Текст книги "Бертик и чмух"

Петра Соукупова
Бертик и Чмух. Бертик и чмух

Тебе, Марла

The original title: Bertík a čmuchadlo

© Petra Soukupová, 2014

© Host – vydavatelství, s.r.o., 2014

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Самокат», 2021

* * *

Петра Соукупова, автор

Петра Соукупова (род. в 1982 году) – чешская писательница и сценаристка, автор пяти книг для взрослых и двух книг для детей.

Книга «Кто убил Снежка?» переведена на восемь языков. В 2018 году книга попала в шорт-листы двух премий за выдающийся текст и иллюстрации: Magnesia Litera и Zlatá stuha.

Этой историей «Самокат» открыл серию детективов «Секретер» для любителей тайн и расследований от 8 лет и старше.

Ксения Тименчик, переводчик

Переводчик многих замечательных книг («История Мэй Маленькой Женщины» автор Беатриче Мазини, «Кто убил Снежка?» автор Петра Соукупова и др.) с чешского и итальянского, старший преподаватель кафедры европейских языков РГГУ. За перевод детского детектива «Кто убил Снежка?» Ксения Тименчик получила премию «Мастер» в 2018 году.

Валерия Елунина, иллюстратор

Закончила МГУП им. Федорова, работала в проекте «Живые мемории, преподаёт на курсе «Типографика» в Новых творческих мастерских Третьяковской галереи для детей от 10 до 14 лет. В издательстве «Самокат» скоро выйдет книга с иллюстрациями художницы «Бертик и Чмух».

Входит в творческую группу В»ЛЕС (Варя Гончарова, Лера Елунина, Егор Головырин, Саша Корсакова). Группа сформировалась во время совместной учебы в Институте графики и искусства книги (бывший Полиграфический Институт). Ее участники работают в дизайн-студиях, создают книжные и медиапроекты.

1. Я не хочу на дачу

На конец учебного года мама с Рихардом подарили мне самую лучшую игрушку – «Нинтендо». Я хотел оставить её дома, чтобы они поняли, что меня не купишь, хоть «Нинтендо» и суперподарок. Всё равно это Рихард придумал – мама-то считает, что нельзя дарить детям такие дорогие вещи. Тем более если у меня не одни пятёрки, а целых четыре четвёрки.

Но потом всё-таки взял, тайком. Когда меня спросят, скажу, что забыл дома. А папа подарил мне гигантские карандаши и книгу про зверей. Я разглядываю её в машине, чтобы сразу было ясно, на чьей я стороне.

Мы едем с мамой и Бегемотом на его дачу. Я иногда называю Рихарда Бегемотом: во-первых, он толстый, а главное, у него нос большой, просто огромный. Удивительно, как люди делают вид, будто не замечают. Я ещё ни разу не был на этой даче. Говорят, там круто: есть скалы, лес и ещё озеро – в общем, природа, я такое люблю. Мы наверняка там встретим кучу зверей, говорила мама. Интересно кого: оленей, лис? Или кабанов?

– А ещё там будут дети, тебе будет с кем поиграть, – говорила она. Но я не люблю незнакомых людей. Поэтому тоже меня туда совсем не тянет. А главное, само собой, – не хочу быть где-то вместе с Рихардом.

Когда мы приезжаем, остальные уже там. Мама с Бегемотом выходят из машины и здороваются со всеми; я знаю, что одна из женщин – сестра Рихарда. Я пока не вылезаю. Смотрю в окно и вижу двух рыжих девчонок, мальчика, ещё маленькую девочку и взрослых и выходить и не думаю. Все так радостно встречают Рихарда, как будто он самый классный парень в мире. Странно.

Мама показывает на машину, наверняка говорит, что я противный и от меня одни неприятности. Остальные смотрят в мою сторону, а я делаю вид, что читаю. И только когда мама уже собирается за мной идти, вылезаю из машины. В последний момент ещё успеваю схватить очки, которые Бегемот надевает за рулём, и засунуть под сиденье, поглубже под коврик, ха-ха.

Когда я выхожу, все со мной здороваются. И представляются. Рыжие девчонки – это Доубицы, их зовут Зузана и Андула. Они обе старше меня, у Зузаны длинные волосы, у Андулы короткие, и вид у обеих такой, будто они самые умные. «Привет», – говорим мы друг другу. Остальные – Вахи: сестра Рихарда и её муж. Их сын Пепан – он выглядит вполне нормально; и девочка Геленка, она ещё мелкая. А мы не одна семья, вот и фамилии у нас разные. Мама – Розегналова, как бабушка; у меня фамилия Бржезина, как у папы; а Рихард – Ку́личек, даже фамилия у него дурацкая.

– Твоя мама сказала, что ты любишь животных, – говорит одна из рыжих. Кажется, Андула. – У меня есть кролик.

– Бертик, ты такой высокий! Неужели тебе всего девять? – говорят все.

Конечно, я же самый высокий в классе. И самый худой, наверное. Я похож на папу, у меня тоже маленький нос и куча веснушек, но, к счастью, я не рыжий.

– Какие у тебя красивые длинные волосы, – говорит мама Пепана и Геленки. И вторая мамаша тоже принимается нахваливать мои волосы. Волосы у меня и правда почти до плеч. Главное, закрывают уши, а то они слишком оттопыренные – тоже как у папы. Короткие волосы я не ношу с детского сада, я бы выглядел по-дурацки. Но и не слишком длинные они, чтобы не быть похожим на девчонку. Я чувствую, что все на меня пялятся, это довольно неприятно. Меня уже всё тут страшно бесит.

Мама, видимо, поняла, потому что сказала, что скоро за стол, а нам надо ещё взять вещи из машины и устроиться. И мы втроём идём за вещами, а остальные дети куда-то уходят.

Дом большой. Внизу кухня со столом и просторная комната, в которой живут Вахи. А наверху, на втором этаже, ещё две комнаты; одна – для нас троих. Это тоже тупо, я не хочу жить с Рихардом в одной комнате. Но потом мне приходит в голову, что чем-то это даже хорошо: проще будет подстроить ему какую-нибудь гадость. Чтобы они знали, что надо было оставить меня у папы, а раз уж я вынужден быть тут, ничего хорошего из этого не получится.

Я послушно плетусь за ними наверх и тащу свою сумку. Она тяжёлая, приходится волочить по полу. Бегемот предлагал понести, но я отказываюсь. Лестница крутая, а сумка тяжеленная. На верхней ступеньке стоит мама и смотрит на меня грустно, но меня этим не проймёшь. Мама в последнее время постоянно смотрит на меня грустно, это у неё такое оружие. Мама на меня никогда не кричит и уж, конечно, не поднимает руку, но, если я вредничаю, она становится грустная. Мне не нравится, когда она грустная, и она же сама во всём виновата, это я должен на неё смотреть грустно за то, что она уже не живёт с папой. Что больше любит Рихарда. Но я не умею смотреть грустно, я умею только зло. Мама всегда повторяет: «Не смотри на меня, как папа», – а я рад, что похож на него.

Бегемот переодевается наверху. Вообще-то он уже не такой толстый. Из-за мамы он сидит на диете и по утрам бегает. И стал почти нормальным. Но когда они познакомились, он был такой жирный, противно было смотреть. А сейчас у него кожа болтается. Может, я даже теперь переименую его в Шарпея.

Понятное дело, Бегемотом я называю его только про себя, а вслух никак. Если бы мне приспичило, я сказал бы «Рихард», хотя знаю, что им с мамой больше нравится «Риша», как все говорят.

2. Носуха

Я оставляю наверху вещи, и мама велит мне идти к детям на улицу. Мне неохота, но Рихард предлагает во что-нибудь с ним поиграть, – уж лучше тогда к детям.

– Попинаем мячик? – спрашивает Пепан. Я качаю головой.

– Я не умею играть в футбол.

– В смысле – вообще? – спрашивает Пепан.

Я пожимаю плечами.

– Ну, не особо.

– Блин, ещё одна девочка, что ли? – говорит Пепан и уходит с мячом к своему папе; они сразу начинают пинать мяч. Вообще не понимаю, что все находят в этом футболе. В школе на физкультуре я всегда стою на воротах, но и это совсем не весело.

Рыжие устроились на лавочке за домом играть в куклы. Маленькая Геленка крутится рядом.

Я стою поодаль и наблюдаю. Вот вляпался: что мне тут с ними делать?

– Берт, иди сюда, – зовёт меня Андула.

Я подхожу с независимым видом.

– Берт, хочешь посмотреть на моего кролика? Мне его бабушка отдала, его зовут Винни. Хорошее имя для кролика, правда?

– Хм…

– Хочешь посмотреть?

Я пожимаю плечами. Посмотреть хочется, конечно, – зверей я люблю. Правда, крупные лучше, чем какой-то жалкий кролик.

Кролик забился в дальний угол клетки и не собирается вылезать. Девочки пытаются его выманить, но у них не получается. А я бы, наверное, справился, я умею обращаться с животными.

– Я попробую, – говорю я, но Зузана возражает, что к чужому он точно не пойдёт, наоборот испугается. Я ей говорю, чтоб не лезла не в своё дело.

– Пойдём играть в школу? – спрашивает Геленка.

– Глупость какая – на каникулах играть в школу, – смеюсь я.

– Школа – это круто! Я хочу в школу, – говорит Геленка.

– Ты просто пока не представляешь, как там тухло. А знаешь, что самое тупое? Туда нужно ходить каждый день, даже когда неохота, когда дождь и слякоть и хочется играть дома. Каждый день. И так лет пятнадцать, наверное.

Геленка сердито насупилась, а рот сделался совсем маленьким.

– Эй, так не говорят детям, которые ещё не ходят в школу, – делает мне замечание Зузана.

– Конечно, мамочка, – отрезал я. Этой даже в школу не надо ходить: и так слишком умная.

Возвращается Пепан.

– Слушай, Рихард сказал, что у тебя есть «Нинтендо». Дашь поиграть?

– Я её дома забыл, – приходится врать. Раз я хочу, чтобы так думали мама с Рихардом, не могу же я теперь признаться, что «Нинтендо» у меня, хотя мне не жалко дать Пепану поиграть.

– Ну вот, – Пепан разочарован. – Тупо. Пошли на скалы? – предлагает он Геленке, но за ними увязываются и рыжие.

– Давайте, – говорит Зузана: наверное, она тут за главную.

– Ты идёшь с нами? – спрашивает Пепан тоном командира, а я говорю «нет». Вот ещё. Чтобы мной командовал Пепан, который только и умеет в свой дурацкий футбол гонять. У них уже своя компания, а я новенький – они меня милостиво принимают, чтобы потом не досталось от родителей. А я так не хочу.

– Пойдём! – позвала Андула. – Там круто, скалы.

– Ну и что?

– Ну и не ходи, – отрезала Зузана.

– Пойдёшь играть в «Нинтендо», да? – говорит Пепан. – Ты просто не хочешь её никому давать.

– Неправда, – говорю я, но звучит это по-дурацки: сразу понятно, что вру.

Пепан показывает мне язык и берёт Геленку за руку.

– Ну, пошли.

– Точно не пойдёшь? – ещё раз спрашивает Андула.

– Да ну его, он дурак, пошли, – окликает её Зузана, и они уходят.

Я остаюсь стоять; на столе валяются куклы, которых они тут бросили. Вообще-то можно взять этих кукол и постричь, чтоб у девчонок глаза на лоб полезли. Но я не стал этого делать, просто промелькнуло в голове. Когда меня кто-то бесит, у меня часто такие мысли. Мама говорит, что я вспыльчивый и, прежде чем что-то натворить, надо подумать, иначе это плохо кончится.

Тогда я захожу в дом, где мама с другими мамами готовит обед.

– Что ты тут делаешь? Почему ты не с детьми? – спрашивают они.

Я пожимаю плечами и хочу пойти наверх играть в «Нинтендо». Естественно, я в этом не признаю́сь. Но мама всё равно отправляет меня на воздух: нечего торчать в доме, когда такая хорошая погода. Я хватаю рогалик – вообще-то я уже очень голодный, ведь я отказался есть в «Макдаке» по дороге из-за того, что это предложил Рихард. Выхожу за дверь. Но тут сидят папы и Рихард, курят, пьют пиво и обсуждают, как поедут после обеда кататься на великах.

– Поедешь с нами? Можешь взять Зузанин велосипед, – говорит Рихард. – Или Андулин.

Я покачал головой.

– А почему ты не с детьми?

– Я не знаю, где они, – соврал я.

– А я знаю: они пошли на скалы за домом лесника, – говорит папа Зузаны и Андулы. – Беги к ним.

Я ничего не отвечаю, жую свой резиновый рогалик. Почему бы им всем просто не оставить меня в покое?

– Проводить тебя? – спрашивает Рихард. Я смотрю на него так, чтобы он понял, что загнул.

– Ну, тогда сам, не будешь же ты тут торчать, лучше иди побегай, – включается и Павел, отец Пепана. Павел считает, что дети должны заниматься спортом, а сам курит как паровоз и пьёт много пива. Я слышал, как мама это однажды обсуждала с Рихардом.

Тогда я иду в лес к тем скалам, где дети, но, понятное дело, не к детям. Сажусь на пенёк неподалеку от дома, ем рогалик и жалею себя. Почему я должен торчать тут в лесу вместо того, чтобы у папы в квартире смотреть телик и резаться в «Нинтендо»? И пить фанту и спрайт. Ведь у папы можно пить и есть что и когда угодно. Иногда он, конечно, говорит: «Думаешь, ужинать пончиками – хорошая идея?» или «Ты что, выпил целую бутылку фанты за вечер?» Но потом покупает новую. И вообще покупает мне всё, что захочу.

Я слышу, как дети перекрикиваются на скалах, но не иду к ним. Смотрю по сторонам: вдруг увижу что-то интересное. Ничего, только оса жужжит в кустиках черники. Ковыряю землю палочкой. И вдруг слышу какой-то странный звук, как будто тут есть кто-то живой.

Я замираю и прислушиваюсь. Крики детей издалека – и опять этот звук. Я весь в напряжении: сейчас точно вылезет какой-то зверёк – белка там, или ёжик, или хотя бы мышка.

И правда, вдруг откуда-то неподалёку вылезает зверёк, но очень необычный. Никогда такого не видел. Кто же это? Непонятно, хотя я в животных разбираюсь. Вот здорово: выходит, я увидел какого-то редкого зверя. Он немного похож на ежа, только без иголок и с длинной шерстью на спине. Нет, точно не ёж, даже мордочка другая. Может, носуха? Или вомбат? Но они тут не живут, вомбаты водятся в Австралии, а носуха – в Южной Америке.

Двигает носиком. Я наблюдаю за ним, а зверёк как будто бы наблюдает за мной. Я медленно протягиваю к нему руку, чтобы не напугать, и он подходит ближе, к самой руке и так её как-то обнюхивает. Я пытаюсь его погладить, и он не уворачивается. Я еле сдерживаюсь, чтобы не подпрыгнуть и не закричать от радости. Чтобы его не спугнуть, сижу спокойно, а потом снова глажу.

Но тут я вспомнил, что, если лесной зверь не боится человека, вполне может быть, что у него бешенство и, если такое больное животное укусит, потом придётся делать уколы в живот. А это, говорят, очень больно. Я поскорее отдёрнул руку.

– Кыш! – говорю я. Зверёк не шелохнулся.

Я чуть-чуть отодвинулся, и нашёл камешек, совсем небольшой, и бросил в него. Но так, чтобы не попасть, а просто испугать. Я и не попал, и похоже, что он и не очень-то испугался – не так, как дикий зверь. Ну, хотя бы убежал. Точнее даже, быстро ушёл.

Мне сразу стало жалко, что я его не рассмотрел как следует. Вдруг я открыл новый вид, какого никто ещё не видел. А может, это вообще домашний ручной зверёк, который просто заблудился в лесу. Я встаю и начинаю его искать, но его и след простыл.

Тут со скал спускается Пепан, за ним и девчонки; уже пора обедать. Они спрашивают, что я тут делаю, и я отвечаю: «Ничего».

– Ты что, за нами следил? – спрашивает Зузана.

– Вот ещё!

– Ты странный.

– Он всё время сердитый, – подхватывает Геленка.

– Оставьте меня в покое, – отрезал я и пошёл в другую сторону, чтобы не идти с ними вместе к дому.

К обеду я приплёлся последним. К макаронам я почти не притронулся, ведь я уже съел рогалик и вообще не голодный. На картошку фри там или мармеладных мишек я бы, пожалуй, ещё повёлся, но макароны с томатной пастой – скучно.

Потом мама отвела меня в сторонку и спросила, что происходит.

– Ничего, – говорю я.

– А почему ты всё время так противно себя ведёшь?

Я ничего не отвечаю, потому что не могу сказать.

– Бертик, ты что, меня совсем не любишь? – спрашивает мама, потому что считает, что надо все проблемы решать по-доброму.

– Тебя – люблю, – говорю я.

Она смотрит на меня грустно, но я не опускаю взгляд. Потом вздыхает молча, ждёт, что я ещё что-нибудь скажу. Но мне нечего.

3. Он говорящий

Вечером мы сидим на улице перед домом, комары кусаются, и Рихард предлагает поиграть в ночную бродилку. Все в восторге, а я говорю, что хочу спать. Но вообще-то я рассчитывал, что мама начнёт меня уговаривать, потому что ночная бродилка – суперштука, хоть это и затея Рихарда.

Но мама говорит только:

– Ну иди, только не забудь почистить зубы.

Теперь уже не скажешь, что я тоже буду играть. И я иду чистить зубы и ложиться. Я лежу и слышу, как они там собираются.

Опять ужасно досадно. Дома остаёмся только я и Геленка, которая ещё маленькая. И её мама, потому что Геленку нельзя оставить одну. Такое ощущение, будто я тоже маленький. Решено: завтра же скажу маме отпустить меня к папе, а не то убегу.

Я пишу папе эсэмэс, чтобы он знал, что я его не забываю. Надеюсь, он мне напишет, что скучает и хочет меня видеть. Может, приедет сюда и возьмёт меня хотя бы погулять.

Он отвечает: «Я норм, но куча работы, как обычно. Зато у тебя каникулы! Наслаждайся там свежим воздухом, передавай привет лисам и волкам, увидимся через выходные, ок?»

Ночью, когда мама с Рихардом ложатся, я просыпаюсь и смотрю сквозь щёлочку век, как они переодеваются.

Потом опять просыпаюсь, когда Рихард идёт в туалет. Он ужасно топает. Ему приходится спуститься по лестнице, потому что наверху туалета нет.

Наутро все говорят о ночной игре, как Рихард напугал Пепана и как Зузана чуть не потерялась и свалилась в ручей. Все смеются, а я себя чувствую очень одиноко.

– Жалко, что ты не пошёл с нами, – говорит Андула. – Было весело.

– Хм. – Я пожимаю плечами и делаю вид, что мне по барабану.

Когда мама уходит на кухню нарезать ещё хлеба, я иду за ней и говорю, что больше не хочу тут быть.

– Берт, мы же это уже обсуждали.

– Может, я могу всё-таки побыть у папы?

– И это мы уже обсуждали. Не выйдет, у него сейчас нет отпуска.

– Ну я могу у него дома и один сидеть. Необязательно брать отпуск.

– Ты серьёзно предпочитаешь торчать один в городе? На каникулах? Тут правда так ужасно? – спрашивает мама.

Я молчу, а потом замечаю в дверях Рихарда. Вдруг мама откладывает хлеб и говорит:

– Прости, мне нехорошо, – и поспешно уходит. Она так иногда делает, когда собирается заплакать. Думает, что я не понимаю.

А Рихард стоит и смотрит на меня почти так же грустно, как мама.

– Бертик, пошли, будем строить дом на дереве.

– Не хочу, – говорю я.

– Да не дури.

– Нет.

– И что ты будешь делать?

Я и сам не знаю, поэтому молчу.

– Слушай, Берт, я понимаю, как тебе трудно, но мама из-за тебя огорчается. Может, ты просто пойдёшь и построишь со всеми домик?

– А вот и не понимаешь!

Зачем он говорит, что понимает?

– Понимаю. Мои родители тоже развелись вообще-то. И это не так важно. Главное, что твои мама и папа тебя любят, хоть они и не вместе. И я тоже тебя люблю.

– А вот на это мне плевать! – говорю я.

Я хочу выйти, но Рихард перегораживает мне дорогу. Можно, конечно, толкнуть, а смысл?

– Ясно. Но я тебе кое-что скажу. Ты портишь каникулы сам себе и портишь их нам. Это никому не нужно. У твоего папы сейчас нет отпуска, с ним остаться нельзя. Через две недели ты поедешь с ним на море. Так что наслаждайся каникулами на воздухе с компанией и перестань вести себя как противный мальчишка – я же знаю, что ты хороший.

Ничего он не знает, и вообще, зачем он мне это говорит? Не хочу его больше слушать. Я пытаюсь его отпихнуть, чтобы он меня пропустил. Но всё бесполезно, сколько ни стараюсь.

– Берт, успокойся.

В конце концов Рихард посторонился, и я убежал. Да, перегнул он палку.

– И не думай, что я не заметил, что ты спрятал мои очки! – кричит он мне вдогонку.

Пф-ф! Я убегаю за дом, на опушку леса и скрываюсь за деревьями. Теперь уж не буду играть с детьми ни за что на свете!

Потом я нахожу место, откуда видно сад, и наблюдаю, как они строят домик, а мама меня ищет. Она долго о чём-то разговаривает с Рихардом. Зовёт меня, но я не вернусь. Я захожу поглубже в лес и рою там себе нору. Правда, у меня не очень-то получается.

И вдруг появляется вчерашний зверёк. На этот раз я не хочу его спугнуть. Конечно, трогать его не стоит: что, если у него какая-то болезнь? Но и отгонять его я уже не буду. Я подбираю маленькую палочку и жду, когда он подойдёт.

Он не двигается с места, стоит в метре от меня.

Я зову его – кис-кис-кис, словно кошку; ну а как ещё?

Он стоит, не шелохнётся.

– Иди сюда, – говорю я.

И тут он правда подходит поближе! Неужели он меня понимает?! Наверное, это всё-таки домашнее животное, которое у кого-то убежало, – скажем, что-то вроде морской свинки. А может, такая странная шиншилла. Я больше разбираюсь в диких животных и крупных – чем крупнее, тем лучше. Я бы хотел завести собаку, только большую. Но собаку мне нельзя, потому что у мамы аллергия на собак.

Зверёк подходит ещё поближе. Я уже достаю до него и легонько тыкаю палочкой. Несильно так.

Он заворчал.

Я снова тыкаю палочкой, и он смешно отбрыкивается. Ого, значит, и укусить может.

Я ещё раз тыкаю.

– Перестань, – говорит вдруг зверёк тихим, слабым и писклявым голоском. Я очень перепугался, очень. А зверёк, кажется, вдруг поменял цвет. Похоже, что это всё неправда и мне снится какой-то странный сон, но всё остальное выглядит как будто наяву. Это ведь не может быть явь. Я слышу, как у меня от страха громко бьётся сердце.

Лучше всего просто уйти, решаю я, отбрасываю палку и собираюсь уходить.

Зверёк не сводит с меня глаз.

Я медленно поворачиваюсь и ухожу, хотя лучше бы побежать. Сам не понимаю, почему не бегом.

– Подожди, – слышу я за спиной.

Я не оборачиваюсь.

– Подожди, я не могу так быстро.

Оглядываюсь и вижу, что он стал светлее, опять поменял цвет.

Всё равно, когда я его только нашёл, он, кажется, был весь бежевый, а сейчас скорее коричневый. Но теперь это не важно, главное, что этот зверёк меня преследует. Я уже бегу со всех ног.

– Погоди, погоди, не убегай, – говорит он.

Я припустил ещё быстрее и остановился, только когда выбежал из леса и стало видно дом. Туда меня пока не тянет. Я прислушиваюсь, не появится ли зверёк снова, но вокруг тишина. Присаживаюсь на какой-то пенёк поразмышлять, хотя толком не понимаю, что и думать. Может, я сошёл с ума? Так и представляю, как я рассказываю всё маме, а она:

– Звери не разговаривают, Бертик.

– Я знаю, мам.

– Тебе, наверное, показалось.

– Да, мам.

Или вообще упекут меня в психушку. Это жуткое место: на окнах решётки, пациенты вопят или рвут на себе волосы, а могут уставиться на тебя не мигая. Мне бы там было страшно, так что лучше никому не рассказывать. Разве что папе, и то если подвернётся подходящий случай – папа же тоже считает, что звери не разговаривают.