Текст книги "Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках"

Корпус текстов, созданных в Чехии в X–XI вв. на славянском языке и записанных глаголицей (но сохранившихся в значительной своей части в русских кириллических списках), был в основном выявлен и систематизирован уже к началу XX в., во многом благодаря усилиям А. И. Соболевского. Разностороннее изучение этих текстов (активно продолжающееся и сегодня) в своё время сильно повлияло на научные представления о развитии старославянского языка, о судьбах христианизации и славянской письменности в западнославянских странах, заставило обратить внимание на историю и деятельность центров этой письменности (прежде всего, Сазавского монастыря), литературные связи славянских стран, породило большую дискуссию по вопросу о том, осуществлялась ли богослужение на славянском языке в Чехии. Многое в этой проблематике остаётся спорным и неясным, в частности, по-разному оценивается происхождение некоторых текстов, близких чешской «рецензии» церковнославянского языка. Всего текстов чешской «рецензии» выделяется на сегодняшний день около двадцати (не считая глосс и надписей) – разных жанров, объёма, степени сохранности и т. д.[307]307
  См. классический обзор текстов: Mareš 1970/2000. Ср. с учётом новой литературы, но с теми же принципиальными выводами: Hauptová 1998.


[Закрыть] Их можно разделить на три части (конечно, оговариваясь о возможности альтернативных интерпретаций в отношении каждого произведения или памятника): 1) тексты, возможно восходящие к великоморавской эпохе, 2) собственно чешские и 3) такие, которые относят к чешско-церковнославянским с той или иной степенью сомнения. В первой и в третьей группах слово дружина не фигурирует, и соответствующие тексты здесь не рассматриваются. Вторая группа, если оставить в стороне литургические, молитвенные и церковно-правовые тексты, где дружина также не встречается, распадается на две «подгруппы»: 1) более древние произведения – так называемое «Первое (1-е) старославянское Житие св. Вячеслава (Вацлава)», оригинальный памятник древнечешской литературы, и «Мучение св. Вита» (перевод с латыни; древнейший список в известном Успенском сборнике XII – начала XIII в. вместе со списком Жития Мефодия), 2) более поздние агиографические и гомилетические сочинения (все – переводные с латыни).

В 1-м Житии Вячеслава (как и в Мучении св. Вита) нет слова дружина. Однако, житие интересно в данном случае тем, что в одной из его редакций упоминаются «други» для обозначения людей, состоящих в окружении князя. Это упоминание историки часто сопоставляют с рассказом о «етере друге» в Житии Мефодия, и эти свидетельства, подкрепляя друг друга, позволяют им выделять для соответствующего славянского слова значение «дружинник, член дружины»[308]308
  Ср., например: Горский 1999, с. 183–184.


[Закрыть].

1-е Житие Вячеслава является, как считает сегодня подавляющее большинство специалистов, древнейшим памятником чешской литературы, созданным в первые годы после гибели князя (которая произошла в 935 г., согласно последним исследованиям)[309]309
  В историографии существует точка зрения, что «1-е старославянское Житие Вячеслава» было создано позднее – до конца X в. – и что в его основе лежал некий латинский текст. До последнего времени эту точку зрения защищал видный чешский медиевист Д. Тржештик, который обобщил аргументы «скептиков» против раннего и оригинального происхождения 1-го Жития, а также против существования славянского богослужения и сколько-нибудь значительного распространения славянской письменности в древней Чехии (обычно эти вопросы у «скептиков» выступают взаимосвязанными) в работе: Tfeštík 2006. Что касается создания жития, эта аргументация построена, в основном, на доводах ex silentio или фактах, которые не допускают однозначной интерпретации, и в виду целого ряда специальных филологических и лингвистических работ, противоречащих ей, она не представляется убедительной.


[Закрыть]. Оно сохранилось в трёх редакциях – хорватской и двух русских: Востоковской (по имени А. X. Востокова, который ввёл её в научный оборот), и минейной (потому что большинство списков происходят из миней). Хорватская редакция представлена хорватскими глаголическими списками конца XIV–XV в. Востоковская редакция, несколько более пространная, представлена русскими кириллическими списками начала XVI–XVII в. Минейная редакция (списки середины XVI–XVII в.) очень близка, почти тождественна Востоковской, однако содержит, с одной стороны, поновления языка и несколько вставок явно позднейшего происхождения, но с другой – ряд чтений, сближающих её с хорватской редакцией, в том числе явно более исправных по сравнению с Востоковской редакцией. По лингвистическим параметрам хорватская редакция выглядит архаичнее, и на этом основании ряд учёных считали её более близкой первоначальному тексту, чем Востоковскую[310]310
  Отметить следует прежде всего М. Вейнгарта, посвятившего языку 1-го Жития специальное исследование: Weingart 1934.


[Закрыть]. Однако, последняя содержит несколько более исправных чтений, а главное – некоторые фактические данные, которые отсутствуют в глаголических списках, но по своей сути не могут быть объяснены как дополнения, сделанные на русской почве. Эти данные надо расценивать либо как восходящие к оригиналу, а значит сокращённые в хорватской редакции (которая таким образом предстаёт переработкой оригинала), либо как вставки, сделанные по дополнительному источнику ещё в Чехии (следовательно, до конца XI в., когда с реформой Сазавского монастыря в 1096 г. славянская письменность прекратила существование в Чехии). Автор последней работы, посвященной 1-му Житию, конкретных доводов в пользу того или иного решения не приводит, но призывает исходить из равноценности, по крайней мере, двух (хорватской и Востоковской) редакций относительно отражения ими первоначального текста[311]311
  Konzol 1998, с. 115–116.


[Закрыть].

Интересующее меня упоминание содержится в рассказе об убийстве Вячеслава. Согласно житию, Болеслав, младший брат Вячеслава, задумав убийство брата, позвал его к себе в гости в свой «удельный» город – Болеславль. Прибыв к брату, Вячеслав в первый день устроил на его дворе нечто вроде воинского состязания или турнира, во время которого ему сообщили о коварных замыслах Болеслава. В Востоковской редакции об этом говорится так: Вячеслав «и въсѣдъ на конь нача играти и веселитися съ други своими на дворе Болеславле. Тѣм же мнимь, яко повѣдаша ему на дворѣ и рекоша: хощеть тя убити Болеславъ»[312]312
  Sborník památek 1929, с. 17. Текст издан Н. И. Серебрянским. Ср.: Житие Вячеслава Чешского 1999, с. 170.


[Закрыть]. Минейная редакция сообщает об этом эпизоде, упоминая вместо «другов» «слуг»: «и въсѣдъ на конь свои начатъ играти со слугами своими на дворѣ Болеславли. Тѣм же мнимь, яко повѣдаша ему на дворѣ и рѣша ему слузи его: княже Вячеславу хощеть тя убити Болеславь»[313]313
  Sborník památek 1929, с. 25. Текст издан Н. И. Серебрянским. Ср. так же по другому списку: Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 62.


[Закрыть]. В хорватских списках текст передан в более кратком виде, но близком минейной редакции: «всѣдь на конь начеть играти са слугами своими. Ту же мнимь, да (вар.: яко) п(о)в(ѣ)дѣше ему рекуще, ѣко хощеть те брать Болесл(а)вь убити»[314]314
  Sborník památek 1929, с. 40. Текст издан Й. Вайсом. Чтение «слугами своими» дают все три опубликованных списка этой редакции (однако, известны и другие, неизданные).


[Закрыть].

Таким образом, одна редакция указывает в окружении Вячеслава «другов», а две другие – «слуг», причём минейная редакция повторяет это слово дважды, уточняя, что именно «слуги» князя сообщили ему о злоумышлениях брата. Совпадение хорватской редакции с одной из двух русских говорит скорее в пользу их варианта, но всё-таки выбрать уверенно, какой из двух вариантов – «други» или «слуги» – первоначальный, в настоящий момент нельзя, поскольку не выяснены происхождение и соотношение редакций 1-го Жития Вячеслава. Можно только прибегать к внетекстологическим соображениям и наблюдениям.

Согласно житию, Вячеслав прибыл в город Болеслава во время поездки «по градомъ». Остаётся неразъяснённым, в чём смысл этой поездки. Автор только сообщает, «бяху же с(вя)щение ц(е)рквамъ въ всѣхъ градѣхъ»[315]315
  Цит. по Востоковской редакции, ср. в хорватской: «бивающимь же свещениемь црѣквенимь в всѣхь градѣхъ» (там же, с. 17, 39).


[Закрыть], но почему освящение церквей или храмовые праздники (если понимать священие в смысле «праздник») вдруг стали происходить одновременно «во всех градех» и почему Вячеслав должен был везде появиться, непонятно[316]316
  Насколько я знаю, в литературе ещё не высказывалась мысль, что речь может идти о празднике освящения церквей, который в католической церкви, а особенно в Германии, празднуется в один день осенью. По-немецки этот праздник называется Kirchweihe (дословно:"церквосвящение"). Высказываю эту мысль как гипотезу, не углубляясь в вопрос, существовал ли этот праздник в Германии в X в. и если да, то в каком виде.


[Закрыть]. Кто сопровождал его в этой поездке, не говорится. Ясно лишь, что напасть на него сразу, как только он прибыл в Болеславль, младший брат и его окружение не решились, – очевидно, Вячеслав имел какую-то защиту, – и им пришлось дожидаться утра следующего дня, когда князь один пошёл в церковь к заутрене. Житие сообщает ещё, что после убийства Вячеслава Болеслав и его подручники «убиша же в томъ градѣ с нимъ Мьстину единого, а иныя мужи идоша вборзѣ»[317]317
  Ср. в хорватских списках: «убише же т(а)кое в томь градѣ и Мастину етера частна м(у)жа Вещеславла, проче же гнаше в Прагь» (Sborník památek 1929, с. 18, 41). Этот вариант, сообщающий не просто о бегстве «мужей», а уходе их именно в Прагу, считается более правильным (см.: там же, с. 18, примечание Н. И. Серебрянского).


[Закрыть], из чего следует, что в Болеславле с Вячеславом был некий Мьстина и «иные мужи». В других местах агиограф под «мужами» имеет в виду свободных людей, которые– или по крайней мере часть которых – служат князю (у Вячеслава свои «мужи», у Болеслава– свои). Помимо «мужей» упоминаются ещё «съвѣтники» в окружении обоих братьев, когда сообщается о подготовке князем каких-либо политических действий – очевидно, так называются те из «мужей», кто пользовался его особенным доверием и с кем он советовался по важнейшим делам (ср. выше о «съвѣтниках» в текстах, связанных с Кириллом и Мефодием). В конце жития по Востоковской и минейной редакциям в сообщении о перенесении мощей Вячеслава в Прагу говорится, что перенос осуществили «слуги» раскаявшегося в убийстве Болеслава[318]318
  Sborník památek 1929, с. 19; Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 64. Учёные, переводившие Востоковскую редакцию на современный русский язык, понимали как социальный термин также «младенцев», которых, согласно житию, «избиша» в Праге после убийства Вячеслава: Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 54, 57; Житие Вячеслава Чешского 1999, с. 173. Однако, это явное недоразумение, основанное на ошибочном чтении Востоковской редакции, которая говорит «младенци избиша его», как будто речь идёт о младенцах Вячеслава. Поскольку детей-младенцев у Вячеслава на момент смерти не могло быть, это слово понимается как указание на «слуг» или «отроков» на службе у Вячеслава (с опорой на позднейшее значение слова mládenec в чешском языке «молодой человек, парень»). Впервые так понял текст А. Х. Востоков: «младенцы значит здесь, по-видимому, пажей или отроков княжеских, каковые были и при русских князьях под названием молодых. Слово mladenec имеет сие значение и в нынешнем богемском языке» (Востоков 1865, с. 95, ср. также с. 107). На самом деле, слово младенец употреблено здесь в соответствии с его единственным значением в старославянском языке – «маленький ребёнок» (см.: ССЯ, 2), и имеются в виду дети «мужей» Вячеслава. Об этом прямо говорит редакция хорватских списков: кого-то из «мужей» «избише», кто-то «разбѣгошесе, младенце же издавише». На правильность чтения хорватской редакции в примечании указывал Н. И. Серебрянский (Sborník památek 1929, с. 18). Агиограф вскоре после сообщения об убийствах вспоминает об этих детях, сравнивая их с теми «младенцами», которые были убиты по приказу Ирода при рождении Иисуса (сравнение есть в обеих редакциях: там же, с. 19, 43). Об убийстве детей знатных людей, служивших Вячеславу, говорят латинские жития. Тржештик полагал, что детей убивали, опасаясь кровной мести (Třeštili 1997, с. 433).


[Закрыть].

Таким образом, из повествования вытекает, что Вячеслав прибыл к брату в сопровождении верных ему людей, среди которых были «мужи». Больше ничего определённого контекст не позволяет сказать. Теоретически допустимо, что этих людей или кого-то из них могли назвать равным образом и «слуги», и «други» (в том или ином смысле). Но как первоначальный вариант «слуги» выглядит, может быть, несколько более предпочтительно, потому что это слово встречается здесь же в 1-м Житии Вячеслава, а в Мучении св. Вита, сопоставимом по древности и происхождению с Житием, оно используется для перевода латинского miles, обозначавшего воинов или, более специально, вассалов[319]319
  Соболевский 1904, с. 12. Также переводится miles и в «Никодимовом евангелии», переведённом, вероятно, именно в Чехии (L'Evancjile de Nicodéme 1968, с. 28–29 и след.).


[Закрыть]. Слово слуга имело в старославянском языке несколько более широкий смысл, чем, например, в современном русском, без уничижительного оттенка, и обозначало людей, которые просто выполняли ту или иную службу, в том числе военную[320]320
  Ср. об отроках, младенцах и слугах: Цейтлин 1996, с. 62–80.


[Закрыть].

Вариант «други» можно допускать с двумя смыслами. Конечно, автор мог употребить его, имея в виду просто друзей, приятелей князя[321]321
  Именно так предлагают понимать это место в русском переводе А. И. Рогов, а вслед за ним А. А. Турилов – «съ други своими» как «со своими друзьями» (Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 54; Житие Вячеслава Чешского 1999, с. 171).


[Закрыть]. Но в этом случае трудно объяснить наличие в хорватской редакции альтернативного варианта «слуги» – ведь значение этого слова, каким бы широким оно ни было, всё-таки не пересекается со значением «приятель, товарищ». Вне зависимости от того, какой вариант был первоначальным, трудно представить себе, что какой-то позднейший редактор (неважно, в Чехии или на Руси) мог заменить «други» в значении приятели, товарищи на «слуги» или наоборот.

По-другому выглядит дело, если допустить, что «други» было употреблено в Востоковской редакции жития с иным смыслом. Дело в том, что чешским источникам с начала XIII в. известен термин друг, причём в значении очень близком именно к старославянскому слуга. Он обозначал лиц, находившихся на частной службе у знатных и могущественных людей и обладавших статусом, близким западноевропейским мелким вассалам (подвассалам) или, быть может, министериалам. Впервые термин упоминается в своде правовых норм, известном как «Iura suppanorum» или «Конрадовы статуты» (составлен в правление Конрада Оттона между 1186 и 1192 гг., но известен по подтверждениям, изданным в 1222 и 1229 гг.), в очень характерном контексте. В статье 9 оговаривается возможность для знатного человека представить вместо себя на суд своего puer (слугу), но при этом в одном из подтверждений уточняется, что такое право имеет именно знатный человек, а не «друг» – aliquis nobilis vir et non draho[322]322
  Vaněček Prameny 1957, с. 70.


[Закрыть]. В данном случае подчёркивается незнатное происхождение «друга». По другим источникам известно, что эти druhones (именно так их обозначали во множественном числе) могли быть наделены от своих господ (в том числе, видимо, и князей) властными полномочиями и иметь некоторый достаток. Весьма вероятно, что эти люди входили в число тех, кого чешские источники с конца XI в. обозначают под более общим названием «milites secundi ordinis»[323]323
  Так полагает, например, Й. Жемличка (Žemlička 1997, с. 172, 200), опираясь на более раннюю работу: Zháněl 1930, с. 107–108. О milites secundi ordinis в Чехии ср. также в следующей главе (с. 277–278). Среди данных о druhones большую роль играет свидетельство одного частного акта начала XIII в. (грамота Грознаты), позволяющее составить довольно детальное представление о таких частных слугах знатных людей, см: Fritze 1977/1982, с. 174–176; Wolverton 2001, с. 71–73.


[Закрыть].

Смешение слов слуги и други представляется гораздо более вероятным в том случае, если второе из них было употреблено для обозначения такого рода мелких слуг-клиентов (низшей знати). Такое смешение не могло произойти на русской почве, так как на Руси такое значение за словом друг не зафиксировано. Значит, «други» в 1-м Житии Вячеслава либо присутствовали изначально, либо заменили оригинальный вариант «слуги» ещё под рукой какого-то чешского редактора. Во втором случае правку надо относить ко времени до 1096 г., когда традиция церковнославянской книжности в Чехии прервалась. Учитывая, что druhones как особый социальный слой появляются точно не позднее начала XIII в., а скорее гораздо раньше, такая правка представляется вполне логичной и естественной – редактор, опуская устаревшее и расплывчатое «слуга», просто приближал текст к реалиям своего времени.

Именно существование специального термина druhones в древней Чехии кажется мне решающим аргументом в пользу того, чтобы отрицать за словом друг в Востоковской редакции техническое значение «дружинник», которое пытаются разглядеть в нём историки, сопоставляя древнерусские данные о княжеской дружине с упоминаниями из церковнославянских текстов. В других местах текст этой редакции о дружине не говорит, зато «слуги» упоминаются. Вследствие неясности текстологической картины приходится допускать как теоретически возможные разные варианты присутствия и смены слов слуги и други в эпизоде с «игрой» Вячеслава по редакциям 1-го Жития. Однако, в любом случае сама альтернативность слуги versus други говорит о том, что эти «други» появились в тексте жития (на каком бы этапе его Sitz am Leben это ни произошло) в том значении, в каком в древнечешских источниках выступают druhones. При этом нет оснований предполагать прямую связь между чешским термином друг/druh (в смысле вассала/клиента и старославянским словом дружина[324]324
  Такое предположение высказывается, например, в работах: Vaněček 1949, с. 438; Havlík 1987, с. 180–182.


[Закрыть]. На отсутствие такой связи с точки зрения словообразования указывает тот факт, что во множественном числе этот термин звучит не как дружина, а именно как други – druhones. Очевидно, смысл слова друг как «вассал/слуга» развилось от первоначального значения «приятель, соратник, помощник» и т. п. без какой-либо связи со словом дружина.

В литературе (особенно старой) иногда встречается указание, что слово друг якобы ещё раз используется в 1-м Житии Вячеслава. Имеется в виду чтение одного из трёх опубликованных списков хорватской редакции– Римского бревиария. В описании самого убийства Вячеслава агиограф рассказывает, что сначала Болеслав хотел сам справиться с братом и напал на него один, но Вячеслав вырвался. После этого на помощь Болеславу подбежали трое его мужей, имена которых в житии указываются. Первым из них на помощь своему князю пришёл некий Тужа. В Востоковской редакции об этом сказано так: «Тужа притекъ удари в руку (Вячеслава)». Однако из хорватских списков лишь один – в Новлянском бревиарии – сообщает это же имя: «Тужа же етерь притекь…» Другие два списка вместо имени говорят неопределённо: «слуга же етерь…» (Люблянский бревиарии) и «ет(е)рь дружа…» (Римский бревиарии)[325]325
  Sborník památek 1929, с. 41. Ср. «етеръ другъ» в Житии Мефодия.


[Закрыть]. Именно этот последний вариант и даёт ещё одно упоминание слова друг. Разумеется, сам факт появления этого слова в одном из списков хорватской редакции 1-го Жития Вячеслава свидетельствует об употребительности его в XIV–XV вв. в смысле слуга (ср. вариант Люблянского бревиария). Однако для восстановления первоначального чтения Жития этот вариант ничего дать не может – он, очевидно, вторичен и возник в результате непонимания или порчи оригинального имени Тужа, которое сообщают Востоковская редакция и лучший из списков хорватской редакции. Ошибочность чтения Римского бревиария уже давно установлена[326]326
  См., например: Weingart 1934, с. 889.


[Закрыть].

Обращаемся теперь к переводным текстам, создание которых относят к XI в. В двух из них встречается слово дружина. Во-первых, в переводе латинского Жития св. Вацлава, написанного мантуанским епископом Гумпольдом. Этот славянский перевод называют «Вторым (2-м) старославянским Житием св. Вячеслава». И во-вторых, и в также переводном труде гомилетического жанра «Беседы на Евангелие» Григория Двоеслова. С языковой точки зрения эти два памятника очень близки между собой. Как отмечают современные исследователи, они «несомненно принадлежат одной и той же переводческой школе»[327]327
  Благова, Икономова 1993, с. 13.


[Закрыть]. Сопоставление лингвистических данных и некоторых наблюдений историко-филологического характера делает почти несомненным, что эта школа работала в стенах Сазавского монастыря. К датировке 2-го Жития и «Бесед» второй половиной или даже концом XI в. (то есть незадолго до ликвидации славянских богослужения и библиотеки в монастыре в 1096 г.) лингвистов склоняет сочетание «большого числа богемизмов» и слов и выражений, происходящих «из других славянских областей и до этого времени неизвестных в чешской церковнославянской продукции»[328]328
  Bláhová 2006, с. 228.


[Закрыть]. В частности, обнаруживаются совпадения в лексике и некоторых чертах синтаксиса с болгарской литературой («Шестодневом» Иоанна Экзарха). Переводчики, работавшие в Сазавском монастыре, явно были знакомы «с широким кругом церковнославянской письменности». Как с полным основанием предполагает Э. Благова, реализоваться это знакомство могло прежде всего благодаря связям монастыря с другими центрами славянской письменности. Из таких связей документально засвидетельствованы контакты с Киево-Печерским монастырём, а также пребывание монахов, выгнанных из Сазавы, в 1056–1061 гг. в одном из православных монастырей Венгрии, скорее всего, в вышеградском монастыре св. Андрея, который, как предполагают, был основан по инициативе или при участии Анастасии, русской жены венгерского короля Андрея[329]329
  См.: Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 12–14 (вводная статья А. И. Рогова).


[Закрыть]. Отсюда следует заключить, что сазавские монахи знакомились со славянской литературой во многом «через русское посредство»[330]330
  Благова, Икономова 1993, с. 23–24.


[Закрыть].

Эти наблюдения и выводы позволяют правильно оценить и словоупотребление во 2-м Житии и «Беседах». Трудно найти иное объяснение появлению в этих текстах таких слов, как, например, бо(л)ярин, неизвестного древне-чешскому языку[331]331
  Слово не зафиксировано в словаре древнечешского языка: Gebauer Slovník, 1.


[Закрыть] кроме как в контактах с Русью или Болгарией и заимствовании из литературы, там распространённой. То же самое объяснение применимо и к дружине: хотя само слово было, конечно, известно в древней Чехии, но значения «люди в окружении (на службе) князя», в котором оно выступает во 2-м Житии (см. ниже), словарь древнечешского языка за ним не фиксирует[332]332
  Слово употреблялось в древнечешском языке в своём древнем значении «приятели, спутники, товарищи» в самом общем смысле, и, как свидетельствуют глоссарии XV в., им переводились такие латинские слова, как consortis, comitatus, collegium и т. п.: там же, с. 844.


[Закрыть]. Дружину в этих текстах нельзя назвать в настоящем смысле «книжным заимствованием», потому что слово дружина было известно в древнеморавском и древнечешском языках. Вероятно, надо вести речь о специфическом словоупотреблении в церковнославянском языке, когда он уже оторвался от живых славянских языков и функционировал как «литературный» (ср. дискуссию о «диглоссии» в Древней Руси). Такие слова как бо(л)ярин пли дружина в Чехии человеку с определённым уровнем образования и/или кругозора были понятны и даже могли им использоваться в книжно-литературной работе, но в то же время в живой речи либо само слово, либо слово в определённом значении не употреблялись. В текстах они использовались редко или только в определённых контекстах, имели синонимы, употребительные в данной языковой среде или в литературной традиции. Именно такие примеры мы видим во 2-м Житии. Труднее продемонстрировать такое словоупотребление в «Беседах», так как к этому весьма обширному тексту нет словоуказателя, и приходится пользоваться только кратким словником А. И. Соболевского, учитывающим далеко не все упоминания[333]333
  Соболевский 1900/1910. В настоящее время выходит критическое издание «Бесед». Опубликованы первые два тома с текстом памятника, но третий том со словоуказателем ещё не вышел: Čtyřicet homilií Řehoře 1; 2.


[Закрыть].

В основу «2-го старославянского Жития Вячеслава» положено Гумпольдово Житие Вацлава, и текст его переведён почти полностью, однако в некоторых местах славянский перевод отступает от него и/или дополняет его. Считается, что автору славянского текста не было известно «1-е старославянское Житие Вячеслава», и он следовал другому источнику, но также латинскому – этот источник отчасти отразился в «Легенде Кристиана», «Crescente fide» и более поздних сочинениях, посвященных св. Вячеславу/Вацлаву. Но для большей части дополнений аналогий не отыскивается[334]334
  Наиболее подробное сравнение латинского оригинала Гумпольдаи«2-го старославянского Жития» осуществили. К. Никольский, открывший для науки текст 2-го Жития (который поэтому называется также «Легендой Никольского»): Никольский Н, 1909, с. VII и след. Ср. также: Weingart 1934, с. 950–956 и вводную стать И. Вашицы к публикации 2-го Жития: Sborník památek 1929, с. 71–83.


[Закрыть]. Стиль этих дополнений отличается от остального текста – перевод здесь проще и понятнее и не так слепо следует латинскому оригиналу. Любопытно, что два упоминания дружины из пяти приходятся как раз на эти дополнения.

Наиболее характерное, на мой взгляд, употребление слова дружина обнаруживается в 13-й главе 2-го Жития. Здесь это слово упоминается вместе со словом боляры, которое, как уже было выше сказано, не было известно древнечешскому языку и было в церковнославянских текстах, созданных в древней Чехии, своего рода «литературным импортом». В 13-й главе рассказывается о том, как Вячеслав начал христианизацию страны. Сначала он собрал знать и своих приближённых и предложил им креститься. Сообщение об этом вводится словами: «Въ единъ от днии съзва вся боляры своя и дружину въ полату, нача к ним съ сваром г(лаго)лати: о дружино вѣрнаа, но не въ Х(рист)ѣ!…»[335]335
  Никольский Н, 1909, с. 34–35. Это издание остаётся лучшим, так как текст издан по двум спискам (оба XVI в.). Тот список, который издавался впоследствии (Соловецкий), хотя несколько более ранний, кажется менее исправным. Здесь везде цитаты приводятся по Пафнутьевскому списку.


[Закрыть]. У Гумпольда мы видим: «die quadam militum et amicorum contione in palatio facta… o amici et fideles utinam Christi!»[336]336
  Gumpoldův život 1873, с. 155.


[Закрыть]. Очень похоже на то, что Гумпольд, вообще не чуждый стилистическим изыскам, в данном случае использовал особую стилистическую фигуру – гендиадис, то есть обозначение предмета или понятия двумя существительными, дополняющими друг друга по смыслу, а реально он имел в виду одну и ту же группу людей – воинов-рыцарей, приближенных к князю и верных ему. Поскольку речь шла о решении важнейшего вопроса– принятии христианства, – очевидно, имелись в виду наиболее выдающиеся представители знати в окружении Вячеслава.

Перестановка amici на первое место во втором словосочетании (в словах Вячеслава) и замена milites на fideles тоже объясняется стилистически: автор хотел обыграть двойное значение fideles – и как верные князю, и как верные Христу (верующие). Переводчик в первом случае, видимо, понял словосочетание militum et amicorum не как речевой оборот, а буквально, и перевёл milites как «вся бояры своя», имея в виду знатных рыцарей, a amici как «дружина», исходя из соответствия значений (amici – друзья). Во втором же словосочетании он уловил стилистическую манеру Гумпольда и удачно передал гендиадис через сочетание «дружина верная». И в том, и в другом случае чешский переводчик использовал слово дружина в самом общем смысле, понимая под ним всю совокупность людей, служащих князю и зависимых от него – вообще окружение князя, его соратников, приближённых и т. д. Правда, у него получилось, что в первом случае бояре оказались противопоставлены дружине, а во втором к ним как к «дружине» обратился Вячеслав, и таким образом, одно и то же слово (дружина) в одном случае обозначает как будто некую отдельную от бояр категорию призванных, а в другом – уже всех вместе (то есть используется метонимически). В результате одно из слов сохраняет точный смысл – боляры как «знать, рыцари на службе князя», а другое (дружина), напротив, не имеет точности (терминологичности), и значение его расплывается. Вместе с тем, сам факт, что слово дружина употребляется для обозначения людей в окружении князя, намечает связь между чешским памятником и болгарскими текстами (см. выше). Всё-таки переводчик передаёт amici не буквально как «други», а именно как «дружина».

Те же тенденции в использовании слова дружина прослеживаются и в остальных упоминаниях его во 2-м Житии: с одной стороны, широкий и довольно неопределённый смысл, а с другой – применение именно к окружению князя. Глава 10 сообщает о видении во сне Вячеслава. Рассказ о видении вкладывается в уста самого князя и открывается его обращением «къ всѣм», когда он проснулся и решил поведать о своём видении: «милаа моа дружино и иж(е) от отрок моих слуги!» У Гумпольда: «dulces amici vosque o familiares clientuli!»[337]337
  Никольский Н. 1909, с. 30–31; Gumpoldův život 1873, с. 154. Текст неправильно понят в переводе А. И. Рогова: Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 92.


[Закрыть]. Хотя трудно сказать точно, кого под amici имел в виду Гумпольд (от итальянского епископа вообще нельзя ожидать точности в передаче социальных категорий чешского общества), но вероятным выглядит, что речь идёт о тех, кого Гумпольд в главе 13 обозначил как milites. Наверное, это – наиболее близкие князю представители знати, и не случайно, что в этой фразе из рассказа о видении Вячеслава они противопоставляются домашним слугам и награждаются эпитетом dukes[338]338
  Так и предлагает понимать эту фразу Х. Ловмяньский: Łowmiański Początki, 4, с. 188.


[Закрыть]. Понял ли это переводчик или нет, для нас останется загадкой, так как он решил пойти более простым путём следования прямому соответствию латинского и славянского слов – как и в 13-й главе, он переводит amici как дружина. В результате у него получается, что в этой главе дружина отделяется от тех, кто назван «от отрок слуги», а в 13-й – от «боляр». Конечно, речь не идёт о какой-то социальной категории или институте – мы имеем дело просто со словом, имеющим самое общее значение «товарищи, соратники, помощники» и т. д., но применённом для людей в окружении правителя; в результате получилось значение княжеские люди, «соратники, окружение», которое в зависимости от контекста может сужаться и указывать на совсем разных людей.

В главе 18 о «дружине» заходит речь в тексте, дополнительном по отношению к оригиналу Гумпольда. Этим словом обозначены те люди, с которыми Вячеслав затеял «игру». Эпизод имеет аналогию в сообщении 1-го Жития о «другах», разобранном выше. Можно было бы думать, что автор 2-го Жития просто передаёт здесь это сообщение, переделав «други» в «дружину». Однако его изложение этого эпизода имеет ряд фактических расхождений, и учёные пришли к выводу, что в основе этого места 2-го Жития лежит всё-таки латинский источник (который, впрочем, сам мог передавать как раз сообщение 1-го Жития, хотя и с некоторыми отличиями). Одно из расхождений состоит в том, что во 2-м Житии эту «игру» Вячеслав устраивает не в Болеславле (как в 1-м Житии), а ещё у себя в Праге, после того как он получил приглашение от брата на пир в Болеславль. Контекст не позволяет здесь определить точное значение слова и кто именно имелся в виду. Агиограф пишет, что Вячеслав догадался о готовящемся покушении на него, но открыто пошёл на смерть и, собрав своих людей на «игру», даже показал им свою доблесть, чтобы они не думали, что он не способен на сопротивление: «…абие причинився съ дружиною своею, и всѣд на конь нача играти, гоняся пред ними по двору своему, г(лаго)ля к ним: “азъ ли бых не умѣл с вами, чехи, на комони обрѣсти противникъ наших, но не хочю”»[339]339
  Никольский Н. 1909, с. 48–49.


[Закрыть]. «Дружина» здесь обозначает просто людей в окружении Вячеслава, и неопределённость их социального облика только подчеркнута обращением князя к ним просто как к «чехам».

Такой же самый общий смысл слово имеет в начале 19-й главы в отрывке, тоже не имеющем латинского соответствия. Передаются переговоры Болеслава со «своими», и в этих речах о людях, которые прибыли с Вячеславом в Болеславль, говорится «дружина его»[340]340
  Там же, с. 52–53.


[Закрыть]. В другом месте 19-й главы мы имеем латинский оригинал Гумпольда. Описывая борьбу Вячеслава с напавшим на него Болеславом, автор говорит, что Болеслав стал звать на помощь своих людей. Сначала говорится, что князь «велми възопи, на помощь себе своа зовыи» (in auxilium sui socios vocat), а затем сообщается о приходе подмоги: «и единою дружина великом гл(а)сом призвани притекоша» (mox socii magno clamore vocati accurunt)[341]341
  Там же, с. 54–55; Gumpoldův život 1873, с. 160.


[Закрыть]. Как видим, у Гумпольда в обоих случаях употреблено одно слово – socii, а переводчик в одном случае передаёт его как «своя», а в другом – «дружина». Очевидно, в слово дружина вкладывается снова самое общее значение свои (люди), товарищи и т. п., но применяется оно к княжеским людям.

Последнее упоминание – в главе 20. Латинский оригинал говорит о приказании Болеслава убить всех близких Вячеславу людей: «clericos et amicos, necnon servicio eius familiariter iunctos». Все вместе в начале той же фразы они обозначены как catervas fidelium. Однако фраза эта длинная и синтаксически сложная, и так как это обозначение, данное в обороте ablativus absolutus, и перечисление людей оказались разнесены в разные её части, в славянском переводе вышла неясность – по вине то ли слишком буквально придерживавшегося оригинала переводчика, то ли переписчиков, – и под fidelium были поняты не верные Вячеславу люди, а он сам. В результате фраза «saevitiaque eius (Болеслава – П. С.) in catervas fidelium furente, non multo post beati viri песет… clericos et amicos, necnon servicio eius familiariter iunctos subita mortis sententia damnavit» была передана: «и лютостью его на вѣрнаго дружину немного по убиении с(вя)того послав Прагъ погуби вся его приазни и клирики и слуги его измавъ вся исѣче»[342]342
  Никольский Н, 1909, с. 56–57; Gumpoldův život 1873, с. 161. Указание на Прагу (как и другие фактические детали в этом сообщении) славянским переводчиком заимствованы из других источников. Русский перевод Рогова снова некорректен– он представляет собой контаминацию славянского и латинского вариантов, сглаживающую, но никак не объясняющую действительные смысловые противоречия текста: Сказания о начале Чешского государства 1970, с. 97.


[Закрыть]. «Дружина» здесь передаёт catervas и обозначает, таким образом, всех в целом «приязней, клириков и слуг» Вячеслава. Слово употреблено для самого широкого обозначения лиц, так или иначе связанных с князем; в круг этих лиц включены даже «клирики». Видимо, поскольку в начале предложения переводчик уже прибегнул к слову дружина, то далее в перечне верных Вячеславу людей он передал amicos как «приязни», отвергнув вариант перевода по «буквальному соответствию» ради стилистической гладкости.

В «Беседах» Григория Двоеслова в случаях, отмеченных А. И. Соболевским, слово дружина используется только в значении «спутники, товарищи, сотрудники» и переводит латинское socii[343]343
  Čtyřicet homilií Řehoře 2, с. 842 (л. 196), 894 (л. 209об.).


[Закрыть].

Таким образом, слово дружина среди всех старославянских текстов «чешской рецензии» представлено фактически только в двух произведениях, близких по языку и связанных общим происхождением, а именно с «переводческой школой» Сазавского монастыря середины – второй половины XI в. Чешские переводчики, безусловно, свободно пользовались этим словом, в сущности употребляя его в том смысле, в каком оно выступало в текстах кирилло-мефодиевского круга – то есть «спутники, товарищи» и т. п. Однако, в славянском переводе Гумпольдова Жития св. Вацлава («2-м старославянском Житии св. Вячеслава») оно последовательно применяется к окружению князя. В этом отношении характер и контекст использования слова соответствует тому, что мы наблюдали в древне-болгарских текстах. Это соответствие надо объяснять, по всей видимости, литературными контактами книжников Сазавского монастыря и просто влиянием болгарской и русской традиций церковнославянской книжности. Вместе с тем, слово дружина во 2-м Житии не имело терминологической точности, не указывая на какую-то определённую социальную категорию или институт. Оно обозначало предельно широкий круг людей: вообще всех тех, кто был в тот или иной момент при князе, или тех, был с ним как-то связан и т. д. «Другов», упомянутых в Востоковской редакции «1-го старославянского Жития Вячеслава», правильнее было бы, на мой взгляд, понимать как обозначение особой социальной категории древнечешского общества XI–XIII вв., известной под латинизированным обозначением druh/druhones.

* * *

Общие заключения этого раздела главы сводятся к следующему.

Слово дружина– общеславянское и фиксируется в древнейших памятниках на славянском языке. Первоначально оно имело довольно широкий смысл – спутники, товарищи, сотрудники, соратники, приятели, помощники. В таком значении оно фиксируется и в древнейших оригинальных и переводных текстах кирилло-мефодиевского круга, и затем во многих текстах, созданных или «усвоенных» практически во всех областях распространения славянской письменности. Более узкое значение военное объединение, войско, отряд оно получает в Болгарии X в.[344]344
  Ср. мнение, что такое значение свойственно только русским источникам: Сороколетов 1970/2009, с. 75. Ср., с другой стороны, мнение, что в таком смысле и даже точнее: в смысле военно-служилой организации при князе – слово употреблялось уже в IX в. практически у всех славян: Havlík 1978, с. 79.


[Закрыть]. В одном случае (в «Беседах» Козьмы Пресвитера) дружина связывается с «владыками земными», обозначая, возможно, людей, состоящих на службе у этих последних. В таком «властно-иерархическом» или «государственном» контексте, а именно для указания на людей в окружении князя, слово дружина встречается также в памятнике древнечешской литературы– «2-м старославянском Житии св. Вячеслава» (переводе латинского жития Гумпольда). Ф. Граус считал, что здесь слово выступало как terminus technicus, обозначая «большую дружину» (ср. выше с. 112)[345]345
  Graus 1965а, с. 7–8.


[Закрыть]. Однако, с ним согласиться нельзя[346]346
  Это мнение Грауса уже подвергалось справедливой, хотя и краткой, сделанной мельком, критике X. Ловмяньским: Łowmiański Początki, 4, с. 188.


[Закрыть]. Какую бы дружину как институт или организацию ни иметь в виду, употребление старославянского слова дружина в этом памятнике нельзя расценивать как терминологически точное. Смысловое наполнение слова здесь широко и расплывчато, его используют либо для обобщённого обозначения людей, сопровождавших или поддерживавших князя, причём часто отталкиваясь от латинского слова amici, стоящего в оригинале, либо для обозначения одной какой-либо группы среди этих людей, причём в разных случаях – разных групп. Во втором случае мы имеем дело с метонимией – указанием на часть с помощью обозначения целого. Появление дружины в этом памятнике наиболее логично и естественно связать с литературно-церковными контактами, которые засвидетельствованы между Сазавским монастырём, где вероятнее всего и был осуществлён перевод, и русскими культурными центрами.