Текст книги "Кабала"

Луна уже куда-то скатилась с неба, когда в замочной скважине послышался звук его ключа. Но Сара так и осталась на балконе, подняв голову к звездам.

– Я попросил коридорного принести в номер бутылку вина. – Входя в комнату, Энтони бросил пиджак на кровать.

Из коридора до нее донеслось позвякивание бокалов.

– А стаканов будет два или три? – спросила она, тут же подосадовав, что не прикусила себе язык. Она и шагу не сделала к высоким балконным дверям. Что-то удерживало ее от того, чтобы подойти ближе.

– Я говорил о двух, – спокойно ответил Энтони. – А что? У тебя появились какие-нибудь идеи?

В этот момент Сара испытала острое чувство ненависти к нему. Но с не меньшей остротой она и желала его – и это делало ее ненависть еще более жгучей.

– Ты не сказал, что вернешься так поздно, – заметила она, чувствуя, как бездна поглощает ее. Черт побери, становлюсь настоящей сукой, подумалось ей.

– Сара, работа над фильмом в самом разгаре. Я приехал сюда не на каникулы и не обещал, что каждый вечер буду проводить с тобой, правда? Или я чем-то ввел тебя в заблуждение?

Она готова была расцеловать вошедшего в номер официанта, поскольку в мозгу никак не складывался достойный ответ на взвешенные, логичные, типа «пойди-и-засунь-свой-язык-в-зад-если-тебе-это-не-нравится» построения Энтони.

Казалось, официанту нужна вечность для того, чтобы откупорить бутылку, плеснуть немного в бокал и подать его Энтони на пробу, а потом разлить вино. Все это время Сара не двигалась, хотя ей страшно хотелось сесть. Колени подгибались от слабости. Интересно, «ноги моряка» – это когда ты стоишь неподвижно или когда тебя качает? Сара никак не могла вспомнить. Но не все ли равно, если пол предательски ходит волнами?

– Ты сердишься на меня? – спросил Энтони, выходя на балкон и протягивая Саре бокал.

– А есть за что?

– Я такой причины не вижу. Но наши точки зрения могут и не совпадать, так?

Сара прошла мимо него в комнату и уселась на краешек кровати.

– Может быть, это ты на меня сердишься, Энтони. Ты же столь изобретателен, когда требуется затрахать мне мозги.

Он присел рядом, бедром к бедру, забрал у нее из руки бокал с вином, поставил его вместе со своим на пол, наклонился к Саре, так что рот его оказался напротив нежной кожи ее горла.

– Так вот сюда-то я тебя трахаю, Сара?

Это был даже не вопрос, во всяком случае, теперь. Ответ стал известен обоим еще во время их первой встречи.

Сара испытывала какое-то смутное ощущение, что тело ее не принадлежит ей более, что оно уходит куда-то в пространство и внезапно захотелось оглянуться назад. Вместо этого она схватила Энтони за шею, привлекла к себе. Губы нашли губы, язык касался языка, его дыхание наполняло ее легкие. Толкнув Энтони на постель, Сара начала с такой поспешностью срывать с него одежду, что пуговицы рубашки посыпались на пол. Она с изумлением смотрела на собственные руки, ставшие вдруг такими сильными и яростными – утром они были совсем другими. Мгновенно раздевшись, она вскочила на него верхом.

– Сейчас я буду гнать тебя так, как ты еще ни разу не делал со мной, – проговорила Сара низким голосом, чуть приподнимаясь, чтобы впустить его в себя, и тут же всем телом опускаясь вниз, горя желанием причинить боль, пытаясь заставить его испытать страх. Склонив голову, посмотрела туда, где лоно ее вобрало в себя его плоть. Однажды кто-то из ее партнеров сказал, что для мужчины в каждом соитии есть элемент страха – страха перед кастрацией.

– Ты видишь, как тебя засасывает внутрь нее, – объяснял он, – и чей-то тихий, наверное, еще первобытный голос нашептывает тебе, что целиком твой приятель может наружу уже и не выйти.

Саре очень хотелось увидеть на лице Энтони хотя бы тень страха.

– Временами ты меня ненавидишь, ведь правда? – спросила она. – Ненавидишь за то, что любишь. Из-за этого ты приходишь в такую злость, что тебе не терпится причинить мне боль, да? Вот почему тебе так нужно, чтобы я ревновала и сходила с ума от беспокойства.

Она раскачивалась с таким неистовством, что дыхание ее срывалось, а тело изнутри уже горело сухим огнем. Боль лишь подстегивала ее страсть; еще шире раздвинув ноги, она обрушилась на него с новой энергией.

– Пытаешься сделать мне больно? – спросил Энтони. – Хочешь быть грубой со мной?

– Да. Такой же, как умеешь быть ты. А ты думал, что один на это способен?

Сара не узнавала своего голоса, как и руки, он не принадлежал ей. Когда-то Энтони говорил, что он подчиняется ей, сдается на ее милость, но сейчас она ощущала себя побежденной.

Энтони улыбался, однако улыбка его была несколько вымученной. Еще не сам страх, но уже близко. Видимо, ей все же удалось подняться над ситуацией, тем не менее Энтони не был готов обратиться в бегство. Положив руки ей на бедра, он старался упорядочить свое дыхание.

– Я не был с тобою груб, – с трудом проговорил он. – Если бы я этого захотел, то привел бы другую женщину и овладел бы ею прямо у тебя на глазах. При этом я привязал бы твои руки к спинке кровати, чтобы ты не смогла до себя дотронуться. И ты смотрела бы, как я ставлю ее на колени – я вошел бы в нее сзади, как ты и любишь. И ты исходила бы капля за каплей, и тебя душила бы ненависть. Даже саму себя обслужить ты бы не смогла, потому что руки привязаны.

Энтони ловко извернулся, и Сара оказалась вдруг под ним, по-прежнему ощущая в себе его плоть. Заломив ей руки за голову, он спросил:

– Как ты хочешь, чтобы я это сделал, Сара? Насколько грубым нужно мне быть?

– Твоя злость меня не пугает. Ты не сможешь причинить мне боль.

И все же ей было больно. Так, что показалось, будто меж ног у нее кровоточащая рана. Но это ничего не значило – ей хотелось большего. Чем безудержнее становился Энтони, тем крепче Сара оплетала его ногами.

– Если бы мне нужно было быть с тобой грубой, – сказала она, стиснув зубы и истекая потом, – то после того, как ты в конце концов развязал бы мне руки, я не легла бы с тобой. Я предпочла бы твою подругу, проигнорировав тебя так же, как ты меня сегодня.

Энтони расхохотался.

– Плохо же ты меня знаешь. Этим ты меня бы не обидела – я с удовольствием посмотрел бы на вашу парочку.

– Я связала бы тебе руки, чтобы ты не смог до себя дотронуться, на твоих глазах устроилась бы у нее между ног и поработала бы языком – до тех пор, пока ты не сошел бы с ума.

Пристально глядя на Сару, Энтони замер. Сара тут же поняла, что баланс сил нарушился, только она не знала, в чью пользу. На мгновение ей стало страшно, от краткого и все же бесконечного этого мига у нее перехватило дыхание – Энтони вышел из нее, отвалился на бок. Там, где он только что был, разверзлась мрачная, ревущая бездна ночи.

Подняв телефонную трубку, он набрал всего четыре цифры. Значит, это в гостинице.

– Эллисон, у тебя нет желания спуститься в 509-й?

Сара поняла, что, позволив себе удивиться, она проиграет. Эллисон, скорее всего, сидела у телефона в ожидании звонка. Энтони поднял с пола бокал, осушил его одним глотком. И он и она избегали смотреть друг на друга. Саре стало ясно: сценарий был написан заранее, дело теперь за актерами.

Не прошло и нескольких минут, как Эллисон уже входила в их номер – в белой спортивной майке и линялых джинсах. Если не считать приветствия Энтони: «Ну, как ты там», не было произнесено ни слова. Сара перевернулась на живот, отпечаток ее спины оставил на простыне влажное пятно. Она заставила себя встретиться взглядом с Эллисон – чтобы не выдать страха, готового выпрыгнуть наружу из ее глаз. Воды, в которые она погружалась, становились все более вязкими, они накрывали с головой, Сара видела, что поток несет ее к водопаду, где, низвергнувшись с огромной высоты, почти неминуемо разобьет ее о камни. Если, конечно, первым туда не последует Энтони. Ночь еще не кончилась.

Сара следила за тем, как Эллисон снимает майку с нежной, немыслимой двадцатидвухлетней груди. На лице ее было игривое выжидание. Предвкушает новое развлечение, подумала Сара. На нижней губе девушки она рассмотрела небольшой кровоподтек – Энтони неоднократно оставлял такие знаки и на ее собственных губах. Значит, сегодняшняя ночь должна стать для Эллисон ночью забав.

Энтони сидел на постели позади Сары, и та не смогла побороть искушения оглянуться на него. Однако в глазах его она не увидела никакого выражения, только пустоту. На память пришел разговор с Белиндой о каком-то парне, признавшемся, что больше прочих удовольствий он ценит возможность устроить в душе партнера эмоциональную бойню. Чей же это был парень – ее или Белинды? Наверное, Белинды, решила Сара, зарываясь поглубже в постель, в то время как Эллисон продолжала раздеваться. Потому что именно Белинда заговорила о его глазах.

– Они у него совсем как у акулы, – сказала она. – Знаешь этот взгляд? Молчаливый взгляд убийцы, не имеющий ничего общего с человеческими чувствами?

И вот теперь, в Париже, Энтони – в роли акулы, а вода вокруг Сары уже краснеет от ее крови.

Поднявшись с постели, она подошла к Эллисон, чувствуя, на мышцы Энтони сгибают и разгибают ее суставы, как сердце его гонит кровь по ее венам, глаза передают зрительные образы в ее мозг. И дело тут вовсе не в том, что они с Энтони поменялись местами, – нет, они перетекли друг в друга, смешались, стали единым целым. Игра началась. Игра в краски и кисточки. В этой игре он был художником, что же она сможет выставить против его опыта и мастерства?

Сара положила ладони на бедра Эллисон, привлекла ее к себе. Как это непривычно – ощущать своей грудью такую же мягкую грудь другой женщины, бархатистую кожу ее живота, внизу которого ничто агрессивно не выпирает наружу, видеть рисунок ее бедер, повторяющий твой собственный.

Она жадно впилась в губы Эллисон, в успевший уже побледнеть кровоподтек, и начала яростно сосать его, стараясь сделать темнее, темнее, чем получилось у Энтони. Эллисон положила руку ей между ног, и Сара вздрогнула от этого прикосновения. Почти неощутимое движение пальцев – мужчины, наверное, никогда этому не научатся. Но в планы Сары не входило сдаваться так быстро – в итоге – да, безусловно, но только не сейчас.

Оттолкнув от себя Эллисон, Сара повернулась, чтобы посмотреть на Энтони. Лежа на кровати, тот наблюдал за ними. Плоть его вызывающе вздымалась, руки покоились на бедрах. Вот тут, подумала Сара, победа будет за мной.

Она прошла в ванную, вытащила из белого купального халата пояс и вернулась в комнату. За исключением колеблемых ночным ветерком штор там царила полная неподвижность. Эллисон стояла не шелохнувшись, безвольно опустив руки вдоль бедер, на нижней губе у нее – яркий синяк. Сара поняла, что девушке еще не доводилось участвовать в подобном. На нас обеих лежит одно и то же заклятье, подумалось Саре.

Энтони не сопротивлялся, когда она связала кисти его рук поясом, перебросила их ему за голову и притянула к спинке кровати.

– Это чтобы ты не коснулся себя ненароком. Ты не кончишь до тех пор, пока я не разрешу тебе этого.

Увидев, что Сара направляется к ней, Эллисон чуть раздвинула ноги. Та развернула девушку таким образом, чтобы дать ей возможность видеть Энтони в зеркале – необходим зрительный контакт с образом. Затем стала на колени и еще шире расставила ее ноги. Не так уже это было незнакомо, как казалось Саре. Может, потому что это не ее, Сарин, язык играл, уходя все глубже, отчего молодая актриса начала постанывать и раскачиваться из стороны в сторону. Язык тоже принадлежал Энтони, в который уже раз вторгшемуся в ее душу, подменившему ее волю своей. Вкус у Эллисон был совсем другой, отличный от Энтони – куда более нежный и сладкий – вот и все ее удивление. Ведь она привыкла к его солоноватости. Она погружалась в Эллисон, и на поверхности ее голову удерживали только руки девушки, более молодые, чем ее собственные. Ладони Сары ласкали бедра партнерши. Сара закрыла глаза; сейчас она жила и чувствовала ртом. Но стоило Эллисон издать стон погромче, как Сара тут же отпрянула, позволяя ей увидеть в зеркале лежащего Энтони. Тот извивался на постели, глаза его изливали то ли страх, то ли злость – Сара не разобрала.

Язык заработал проворнее – она хотела побыстрее закончить с девушкой. Сара знала, что лучше бы потянуть время, но в данный момент ее не беспокоило, насколько умелой любовницей она окажется, все мысли ее были сосредоточены на Энтони, бьющемся в агонии на постели, отчего в зеркале ничего нельзя было рассмотреть.

Как только Сара поднялась с коленей и направилась к Энтони, Эллисон для нее растворилась в пространстве. Она остановилась у кровати. Догоравшие свечи бросили слабые блики на стены.

– Ну что, стоит мне снизойти до жалости? – хрипло спросила Сара. – Хочешь кончить все это?

– Нет.

Она не услышала в его ответе горечи поражения и не поняла, кто в эту минуту одерживает верх. Ситуация вроде бы под ее контролем, но что это за ситуация? Этого Сара не знала.

– Значит, наказание продолжить?

– Да.

На Сару он не смотрел, взгляд его был устремлен в потолок.

– Потому что ты его заслуживаешь? Ты заслуживаешь боли, Энтони?

Он кивнул.

Отступив на шаг, Сара ударила ладонью по его вздыбленной плоти – не очень сильно, но достаточно чувствительно для того, чтобы рот Энтони в судорожном рывке хватил воздух.

– Ты заставил меня испытать боль, Энтони. – И вновь она не знала, чей голос слышит. – Временами ты получаешь от этого наслаждение, разве не так?

– Да, – ответил он негромко, как бы через силу. Но какое-то неясное чувство подсказывало Саре, что ответил он это не ей. Он пребывал сейчас в ином мире. В бессознательной попытке защитить себя он пригнул колени к животу, но Сара тут же оттолкнула их и ударила еще раз. На долю секунды глаза мужчины и женщины встретились. Всего лишь вспышка – но и ее оказалось достаточно, чтобы Сара спросила себя: кто он?

Она отвела руку для нового удара, более сильного, чем предыдущие.

– Я хочу, чтобы тебе было больно, – сказала она скорее себе самой, нежели ему, утверждаясь в собственных глазах, отделяя свое «я» от его.

Рука ее беспомощно упала вниз. Она стояла и смотрела на Энтони, на его лицо, такое мягкое и молодое. Но в углах рта пролегли вдруг едва заметные жестокие складочки. Ей хотелось, чтобы он заплакал, подогнув колени, как ребенок. Она была очень зла на него, так зла, что его боль принесла бы ей радость. Но в это же время Саре хотелось и лечь рядом, прижать к своей груди его голову, чтобы оградить его от всех бед и несчастий. Она стояла неподвижно, терзаемая той борьбой, что шла внутри нее. Она ненавидела его – и была в него влюблена; добела раскаленная ярость уживалась в ней рядом с такой нежностью, с таким желанием любить, что по сравнению с ними блекли любые краски.

Сара совсем забыла, что в номере они с Энтони не одни. Из забытья этого ее вывели шаги Эллисон, приблизившейся к ней уже почти вплотную. Подойдя сзади, девушка обняла Сару, положив ладони ей на грудь.

Но новое выражение, мелькнувшее в лице Энтони, что-то нарушило в ее душе, и Сара резким движением вырвалась из объятий. Из глаз Энтони текли слезы, внутри него что-то происходило, только Сара не знала – что.

– Тебе придется уйти, Эллисон, – произнесла Сара, подбирая с пола и протягивая девушке ее одежду. – Мне очень жаль.

Хотя вряд ли тут было о чем жалеть.

Эллисон так удивилась, что ей не оставалось ничего иного, как подчиниться. Моментально одевшись, она вышла из номера – бессловесный солдат, отправленный в тыл с поля боя.

Сара развязала Энтони руки, вытерла поясом слезы, скопившиеся в уголках его глаз.

– Поговори со мной, – с тоской сказала она, ложась рядом.

Энтони и в самом деле свернулся клубком – как младенец под боком у матери.

– Просто на меня нахлынуло все сразу.

– Что? Что нахлынуло?

– Я увидел, как моя мать прошла мимо двери и заглянула сюда… но не остановилась. Может, это от Эллисон повеяло, когда она двигалась к тебе… Не знаю… – Он говорил скучным, монотонным голосом, как говорят люди, мучимые давно забытыми воспоминаниями.

Сара повернулась так, чтобы видеть лицо Энтони, коснулась его ладонью, вытирая остатки слез.

– А что увидела она, Энтони?

– Стоящего надо мной отца, – тан же невыразительно ответил он с закрытыми глазами. – Он был священником. Каждое утро он заставлял меня становиться на колени перед ним и читать молитву. И пока я ее читал, он возвышался надо мной, голый, и член его становился все больше и больше. Он никогда не прикасался ко мне, да и к себе тоже. Я привык закрывать глаза и не думать о том, что он стоит вот так надо мной. Но как-то раз я раскрыл глаза и увидел, что мимо комнаты, в которой мы находились, прошла мать. Она только заглянула в комнату, не останавливаясь. Не было сказано ни слова, ни тогда, ни позже. Вплоть до сегодняшнего дня никто из них ни разу не говорил об этом.

– Сколько тогда тебе было? Долго это продолжалось? – спросила Сара, боясь услышать ответ.

– Это началось, когда мне было семь лет, и продолжалось до двенадцати.

Энтони беззвучно заплакал, и Сара поняла, что после услышанного ей лучше всего промолчать. Она накрыла его своими руками – как будто была зима, как будто она должна защитить от нее своего ребенка.

То, что свечи уже погасли, едва дошло до ее сознания. В какое-то мгновение, когда она попыталась с закрытыми глазами представить себе его лицо, уткнувшееся в ее грудь, у нее ничего не вышло. Неужели за эти секунды образ Энтони совершенно стерся в ее мозгу? Ошибка компьютера, отключение электроэнергии, черная дыра? Что бы ни было тому причиной, видела она перед собой одно: молящегося на коленях семилетнего мальчика с накрепко закрытыми глазами.

Позже ночью Сара проснулась и прошла в ванную. Энтони так и лежал на боку, свернувшись, как ребенок, но дышал он уже нормально. Сон перенес его из бушующего моря в более спокойные воды. Она осторожно прикрыла за собой дверь ванной и только потом повернула выключатель. Посмотрев в зеркало, увидела кровоподтек на нижней губе – такой же, как у Эллисон, такой же, какой всегда появлялся после его поцелуев. Но когда она приблизилась к зеркалу, кровоподтек пропал. Хотя на короткий миг… Может, я опять все придумала, мелькнуло в ее мозгу. А может, он всегда был там, невидимый, и нужно лишь, чтобы свет упал под определенным углом или зрение обострилось, и тогда он вновь появится – как напоминание о том, что теперь она стала другой. Энтони оставил на ней свою мету – она впиталась, как чернила впитываются в дерево, ее уже ничем не отмыть.

8
Сара

Занимался рассвет; воздух в комнате стал бледным, бесцветным. Самое тревожное время. Сара почувствовала, как Энтони встал с постели, до сознания ее донеслись его медленные, сонные шаги, скрип двери. В «Лютеции», отеле старом, туалет и ванная были раздельными. Туалет Энтони называл по-европейски – ватерклозетом. Так до конца и не проснувшись, Сара выбралась из-под простыней и пошла на звук падающей в унитаз струи.

Если Энтони и удивился, когда она следом за ним скользнула в кабинку, то виду не подал. Хотя, возможно, Сара просто слишком устала, чтобы заметить его реакцию. Может быть, они оба слишком устали – как лунатики расхаживая ранним утром по номеру. Прижавшись к его спине, Сара обвила Энтони руками, положила ладони поверх его кистей, поддерживая, как будто для нее было самым обычным делом – стоять над унитазом. Щекой она потерлась о его лопатку.

– Почему у меня такое ощущение, будто я превращаюсь в тебя? – прошептала она в тот момент, когда рука Энтони выскользнула из-под ее руки, и теперь только она удерживала в пальцах ту часть его тела, что любила больше всего. – Мне кажется, я даже знаю, как писать вот так – стоя. Я начинаю забывать, кем я была до того, как встретила тебя.

Чуть подавшись вперед, Энтони нажал ручку бачка: шум устремившейся вниз воды на мгновение разбудил ее. Но когда Энтони за руку отвел ее в спальню и уложил в постель, она тут же провалилась в сон.

Как во сне она открыла глаза и чуть позже – когда Энтони поцеловал ее перед уходом. Потом Сара попыталась вспомнить, не говорил ли он что-нибудь при этом, но в памяти ничего не всплывало. В половине десятого, ожидая, пока ее соединят по телефону с Белиндой, встречающей в другом часовом поясе сумерки, она размышляла, не привиделось ли ей все это. Последние двадцать четыре часа… может, она находилась во власти долгой галлюцинации?

Об Эллисон говорить Белинде она ничего не стала, хотя и нажаловалась, что Энтони хочет заставить ее ревновать, флиртуя с другими женщинами. Умолчала и об истории с его отцом, истории, в которой семилетний мальчик поднимался с коленей лишь для того, чтобы понять, что часть его души прибита гвоздями к доскам пола. Не рассказала о привязанных к спинке кровати руках Энтони, о злости, об ударах ладонью и о своем желании сделать ему больно, о том, как хотелось ей причинить боль себе. Зато она поведала подруге о его глазах – какими безжизненными они умеют быть и каков из себя вкус страха. Призналась, что чувствует временами, как перевоплощается в мужчину, в него.

– Скорее, ты перевоплощаешься в меня, – ответила ей Белинда. – А он начинает походить на того приятеля, который превратил меня в развалину. Твой Энтони – полное ничтожество, скуки ради забавляющееся твоими чувствами, просто так, чтобы посмотреть, что ты будешь делать.

– Да, – протянула Сара в трубку, – нечто в твоем вкусе, не так ли? Кентавр с огромным членом и опасным темпераментом.

– Моя ахиллесова пята, – со вздохом согласилась Белинда. – Но я надеюсь исправиться. Теперь ты понимаешь, для чего я хожу на все эти семинары и лекции. Подыскиваю подходящую программу, чтобы выздороветь от подобных самцов.

Сара почувствовала, что сарказм борется в ней с воспоминаниями о слезах Энтони. Они еще не высохли на ее ладонях, а часть их, наверное, впиталась, и кровь у нее теперь солонее, чем вчера. Но и об этом Белинде лучше не знать. Груда тайн между подругами становилась все выше.

Их беседу прервал стук в дверь, и Сара попросила Белинду не вешать трубку. Она ожидала увидеть горничную с пылесосом в руке, готовым вобрать в свое чрево мельчайшие следы прошедшей ночи, однако за дверью оказался посыльный, вручивший ей записку.

– Это был срочный звонок, – пояснил он и заторопился по коридору прочь.

«Звонила Ваша мать, – говорилось в записке, – просила связаться с нею. Марк в больнице после автомобильной аварии». Ниже следовал номер телефона клиники.

Время для Сары тут же остановило свой бег. Она сообщила Белинде, что прекращает разговор, чтобы позвонить матери, – что-то случилось с Марком. Страх жег ее раскаленным железом. Сара чувствовала, как у нее краснеют щеки, повышается температура; проходивший сквозь высокие, от пола до потолка, окна солнечный свет резал глаза. Прошли годы, прежде чем телефонистка в клинике сказала, что соединит с палатой.

– Я же говорила ему, что терпеть не могу машин, – закричала в трубку Клэр Нортон, как только услышала в ней голос дочери. – Я это предчувствовала. Если ты юрист, то это вовсе не значит, что ты должен ездить на самых пижонских марках. А они там все помешались на этих спортивных… штучках.

– «Порше», – вставила Сара. – Мама, что произошло?

– Он слишком быстро сворачивал на бульваре Сан-сет. – Сара слышала, что мать на пределе. – Врезался в столб. У него сломана нога и порезы на лице, один – глубокий.

– Но с ним будет все в порядке? Нога срастется?

– Да. Сейчас он спит.

Сара улыбнулась воспоминанию детства. Когда они с братом были маленькими и болели – пусть даже серьезными болезнями, – стоило им только заснуть, как родители начинали считать, что дело пошло на поправку.

– На лице, возможно, останется шрам, – добавила мать. – На щеке.

Слезы уже позади, подумала Сара, мать их выплакала и сейчас недоумевает, почему стала похожа на высохший колодец. Ее собственные слезы еще не подступили к глазам, только поднимались, но до открытия шлюзов времени оставалось совсем немного.

– Я вылечу к вам сегодня же, – сказала она. – Когда Марк проснется, скажи ему, что я люблю его. И попроси его не бегать на танцы до моего приезда.

В аэропорту ей были бы рады пойти навстречу, но единственное свободное место на прямой рейс до Лос-Анджелеса в два часа было в первом классе, так что, протягивая в окошко кассы кредитную карточку, Сара подумала, что лимит ее уже исчерпан. Не складывая, она кое-как побросала свои вещи в сумку, застегнула «молнию» и только потом вспомнила, что нужно позвонить Энтони. Мысль о нем оказалась где-то на задворках – так, смутный образ мужчины, с которым была когда-то знакома. Перед глазами у нее было лицо Марка. Она вспомнила покупку «порше» – черного, с серым салоном. Они мчались по прибрежной автостраде в Малибу, и Марк рассказывал о своей мечте стать партнером в юридической фирме, где он к тому времени проработал уже два с половиной года.

– Лучше бы тебе им стать, – поддразнила брата Сара. – Иначе за машину не расплатиться.

Миновав пирс, они остановились и вышли на обочину полюбоваться серфингом – крошечные фигурки на досках с непередаваемым изяществом скользили по бирюзовым волнам.

– Мне всегда хотелось научиться серфингу, – вздохнула Сара.

– Вот как? Тогда тебе придется в оба глаза следить за акулами.

Она помнила, что при этом Марк выразительно подмигнул.

– Акул я не боюсь, – заявила тогда Сара. – Меня больше пугают молодые люди, разъезжающие в «порше». Особенно когда им вздумается на скорости перестроиться из одного ряда в другой – в прямом и переносном смысле.

Так что же, именно это и случилось? Слишком быстрый маневр? Или наоборот – не перестроился, когда должен был это сделать? В мыслях она мчалась по шоссе на бешеной скорости, срезая повороты, торопясь предотвратить то, что уже не изменишь, стереть с пленки звук удара, хруст бьющегося стекла.

Минут двадцать она просидела на постели с сумкой в ногах, прокручивая различные варианты аварии. Потом напомнила себе, что должна позвонить Энтони.

Ему потребовалось почти пять минут, чтобы дойти до телефона, хотя Сара и предупредила, что звонит по срочному делу. Когда она рассказала о случившемся, о том, что после обеда вылетает в Лос-Анджелес, то в ответных его словах ей послышалась отчужденность и прохлада.

– Позвони мне, когда доберешься, – сказал Энтони. – Дашь знать, как он себя чувствует.

Сара положила трубку. Сквозь тревогу и страхи за брата острой иглой пробилась мысль: неужели этой ночью на ее место в постели уляжется Эллисон?

Самолет летел сквозь бесконечный день, оставив ночь где-то далеко позади, в другом мире. Погружаясь в дрему, Сара каждый раз видела перед собой лицо Марка, но дотянуться до него не могла – оно парило на недосягаемой высоте. Сара тянула руки, пытаясь коснуться его, но оно растворялось в небесной голубизне, как мираж, когда к нему подходишь ближе. Приземлиться они должны ранним вечером; Сара погрузилась в расчеты, определяя, сколько времени потребуется на то, чтобы забросить домой вещи и добраться до клиники.

Воздух в Лос-Анджелесе был свежим, прохладным и бодрящим. Этот город умеет приветить своих жителей, возвращавшихся из дальних странствий, размышляла Сара, гоня к клинике, опустив в машине все стекла, радуясь тому, что она дома, вдалеке от Парижа и Энтони, повторяя как молитву одну фразу: с Марком будет все в порядке. Несмотря на путаницу в часовых поясах, на перепады высот, странное ощущение невесомости, которое они порождали, мыслила Сара четко и логично.

Было почти семь вечера, когда она вошла в палату, где лежал брат. Собственно, не лежал, а сидел, поедая ужин и глядя на телеэкран. В палате он был один, что являлось хорошим признаком: значит, Клэр и Роджер Нортоны не настолько беспокоились за здоровье сына, чтобы остаться с ним на ночь.

– Эй, – нежно позвала брата Сара, целуя его в свободную от бинтов щеку, – я же тебе говорила, что эти гонщики на «порше» – просто сумасшедшие.

– Вот уж нет. Это дороги у нас сумасшедшие. – Марк улыбнулся, но не глазами. – Ты могла бы и не приезжать, хотя я очень рад тебя видеть.

Сара села к нему на кровать. Гипс сковывал ногу Марка до самого бедра.

– Как ты? Нормально? – спросила она.

– Да, вообще-то в порядке, но в голове еще сумбур – как только начинаю засыпать, перед глазами сразу встает тот поворот. И знаешь, я не могу вспомнить ни одного звука. Такое впечатление, что весь мир вдруг онемел. Я и понятия не имел – ну, сразу после аварии, что и где у меня повреждено. Лицо все в крови, ничего не соображаю, успел лишь подумать: «Вот оно, сейчас-то ты и умрешь».

Сара поняла, что родителям Марк этого не рассказывал. Да и как можно сказать отцу и матери о том, что ты умирал, что тебя охватил холодный ужас и почудилось, будто смерть уже подошла вплотную? Есть какая-то черта, за которой разговоры на эту тему становятся исключительным правом родителей, и переступать эту черту просто не хочется.

В эти дни Роджер Нортон больше обычного стоял у окна, следя за плывущими по небу облаками. Походка у него изменилась, замедлилась, излюбленной темой разговора стало течение времени – когда он не вспоминал свой «кадиллак», по которому очень скучал. Клэр суетилась вокруг мужа, следила за тем, чтобы он не забывал позавтракать, готовила его любимые блюда и размышляла о том, как будут со стороны выглядеть ее и Роджера похороны. Сара с Марком в своих беседах старательно обходили эту тему, но мать знала, что у брата с сестрой одинаковое отношение к этим вопросам. Дети предпочитали ни с кем не делиться своими страхами; ни сын, ни дочь не согласились бы с утверждением, что судьбу не предугадаешь, что смерть может залететь в распахнутое окно, как порыв ветра.

– Что же на самом деле произошло? – Сара сосредоточенно смотрела на правую половину его лица и даже мысленно не хотела представить то, что было скрыто бинтами.

– У меня была слишком большая скорость – обычное искушение человека, сидящего за рулем «порше». Я не вписался в поворот. Так что ты ошиблась насчет того, что я не успел перестроиться. Все дело было в лишней скорости. Я ДОЛЖЕН был успеть. Тогда бы не оказался в больничной палате и по-прежнему оставался бы владельцем «порше».

Вот тут-то Сарины слезы прорвались наконец наружу.

– Да, – сказала она, – наверное, мне тоже нужно было перестроиться, перейти в другой ряд. Еще месяц назад. Господи, Марк, этого не должно было с тобой случиться. Ты же мой брат, мой защитник. Ты не должен страдать от боли – никогда!

Она упала ему на грудь, слезы, хлынув из глаз, скатывались на его больничный халат, пахший антисептикой.

– Сара, я в полном порядке. – Марк провел рукой по ее волосам.

– Я знаю. Это просто… все так сразу…

– Все, ха. То есть Энтони?