Текст книги "Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо"
Автор книги: Питер Акройд
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Таковы были необратимые последствия «Богатства народов». Сам Смит едва ли подходил на роль пророка; в детстве его из родного Керколди похитили цыгане, и вполне возможно, что некоторые его странности во взрослом возрасте – результат того незапланированного путешествия. У Смита была привычка улыбаться самому себе и разговаривать с самим собой, прогуливаясь по улицам Эдинбурга, при этом его манера перемещаться чем-то напоминала движения червя; у него был грубый голос, а зубы походили на могильные плиты. Однажды, рассуждая о разделении труда перед коллегами, он внезапно упал в яму для дубления кожи, наполненную жиром и известняком; домой его пришлось переправлять на носилках, и все это время он горько жаловался на жизнь.
Смит полагал, что каждый человек должен идти своим путем, руководствуясь верой в то, что «естественное стремление каждого человека улучшить свое положение, если ему обеспечена возможность свободно и беспрепятственно проявлять себя, представляет собой столь могущественное начало, что одно оно не только способно без всякого содействия со стороны довести общество до богатства и процветания»[99]99
Эта и следующие две цитаты даются по: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962. С. 393, 446, 28. – Прим. науч. ред.
[Закрыть]. Когда человек сам заботится о преумножении своего благосостояния, его ведет «невидимая рука», позволяя достичь той цели, о которой он даже не помышлял и которую можно описать как общее благо. Именно Смит, а не Наполеон называл Англию «нацией лавочников», тем самым не без основания заявляя, что торговля – главная опора государства. Во второй главе «Богатства народов» Смит высказывает предположение: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов». Это высказывание породило представления, которые легли в основу социально-экономической теории, просуществовавшей более ста лет. В сущности, это была одна из непреложных истин XVIII века.
12
«Как это у вас называется?»
Старый король умер, махнув рукой на прощание любимому немецкому замку в Оснабрюке, однако до королевской резиденции Ричмонд-Лодж новости дошли лишь три дня спустя[100]100
В заглавие вынесено название драмы Джона Гея 1715 г.
[Закрыть]. Роберт Уолпол на правах премьер-министра обязан был сообщить известия наследнику Георгу II, который немедленно приказал главе кабинета проинформировать Спенсера Комптона, графа Уилмингтона. Комптон служил казначеем нового королевского двора[101]101
Казначей королевского двора (англ. Treasurer of the Household) – должность при королевском дворе британского монарха, которую, как правило, занимает помощник главного организатора палаты общин. Казначей отвечает за координацию хозяйственной деятельности королевского двора.
[Закрыть] и, казалось, намеревался взять власть в свои руки. Однако этому не суждено было сбыться. Те, кто предвкушал отставку Уолпола, сильно недооценивали его влияние.
Отношения Уолпола с супругой Георга II, королевой Каролиной, были ровными и благожелательными. Кроме того, стало ясно, что министр пользовался беспрецедентным авторитетом в палате общин. Бесспорно, Уолпол был самым знающим и уважаемым человеком в стране – этот факт не мог игнорировать даже король. Новый монарх говорил по-английски, однако с сильнейшим гортанным немецким акцентом, поэтому периодически ему требовалась ненавязчивая помощь переводчика.
Тем не менее Георг II прожил в Англии достаточно долго, чтобы обзавестись полезными связями и знакомствами с самыми могущественными и влиятельными людьми государства, и, казалось, с самого начала решил править по-своему, иначе, чем его отец. Потенциальные перемены поначалу вселяли надежду в представителей партии тори, которых при Георге I систематически отлучали от власти. Они хлынули ко двору. Однако порой даже самые благие намерения рушатся по вине непредвиденных обстоятельств. Могущественные силы, выступавшие против тори, закрыли перед ними все двери. Дело в том, что их подозревали в пособничестве якобитам. Кроме того, тори выступали против войны на континенте, в которой участвовала Ганноверская династия, а значит, и в этом вопросе им не следовало доверять в полной мере.
Новоиспеченный король едва ли отличался величественной наружностью. Он был очень невысокого роста и, чтобы подчеркнуть немногочисленные положительные черты своей внешности, носил парики и высокие каблуки. Придворные льстецы отмечали, что у монарха были ярко-голубые глаза и благородный римский профиль; враги же видели в нем исключительно слабость интеллекта и характера. Он был скован в манерах, при этом отличался крайним упрямством и вздорным нравом. Поговаривали, что его министрам приходилось «выносить… столько сквернословия, сколько ни один джентльмен не потерпел бы от другого». Его речи неизменно сводились к хвастовству, насмешкам и угрозам. Один из разговоров короля с супругой записал вице-камергер[102]102
Лорд-камергер, или лорд-гофмейстер (англ. Lord Chamberlain of the Household) – высшая придворная должность. В его ведении находится вся хозяйственная деятельность королевского двора. Вице-камергер (англ. Vice-Chamberlain) – заместитель лорда-камергера.
[Закрыть] королевского двора Джон Херви: «Королева не сказала и половины из того, что имела сказать, как король перебил ее, заявив, что отчего-то ей нравится говорить о подобной ерунде и вещах, в которых она ничего не смыслит… что она вечно спрашивает какого-нибудь глупца, что ей делать; и только глупцу придет в голову спрашивать совета глупца».
Как и у любого монарха, у Георга II было обостренное чувство собственного величия, но на своих пэров он не производил особого впечатления. На карикатурах того времени короля нередко изображали с ногой, занесенной для пинка; он частенько бил слуг и бывал резким и даже грубым по отношению к обычным посетителям. Впрочем, его упрямство имело скорее внешний, нежели внутренний характер. Придворный Джордж Бабб Додингтон, 1-й барон Мелкомб, писал в дневнике, что король «мог брызгать слюной и устраивать шум, однако стоило объяснить ему, что предложение было в его интересах», как он соглашался и повиновался. Может, и не по природе, но по долгу службы он был прагматиком.
Георг II понимал, что английские подданные вряд ли будут боготворить и обожать монарха Ганноверской династии, поэтому стремился проявлять осторожность и не подчеркивать нарочито свой статус. Он одевался строго, в полной мере следуя этикету, держался надменно, даже слишком. Ему нравился показной и пышный королевский мир. Король знал, что подданных не так легко обмануть, поэтому не претендовал на обладание полубожественными способностями, не излечивал золотуху наложением рук и пресекал любые попытки создания культа монарха, не желая позировать для парадных портретов или скульптур, призванных увековечить его политический образ.
На самом деле Георг II любил своих подданных не больше, чем они его. По воспоминаниям лорда Херви, король любил поговорить о недостатках и сумасбродствах англичан: «Ни один повар-англичанин или даже француз не может накрыть приличный ужин; ни один английский кондитер не может приготовить сносный десерт; ни один английский актер не умеет играть; ни один английский кучер не способен умело править экипажем, а английский жокей – скакать на лошади, а сами английские лошади не приспособлены возить экипажи и негодны для верховой езды; ни один англичанин не знает, как правильно войти в зал, а английские дамы лишены вкуса и не умеют одеваться…» Разумеется, пальма первенства в любом деле неизменно принадлежала немецким соотечественникам короля. Столь неприкрытый фаворитизм провоцировал серьезные проблемы. Министры опасались, что Георг II может изменить внешнеполитический курс страны, поставив интересы Ганноверской династии превыше всего и забыв об интересах своего народа. Что общего, к примеру, могло быть между Вестминстером и Россией или Швецией, кроме торговли древесиной? Во время правления отца Георгу запрещалось бывать в Ганновере, однако после восшествия на престол он часто и подолгу проводил там время среди своих подданных. Георг II был Вельфом[103]103
Вельфы – одна из старейших европейских династий франкского происхождения, представители которой занимали престолы множества европейских государств, в частности России и Великобритании. Иоанн VI, коронованный младенец, занимавший российский престол в 1740–1741 гг., по отцу принадлежал к брауншвейгской ветви Вельфов.
[Закрыть], представителем одной из древнейших династий в Европе, и имел более широкий взгляд на все происходившее на континенте, нежели его министры.
К своим обязанностям король относился с особой педантичностью. Он был не из тех монархов, которые, увлекшись охотой, забывают обо всех заботах государства. Георг II внимательно читал все, что ему приносили, и тратил на те или иные вопросы строго отведенное время в течение дня. Даже дела сердечные были четко регламентированы. Свою фаворитку Генриетту Говард он навещал ровно в семь часов вечера. Если он приходил чуть раньше, то ходил взад-вперед у входа в ее покои, отсчитывая время по часам в ожидании волнительного момента.
Уолпол, казалось, быстро раскусил нового короля. В беседе с Херви он заявил, что «его величество полагает, будто ему предстоит немало дел, которые ему позволят довести до конца, ведь поначалу с ним никто не спорит. Он думает, будто он дьявольски упрям и никому никогда не удастся подчинить его волю или заставить изменить мнение; однако на деле он не выражает ни воли, ни мнения, даже в тех случаях, когда, по моему разумению, это было бы необходимо». Уолпол подводит итог: «Он, невзирая на всю свою храбрость, самый трусливый из политиков, когда-либо носивших корону, который больше, чем кто бы то ни было, боится ее потерять». Премьер-министр дает дельный совет: «Если вы производите впечатление человека, способного ему что-то дать, у вас есть все шансы быть услышанным».
Итак, Уолполу приходилось не только искусно режиссировать события на дворцовой сцене, но и заниматься декорированием подмостков. Система сдержек и противовесов казалась все еще не вполне однозначной, поэтому премьер-министру следовало осторожно ступать на зыбкую почву. Разумеется, в самом Вестминстере, а также в различных правительственных учреждениях, которые впоследствии прозвали коридорами власти, могущество Уолпола было огромно. Его власть над людьми и полномочия в парламенте оставались безграничными. Всю переднюю скамью в палате общин занимали его ставленники, и он знал, как тронуть «тайные струны» человеческой души, напомнив о преданности в обмен на продвижение по службе или ненавязчивое повышение жалованья. Он обещал Георгу тихую жизнь – о большем монарх не мог и мечтать. «Посудите сами, сэр Роберт, – скорее всего, сказал ему однажды Георг, – то, что упрощает жизнь мне, идет на пользу и вам». Они были обречены стать лучшими друзьями.
Поскольку сам король не слишком активно участвовал в делах государства, его репутация крепла. В 1728 году французский посол отметил, что «нынешний король куда более популярен, чем Георг I. И он старается изо всех сил прославиться еще больше». Не последнюю роль в этом играла королева Каролина, которая привносила приятную легкость и игривость в жизнь двора, который иначе был бы чересчур чопорным. Разумеется, критика короля в адрес англичан не выходила за пределы дворца и не достигала ушей публики. Рост заработных плат и подъем торговли, о которых говорилось в предыдущей главе, не могли не упрочить статус нового монарха.
Разумеется, у Уолпола было множество самых разных противников; и полная фигура первого министра служила легкой мишенью для критики со стороны любого, кому не нравилось действующее правительство. Большое число несогласных вигов считали его своим врагом: он не только не допускал их до власти, но и постепенно насаждал тиранию в залах Вестминстера. Тори, руководствуясь своими политическими убеждениями и интуицией, вставали в оппозицию любому правителю-вигу, особенно когда в его руках оказывалась торговля и другие, не менее важные сферы жизни. Среди противников Уолпола были и якобиты, с надеждой ждавшие того дня, когда король за морем вернется в Великобританию и займет свой законный трон. Вся эта разношерстная толпа оппонентов могла объединиться и сместить Уолпола, однако на деле им недоставало сплоченности – они никак не могли найти компромисс и выработать сбалансированный и конструктивный политический курс.
Уолпола критиковали и многочисленные периодические издания. Особенно рьяно против него выступала газета Craftsman (англ., «ремесленник»), название которой говорило о том, что главными ее героями становились люди, владевшие ремеслом или смекалкой. В первом выпуске, опубликованном в конце 1726 года, говорилось, что «секрет искусного управления государством состоит в том, чтобы бесконечно обманывать и мошенничать, торговать своими убеждениями и бесчинствовать под разными личинами и с таким размахом, что кажется, будто найден неистощимый кладезь или вечный источник поводов для сатиры и порицания». Так началась травля Уолпола и его присных.
Через месяц в той же газете Craftsman появилась весьма едкая статья о первом министре. Там, в частности, говорилось: «Этот человек, привыкший одеваться просто и незамысловато, всегда держал под рукой туго набитый золотом кошель. Он врывался в комнаты с хулиганским, грубоватым видом. На его губах постоянно блуждала улыбка, или, лучше сказать, ухмылка. Физиономия светилась самоуверенностью. А глаза горели лукавством и злобой». В следующем номере последовали обличения более общего характера. «Коррупция – это яд, который вскоре просочится везде, пропитает все слои общества; особенно если идет она из самого первоисточника власти. Дух подлости, продажности и бесчестия воцарится повсюду».
В печати даже появилась целая серия сатирических песенок под названием «История распорядителя из Норфолка»:
К травле примкнули и другие издания во главе с такими видными публицистами, как Свифт и Поуп, однако вряд ли что-то могло сравниться по силе обличения с лондонским мюзиклом.
Летом 1716 года Свифт отправил письмо своему другу и товарищу по клубу Мартина Писаки Джону Гею с предложением сочинить «пастораль, действие которой разворачивалось бы в Ньюгейтской тюрьме, а героями стали бы шлюхи и воры». Этой мысли суждено было воплотиться в жизнь спустя одиннадцать лет – так появилась самая известная и успешная музыкальная комедия XVIII века. Как только не называли «Оперу нищего» (The Beggar’s Opera) – и комической оперой, и балладной оперой, и бурлеском, и сатирой, и мюзиклом – как известно, у победы сотня отцов[105]105
Аллюзия на знаменитую фразу Джона Ф. Кеннеди: «У победы сотня отцов, а поражение всегда сирота».
[Закрыть]. Однако никто не мог однозначно сказать, чем же это произведение было на самом деле. На протяжении столетия в одних театрах ставили балаганное представление, в других – сентиментальную трагедию. Обе трактовки верны и одновременно ошибочны. Здесь в одной строке сквозил пафос, а в другой правила пантомима, цинизм с легкостью сменялся лиризмом; в некоторых отрывках интонации и стили были так перемешаны, что провести грань между ними казалось невозможно. Все это приводило читателя – в зависимости от его предпочтений – в замешательство или восторг.
Анализируя «Дунсиаду» Поупа, «Тристрама Шенди» Стерна и «Путешествия Гулливера» Свифта, нельзя не заметить некоторое сходство. Все они были написаны в эпоху сомнений и неоднозначности, справиться с которыми помогали громкий смех и сатира. «Опера нищего» объединила в себе все популярные формы и жанры того времени – от уличной баллады до фарса и народной песни. Произведение стало квинтэссенцией пестрой жизни улиц и выражением негласного протеста против правящей верхушки страны.
XVIII век вряд ли можно считать периодом расцвета драмы. «Серьезные» трагедии, изобилующие нравоучительным морализаторством и сентиментальным благочестием, к примеру, погубили Джона Драйдена[106]106
Драйден Джон (1631–1700) – английский поэт, драматург. Он утвердил александрийский стих в качестве основного размера английской поэзии, способствовал развитию эстетики классицизма. Период с 1660 по 1700 г. в истории английской литературы получил название «век Драйдена».
[Закрыть]. Однако «Опера нищего» удивляла и радовала зрителей лондонских театров, поскольку была написана, по словам газеты Daily Journal, «в совершенно иной манере». Она не утратила актуальности и новизны даже в 1928 году, когда Бертольт Брехт превратил ее в «Трехгрошовую оперу».
Премьера «Оперы нищего» состоялась 29 января 1729 года в Королевском театре в Линкольнс-Инн-Филдс[107]107
Линкольнс-Инн-Филдс (англ. Lincoln’s Inn Fields) – площадь-парк на границе лондонских округов Вестминстер и Кэмден, самая большая площадь в Лондоне.
[Закрыть] (не путать с Королевским театром на Друри-Лейн). Постановка вызвала небывалый общественный резонанс: спектакли шли 62 вечера подряд, в то время как другие пьесы, как правило, показывали не больше недели. Сюжет оперы состоит в том, что две молодые женщины влюблены и даже считают себя женами одного и того же находчивого проходимца по имени Макхит (что означает «сын вересковой пустоши»). Полли Пичем, дочь торговца краденым, и Люси Локит, дочь надзирателя Ньюгейтской тюрьмы, борются за его любовь. Действие пьесы разворачивается среди таверн и камер Ньюгейта, в которых полно воров, сутенеров, проституток и прочих представителей низших слоев общества. Отовсюду слышны лишь бранные слова и выражения грубых чувств, а сетования влюбленных приправлены двусмысленностями и сатирой. Пьеса производила неизгладимое впечатление, она была глотком свежего воздуха (если это выражение уместно в отношении столь тлетворной обстановки) в эпоху скучных до боли постановок с ходульным морализаторством во главе.
Тот факт, что основные события повествования разворачиваются в Ньюгейтской тюрьме, лишний раз подтверждает, насколько важное место она занимала в сознании британцев XVIII века. Ее знал каждый – если не по виду и запаху, то уж точно из-за ее репутации. Название Ньюгейтской тюрьмы стало нарицательным и обозначало любое место заключения, а «ньюгейтская птаха» (Newgate bird) – любого уголовника. Здание, пусть и в разных ипостасях, простояло на одном месте шестьсот лет и было перестроено лишь в 1770 году. К тому времени оно вдохновило авторов на создание стольких стихов и пьес, сколькими не могло похвастаться ни одно другое здание в Англии. Все персонажи «Оперы нищего» вращаются вокруг тюрьмы, словно это их черное солнце. Неудивительно, ведь самые известные личности Лондона XVIII века прочно ассоциировались с этим местом.
Так, например, персонаж отца Полли, Пичем, списан с Джонатана Уайльда. Это был скупщик краденого и знаменитый «охотник на воров», который имел обыкновение сдавать властям ненужных, неумелых или покалеченных членов своей банды за символическую плату 40 фунтов. Он организовывал кражи, а затем размещал объявления об украденных вещах в газетах, получая, таким образом, вознаграждение за собственное преступление. Такая практика была довольно распространенной в то время, однако Уайльд стал в ней настоящим виртуозом. Его повесили в 1725 году, однако его слава была так велика, что спустя восемнадцать лет Генри Филдинг написал его предполагаемую биографию под названием «История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого» (The Life of Mr Jonathan Wild the Great). Уайльд был хитрым и жестоким, а время пошлым и безжалостным. Его фамилия – Уайльд (англ. wild – «дикий») – в полной мере отражала его характер. Сам Филдинг отзывался о Лондоне XVIII века как о диком месте, сравнивая его с «бескрайним лесом, в котором вор мог укрыться так же надежно, как дикий зверь в пустынях Аравии или Африки».
Главный герой или, скорее, антигерой оперы по имени Макхит – пройдоха и бандит. Это была, пожалуй, одна из самых распространенных профессий в XVIII веке. И хотя Гей изображает Макхита жалким существом, полностью зависимым от бутылки, сам по себе образ разбойника и проходимца зачастую ассоциировался с рыцарем-авантюристом, джентльменом с большой дороги и даже человеком слова и чести. Своих жертв он выбирал среди тех, на кого указывали хозяева гостиниц или бармены – «на кого стоит посмотреть» или с кем «стоит поговорить».
В дневнике Хорас Уолпол вспоминал, как однажды «всадник в черном» остановил почтовую карету, в которой писатель ехал с некоей леди Браун. Разбойник потребовал у дамы кошелек, успокоив ее при этом: «Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. – И добавил: – Даю слово, что я вас не трону». Получив желаемое, грабитель перед тем, как ускакать прочь, сказал: «Премного благодарен. Спокойной ночи». Пожалуй, так выглядело типичное ограбление XVIII века, хотя нарушителей закона все равно ждала виселица. Гей приложил руку к тому, чтобы обелить репутацию воров и проституток. Один из современников как-то заметил: «Грабители и продажные женщины нашего городка – это отнюдь не романтические фигуры, однако поэт придал этим мужчинам живость и благообразие, а женщинам – красоту и привлекательность. Кроме того, он напустил такой флер романтики и сентиментальности, что даже Ньюгейт стал похож на лучший курорт со всеми удовольствиями». Однако лишь звон монет и шелест купюр могли доставить истинную радость.
Это был мир денег, ценных бумаг, экономических пузырей, золотых слитков и банкнот, впервые выпущенных Банком Англии в 1694 году. Гею легко давался язык торговли и финансов, специальных пояснений не требовалось. Поэт без труда вводил его в повествование, отвечая духу времени. Слова «предприятие», «счет», «процентная ставка», «доход», «долг» и «кредит» нередко упоминались в самых разных контекстах, однако своим появлением в пьесе они обязаны надувшемуся экономическому пузырю. Это был мир алчности и наживы. Культура тогдашнего общества позволяла купить или продать человека так же просто, как тарелку. Причиной всему служила корысть. Она словно гигантский ключ открывала огромные ворота самой Ньюгейтской тюрьмы. Даже слово «честь» оказалось лишено всякого смысла, когда карманники называли друг друга «людьми чести».
Кто же были эти истинные джентльмены эпохи? Локита, к примеру, называли «премьер-министром Ньюгейтской тюрьмы», а о Джонатане Уайльде Филдинг писал, что «тот имел все задатки стать великим». Вот они – подлинные правители Лондона и его окрестностей, добившиеся куда больших успехов, чем обитатели Вестминстера, номинально числившиеся хозяевами положения.
Когда Пичем перечисляет имена членов своей банды, среди них появляется «Робин Хапуга, он же Образина, он же Грубиян Боб, он же Чирей, он же Боб Рвач»[108]108
Здесь и далее цитаты из «Оперы нищего» приводятся в переводе П. В. Мелковой.
[Закрыть]. С тех пор Уолпола часто называли «Бобом Рвачом» или «Грубияном Бобом». Первый министр присутствовал на премьере и с завидным хладнокровием аплодировал этим отсылкам к собственной персоне, и даже вызывал актеров на бис. Однако эти аллюзии могли трактоваться и в более широком смысле. Как говорил Локит:
Итальянская опера была относительно новым веянием. Первая постановка на лондонской сцене состоялась в 1705 году. Музыкальные спектакли и балладные оперы существовали еще со времен мираклей и мистерий Средневековья. Герои произведений Шекспира начинают петь при любом удобном случае, а пьесу «Буря» вообще можно назвать английской оперой. Однако итальянский оперный стиль с неизменными речитативами и ариями, маскарадными декорациями и невероятными сюжетами, певцами-кастратами и примадоннами захватил умы англичан XVIII века. В «Опере нищего» Гей высмеивает традиционные счастливые развязки, а также присущий этим произведениям мелодраматизм, однако, по всей видимости, нарочитая избыточность ему по душе. Моралисты и критики-современники (порой между ними не было явных различий) вынесли приговор итальянской опере, назвав ее безнравственной, безжизненной и излишне сентиментальной. Гей в корне не согласен с ними и охотно заимствует из опер неизменное напряжение и веселье.
Когда сопрано двух соперничавших певиц сталкивались на подмостках Оперного театра на улице Хеймаркет, поклонники каждой из актрис вносили свою лепту, издавая звуки, которые один очевидец описал так: «Кошачье мяуканье, завывания, шипение и прочие оскорбительные выражения чувств», в результате «вечер заканчивался одним общим шумным дебошем». Именно одну из таких сцен Гей воспроизвел в своей опере, когда разъяренные Люси Локит и Полли Пичем выясняли отношения в порыве ревности.
В качестве музыкальной основы для оперы Гей брал куплеты и баллады, которые напевали повсюду; некоторые песенки не имели автора и считались народными, другие заимствованы из модных опер и популярных песен. Их могла напевать прачка или насвистывать привратник. Мелодии постоянно витали в воздухе – только лови.
Джон Гей был родом из графства Девоншир, родился и вырос в городке Барнстапл, где посещал местную гимназию. Когда ему было семнадцать лет, он в очередной раз отправился в Лондон, где устроился помощником торговца тканями. В то время такую работу незаслуженно считали уделом чересчур изнеженных людей, но следует иметь в виду, что Гей был крайне робок, неуверен и практически невидим. Однажды он написал: «Полагаю, мир так мало обращает на меня внимания, что мне следует отвечать ему тем же». Оставив работу подмастерьем, Гей стал литературным поденщиком. Свои небольшие прозаические произведения он печатал в газете British Apollo or Curious Amusements for the Ingenious («Британский Аполлон, или Занимательные развлечения для оригиналов»). Публика хорошо принимала его стихи и памфлеты, и вскоре Гей обрел заслуженную славу.
Затем начался долгий и трудный поиск покровителей. Они были еще более гнусными и непостоянными, чем обитатели Граб-стрит. Тем не менее без покровителей нищим писателям некуда было податься. В те времена публикации не приносили большого дохода. С добродушной усмешкой Свифт описывает начинающих писателей в памфлете «Сказка бочки» (A Tale of a Tub): «Они писали, зубоскалили, подбирали рифмы, пели; говорили, ничего не высказывая; пили, дрались, распутничали, спали, ругались и нюхали табак; ходили в театры на первые представления; слонялись по кондитерским»[110]110
Перевод А. А. Франковского.
[Закрыть].
Гей брался за все, что было модно. Он писал фарсы, сатиры, героические трагедии, попробовал ироикомический жанр и даже странное смешение настроений и стилей, которые увековечены в названиях его произведений: «Любопытные факты, или Искусство гуляния по улицам Лондона» (Trivia or The Art of Walking the Streets of London), «Будуар» (The Toilette) и «Как это у вас называется?» (The What D’Ye Call It?). Вероятно, он уже отчаялся получить литературное бессмертие, однако ему удалось обеспечить себе жизнь на ближайшее будущее, заняв должность уполномоченного по делам государственной лотереи с казенным жильем на улице Уайтхолл. Жалованье было скромным, но все же лучше, чем ничего. Гей по-прежнему ворчал, преисполненный тревог и разочарований, однако ему удалось закрепиться в придворном мире, который подпитывался сплетнями и злословием. Он успокаивал себя тем, что настоящие поэты эпохи были банкирами и спекулянтами, которые сколачивали состояния из воздуха и строили дивные дворцы, не имея первоначального капитала. Гей, как и многие другие дерзающие люди того времени, был движим честолюбием и в то же время оказывался зависимым, раболепствовал, рассчитывая на милости властей предержащих, надеялся на очередной головокружительный рывок, однако его нередко обходили вниманием или попросту игнорировали.
Все изменилось после премьеры, которая состоялась поздним январским вечером 1729 года. Никто раньше не видел ничего подобного, и вскоре сюжеты из «Оперы нищего» украшали каминные решетки, веера и игральные карты. Управляющий театром Джон Рич продавал столько билетов, что театр был забит до отказа. К примеру, вечером 23 марта 98 зрителей пришлось разместить прямо на сцене. Уильям Хогарт написал шесть вариантов кульминационной сцены в тюрьме. Поуп писал Свифту: «Джон Гей теперь так занят в возвышенных сферах оперного искусства… что я едва ли рассчитываю получить от него четкий ответ хоть на один поставленный вопрос».
Актриса Лавиния Фентон, игравшая роль Полли Пичем, была окружена поклонниками всюду, куда бы она ни направлялась, и вынуждена ездить домой после каждого представления в сопровождении охраны. Один из современников вспоминал: «Публике передается ее страстность и воодушевление. Занавес падает. Раздается шквал аплодисментов и возгласы: “Полли! Полли!” Поклон, воздушный поцелуй, и вот она уже бежит со сцены… мимо декораций, вон из театра, в стоящую у выхода карету, запряженную четверкой лошадей, и мчится прочь по грязным улицам Лондона». Поэт Эдвард Юнг заметил однажды, что она «подняла себе цену с одной гинеи до ста, хотя едва ли стала более искусной шлюхой, чем была, и уж тем более не стала моложе». Тем не менее она сумела не упустить свой шанс в лице герцога и вскоре стала герцогиней Болтонской. Так смешивались общество, мир театра и мир финансов.
«Опера нищего» стала настоящей притчей во языцех. Гей спровоцировал бесконечные рассуждения о предполагаемых объектах его сатиры. На самом деле их было множество: придворные, торговцы, охотники на воров, политики и чудаковатые ценители искусства, истерично влюбленные в оперу и оперных див. Однако главным объектом высмеивания была человеческая испорченность. Локит говорит: «Из всех хищных животных общителен только человек. Каждый из нас грабит соседа, но кормимся мы все вместе». В «камере приговоренных» Макхит поет жалостную песнь на мотив «Зеленых рукавов»[111]111
«Зеленые рукава» – английская фольклорная песня, известная с XVI в. Дважды упоминается в произведениях Уильяма Шекспира, в том числе в комедии «Виндзорские насмешницы».
[Закрыть]:
В целом «Опера нищего» была очень смешной – это не сложная, искусственная комедия Ричарда Шеридана или Оливера Голдсмита, а уморительное представление народных театров. По популярности она превзошла такие ключевые жанры эпохи, как сентиментальная комедия и героическая трагедия, благодаря самобытному смешению бурлеска, карнавала, непристойностей и игры слов. В постановке 1782 года Полли Пичем играл актер-мужчина, переодетый в женское платье; после спектакля одна из зрительниц «зашлась в истерике, которая продолжалась без остановки вплоть до утра пятницы, после чего несчастная скончалась». Этот эпизод как нельзя лучше иллюстрирует эпитафию, которую Джон Гей написал сам себе:
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
