– Интересуюсь, за что тебя закрыли?

– Об этом мне не хочется говорить. Ты, небось, тоже первому встречному не станешь рассказывать про свои проблемы? – не поднимая глаз, тихо проговорил Шкуркин.

– Ты, футцан, луну здесь не крути, – посуровел Клим. – И не путай жопу с космосом. Я спросил о том, чем тебя мусора грузят, а про то – при делах ты или нет – базара не было. Усекаешь разницу? Начинай привыкать к жизни по понятиям, а по понятиям ты должен назвать статью, с которой пришёл в камеру. Лишнего с тебя никто не спросит, это может сделать лишь стукач-наседка. А ты мне какие-то намёки гнилые кидаешь. Когда потопчешь зону с моё, тогда поймёшь, что в СИЗО или на чалке за гнилые расспросы и чрезмерное любопытство братва может конкретно укоротить язык… по самый кадык.

– Розыск и следователь прокуратуры подозревают меня в изнасиловании девушки, несовершеннолетней… Но я к этому никакого отношения не имею.

– Плохи твои дела. Ты даже не представляешь, как непочтенно твоя карта по первой ходке ложится…

Утром Горовой занялся запланированной работой по параллельному делу – допрашивал вызванных свидетелей. Лишь после обеда смог переключиться на дело об изнасиловании – позвонил в Емельяновский таксопарк, поинтересовался возможностью водителя Лепезина подъехать на опознание. Диспетчер таксопарка связалась с водителем по телефону, у него был день отдыха, и передала Горовому, что Лепезин высказал желание подъехать немедленно – ему так было удобнее.

Среди предъявленных для опознания мужчин Лепезин уверенно опознал Шкуркина Бориса, как молодого человека, которого он в полуночное время довёз от остановочного железнодорожного пункта «Шатрово» до улицы Угольной в Емельяново.

Хорошо было бы провести следом и опознание с участием потерпевшей – меньше мороки (не искать новых понятых и статистов). Но с этим не вышло. На телефонный звонок следователя на квартиру Мигулиных ответила мама – она изрядно удивилась предложению приехать с дочерью на опознание.

– Как? Уже поймали?

– Ещё вчера. Надеюсь, опознание покажет, что мы не ошиблись.

– Недооценила я вас.

– Так ведь, не боги горшки обжигают, а люди, которые знают своё дело.

– Понимаете, у Оли от пережитых стрессов сегодня подскочила температура – пусть она сегодняшний день отлежится, а завтра утром мы готовы приехать на опознание.

– Хорошо. Так и сделаем, – согласился Алексей.

На язык просились язвительные слова – в полдень звонили из следственного управления и сообщили о визите Мигулиной с требованием назначить по делу об изнасиловании дочери кого-нибудь из опытных следователей облпрокуратуры. Но там было кому её урезонить – в аппарате областной прокуратуры сидели серьёзные дядьки, в том числе и повоевавшие в Великую Отечественную. Алексей махнул рукой – не было времени на препирательства с домохозяйкой, не знающей, куда применить свою энергию – и положил трубку.

На выходе из ГОВД Горового окликнул начальник ИВС:

– Алексей Петрович, вы не слишком заняты? Тут у нас один «сиделец» по фамилии Климнюк просит о встрече с вами.

– Именно со мной?

– Он просит следователя прокуратуры, а вы у нас пока в единственном числе.

– Добро. У меня есть некоторое время.

– Осужденный Климнюк Роман Сергеевич, первого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года рождения, статья восемьдесят девятая часть третья УК РСФСР, начало срока – двадцать первое сентября 1981 года, конец срока – двадцать первое сентября 1988 года, отряд номер четыре ИТК номер один города Барнаула. – Бойко представился вошедший арестант.

– Ох, оставьте ваши зоновские привычки! Здесь правила внутреннего распорядка ИТУ (исправительного-трудового учреждения) не действуют, – выслушав монолог Климнюка, сказал прокурорский. – Я – следователь прокуратуры Горовой, зовут – Алексей Петрович. Да вы присаживайтесь, – указал Алексей на ближний к нему стул.

– Рад вас приветствовать, волкодав.

– Скорее крысодав – в восьми из десяти случаев имею дело не с волками, а с крысами – мельчает ваш брат, – усмехнулся Горовой. – Сами-то кем по жизни будете?

– Блатной!

– Рассказывайте, какое у вас ко мне дело?

– У меня, Алексей Петрович, имеется к вам деликатное предложение, – сказал Климнюк, неторопливо перебирая пальцами фиолетовые чётки, непонятно из чего изготовленные – вероятно, из высушенного особым образом хлебного мякиша. – Выслушайте, я расскажу свой вопрос по порядку и постараюсь быть предельно откровенным… без лажи и капканов…

– Я вас внимательно слушаю.

– В восемьдесят первом году мы с кентами взяли десяток мощных электродвигателей на Емельяновском заводе «Трансмаш»… да при сбыте двигателей угорели. И вот теперь четвёртый год чалюсь в Барнауле… на строгаче.

Всё бы ничего – не впервые шлифую боками тюремную «шконку» – да прикипел душой к одной здешней женщине, и вот сейчас мне, крайняк как, нужно взглянуть ей в глаза и спросить – ждёт ли она, когда прозвенит мой звонок. Два-три месяца назад я прогнал нашим «кумовским» мульку про то, что могу дать расклад по убийству Арсентьевского врача-психиатра, оно случилось ещё в далёком 1980 году и до сих пор не раскрыто. К нам на зону из Арсентьевска тут же прикатил опер по фамилии Булгаков, мы с ним перетрещали. Булгаков на мою пургу, что я ему прогнал, повёлся и заверил, что вскоре меня этапируют в Арсентьевск для проверки показаний на месте происшествия – чего мне и требовалось для встречи с дамой сердца.

«Столыпинский» этап – дело канительное и долгое. Но вот, наконец, я здесь. А Булгаков оказался в плановом отпуске – выехал куда-то на Украину к родственникам жены. Но мне сказали в ГОВД, что Булгакова отзывают из отпуска и через несколько дней он будет на месте – говорить с другими операми я не соглашаюсь. Для меня всё это очень даже и неплохо – больше времени на то, чтобы осуществить свою задумку. Надеюсь на вашу человечность и вашу помощь. На милицейских мне рассчитывать нет резона – опера, когда узнают, что я им ерша прогнал, не только не пойдут мне навстречу, но и изрядно помассажируют мои почки с печенью. Ну, это я как-нибудь переживу…

Ей богу, решил завязать со своей прошлой дурной жизнью и бросить якорь рядом с Еленой – на зоне было время поразмышлять над этой темой – её фамилия Ермолаева, адрес я вам сейчас напишу. Я мог бы, конечно, послать ей «маляву», с кем-нибудь из освобождающихся из ИВС – чтобы сходила к начальнику ГОВД и попросила разрешение на короткое свидание. Да опасаюсь, что моя «малява» дойдёт до подруги тогда, когда я уже отчалю в обратный путь.

Я открыл перед вами все свои карты…

– Складно ты поёшь, Роман, – хмыкнул Горовой. – Года три-четыре назад я ещё мог бы повестись на твою лирику. Сейчас я уже не тот, потому что доводилось обжигаться на своей доверчивости. Не сказать чтобы сильно, но… Знаешь, один мудрый человек сказал: «Не верь клятве алкоголика, слезам шлюхи и улыбке прокурора», а я бы к этому ещё добавил: «и душещипательным историям, рассказанным зэком». Я же почти каждодневно трусь среди вашего криминального брата и таких историй выслушал вот, – чиркнул большим пальцем над головой следователь, – выше крыши… особенно – про безвинное осуждение. Хитришь ты. А чего тебе надо – не пойму, с первого прикиду. И вообще, нужно ли мне всё это – грузить свои мозги, вникая в твои хитрости?

– Что мы за люди? Вот так всегда: пургу прогонишь – верят, правду скажешь – не верят… Держать вас за оленя глупо, я и не пытался…

– Давай на мгновение предположим, что я проникся пониманием и человеколюбием. Как я смогу устроить вам с сожительницей свиданку? Ты же по всем бумагам числишься за уголовным розыском, а не за мной.

– Так-то оно так, но только вы прокурорский следователь и власти у вас изрядно. Выполнить мою просьбу при ваших возможностях, что горсть семечек разгрызть. Мне б побыть с Еленой наедине часок-другой… В последнее время она на свидания ко мне не приезжает, в письмах стал чувствоваться холодок, вот мне и нужно убедиться – не вычеркнула ли она меня из своих планов на будущее. Барнаульская «однёрка» – зона «красная», бал правят администрация и актив, беспредела хватает – особенно от козлоты, что носит красные повязки с буквами «СВП» (секция внутреннего порядка). По этой причине многие вопросы в зоне стоят остро, один из них – имеет ли смысл цепляться за свою жизнь… В должниках я ходить не привык и смог бы помочь вашей конторе. Например, в деле «взломщика мохнатого сейфа» Шкуркина, его ведёт кто-то из ваших следователей. Боря Шкуркин – мой сокамерник, говорит, что он в непризнанке…

– Я веду это дело.

– Тем лучше. Я бы смог расколоть его, убедить написать явку с повинной.

– Это какой же умник поместил не нюхавшего «кичи» Шкуркина в одну камеру с человеком, прибывшим со строго режима?

– Вероятно, у них нет особого выбора, сами видели – в ИВС начали ремонт, поэтому и народ в камерах уплотняют.

– За желание помочь – спасибо. Не боишься, что братва на зоне, узнав про сделку со мной – по вашим понятиям, с «краснопёрым» – серьёзно спросит с тебя?

– В общем-то, я стараюсь не подставляться и не допускать косяков. Но расколоть эту гниду мне совсем не в падлу. Я же не законник, – ухмыльнулся Климнюк, сверкнув рандолевыми фиксами. – Да и кто мне предъяву кинет? Эта мразь, с фамилией Шкуркин? Едва он раскроет рот, чтобы кашлянуть в мою сторону, я его удавлю. Ну уж по крайней мере, сделаю всё, чтобы он отправился в «петушатник» и поменял своё имя с «Борька» на «Машка».

– Мне эти жертвы не нужны. С делом Шкуркина я справлюсь сам, он изрядно наследил, и доказательственная мозаика у меня складывается достаточно успешно. Думаю, что не сегодня, так завтра Шкуркин сам, без нажима, настрочит «признанку» – в ней, честно говоря, особой нужды нет… Я вот одного понять не могу, откуда тебе известны подробности убийства врача-психиатра? Да такие подробности, что опер Булгаков поверил твоему рассказу…

– Мы с Леной жили в её «двушке», в девятиэтажном доме на улице Чапаева. Дело было по весне. Около семи утра мы собирались на работу. В это время через открытую форточку со двора донёсся грохот выстрела. Мы сначала ничего не поняли. Но когда вышли во двор, где было полно народу и суетилась ментура, то словоохотливый сосед рассказал, как было дело. Оказывается, в соседнем подъезде жил с семьёй главный врач городской психиатрической больницы Переверзев. Он имел привычку провожать по утрам свою дочку до медучилища, где та училась – город шпанистый, сами знаете, после этого ехал на работу в свою дурничку. Так было и в этот раз: Переверзевы вышли из подъезда и двинулись к автобусной остановке. Шли бок о бок. За бетонным выступом у мусоропровода их ожидал молодой человек с ружьём. Дождавшись, когда Переверзевы пройдут мимо, незнакомец настиг их и выстрелил врачу в затылок, потом побежал за металлические гаражи, стоявшие во дворе, и потерялся из виду. Многие жильцы дома, услышавшие выстрел, видели в окна убегавшего стрелка – вряд ли, они хорошо рассмотрели убегавшего, ведь был полумрак. К нам потом пару раз приходили менты, расспрашивали – не известно ли нам чего об убийстве. В городе потом много разговоров было по этому поводу… Да вы должны знать об этом деле.

– Нет, я впервые слышу об убийстве врача Переверзева – я же из другого района, в Арсентьевскую прокуратуру командирован на время.

– Всё понятно.

– Скажи напоследок, почему решил искать помощи именно у следователя прокуратуры? Мы же – сухари-законники, как многие люди считают.

– Доступ ко мне, арестанту, кто имеет? Милиция и прокуратура, и никто больше. Значит, надо искать понимания либо там, либо там. А тут в камеру заявляется Шкуркин со своей сто семнадцатой статьёй – подследственность ваша, я в это сразу въехал. А кроме того, я с молодых лет знаю, что в прокуратуре народ человечнее, чем в МВД. Не улыбайтесь, я без льстивых подкатываний…

По малолетке я тянул срок в Иркутской ТКН (трудовая колония для несовершеннолетних). Как-то на спортплощадке, где мы гоняли футбол, один бычара с «погремухой» Гиря, данной за пристрастие к гирям, со спецом наступил на ногу моему корешу. Я ему говорю: «Ты чего делаешь, дебил?» – рожа у него, в самом деле, была дебилоидная, как у орангутанга. В ответ получил кулаком в глаз. Гиря был повёрнут на этой теме – похоже, в натуре был дебиловатым – начал с той поры гнобить и прессовать меня. Я хиляком никогда не был, но справиться с этим амбалом не мог. А он регулярно долбил меня – здоровый был гад. Жизнь стала невыносимой, за свои унижения было стрёмно перед кентами. Надо было решать эту проблему и решать самостоятельно, чтобы показать братве: я – «правильный пацан», а не насекомое. И я разобрал этот рамс, по-своему…

В один из дней, подгадав удобный момент, я набрал полный рот бензина – его в небольшом количестве (граммов сто пятьдесят) мои дружбаны выменяли у водителя «хозяина» колонии – подошёл к Гире и выплюнул бензин ему в хлебало… тут же чиркнул спичкой… Гиря – его звали Юра Ползунов – недолго мучился, дал дуба в тот же день. За убийство этого волка тряпочного против меня возбудили дело, вела его следовательша из прокуратуры – в те времена дела в отношении малолеток расследовало не МВД, а ваше ведомство. Базару нет, я был жесток с Ползуновым, и женщина-следователь, она была в приличном возрасте, делала своё сыскное дело… но при всём при этом относилась ко мне по-людски и даже с некоторым пониманием. Кстати, она доказала, что Гиря своим скотством спровоцировал меня на ответные действия, и суд потом учёл эти моменты. Я до сих пор помню, как её звали – Лариса Викентьевна…

– Мне пора идти. Я тебя услышал и попробую что-нибудь придумать – мама, знаешь ли, с молодых лет внушала, что человеком надо оставаться в любой ситуации.

Горовой утопил кнопку электрического звонка…

Дверь открылась почти мгновенно, без вопросов «Кто там?» – словно его здесь ждали. На пороге стояла моложавая темноглазая и темноволосая женщина не мелкой комплекции.

– Я – следователь прокуратуры Горовой, – Алексей раскрыл красную книжицу с гербом. – Мне нужна Елена Ермолаева.

– Это я, – приятным грудным голосом ответила женщина, удивленно округлив глаза, которые и без того, от природы были у неё по блюдцу.

– Прошу извинить за беспокойство! Мне нужно поговорить с вами… и не на пороге – тема деликатная.

Помедлив секунду, Елена распахнула дверь.

– Входите! – сказала она.

«У Климнюка губа совсем не дура», – оценив стать хозяйки, отметил про себя Горовой и шагнул в квартиру вслед за Еленой.

– Удобно ли будет, если мы присядем на кухне? – спросила хозяйка. – Я тут, правда, ужин готовлю. – Этого можно было и не говорить – запах жареного мяса, доносившийся из кухонной двери, приятно щекотал ноздри.

– Конечно! – согласно кивнул Горовой.

Из комнаты в коридор выглянул высокий мужчина с проседью на висках – его глаза, увеличенные линзами роговых очков, смотрели с удивлением и нескрываемым любопытством.

– Это ко мне, по делу, – видя немой вопрос в глазах мужчины, сказала Елена.

Очкарик скрылся в глубине комнаты.

– Я сейчас, – засуетилась Елена, указав Горовому на табурет у кухонного стола. Выключив конфорку на газовой плите, она притворила дверь кухни и тоже присела.

– Слушаю вас.

Горовой не видел необходимости хитрить с Еленой, поэтому без утайки рассказал женщине историю с этапированием Климнюка из исправительно-трудовой колонии в Арсентьевск, про его желание увидеться с Еленой. Алексей принципиально, даже в затруднительных жизненных ситуациях, старался воздерживаться от большого и мелкого вранья, и над этим его правилом нередко по-доброму зубоскалили друзья, а один из них – Альберт – непременно произносил при этом сакраментальную фразу: «Это правильно, Петрович! Ты хорошо усвоил обычай жителей Биробиджана: если хочешь человека по-крупному кинуть, чаще говори ему правду… Нам теперь осталось лишь дождаться того момента, когда ты станешь богатеем».

– Я завтра же соберу продуктов для передачи и пойду к нему, – сказала после короткого раздумья погрустневшая Елена. – У меня завтра ночная смена, а день свободный – на городской АТС телефонисткой работаю…

– Имейте в виду, горотдел милиции – это не колония. Максимум, что вам улыбается – побыть некоторое время с Климнюком в следственной или другой комнате ГОВД. Скорее всего, при открытых дверях, и конвой будет где-нибудь неподалеку.

– Понимаю. К кому в ГОВД обращаться по поводу свидания?

– А вот этот вопрос будет посложнее, потому что никто из сотрудников ГОВД вам с Климнюком ничем не обязан – ни по закону, ни по совести. Вот, если бы Роман «колонулся» на какое-нибудь серьёзное преступление или «сдал» кого-то из своих знакомых, тогда другое дело – тогда бы и средства, и возможности нашлись на то, чтобы затарить его куревом и хорошим чайком, организовать свиданку с близкими людьми. Об этом речь не идёт, вы же Климнюка знаете…

– Да уж…

– Предлагаю пойти таким путём. Вы пишите заявление о предоставлении свидания и идёте с ним на приём к полковнику Антипову, начальнику ГОВД, чтобы он дал согласие и наложил на заявление свою резолюцию, положительную. В разговоре с полковником напирайте в первую очередь на то, что не раз бывали у Климнюка в колонии, что там приветствуются и всячески поощряются контакты заключённого с семьёй. Антипов – юрист, он поймёт – если у осужденного оборваны все связи с семьёй, то после возвращения из «зоны» ему сложно будет адаптироваться в этой жизни, и он вновь пойдёт по старой криминальной дорожке.

– А что мне говорить, если Антипов поинтересуется, откуда я узнала про то, что Роман здесь?

– Говорите, как есть – в моём приходе к вам нет никакой крамолы.

– Пожалуй, я смогу найти с полковником Антиповым общий язык. Я с ним никогда не встречалась, но мы знакомы заочно – он быстро узнаёт меня по голосу, называет по имени, когда пользуется услугами АТС, а делает он это достаточно часто…

– Вот вам и карты в руки, – сказал Горовой, поднимаясь. – Я ухожу. Если возникнут проблемы, приходите. Я не кудесник, но постараюсь помочь. Или звоните, вот номер моего служебного телефона.