Текст книги "Если б заговорил сфинкс..."

4

Человек начинается с внешности – так говорит Мериптах, которому Кар привык верить. Так вот это начало в Сенетанх – весьма привлекательное. И многообещающее. Кар не рожден однолюбом, как Мериптах, и смыслит в таких делах. Кар – сущий клад для женщин такого же свойства!

Он лежал сейчас на зеленой лужайке пологого берега, возле Хапи, величественно и задумчиво бегущей к северу. Кар тоже задумался. Вода располагала к этому сама по себе, а тут еще одиночество и ночь, наступившая быстро, как беда...

Думать же человеку всегда есть о чем: окружавший его мир полон Нечто, то есть неизвестного. Самое же самое Нечто – это для чего живет человек? Чтобы служить фараону и богам – утверждают жрецы. Чтобы разгадать Нечто – говорит Мериптах. Чтобы любить Мериптаха – призналась Туанес.

Вот поди и разберись...

А может быть, так и должно: у каждого своя цель? Собственная? А у Кара? Гм... Я живу, подумал Кар, точно зернышко в ожерелье: вместе со всеми – вещь, а отдельно?.. Отдельно это «зернышко» не дает даже ростков – ни жены, ни детей... А ведь жить еще предстоит долго, может быть Вечность! Говорят – человек не уничтожим: поживет на этом свете, а потом – в Царстве Запада уже без конца.

И Мериптах верит в это. Иначе, говорит он, жизнь человека бессмысленна и непонятно было бы – к чему его создали боги? Однако, если верить жрецам, это область богов, а в чужом саду следует вести себя осторожно и лучше вовсе покинуть его.

Во власти человека – другое. Можно прожить в этом мире дольше или уйти раньше, сделать себе гробницу большую или маленькую. Не зря художники изображают царя высоким, а фигуры даже его жены или приближенных – маленькими...

Но ведь люди и внешне разные. Как понять их внутренне отличие друг от друга? Мериптах и это знает: решающим будет то, как долго и за что именно будут живые помнить умерших!

Ну, а как надо жить, чтобы потом не жалеть себя?

Необходимо делать то, что доставляет тебе и другим удовольствие, отвечает его друг Мериптах. К примеру, рисовать, лепить или вырезать фигурки людей, животных, богов.

А я бы, подумалось Кару, я бы сейчас не прочь встретиться с красавицей Сенетанх!..

Едва он подумал так, как вдруг послышался шорох шагов по речной гальке, и пораженный Кар увидел... Сенетанх!

Не глядя в его сторону, она потянулась устало, медленно сняла свое платье и замерла между луной и Каром.

– Ах, это ты, – сказала она, вероятно почувствовав его присутствие, ибо он не издал даже крошечного, как пыльца лотоса, звука, а она не поворачивала головы. – Не смотри на меня...

В голосе ее не было испуга.

– Боги отнимут у меня зрение, если я перестану любоваться тобой, – прерывающимся голосом сказал он. – Где найдешь еще такую красу?!

– Довольно, – строго ответила чаровница. – Моя скромность не позволяет слушать такие речи! – Хотя Кар не произнес ничего недозволенного. – Ты вынуждаешь меня прервать твои слова...

Она решительно подошла к нему, присела рядом и прикрыла его рот своей маленькой дрожащей ладонью.

Лишенный возможности говорить, Кар заключил ее в свои могучие объятия.

– Так просто? – удивилась Сенетанх. – Если уж ты настаиваешь, то... сделай мне сперва какой-нибудь подарок. На память...

Кар пошарил рукой в темноте и, нащупав омытый и отшлифованный водой камешек, дал его Сенетанх. «Сопротивление» ее было сломлено, и Кар приник к ее губам.

«Не знаю, что есть в Царстве Запада, – подумалось ему, – но эта земная жизнь и есть настоящий дар богов!..»

5

Мериптах и Туанес проводили этот вечер возле «своей» скалы у Города мертвых. Солнце только что уступило место высокому яркозвездному небу, но прохладный ветер Ливийской пустыни, огибая Великую пирамиду, обходил и их стороной, не мешая теплу, струившемуся с раскаленных за день склонов молчаливой усыпальницы и теперь согревавшему их.

Он рассеян и замкнут. В такие минуты его чувства обострялись: он вдруг слышал самые отдаленные и бледные звуки, видел ночью, как кошка, и воспринимал совсем легкие – как мысль – запахи, в другое время недоступные ему.

Иногда раздражался по пустякам.

Но Туанес знала, что все это – вдохновение. И ждала... Когда же, по ее мнению, настала пора, она тихо обратилась к нему:

– Говори, я хочу слушать.

Скульптор, казалось, ждал этого.

– Смотри, Туанес, смотри... Люди приходят, уходят. А звезды вверху остаются. Так остаются многие творения людей. Как эта пирамида, вон те гробницы вельмож, скульптуры. Почему бы все это не назвать звездами людей, только на небосклоне Времени!

– Повтори, Мериптах.

– Вот эти пирамиды, Туанес. Скульптуры. Рисунки. Письмена. Я называю их сейчас: Звезды Времени! Понятно?

– Ты хорошо говоришь, Мериптах, нельзя не понять...

– Я хочу, моя Туанес, зажечь на земле еще одну Звезду Времени!

– Говори... Я почему-то волнуюсь...

– Мы изображаем богов в виде людей с головою зверя или птицы... Ведь так?

– Верно.

– Я хочу, Туанес... Я хочу изобразить зверя с головой человека!

– Продолжай, Мериптах, только сразу. Ладно?

– Я хочу вырубить из нашей скалы Шесеп-анх: льва с головой человека... Вроде той скульптуры, что Кар нашел в кладовой древних и подарил мне. Я не перестаю о ней думать...

– А чья голова будет у него, Мериптах?

– Нашего царя, Туанес. На плечах льва!..

– ...но льва разъяренного, пожирающего своих врагов, Мериптах. Трудная скульптура...

– Ну что ж. Трудности не пугают меня!

– О Мериптах, как я счастлива, что люблю тебя!

– Мы зажжем свою Звезду Времени, Туанес. Еще знаешь что? Я напишу на куске твоего папируса – помнишь, что ты недавно сделала в Гошене? – я напишу наши имена. Спрячу написанное где-нибудь внутри Хор-ем-ахета. Пройдут эти тысячи лет, а он будет хранить в себе нашу тайну.

Все больше воодушевляясь, они принялись обсуждать новый замысел. Обошли, казалось повеселевшую в лучах восходившей луны, скалу, радуясь воистину счастливому сочетанию возможностей.

Например, Клафт – головной платок царя, – по существу, как бы уже был вытесан солнцем и ветром. В выпуклости восточной стороны скульптор уже видел будущие черты лица... По распоряжению Анхи рабочие извлекали камень на склоне высокого берега, где находился Город мертвых, не у самой скалы, а шагах в ста от нее. Поэтому образовался глубокий и широкий ров подковообразной формы, будто нарочно очерчивающий «тело» будущей скульптуры.

С одной стороны ров зашел далеко, но с другой – вырыт лишь наполовину: можно было оставить часть его «на потом», чтобы рабочие и мастера могли вплотную подходить к «голове» и приставлять лестницы. Отпадала необходимость в подсобных насыпях...

Хуже обстояло с «передними лапами». Здесь скала обрывалась с незначительным наклоном вперед, над гротом, где была мастерская Мериптаха. Значит, придется их пристроить из каменных блоков. Также и «задние лапы», но они – короче. Да ведь это работа грубая, не требующая – при таких гигантских размерах – особого умения.

Мериптах принялся высчитывать необходимое число людей. Конечно, главная трудность – высечь голову. Допустим, будет занято здесь сто опытных мастеров. На каждую переднюю лапу – по тысяче рабочих. Но пятьсот – на задние лапы. И тысяча – на туловище. Четыреста – на различных непредвиденных работах и – резерв. Итого – четыре с половиной – пять тысяч человек...

Не так много?

Главное, не надо строить дорогу и возить материал издалека – все есть на месте, рядом. Готовое. Только бы добиться разрешения.

– Завтра же начну из глины изображение нашей скалы и местности вокруг, – сказал Мериптах. – Поможешь мне измерить все, записать...

– Хорошо, Мериптах.

Они радовались, как дети, этой затее, которая вдруг придала такой глубокий смысл их жизни и подарила им Великую Цель!

Теперь им станут радоваться все роме, думалось Мериптаху. Похвалят за талант.

Ах, как интересно жить, если знаешь – для чего!

6

...Кар тоже сегодня радовался жизни. Сенетанх крепко привязалась к нему. А нет мужчины, которой вначале не забавлялся бы этим...

– Почему ты не спрашиваешь, как меня зовут? – удивилась она.

– Потому что не слышу такого вопроса от тебя.

– Да, верно. Кто ты?

– Кар.

– Знакомое имя... Я, кажется, припоминаю... У меня дома подарков от мужчин...

– Я подсунул тебе простой камень, – признался смущенный Кар.

– Неважно, – отмахнулась она. – Зато я буду помнить тебя.

Кар весело засмеялся.

– Среди них, – продолжала она, не обижаясь, – есть плоский песчаник. На нем нарисован кот, пасущий гусей. Мне подарил его один из жрецов моего мужа. Сказал, что это Кар так научил своего кота.

– Да.

– Разве ты фокусник?

– Это тоже так. А кто твой муж?

– Главный жрец Хену.

– Ого! – Кар оживился и проявил к ней больший интерес.

– Меня зовут Сенетанх.

– Краса царя?!

– Да, царь одарил меня своей милостью, – да будет он жив, цел, здоров! Он возвысил моего мужа в храме. Мне пора домой, Кар...

– Я провожу тебя.

Они пошли, болтая о том о сем, а потом – словно ручей с камня на камень – разговор перешел на предстоящий день.

– Завтра мастер Хеси будет дарить храму свою новую скульптуру – Аписа. Я хочу посмотреть...

– Аписа?! Сенетанх, ты сказала, что любишь меня?

– Люблю. Я всех люблю, а тебя – больше!

– Помоги мне спрятаться в твоем доме, а потом – проникнуть в храм и тоже посмотреть это зрелище. Прошу тебя!

– Хорошо, Кар.

– Ты очень любишь своего мужа?

– Он надоел мне.

– Гм... Тем лучше. Мы будем друзьями, Сенетанх.

Кар приметил еще одну поляну и обнял свою подругу. Месяц укоризненно глянул на него с небес: ведь Сенетанх торопится домой...

7

Рабы бога* [1]1
  «рабами бога» в древнем Египте называли высокий разряд жречества


[Закрыть] – жрецы Птаха – готовились к торжеству. Среди приглашенных особым вниманием пользовались жрецы из заупокойного храма Хуфу. Последние привыкли к прочности и благоустройству своего храма и шепотом критиковали скудность и простоту обители небесного бога, покровителя мастеров, чей талант и труд овеществлялись главным образом в сооружениях погребальных.

В самом деле, храм Птаха был скромен. За двойными стенами в глубине внутреннего дворика со священным бассейном стоял дом на известняковом фундаменте. Его резной деревянный каркас выглядел нарядно, но все же это – не камень... Плетеные тростниковые стены – конечно, подлинные произведения искусства, но и они много беднее ослепительных белых стен заупокойных храмов царей.

В чистых и тенистых комнатах было жарко и душно – несовершенная вентиляция не обеспечивала их воздухом. Другое дело – дренаж. Желоба вокруг крыши имели по углам отверстия, чтобы собранную влагу отдать множеству канавок, выложенных камнем, по которым в дни редких дождей мутные струи сбегали в объемистые кюветы с наклонным дном. Затем вода, успокаиваясь и отшумев, могла не торопясь миновать жилые кварталы, чтобы, встретившись с другими ручьями, с шумом пробежать длинный ступенчатый спуск и соединиться с водами Великой Хапи.

Нынче во дворе храма Птаха оживленно, и Хеси, как всегда, свежий, веселый и изысканный, переходил от одной группы к другой, с усилием храня приличествующую скромность. Хену уже видел его изумительного алебастрового Аписа, успел выразить свое восхищение и как-то удовлетворил первое нетерпеливое тщеславие художника. В ожидании похвалы самого фараона можно было и побездельничать...

...Первыми во двор вбежали скороходы, уведомившие о приближении царя. Затем в воротах появились десять высоких нехсиу – нубийцев из личной охраны владыки Обеих Земель. Правитель великого двора Никаурэ, везир Иуимин и «заведующий всем, что есть и чего нет» (начальник казначейства) Сехемкарэ – все трое сыновья царя – шли в первой шеренге вельмож. За ними следовали: врач левого глаза царя Инухотеп, врач правого глаза Ренси, врач великодержавного сердца и желудка мудрый Ихгорнахт, начальник скота Схотцу, начальник туалета Габес, хранитель царского гардероба Схетепибрэ, начальник кебех – палаты омовения – Сенбеф, мастер и носитель царских сандалий Хеперсенеб, начальник писцов Аменемхетсенеб, начальник охотников Хаанхеф, управляющий пустыней Хафраанх, начальник поручений Неджемид и...

Но теперь во дворе храма стало нестерпимо от сияния, сравнимого разве что с сиянием полуденного солнца. Сердца присутствующих замерли от сладкого волнения, все вокруг одухотворилось благочестивым восторгом, колени жрецов дрогнули, и тела их безмолвно распростерлись на земле, освященной появлением Благого бога!

Чернокожие гиганты внесли его на эбеновых носилках, инкрустированных золотом, серебром и слоновой костью. Уни, самый сильный человек в государстве, личный телохранитель, помог повелителю сойти. Голову царя украшал платок в белую и красную полосы, с золотым уреем – огнедышащей коброй, покровительницей фараонов. Широкое ожерелье из драгоценных камней ощутимо давило ему на плечи. От золотого пояса спускался белый набедренник из тонкого полотна, в мелких складках. На поясе висел передник из золота и слоновой кости, а сзади – львиный хвост. Ноги обуты в золоченые сандалии с перемычкой между пальцами.

В руках царь держал символы своей власти – гиппопотамовую плеть и волопасовый крюк. Его карие глаза смотрели миролюбиво и, пожалуй, весело. Крупный ровный нос покрылся бисеринками пота. Лучезарный Рэ сегодня, как видно, тоже в отличном настроении – такой жары не было давно.

Слуги держали над головой повелителя плотный, ярко раскрашенный полог на эбеновых шестах из страусовых перьев. Хефрэ сделал знак, и Хену, бойко вскочив на ноги, начал приветственную речь:

– Владыка Обеих Земель, живущий вечно, родитель людей, бог премудрости, обитающий в наших сердцах, солнце лучезарное, озаряющее обе земли ярче солнечного диска, зеленящий поля больше Священной Хапи, жизнь, дающая дыхание, производитель существующего Птаха!

– Сенеб, Хену, Хеси, достойные слуги бога... Мне доложили о твоем даре, – царь повернулся к художнику, тут же поднявшемуся с земли и стоявшему с почтительно опущенной головой. – Я приготовил тебе награду, но прежде хочу взглянуть на дело твоих рук, подружившихся с камнем...

– О Хем-ек, да будешь ты жив, цел, здоров, – ответил ликующий Хеси. – Главный жрец Хену проводит тебя в святилище, да пусть взор твой порадуется моим Аписом.

Придворные расступились, Хену жестом пригласил царя войти в храм и последовал за ним в небольшом отдалении. Он как бы возглавлял теперь царскую свиту, сгоравшую от любопытства и с завистью посматривавшую на Хеси, шедшего по левую руку и чуть отступая от жреца.

Щель между стенами и потолком в святилище давала достаточно дневного света, но Хену приказал зажечь светильники, придавшие особую торжественность ритуалу.

Престарелый Инхеб, еще более ссохшийся после умерщвления Аписа, встретил царя у самой ниши, укрытой черной занавеской.

Припав к ноге царя, он поднялся, с грустью вздохнул и негромко сказал:

– Нет моего друга Аписа, Хем-ек, нет его. Сегодня я слагаю с себя жреческие обязанности после того, как представлю тебе творение Хеси из камня – творение достойное самого Птаха. Я сниму с себя шкуру пантеры...

– Сенеб, Инхеб, – с заметным интересом произнес Хефрэ. – Я хочу видеть его...

Инхеб поклонился и откинул занавес.

Но вот отчего-то Хеси закрыл глаза, и, словно подрубленный ствол пальмы, упал он на руки стоявших рядом с ним. Хену затрясся. Лицо царя стало суровым, глаза его округлились, а рот сжался от гнева.

Старый Инхеб невольно обернулся и обмер – ниша святилища была пуста!..

8

На городской площади, шагах в ста от храма Птаха, Кар потешал мемфисцев, окруживших фокусника тесной толпой. Вот Акка подал ему кувшин с водой, и Кар жадно пьет. Акка подставил теперь пустую чашу, и Кар выпустил изо рта воду... и с ней несколько маленьких серебристых рыбок.

Накинув на плечи просторный халат до пят, Кар очертил на земле круг. Акка уселся на камень и принялся выбивать на барабане дробь, затянув заунывную песню. Засучив правую руку, Кар отважно извлек из корзины молодую кобру и пустил ее в центр круга.

На глазах мигом отступивших зрителей змея плавно приподняла голову с блестящими глазками и, раскачиваясь, стала раздувать шею. Но вот Кар на секунду покрыл ее халатом и... выпрямившись бросил ее в толпу.

Крик ужаса потряс площадь – и наступила тишина, вскоре нарушенная веселым смехом и возгласами одобрения: каким-то непонятным образом кобра на лету превратилась... в палку.

Кто-то из смельчаков кинул палку обратно. Кар ловко поймал ее, вновь обратил в змею и упрятал своего извивающегося и блестевшего, как горный ручей, партнера в корзину.

Затем Миу, упитанный кот, пас гусей, а Кар немного отдохнул. Тем временем Акка извлек из костра груду раскаленных угольков и рассыпал их в виде плотной дорожки. Кар кинул на них клочок ткани, вспыхнувший недолгим пламенем и упавший горсткой серого пепла.

Потом воздел руки к небу, как бы призывая богов помочь ему в эту трудную минуту, и... неторопливо прошел босиком по огнедышащей, словно урей в ярости, тропинке. Это был воистину славный подвиг!

Не только простолюдины, но и несколько знатных вельмож в длинных одеяниях примкнули к веселой, прославляющей Кара толпе в сопровождении слуг, грубо расталкивающих и малого и старого перед своими господами.

Вдруг на краю площади, со стороны храма, возникло новое оживление, все повернулись лицом туда и один за другим пали ниц, завидев процессию царя, быстро скрывавшуюся за углом ближайшего квартала. Телохранитель царя Уни и Кар успели обменяться многозначительными взглядами. Легкая улыбка как бы осветила напряженное лицо фокусника. Он кивнул Акке, и они принялись собирать свой реквизит и засыпать песком еще нестерпимо жаркие угли.

– Слава Кару! – вскричало несколько голосов.

Царь появился и скрылся так быстро, что толпа не успела прийти в себя и как следует приветствовать своего владыку, и теперь, точно завороженные одним видом промелькнувшего пышного эскорта, люди расточали похвалы своему любимцу фокуснику.

– Я думал, ты прыгнешь с огня, как саранча! – крикнул один.

– Я чуть не умер, когда ты кинул в нас змеей, – признался другой.

– Даже крокодил – виновник ужаса в воде – не холодил меня так! – подтвердил третий.

– Будь славен и впредь, отчаянный! – крикнули ему девушки.

Акка едва успевал собирать подарки и нагружать ими корзины на спине ослика. Даже когда все было убрано – городские власти строго следили за чистотой столицы! – и Миу погнал хворостинкой гусей домой, а за ним пошли Кар и Акка, к их ослику все еще подбегали то один, то другой и кидали подарки в корзины.

Кар весело отвечал провожающим, и по всему было видно, что он и сам был доволен сегодня собой, своим выступлением, а может быть, и еще чем-то...

9

День, когда везир велел Анхи и его младшему брату Мериптаху явиться к нему, ознаменовался событием, немаловажным для Кемта: утром дочь царя Рэхатра родила сына.

Радость вельмож неподдельна. Рождение царевича укрепило их надежду в скором времени пристроить своих сыновей в его свите. Многие из их дочерей – те, что еще появятся в будущем! – возможно, пополнят гарем молодого отпрыска царского рода.

Сегодня важно успеть в числе первых поздравить фараона с внуком, одарить младенца, погреться у костра царской радости – и кто окажется ближе, тому будет теплее.

– Хорошее предзнаменование, – успел шепнуть брату Анхи, когда курьер пригласил к везиру.

Мериптах кивнул и вслед за Анхи шагнул в большую светлую комнату. В дальнем ее конце, у квадратного окна с цветастой шторой, на ковре сидел царский сын Иунмин. Облокотясь на расписную подушку, он держал в руках длинный трехгранный стебель папируса. Сорок свитков с записями законов лежали перед ним на низком эбеновом столике.

По правую руку от него, скрестив ноги, сидел писец со своими принадлежностями и стоял в почтительной позе начальник кабинета. По левую – докладчик.

Братья приблизились к везиру на длину стебля, пали ниц, потом выпрямились и сели, поджав ноги.

– Мудрый Анхи, строитель нижнего заупокойного храма царя, обратился с прошением от имени своего младшего брата, скульптора Мериптаха, – доложил чиновник.

– Письменно? – поинтересовался везир.

– Да, муж правды, они написали все по форме, – подтвердил докладчик.

– Говори, – везир повернулся к Анхи.

– Позволь, премудрый, поздравить тебя с рождением племянника – усладой твоих очей!

– Спасибо, Анхи, тобою сказанное приятно мне. Как идет строительство?

– По воле богов. Еще порадую тебя: на брата моего Мериптаха с неба упало вдохновение... Задумал он скалу, что возле нашего строительства, оживить скульптурой в образе льва с головой и лицом твоего отца, нашего царя, владыки Обеих Земель, да будет он жив, цел, здоров!

С первых же слов Анхи Иунмин уловил всю необычность замысла, и на лице его отразилось сильное волнение.

– Воистину боги озарили твоего брата! – воскликнул он, выслушав прошение.

– Тобою сказанное повторил ранее брат твой Мериб, начальник строительных работ царя.

– Он уже знает? – обрадовался Иунмин.

– Дозволь доложить... – робко вмешался в разговор курьер.

– Говори.

– Начальник белой палаты, казначей, брат твой Сехемкарэ, следует сюда...

– Торопи его, торопи. Он очень нужен сейчас!.. А, вот пришел ты, брат, пришел ты в самое время. Садись, прошу тебя, слушай мною говоримое.

Пока высокопоставленные вельможи обменивались мнениями, Мериптах исподволь рассматривал их самих, длинные одеяния – привилегию высокорожденных, – всматривался в их лица. Он впервые видел их так близко и впервые был в таком важном присутственном месте. Наблюдая за тем, как оживлялось лицо Сехемкарэ, он понял, что дело его осуществимо, на душе становилось легко и свободно, а мир – в эту минуту – казался ему населенным лишь добрыми, счастливыми людьми.

– Брат твой, Анхи, – обратился наконец Сехемкарэ к архитектору, – оправдывает свое имя: он действительно любим богом Птахом, говорю я! Обещаю тебе уговорить Хем-ефа утвердить ваше прошение...

– Благодарю тебя, начальник двух житниц, – пал ниц Анхи. – Позволь предсказать тебе долгую жизнь. Друг мой Кар учил меня распознавать долголетие на лицах людей.

– Хорошо, Анхи, хорошо, говорю я.

Если б знали они тогда, что оба будут жить при пяти фараонах! Что не раз еще вспомнят этот разговор...

– А каково мнение главного скульптора Белых Стен Рэура, который находится сейчас в южных каменоломнях? – спросил Иунмин.

– Думал я об этом, муж правды, – горячо отвечал Анхи. – Дозволь направить брата моего к нему для совета?

– Дальний путь, – задумался везир.

– Но ему все равно необходимо время, – убеждал Анхи. – Время нужно, чтобы сделать модель из глины, увидеть в себе готовую скульптуру, каждую мелочь...

– Хорошо сказанное тобою, – согласился везир. – Пусть едет, а мы доложим Хем-ефу.

...Братья снова на оживленных улицах Белых Стен. Они идут, не обращая внимания на прохожих, окрыленные успехом и жестикулируя, как бы лепя в воздухе величественного Шесеп-анха.

И кто бы мог подумать сейчас, глядя на них со стороны, что вот идут два этих человека, задумавшие нечто невиданное доселе, достойное пережить даже всех фараонов Кемта!..