Текст книги "Непредвиденное путешествие"

Крещение по-памирски

Поход к устью Мургаба поручили возглавить мне, новичку в горах. Уже не помню, почему я согласился. Боюсь, что я оказался мелочно тщеславен и польстился на звание «старшего разведгруппы».

Неприятности начались с самого начала. Тропа, по которой мы шли вдоль Мургаба, внезапно исчезла: течение подмыло склон, и часть его рухнула в реку. Для прохода человека в обрыве было выдолблено несколько ямок: вставляя в них руки и ноги, можно было вскарабкаться метра на два вверх, где по карнизу шло продолжение тропки. Под ногами ревел Мургаб, тяжелый рюкзак тянул назад, в пустоту, края ямок предательски осыпались. Один я бы ни за что здесь не пошел, но обе наши девушки уже преодолели опасное место и отставать от них было невозможно стыдно. Когда я достиг карниза, ноги и руки у меня от страха тряслись, а спина взмокла от пота.

Дальше, к счастью, подобных сюрпризов не было. Девушки-ботаники занялись описанием растительности и скоро отстали. Я договорился с ними о месте и времени встречи и с приданным нам парнем-студентом ушел вперед. Тропа шла вдоль Мургаба и привела нас к его притоку, небольшой речке Сарезкол. Ее прозрачная ледяная вода бойко шумела между камней, но не поднималась нигде выше колен. Мы перешли ее вброд и на другом берегу речки сушили брюки и обувь на горячих от солнца камнях.

За устьем Сарезкола вскоре начинался тугай – заросли из невысоких памирских тополей и облепихи. Рядом с живыми деревцами на корнях стояло множество засохших. Их колючие ветви местами переплетались, и продвигаться по тугаю можно было только под кронами, на карачках. Я приготовил ружье, но тугай оказался безжизненным, мы не нашли в нем ни птиц, ни звериных следов.

Концом маршрута было место, где долина Мургаба расширялась и превращалась в берега Сарезского озера. Отсюда мы повернули назад. Дров в тугае было много, в уютном месте мы разбили лагерь и сварили обед. С чувством хорошо выполненного дела мы ждали наших девушек, но в назначенное время они не явились. Мы запалили для них большой, далеко видный в сумерках костер. Заблудиться девушки не могли, весь маршрут проходил берегом Мургаба. Предположить, что они повредили на камнях ноги и обе одновременно охромели, было трудно. По дороге сюда нам встретились следы медведя, но косолапые на Памире смирные и на людей не нападают. Что же могло случиться?

Совсем стемнело. Я тревожился все больше и пошел девушкам навстречу. Рев близкого Мургаба наполнял черноту ночи. Чтобы дать о себе знать, я несколько раз выпалил из ружья, только выстрелы могли перекрыть шум реки. Идти в темноте было трудно, слабый фонарик еле освещал нагроможденья камней под ногами. Моя тревога возрастала, пока я не заметил впереди слабый отблеск огня. Неужели они? Я вышел к Сарезколу, огонек едва мерцал на его противоположном берегу. Речка не была похожа на тот маловодный поток, что мы переходили утром. Она вздулась, украсилась бурунами и несла хлопья пены, но особого внимания на это я не обратил. Главным было, что девушки нашлись, с другого берега Сарезкола они подавали мне какие-то знаки. От души отлегло, но пришла обида. Я орал в адрес негодниц дурные слова, но за шумом речки они не могли их услышать. Мочить ноги мне не хотелось, но желание высказать девицам все, что я о них думаю, и привести их в лагерь оказалось сильнее. Я повесил ружье за спину, фонарик закрепил на груди и смело шагнул в воду.

В ноги ударила мощная струя течения. Я шел наискось против него, широко расставляя ноги и нагнувшись вперед для устойчивости. В слабом свете фонарика было видно, с какой бешеной скоростью неслась навстречу пена. До другого берега оставалось метра три, когда глубина достигла пояса и внезапно я очутился под водой. Я сразу вынырнул, но встать на ноги было невозможно. Течение несло меня как щепку, по сторонам мелькали верхушки камней в бурунах, я едва уклонялся от опасных столкновений с ними. Ухватиться же за камни не удавалось, руки не удерживались на их мокрых боках. Совсем скоро меня должно было вынести в стремнину Мургаба, где мощь течения была во много раз сильнее. Руки лихорадочно искали опоры, но всякий раз срывались. Потом меня близко поднесло к невысокому обрыву левого берега, и тут я сумел зацепиться ногтями за какую-то трещину, на миг задержал свое стремительное движение и вырвался из главной струи. Давление воды ослабло, я подтянулся к берегу, распластался на камнях и выполз из реки.

Я обернулся на Сарезкол и с запозданием ужаснулся. Бешеный поток не умещался, казалось, в русле и шел выше берегов. Он страшно ревел, из него непрестанно доносились тяжкие удары, это камни на дне или в толще воды с силой бились друг о друга. Нет, переходить такую речку назад я был не согласен!

Ко мне подбежали испуганные девушки. Они говорили потом, что самым удивительным и страшным для них был свет фонарика, который не потух под водой и показывал в темноте путь моего скоростного дрейфа. Как оказалось, винить их за происшествие было трудно: девушки не решились переходить вздувшийся Сарезкол и были в этом совершенно правы.

Кроме редких колючек, топлива вокруг не было. С острой завистью я глядел на далекое пятно костра, который палил в тугае наш студент. На Памире ночи холодные, а эта прошла особенно неуютно: без спального мешка и в сырой одежде мне пришлось трястись до утра. К тому же непривычно болело все тело. Когда рассвело, я обнаружил, что оно сплошь покрыто синяками – последствием столкновений с камнями, которые я даже не почувствовал во время недолгого купания. Ногти на пальцах, что удержались за спасительную трещину, оказались полуоторванными и почернели от запекшейся крови.

Наше возвращение в базовый лагерь прошло без приключений, даже путь по обрыву на месте рухнувшей тропы показался не таким отчаянно страшным, как в первый раз. Девушки восхищались моим благородным желанием не оставлять их ночью одних и бесстрашным переходом Сарезкола. Словом, репутация лихого и умелого парня была мне обеспечена.

Я понимал, что это не так. Причиной наших злоключений была только моя неопытность. Горные реки питаются снегом и льдом близких вершин, меньше всего воды они несут после ночи, когда на вершинах царствует мороз. Под жаркими лучами солнца начинается бурное таяние, во вторую половину дня вода резко прибывает. Легко перейдя утром Сарезкол, надо было предвидеть вечерний подъем воды. Нашего студента нужно было загодя отправить на поиски и для своевременной доставки ботаников в лагерь; легкомыслием было ожидать, что девушки явятся в назначенное время. И в Сарезкол я сунулся по дурости, не представляя себе возможных последствий этого, девицы отлично переночевали бы одни.

К счастью, все обошлось благополучно, но могло быть иначе. После «крещения» в Сарезколе уважение мое к памирским водам неизмеримо возросло. Боязни же высоты преодолеть я не сумел. Роптать на это оснований не было: в горы ехать меня не заставляли, сам захотел.

Гюрза

С ядовитыми змеями я сталкивался в Туркмении неоднократно, но свести тесное знакомство с ними у меня не было ни надобности, ни желания. Некоторую свою ущербность из-за этого я ощущал лишь в компаниях бывалых змееловов, в которых звучали леденящие кровь рассказы о единоборствах с кобрами, гюрзами и эфами. Змееловы добывали их за хорошие деньги для специальных питомников, где от змей получали драгоценный яд. В то время, о котором я пишу, это вольное старательство процветало, змеи были в моде, и не иметь на счету пойманных ядовитых гадин считалось в кругу молодых натуралистов почти неприличным.

В тот год я уже закончил полевые работы, купил в Аэрофлоте билет домой, но в последний день поехал с товарищем в окрестности Ашхабада осмотреть глубокие лёссовые овраги. На уступах обрывов там гнездились хищные птицы, и было интересно собрать для изучения остатки их пищи.

В небольшом овражном тупичке я заметил очень крупную гюрзу. Свившись тугими кольцами, змея лежала совершенно неподвижно, вытянув вперед свою массивную и малосимпатичную голову. На мое приближение змея не реагировала. “Наверное, мертвая”, – подумал я. С другой стороны, на погибших животных сразу налетают тучи отвратительных зеленых мух, а тут их не было. Поза змеи, при всей ее неподвижности, была слишком живой, но поведение совершенно необычным.

Гюрза – осторожное животное, встречи с человеком она старается избежать; застигнутая же врасплох, страшно шипит и делает угрожающие броски в твою сторону. Не приближаясь вплотную, я кинул в гюрзу комочек сухой глины. Он с тугим стуком отскочил от ее тела, как от автомобильной покрышки, но змея не пошевелилась. Тогда я осторожно прикоснулся к змее стволом ружья. Тут мне показалось, что она сделала слабое, почти неуловимое глазом движение, но позы не изменила и продолжала лежать неподвижно. Чутье подсказывало, что змея все-таки живая. Меня разбирало любопытство выяснить, что с ней происходит, заодно хотелось испытать себя в ловле крупной ядовитой змеи, благо поимка этой странной особи не казалось трудным делом.

Я мягко прижал подошвой сапога голову гюрзы к земле, крепко обхватил ее рукой и рывком поднял вверх. Как только мои пальцы сомкнулись на шее змеи, та мгновенно ожила. Ее мощное, толщиной с мужскую руку тело напряглось и забилось в воздухе с силой пожарного шланга, по которому гонят воду. Руку мою начало мотать во все стороны, затем гюрза обвила мое предплечье и, пользуясь этим упором, стала настойчиво выворачивать из-под пальцев свою шею. Левой рукой я сбрасывал с правой кольца змеи и пытался оттягивать ее за хвост в сторону, но тогда опять начинались мощные рывки. Я почувствовал, что долго не выдержу. Толстая шея змеи миллиметр за миллиметром вытягивалась из-под судорожно сжатых пальцев. Ее голова с широко раскрытой пастью, из которой страшно торчали ядовитые зубы, постепенно обретала все больше свободы.

Я не ожидал, что в казавшейся мертвой гюрзе встречу такого сильного противника. Конечно, можно было отбросить змею подальше в сторону и отступить, но это даже не пришло в голову. Ловля животных имеет свои законы, и другого решения, как одолеть гюрзу, уже не существовало.

Большой брезентовый мешок, который мы взяли с собой, находился у товарища. Он быстро подбежал на мой крик, но при виде бьющейся гюрзы резко затормозил и стал издали давать советы. Мой спутник-туркмен не питал любви к ядовитым пресмыкающимся. “Подай мешок!” – орал я истошным голосом, уже еле удерживая змею в руке. Понадобилось все мое красноречие, чтобы мешок с растянутым горлом оказался рядом. Я сунул правую руку со змеей в мешок, левой через брезент крепко перехватил ее за голову, с трудом разжал закостеневшие от напряжения пальцы правой руки, вынул ее из мешка, затянул его горловину и только тогда отпустил голову змеи. Теперь гюрза оказалась в надежном плену. До сих пор я не могу объяснить, почему гюрза до последнего момента не подавала признаков жизни и легко позволила себя схватить. Кожа змеи была очень тусклая, и, возможно, наступление линьки парализовало ее активность. Судя по мощному сопротивлению, к больным и слабым она не относилась. Оставалось решить судьбу пленницы. Для работы она была не нужна, самолюбие свое я потешил, и ее можно было здесь же и выпустить. Но после трудной борьбы расстаться со змеей было жалко. Лихие змееловы ловили гюрз отнюдь не бескорыстно, они хвастались не только приключениями, но и высокими заработками. Я сильно поиздержался в экспедиции и решил поправить с помощью змеи свои финансовые дела.

Мы отвезли гюрзу в Ашхабадский зоопарк, но купить ее там не пожелали. В террариуме у них сидели целых три гюрзы, но тощие, вялые и чуть живые. Директор зоопарка не принял это во внимание и наотрез отказался от попытки продемонстрировать ему достоинства нашей пленницы. Он объяснил, что живых змей для питомников принимают только зооцентры в Ташкенте и Фрунзе, а в Ашхабаде предложить наш товар некому. Мой самолет улетал через несколько часов. Я великодушно предложил взять гюрзу моему товарищу. Молодых ашхабадских зоологов в те годы отправляли на очистку от змей территории правительственных дач в Фирюзинском ущелье, курортной зоне Ашхабада. За каждый представленный трофей им полагались какие-то льготы или премии. Товарищ великодушно отказался от моего подарка. Пока я складывал в его квартире рюкзак, он не позволил занести мешок со змеей в дом, но с радостью вызвался проводить нас с ней до автобуса. С рюкзаком за спиной и со змеей в руках я поехал в аэропорт. Была надежда воспользоваться темнотой и потихоньку выпустить гюрзу на краю огромного взлетно-посадочного поля, где пешеходов почти не бывает и водятся дикие грызуны, которыми питаются змеи. Воспользоваться этой идеей не удалось. Вблизи аэровокзала везде были или могли оказаться люди. Слишком опасна эта змея, совестно было выпускать ее на окраине многолюдного города. Оставалось одно – везти гюрзу с собой в Ленинград.

Рюкзак я сдал в багаж, мешок со змеей пришлось нести в самолет как ручную кладь. В те годы еще не производился досмотр сумок пассажиров, иначе я имел бы неприятное объяснение с контролером и милицией. Вскоре гюрза оказалась в салоне самолета Ашхабад – Ленинград. Найдя свое место, я сунул под него мешок со змеей и удобно развалился в кресле. Поначалу удалось задремать, и сцены утренней баталии с гюрзой, как кинокадры, поплыли с сонном сознании. Внезапно сон соединился с явью, сквозь шум двигателей я явственно услышал злобное шипение змеи: это сосед сзади вытянул ноги и задел мешок. Пришлось положить его себе на колени. Странным образом, в мешке любая ядовитая змея становится безопасной для окружающих. Она вмиг успокаивается и не пытается кусать даже через тонкую ткань. Поэтому моя гюрза не представляла угрозы ни для меня, ни для соседей. Однако сон больше не приходил, а время от времени руки сами тянулись проверять узел, затягивавший мешок. На промежуточных остановках самолета я забирал гюрзу с собой, боясь чьей-нибудь излишней любознательности по отношению к оставленному в салоне багажу. Мешок, в котором сидела змея, был старый и весьма грязный, элегантные девушки-стюардессы очень подозрительно поглядывали на него. Весь многочасовой перелет мы были с гюрзой неразлучны.

Измученный бессонной ночью и дорожными беспокойствами, я прибыл домой в Ленинград. Мешок со змеей я засунул глубоко под кровать и отправился выяснять, кто в городе заинтересован получить крупную гюрзу. Естественно, что ни о каких деньгах речь уже не шла, я был готов сам приплатить тому, кто освободит меня от малосимпатичного пресмыкающегося. Увы, обращения в зоопарк и другие зоологические учреждения, а также к нескольким фанатичным любителям змей не дали результата. Брать гюрзу никто не хотел. Дома меня ждала взволнованная бабушка. Орудуя шваброй под кроватью, она услышала грозное шипение. Вначале она решила, что это сердится наш кот, но никак не могла взять в толк, почему он сидит в мешке. Инстинкт самосохранения и уже имевшийся опыт удержал бабушку от дальнейших исследований источника звука, который ей очень не понравился. Я был подвергнут строгому допросу. Пришлось сознаться и поведать о своих злоключениях. После этого дверь в мою комнату держалась постоянно закрытой, а через два дня бабушка предъявила ультиматум: “Или гюрза, или я”.

По телефону я уговорил взять змею один из зоопарков Прибалтики. Мешок был заколочен в ящик и вручен проводнику поезда. Я не счел возможным скрывать от него содержимое посылки и был вынужден уплатить изрядную сумму денег “за риск”. Иначе везти гюрзу он отказывался. Во всей этой нелепой истории с гюрзой нет ни слова вымысла. Возможно, читатель удивится, почему я так долго возился с ненужной мне змеей, а не умертвил ее или не выбросил в безопасном месте. Попробую объяснить.

Существует неписаная заповедь натуралистов: если ты выловил в природе животное, то обязан либо использовать его для дела, либо выпустить там, где поймал, либо в сходной обстановке. В первую очередь это касается животных сравнительно редких и ценных, к которым, несомненно, относится гюрза. Ее уничтожение означало бы для меня потерю уважения к самому себе. Посадив змею в мешок, я нарушил и другую заповедь, связанную с первой. Ловить животное можно лишь в том случае, если точно знаешь, как будешь его использовать. Гюрза хорошо помогла мне прочувствовать эти правила и на всю жизнь утвердиться в них.

Эрик

Светлой памяти Сани, маленького хозяина Эрика

Это случилось в южной Туркмении. Натужно воя, наша экспедиционная автомашина переползала с одного песчаного холма Карабиля на другой. Пылало южное солнце, разбитая дорога нещадно пылила, однообразие пейзажа утомляло. Из дремотного состояния нас вывел крупный варан, который внезапно поднялся из зарослей колючек на обочине и тяжело побежал по песчаной колее. Облик варана столь удивителен, что всем захотелось ближе рассмотреть огромную ящерицу, ставшую теперь довольно редкой. Варана нетрудно догнать и быстроногому человеку, а тем более машине. Свернуть с дороги он не догадывался и через несколько минут стал уставать. Водитель затормозил, и мы посыпались из кузова на землю, готовя фотоаппараты. Поняв, что он окружен, варан принял боевую позу: высоко поднял переднюю часть тела, раздул горло, зашипел и принялся злобно стегать песок своим длинным, очень сильным и жестким хвостом. Пасть его угрожающе раскрылась, и в тот же момент он отрыгнул в дорожную пыль какое-то крупное, слабо извивавшееся тело. Отогнав варана, я с удивлением обнаружил, что им выплюнут живой песчаный удавчик. Змея достигала в длину сантиметров шестьдесят, было непостижимо, как она помещалась в утробе хищника. Наверное, варан только что проглотил удавчика, и мы помешали его послеобеденному отдыху. За исключением ранки посреди туловища – следов мощных челюстей гигантской ящерицы, змея оказалась неповрежденной.

Чудесно спасенного удавчика я поместил в мешок и в тот же день отправил с оказией в Ленинград своему маленькому племяннику, страстному любителю змей. Песчаный удавчик – красивое животное. Его желтоватую по цвету спинку покрывают красновато-коричневые расплывчатые пятна. Шея у песчаного удавчика почти не выражена, а хвост толстый и притупленный, так что не сразу поймешь, где у змеи передний, а где задний конец тела. Нрава он мирного и при должном уходе хорошо выдерживает неволю. В Ленинграде удавчика встретили с восторгом. Назвали его Эрик, похоже звучит наименование рода песчаных удавчиков по-латыни. Эрика поселили в просторном ящике с толстым слоем мелкого песка на дне. Однако обитателю жаркой Туркмении явно не хватало тепла, внутрь ящика пришлось опустить электрическую лампочку, под которой змея постоянно грелась.

Много хлопот вначале доставляло питание Эрика. Неживой корм брать он отказывался, поэтому кормить его приходилось принудительно: аккуратно раскрывать пасть и пинцетом проталкивать в глотку кусочки мяса. В еде удавчик оказался очень разборчив и невкусные кусочки выплевывал. Охотнее всего он глотал парную курятину, особенно кусочки куриной печени. Однако совсем без живого корма содержать змей нельзя. В природе песчаный удавчик питается мелкими грызунами и ящерицами, которых умерщвляет обычным для всех удавов способом: сдавливает кольцами своего мускулистого тела. Поэтому в диету Эрика входили белые лабораторные мыши или новорожденные крысята, с которыми он справлялся самостоятельно. Едят змеи сравнительно редко и медленно переваривают пищу, так что кормить Эрика приходилось всего три-четыре раза в месяц. В природе песчаный удавчик в водопое не нуждается. Жизнь Эрика в неволе отличалась от естественной, поэтому в ящик к нему ставилось блюдечко с водой. Иногда он ее пил, погружая в поилку всю голову и всасывая воду, как маленький бесшумный насос. Рана, нанесенная Эрику вараном, быстро зажила, и даже следы ее исчезли после линьки. Поверхность тела удавчика потускнела, кожа начала отслаиваться и наконец сошла целиком, как бесцветный полупрозрачный чулок с чешуйчатыми узорами. Интересно, что отслаивалась и оставалась при старой коже даже поверхность глаз, поэтому сброшенная змеиная шкурка – выползок – была точной копией Эрика. Каждый очередной выползок бережно сохранялся как ценный сувенир, которым племянник одаривал только самых близких друзей.

Хозяйка дома, большая любительница чистоты, поначалу пыталась купать Эрика в теплой воде. Это начинание вызвало энергичное сопротивление удавчика. На его сторону встал и мой племянник, в те годы сам не друживший с водой и мылом. Он резонно заявил, что в пустыне удавчик ванн не принимает, а купается в чистом песке. Водные процедуры были отставлены. Эрик стал общим любимцем и гордостью семьи. Он спокойно позволял брать себя в руки. Племянник любил поражать гостей, выпуская удавчика на обеденный стол или обвязав им, как галстуком, шею; последнее производило неизгладимое впечатление на его знакомых девочек. Познал Эрик и всесоюзную известность, демонстрировался в телевизионной программе “Ребята о зверятах”. Впрочем, мирская слава мало его волновала. Думаю, что контакт человека со змеей был сугубо односторонний. Удавчик позволял себя тискать, но сам оставался глубоко равнодушным к происходившему. Эрик любил одиночество, покой и тишину. Большую часть времени он неподвижно лежал под лампой на дне своего ящика, иногда целиком погружался в песок. Зарывался удавчик артистически: несколько неуловимых движений тела – и он скрывался под поверхностью песка. Некоторый интерес Эрика вызывали незнакомые предметы, которые иногда подкладывали в его жилище. Он тщательно изучал их, ощупывая чувствительным раздвоенным язычком. Было видно, что осязание играет большую роль в познавании змеей окружающего мира. Честно говоря, Эрик производил впечатление малоактивного животного. Даже когда на удавчика напала ручная белая крыса, он не защищался, и его с трудом отбили от рассвирепевшего грызуна. Казалось, ничто не может пробудить Эрика от обычной сонной вялости.

Прошло несколько лет. Жизнь удавчика текла безмятежно, хотя и несколько однообразно. Внезапно он исчез. Была поднята вверх дном квартира, перебраны все вещи, но Эрика не нашли. Тогда вспомнили, что удавчика не раз заставали обследующим свое жилище. Когда кругом бывало тихо, он поднимал вверх переднюю часть тела и с помощью языка и кончика носа тщательно проверял, нет ли где выхода. Могучий инстинкт свободы оказался не чужд меланхоличному Эрику. На свой лад, медленно, но упорно он искал выход на волю, и старания его не пропали даром. Он ушел через узкую щель, оставленную между стенкой ящика и стеклом, покрывавшим его сверху.

Об Эрике уже стали забывать, когда через много месяцев после пропажи его нашли на полу кухни, близ щели под плинтусом. Удавчик еле двигался от слабости. Где он пропадал без малого год, осталось его тайной. Известно, что змеи могут очень продолжительное время обходиться без пищи, но длительность отсутствия Эрика побивала все мыслимые рекорды. Или он кормился чем-то во мраке межэтажных перекрытий? Положенный на стол удавчик с необычайной для него живостью сунулся к чайному блюдцу. Ему налили воды, он пил ее долго и жадно. К еде же отнесся довольно спокойно. Эрика обмыли, обогрели, накормили и вновь поместили в его ящик. Удавчик быстро отъелся, приобрел хорошую форму, но вскоре опять исчез, на этот раз навсегда. Через несколько месяцев мы узнали от взволнованного дворника, что в квартиру на соседней лестнице заползла “огромная змея”. Перепуганная хозяйка вызвала по телефону наряд милиции, который и избавил ее от непрошеного гостя.