Текст книги "Из писем П. А. Вяземского"

Петр Вяземский
Из писем П. А. Вяземского

П. А. Вяземский – А. И. Тургеневу

Москва. 16 октября 1816.

Иван Иванович ‹Дмитриев› написал несколько превосходных басен. Скипетр – в руках законного царя: горе и стыд самозванцам! Разумеется, здесь дело идет не о Крылове: он счастливый смельчак, бесстрашный наездник, который, смеясь законам, умел приковать победу к себе и закупить навсегда пристрастие народа, склонного всегда рукоплескать счастливой смелости.

Петербург. 29 декабря 1835.

Я читал твое письмо в субботу у Жуковского, который сзывает по субботам литераторскую братью на свой олимпический чердак. Тут Крылов, Пушкин, Одоевский, Плетнев, барон Розен etc., etc. Все в один голос закричали: «Шаль, что нет журнала, куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего!»

П. А. Вяземский – А. А. Бестужеву

Москва. 9 марта 1824.

За что Булгарин клепает на меня, как на мертвого? Бог знает что заставляет он меня говорить в выписках своих из биографии! Если он меня не понял, то бог с ним, а если перетолковал, то грешно. Крылова уважаю и люблю, как остроумного писателя, но в эстетическом, литературном отношении всегда поставлю выше его Дмитриева и скажу свое мнение без зазрения и страха, ибо не признаю никаких условных властей в республике словесности. Скажу более, Крылова ценю выше казенной оценки так называемых его почитателей. Чему большая часть из них дивится в нем? Что выдало ему открытый лист на общенародное уважение? Плоскости, пошлости, вредящие его истинному достоинству. У всех на языке «а философ без огурцов!.. Ай, моська! Знать, она сильна, что лает на слона» и шутки подобные, да вот и все! А, конечно, не в этих прибаутках лубочных заключается знаменье его дарования. Крылову многие поклоняются как временщику, его должно уважать, как истинного вельможу. Ищите в нем не мишуру, кидающуюся в глаза, но отыскивайте золото, требующее внимания проницательного, и тогда, сравнивая золото одного и другого, отдадите вы преимущества Дмитриеву, ибо золота в нем более, и оно лучшей пробы.

П. А. Вяземский – А. С. Пушкину

Остафьево. 16 октября 1825.

Твоя статья о Лемонтее очень хороша по слогу зрелому, ясному и по многим мыслям блестящим. Но что такое за представительство Крылова? Следовательно, и Орловский представитель русского народа? Как ни говори, а в уме Крылова есть все что-то лакейское: лукавство, брань из-за угла, трусость перед господами, все это перемешано вместе. Может быть, и тут есть черты народные, но, по крайней мере, не нам признаваться в них и не нам ими хвастаться перед иностранцами. И ‹…› есть некоторое представительство человеческой природы, но смешно же было бы живописцу ее представить как отличительную принадлежность человека. Назови Державина, Потемкина представителями русского народа, это дело другое; в них золото и грязь наши par excellence[1]1
  По преимуществу (фр.).


[Закрыть]; по представительство Крылова и в самом литературном отношении есть ошибка, а в нравственном, государственном даже и преступление, de lezenation[2]2
  Оскорбление нации (фр.).


[Закрыть], тобою совершенное.

П. А. Вяземский – В. Ф. Вяземской

Петербург. 7 марта 1828.

…Был я с Пушкиным у Крылова: со всем умом и дарованием его он на меня производит действие какого-нибудь сибирского сирокко: охлаждает и сушит. От него на меня пышет душным холодом.

Петербург. 19 апреля 1828.

…Смерть хочется, приехав, с вами поздороваться и распроститься, возвратиться в июне в Петербург и отправиться в Лондон на пироскафе, из Лондона недели на три в Париж ‹…› Вчера были мы у Жуковского и сговорились пуститься на этот европейский набег: Пушкин, Крылов, Грибоедов и я. Мы можем показываться в городах, как жирафы, или осажи: не шутка видеть четырех русских литераторов. Журналы, верно, говорили бы об нас. Приехав домой, издали бы мы сбои путевые записки: вот опять золотая руда. Право, можно из одной спекуляции пуститься на это странствие. Продать заранее ненаписанный манускрипт своего путешествия какому-нибудь книгопродавцу или, например, Полевому, деньги верные…

Петербург. 2 мая 1828.

Третьего дня провели мы вечер и ночь у Пушкина с Жуковским, Крыловым, Хомяковым, Мицкевичем, Плетневым и Николаем Мухановым. Мицкевич импровизировал на французской прозе и поразил нас, разумеется, не складом фраз своих, по силою, богатством и поэзиею своих мыслей. Между прочим, он сравнивал мысли и чувства свои, которые нужно выражать на чужом языке, avec un enfant mort dans le sein de sa mere, avec des materiaux enflammes qui brulent sous terre, sans avoir de volcan pour leur erruption[3]3
  С младенцем, умершим во чреве матери, с огненной массой, пылающей под землей и не имеющей вулкана для извержения (фр.).


[Закрыть]. Удивительное действие производит эта импровизация. Сам он был весь растревожен, и все мы слушали с трепетом и слезами…

Петербург. 12 мая 1828.

…Вчера ездили мы с Карамзиными Невою на биржу есть устрицы и слушать тысячи птиц, которые в клетках расставлены на несколько этажей. Кораблей, однако же, еще немного. То-то было бы тебе объедение на бирже: устрицы, сыры, разные сласти. После биржевых устриц поехал я обедать к Перовскому также на устрицы. Там были сверх того: Карбонье, Филимонов, Нечаев, Крылов, Пушкин, Мицкевич. Крылов на таких сходках очень приятен. С ним не должно говорить о поэзии, о высоком, потому что он положительная проза, по как проза он очень мил. Он слышал трагедию Пушкина, и – классик присяжный – он не может не протестовать против романтизма ее. Пушкин спрашивал его: «Признайтесь, что моя трагедия вам не нравится». – «Нет, не могу сказать этого: в своем роде она очень хороша. Один проповедник говорил, что все в мире совершенно и лучше быть не могло». «Неужели вы то скажете и обо мне?» – спросил его горбатый. «А почему же нет, – возразил проповедник, – для горбатого вы очень хороши».

Петербург. 20 июня 1836.

На днях был у меня вечер для Жуковского прощальный, он поехал на шесть недель в Дерпт, а для Loeve Veimar встречальный. Все было взято напрокат и вышло прекрасно, Une soiree des celebrites[4]4
  Сборище знаменитостей (фр.).


[Закрыть] Брюллов, Лев Веймар, Пушкин, Крылов, Жуковский, я, Бартенев и еще кое-кто. Не попал только Horace Vernet, который приехал сюда на следующий день.

П. А. Вяземский – Д. П. Северину

Петербург. 7 февраля 1838.

Сейчас узнаю, что едет курьер в Мюнхен и посылаю с ним замечательную литературную новинку. Праздник очень хорошо удался. Более двухсот гостей участвовало в нем и между прочими все наши сановитости. Перед обедом Уваров привез новорожденному орден св. Станислава второй степени при весьма лестном рескрипте. Вот как все идет на белом свете! Я думал, что в первом письме моем к тебе поплачем вместе о нашем незабвенном Дмитриеве. А вместо того сообщаю о празднике Крылову. Радость радостью, а слезы слезами.