Текст книги "Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо"

9
Мыльные пузыри

Первый экономический пузырь появился, когда тори попытались создать учреждение, способное конкурировать с Банком Англии в управлении государственным долгом страны[62]62
  До 1711 г. главным держателем государственного долга и кредитором правительства был Банк Англии. Однако аудит долга показал, что долг не обеспечен источниками выплат. Требовались новые пути для улучшения государственных финансов.


[Закрыть]. Весной 1711 года возникла Компания южных морей. Ее акционерами в первую очередь стали те, кто предоставлял государству внушительные займы на военную кампанию. Долг государства перед ними в общей сложности приближался к 10 миллионам фунтов стерлингов. Держателей государственных аннуитетов (в современном понимании – облигаций) убедили отказаться от годовой прибыли, которую они получали в виде процентов по займам и выплаты части долга, в счет доли в новом предприятии. В сущности, кредиторы Банка Англии согласились обменять свои доли на акции Компании южных морей, при этом им гарантировалось 4 % годовых, которые планировалось выплачивать из косвенных налогов. Они также автоматически становились партнерами компании и могли рассчитывать на прибыль от торговли с испанскими колониями в Америке – важно понимать, что в этот период доходы от торговли с Испанией превосходили самые смелые ожидания. Создание альтернативы Банку Англии было выгодно правительству, поскольку оно освобождалось от необходимости управлять существующими долгами, более того, разработанная финансовая схема позволяла им снизить процентную ставку. Акционеры же, представляя баснословную прибыль, в своих мечтах уже уносились в Эльдорадо. Темпы роста торговли и промышленности во время Войны за испанское наследство естественным образом снизились. Однако в начале 1720 года в Гааге Филипп V заключил мирное соглашение с Четверным союзом[63]63
  После окончания Войны за испанское наследство король Испании Филипп V стал предпринимать попытки вернуть былое влияние и возвратить уступленные Австрии итальянские провинции. Желая сохранить условия Утрехтского мира, Франция, Британия и Голландия в 1717 г. заключили Тройственный альянс. В 1718 г. к ним присоединилась Австрия, поэтому союз получил название Четверной союз (Quadruple alliance). В начавшейся войне Испания оказалась не в силах сражаться сразу с четырьмя державами, и в 1720 г. в Гааге между странами Четверного союза и Испанией был заключен мирный договор, который положил конец Войне Четверного союза.


[Закрыть], объединявшим Великобританию, Францию, Австрию и Нидерланды, и многие стали считать, что природные богатства Америки польются в Лондон, словно золотой дождь, в который превратился Зевс, чтобы попасть в покои к Данае.

Биржевая лихорадка охватила Великобританию в начале 1720 года, когда St James’s Weekly Journal сообщил, что «по слухам, Компания южных морей каким-то образом договорилась с Казначейством о включении в свой основной капитал государственных аннуитетов на 99 лет». Авторитет и надежность предприятия немедленно возросли, и вскоре Компания южных морей стала держателем основной части государственного долга[64]64
  Остальная часть государственного долга находилась в ведении Банка Англии и Ост-Индской компании.


[Закрыть]. Власть и доходы компании теперь зависели от курса ее акций. Разве что-то могло остановить их рост? В первые месяцы 1720 года стоимость акций неуклонно увеличивалась, и к 24 июня государственная облигация стоила 100 фунтов, а акция Компании южных морей – 1050 фунтов. Чем больше был курс акций и спрос на них, тем выше становилась их стоимость, а чем дороже они стоили, тем большим спросом пользовались.

Акции, выпущенные в первую волну, раскупили мгновенно. Чтобы приобрести долю в компании, сэр Джон Ивлин даже продал часть своих земельных владений. Все хотели быстрых денег, поэтому в гонке за акциями годились все средства. Можно было купить акции по одному курсу, а через пару дней продать их по куда более высокой цене, получив огромную выгоду. Писали, что акции на Лондонской фондовой бирже покупались «на 10 % дороже на одном конце улицы, чем на другом». Мужчины искали брокеров в тавернах и кофейнях; женщины отправлялись для этих целей к модисткам и галантерейщикам. Министры и члены парламента получали взятки от компании в виде свободно распределяемых акций, которые затем можно было продать по текущему курсу. Вскоре этот период стал называться эпохой пузырей. Термин «пузырь» стал синонимом любого мошенничества и обмана. Многие финансовые схемы, планы и проекты того времени можно было смело назвать «мыльными пузырями».

Тобайас Джордж Смоллетт в книге об истории того периода писал: «На Биржевой аллее наблюдалось необычное скопление людей разного свойства – государственных деятелей и церковных служителей, прихожан официальной церкви и диссентеров, вигов и тори, врачей, адвокатов, торговцев и даже самых разных особ женского пола». Пользуясь легковерностью и неискушенностью публики, в тот период повсеместно возникали самые невообразимые схемы быстрой наживы. Среди прочего задумывалось предприятие по превращению ртути в ковкий рафинированный металл. Предлагали перевозить ослов из Испании. Вынашивались идеи по опреснению соленой воды. В тот период вниманию инвесторов было представлено в общей сложности 86 различных проектов, среди которых были планы по «благоустройству садов», «обеспечению и увеличению детских пособий», «организации похорон в любой точке Великобритании» и даже «созданию вечного двигателя». Прожектерство было не более чем новым словом для описания очередной азартной игры. Прожектерство представляло собой лишь форму спекуляций. Прожектерство было обычной лотереей.

Перед тем как отправиться в свое знаменитое путешествие, Робинзон Крузо получил неплохой доход от одного предприятия, заметив при этом: «…по мере того как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были того рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов»[65]65
  Перевод М. А. Шишмаревой.


[Закрыть]. Дефо знал, о чем говорил. В своем первом опубликованном очерке под названием «Опыт о проектах» (An Essay upon Projects; 1697) он прозорливо сокрушался на предмет «всеобщего увлечения проектами»; каждый день возникали «новые изобретения, механизмы и проекты, на которых можно было заработать и которые прежде даже не приходили в голову», и благодаря всем этим начинаниям теперь мы можем «отследить, как появились банки, акции, биржи и спекулянты, страхование, дружеские общества[66]66
  Дружеское общество – взаимная страховая организация в Великобритании, которая занимается личным страхованием.


[Закрыть], лотереи и тому подобные явления», не забывая, что «все эти вексельные пройдохи не случайно получили название брокеры».

Таков был культурный контекст, где бал правил азарт. Порой игра разворачивалась лишь за карточным столом, без которого не обходился ни дворец, ни таверна, ни публичный дом, ни гостиная приличного дома. Персонаж пьесы Ричарда Стила «Нежный муж» (The Tender Husband), написанной в 1705 году, сокрушается, что «женщины не понаслышке знали, как легко на алтарь карточной игры могли быть брошены все усилия по хозяйству, заботы о детях и семейном благополучии». Игорные дома для мужчин встречались повсеместно. Одержимость различными аферами, сомнительными предприятиями и жажда быстрой наживы в полной мере объясняют, почему так вырос спрос на страхование от пожара, морское страхование и страхование жизни. Страховали все: браки, рождение и даже смерть. В связи с этим личное участие отдельного гражданина в азартных играх становилось неотъемлемой частью национальной экономики. Имелись и менее явные последствия. К примеру, сложные расчеты, которые порой приходилось делать во время азартных игр, подтолкнули Паскаля и Ферма[67]67
  Теория вероятностей зародилась в середине XVII – начале XVIII в. Ее родоначальниками были выдающиеся ученые Пьер Ферма и Блез Паскаль, которые открыли первые вероятностные закономерности, исследуя вероятность выигрыша при бросании игральных костей.


[Закрыть] к созданию математической теории вероятностей.

Азартными играми страстно увлекались все сословия. Хорас Уолпол писал, что в джентльменском клубе виноторговца Уильяма Брукса (Brooks’s) «с каждым броском костей на кону оказывались тысячи лугов и кукурузных полей». Политики в перерывах между парламентскими дебатами выигрывали и проматывали тысячи фунтов стерлингов в джентльменском клубе Уильяма Олмака (Almack’s); причем чем более высокопоставленным был политик, тем лучше он владел собой и держал лицо. В клубе у Олмака в ходу был специальный костюм: камзол, лоскуты кожи для защиты манжет и шляпа с высокой тульей и широкими полями, чтобы прятаться от света; шляпы часто украшали цветами и лентами. Как-то раз член парламента от партии вигов Чарльз Джеймс Фокс[68]68
  Фокс Чарльз Джеймс (1749–1806) – член английского парламента, глава левого крыла партии вигов, идеолог британского либерализма, первый в истории Англии министр иностранных дел, убежденный оппонент короля Георга III.


[Закрыть] просидел за игрой в хазард[69]69
  Хазард – азартная игра в кости, с двумя костями. Возникла на рубеже XVI–XVII вв., вероятно, под влиянием восточной игры азар (от араб. azzahr – кость). Английский хазард принято считать родоначальником современного трехкостного крэпса.


[Закрыть] целые сутки. Дворяне делали ставки на то, сколько проживут их отцы. Томас Уэйли, ирландский азартный игрок и парламентарий, поспорил как-то, «что выпрыгнет из окна своей гостиной в первый проезжающий мимо экипаж и поцелует пассажира». Когда мужчина, потеряв сознание, упал на землю напротив клуба Брукса, его посетители немедленно стали спорить, жив он или нет. Люди с более скромными возможностями спорили на кегли и домино в местных тавернах, делали ставки на результаты выборов или на пол еще не родившегося ребенка; частенько кости бросали даже во время богослужений.

Правительство возобновило практику проведения лотерей в 1709 году, и вплоть до 1824 года парламент ежегодно принимал соответствующие законы о лотереях. Популярность этого масштабного надувательства была беспрецедентной. 21 января 1710 года появилось сообщение, что «накануне в часовне Мерсерс началась запись на получение подписки на лотерею, и ходят слухи, что подписчиков уже более миллиона». Чтобы лотереи казались более благовидным и солидным занятием, их нередко называли распродажами. Купить билет за два пенса и получить за это набор «новых модных тарелок» считалось удачным приобретением. Как-то в Лондоне в районе под названием Лаймхаус «в лотерее разыгрывалось шесть домов, номера билетов должны были вытягивать два мальчика из прихода, вращая два барабана в таверне “Фри Сан” на Вуд-стрит».

Азартные игры и лотереи воспринимались многими как традиционные спутники погрязшего в пороках города, в котором процветает мошенничество и жадность, а общество зиждется на беспричинной жестокости и коррупции, где огромная пропасть между богатством и бедностью провоцирует подлое и беспринципное поведение. В выпуске London Journal 1720 года алчность и любовь к роскоши подверглись жесткой критике, а спустя несколько месяцев Weekly Journal высказал мнение, что пузырь Компании южных морей был ничем иным, «как естественным следствием пороков, царивших в обществе многие годы». В действительности пузыри были всегда, а масштабы мошенничества и коррупции за несколько веков не сильно изменились ни в большую, ни в меньшую сторону. Наблюдения показывают, что волны всеобщей паники накатывали с определенной периодичностью; нередко эти всплески называли конвульсиями, уподобляя финансовый мир больному, мечущемуся в лихорадке. Впрочем, рано или поздно наступал момент, когда пузырь лопался, производя непривычно громкий звук.

На этот раз кризис пришел, как и большинство финансовых кризисов, внезапно и неожиданно. Вскоре по ярмаркам и рынкам стала ходить такая сатирическая песенка:

 
Пузырь, возникший из воздуха и обмана, лопнул.
Вместо прибыли – крах. Не стоило предаваться дутым мечтам,
И все же Пузырь-разоритель должен заплатить по счетам.
Бабах – только дым вокруг,
Бабах – все банкроты вдруг,
Распрощался ты с землей, стадом и домами,
Только акции теперь перебирай руками[70]70
  A bubble is blown up in air; / In which fine prospects do appear; / The Bubble breaks, the prospect’s lost, / Yet must some Bubble pay the cost. / Hubble Bubble; all is smoke, / Hubble Bubble; all is broke, / Farewell your Houses, Lands and Flocks / For all you have is now in Stocks.


[Закрыть].
 

Выяснилось, что Компания южных морей не имела наличных средств, чтобы расплатиться с теми, кто стал избавляться от их акций. Золотые горы Эльдорадо, о которых мечтали те, кто рассчитывал на прибыльную торговлю с Испанией, оказались миражом. Когда пропала уверенность в завтрашнем дне, перспективы быстрой наживы и богатства рассеялись, словно утренний туман. Стоимость акций, которые изначально предлагались в обмен на государственные аннуитеты, резко пошла вниз. К сентябрю 1720 года казалось, что все кончено. Акционеры потеряли все свои вложения.

Тобайас Смоллетт писал: «Эпоха вроде этой – сущее наказание для историка; читателя с чувством и воображением едва ли можно увлечь подробностями финансовых операций, лишенных всякой теплоты, ярких красок и живости; их детальное описание служит лишь иллюстрацией безжизненной картинки безвкусной вульгарности и мерзкого вырождения». Впрочем, пузырь сделал свое дело, пролив свет на «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы»[71]71
  «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы» – сборник исторических очерков Чарльза Маккея, впервые изданный в Лондоне в 1841 г. В книге рассказывается о самых известных заблуждениях и безумствах человечества: от финансовых пирамид до религиозных психозов. Это произведение считается классическим трудом о массовых маниях, поведении толпы и человеческой глупости.


[Закрыть] (Extraordinary Popular Delusions and the Madness of Crowds) – как раз об этом рассказывает книга со столь многообещающим названием. Стремление к материальному богатству и опыт неудач, головокружительные взлеты и падения, блеск и нищета, мания, охватившая тысячи людей без видимой на то причины, самоубийства и разрушение семейных уз рассказывают об этой эпохе куда больше, чем тысячи сражений.

Вскоре выяснилось, что некоторые министры и руководители Компании южных морей заблаговременно продали свои акции. Гнев народа был безграничен. Раздавались даже призывы колесовать воров и злодеев. Единственное, что спасло страну от гражданской войны, – осознание глобальности происходящего и надежда на то, что что-то будет сделано, ибо нельзя допустить финансового краха страны.

В этот критический момент пришло время ввести в повествование крупную и краснолицую фигуру Роберта Уолпола (Вальполя), ведь именно ему принадлежит заслуга урегулирования ситуации в стране. Он сумел устранить панику и восстановить финансовую стабильность Компании южных морей. Уроженец Норфолка, он и в солидном возрасте не утратил акцента этих мест. Уолпол служил живой иллюстрацией честного и чистосердечного деревенского жителя. Он жевал домашние яблоки, занимая первую скамью в парламенте, и не терял самообладания даже в самых патовых положениях. Говорят, что, прежде чем приступать к чтению газет, он неизменно просматривал отчет своего управляющего хозяйством.

Уолпол был крепко сложен, невысок и полноват, имел ярко выраженный второй подбородок. На многочисленных портретах он выглядит благодушным, если не сказать вальяжным, в жизни же его знали как добродушного и компанейского человека. Он первым встречал новых членов парламента, который вскоре стал его законной вотчиной. Он щегольски одевался, особенно на парламентские сессии, к которым он наряжался словно жених для невесты. Он знал, как работает палата общин, и знал, как чувствуют себя ее члены. По его собственным словам, единственную надежную защиту министру могло обеспечить лишь «благословение этой палаты».

Уолпол слишком хорошо знал человеческую натуру. Говорят, что ему принадлежат такие слова: «Едва ли найдется ум, который не пострадал бы от постоянного созерцания низости и порока». А будущему первому министру Генри Пелхэму он однажды сказал: «Когда вы будете иметь дело с людьми столько же, сколько я, вы, несомненно, будете готовы возненавидеть весь род человеческий». И все же такая мизантропия и чрезмерный пессимизм никогда не влияли на его природную приветливость. Он извлекал максимальную пользу из человеческих слабостей. Ему нравилось, когда другие выпивали в его компании, ведь это развязывало им языки и давало ему возможность воспользоваться неосторожно брошенным словом. Уолпол знал, чего стоит каждый, и не раздумывая избавлялся от тех, в чьей преданности не был уверен. Он отвечал за все назначения как на местном, так и на общенациональном уровне; он контролировал занимаемые посты в церкви с не меньшим рвением, чем в армии или на флоте. Уолпол создал феномен, который впоследствии получил название «истеблишмент». От пристального внимания Уолпола не ускользала ни одна должность, ни одна синекура, сколь бы незначительной она ни была.

Если и водился за ним какой грех, так это его чрезмерная грубость. Даже по меркам XVIII века его сквернословие переходило все границы дозволенного. Принцесса Каролина была вынуждена отчитать его за крепкое словцо, произнесенное в присутствии фрейлин. Филип Дормер Стэнхоуп, 4-й граф Честерфилд, хотя и отличался чрезмерной учтивостью и вежливостью, все же, говоря о Уолполе, описывал его как человека «распущенной морали, неэлегантного в манерах, но обладавшего грубым и острым умом, который он демонстрировал слишком охотно для человека, занимавшего столь высокий государственный пост». Впрочем, Уолпол мог легко отшутиться от подобной критики, коль скоро он двадцать лет держал бразды правления государством в своих руках.

Уолпол был одним из тех английских политиков, кто выживал благодаря вере в простой здравый смысл. Он не терпел бессмыслицы. Он делал ставку на здравомыслие и, по его словам, на честную игру. Он хотел умеренности любой ценой. Он хотел равновесия. Он хотел мира в стране и за ее пределами, чтобы могла процветать торговля. Угождать временщикам. Принимать меры на случай непредвиденных обстоятельств, используя подручные средства. Предлагать взятки там, где этого требовала ситуация. Давать волю чувствам перед лицом протестующей толпы, хоть это и не всегда правильно трактовалось. Одной из его любимых пословиц была Quieta non movere, что значит «не нарушать спокойствие»[72]72
  Полностью это латинское изречение звучит так: Stare decisis et non quieta movere, что значит «стоять на решенном и не нарушать спокойствие». В контексте англосаксонского права это означает, что суду следует руководствоваться прецедентами, то есть решениями, вынесенными вышестоящим судом (вертикальное стояние на решенном), или решениями судей, равных ему по рангу (горизонтальное стояние на решенном).


[Закрыть]. Это вполне могло бы стать девизом всей его законодательной карьеры, а также многих других политиков, пришедших ему на смену.

Уолпол был прагматиком в буквальном смысле этого слова, у него был лишь один курс – на выживание. Блестящий предприниматель и управленец, он обладал неугасимой энергией и работоспособностью. Позднее Честерфилд писал, что Георг II так отзывался о нем: «Этот человек настолько превосходил самых способных современников в королевстве, что мог одинаково хорошо разбираться в системе налогообложения и знать, как управлять таким сложным и неповоротливым организмом, как палата общин, при этом делать это настолько лучше, чем кто бы то ни было, что благоденствие страны просто невозможно было представить без его участия». Безусловно, Уолпола нельзя назвать мыслителем. Как он сам говорил о себе, он не был «ни святым, ни спартанцем, ни реформатором».

Уолпол всегда был крепким вигом и даже на короткое время попал в Тауэр, когда к власти пришли тори. «Я искренне презираю тех, – писал он своей сестре Долли, – кому однажды отомщу». По правде говоря, тюремное заключение не имело для него никаких негативных последствий. Он продолжил путь вверх по карьерной лестнице, став в 1717 году первым лордом Казначейства и министром финансов. При загадочных обстоятельствах он смог сколотить огромное состояние, а затем ушел в отставку, «поскольку не мог смотреть сквозь пальцы на то, что происходило». Впрочем, это был вопрос не личных принципов, а внутренней политики. Тем не менее в июне 1720 года, когда пузырь раздулся до невиданной величины, Уолпол стал генеральным казначеем Вооруженных сил Великобритании[73]73
  Генеральный казначей Вооруженных сил Великобритании (англ. Paymaster-General of His Majesty’s Forces) – должность в британском правительстве, созданная в 1661 г. для решения некоторых вопросов финансирования британской армии. Должность упразднена в 1836 г.


[Закрыть], по умолчанию взяв на себя все текущие дела Казначейства.

Ему выпал уникальный шанс урегулировать ситуацию с экономическим пузырем. За время работы в парламенте Уолпол стал прочно ассоциироваться с финансовой сферой, а будучи вигом, еще и состоял в прекрасных отношениях с директорами Банка Англии. Он с подозрением относился к Компании южных морей, поскольку она являлась прямым конкурентом Банка Англии, тем не менее это не помешало ему инвестировать часть своего капитала в молодую компанию. Уолпол не принадлежал к тем, кому удалось быстро сорвать там крупный куш; более того, есть основания полагать, что он потерял крупную сумму на этих операциях. Однако это лишь усилило доверие к нему самому и его методам борьбы с кризисом. В прошлом Уолпол уже не раз проявлял смекалку, теперь настало время продемонстрировать самообладание.

Летом 1720 года Уолпол благодаря своим попыткам стабилизировать финансовую ситуацию в стране фактически стал премьер-министром. В этом ему помогала сама природа, щедро наделившая его необходимыми качествами. В книге «Характеры» (Characters; 1777) Честерфилд писал: «Уолпол настолько просто и понятно говорил о самых запутанных вещах, что даже самые несведущие думали, что понимают то, чего на самом деле не понимали». Задача Уолпола состояла в том, чтобы создать впечатление восстановления экономики и контроля над государственным долгом. Он убедил директоров Банка Англии выкупить часть государственных облигаций, составлявших капитал Компании южных морей, сократив таким образом ее долг и поставив на более прочные рельсы. Он конфисковал приобретенное обманным путем имущество директоров компании и распределил его настолько щедро, насколько это было возможно. Уолпол учредил так называемый амортизационный фонд, который, к слову сказать, он придумал тремя годами ранее. Этот фонд пополнялся за счет доходов, получаемых от специальных налогов или сборов с определенной, как правило, более высокой ставкой. Таким образом Уолпол откладывал средства на будущие проекты, а также обеспечивал уверенность в финансовой системе страны в долгосрочной перспективе. За столь эффективные меры он получил особую благодарность от короля и правительства. Нельзя переоценить успокаивающее действие, которое может произвести умелый политик. Уолполу удалось усмирить стихию, от бушевавшего шторма не осталось и следа, лишь легкая рябь напоминала о пережитом.

Уолпол сослужил государству еще одну службу, за которую впоследствии получил насмешливое прозвище «Заслон» или «Начальник управления заслоном». Некоторые министры вступили в сговор с директорами Компании южных морей, получив возможность без труда увеличить свой доход; в незаконном обогащении участвовал и сам король со своими фаворитками. Уолпол прежде всего стремился выстроить баланс и обеспечить целостность государства. Для этого создали парламентский комитет, а директорам компании запретили покидать страну. К всеобщему недовольству, одному или двум удалось бежать за границу, а один благородный пэр, лорд Стэнхоуп, умер от апоплексического удара после того, как ему предъявили обвинение в коррупции. Смерть одного или двух виновников была даже на руку, поскольку, как известно, мертвые молчат и не дают показаний, а судьба руководителей компании не слишком волновала Уолпола; их вполне можно было отдать на растерзание разгневанной толпе.

Что его действительно волновало – так это как укрыть от нападок своих коллег-министров, среди которых, кстати, находились и его личные враги. Путем запугивания и подкупа свидетелей удалось добиться снятия всех обвинений с главных подозреваемых. Уолпол действительно стал своего рода заслоном, за которым могли укрыться сильные мира сего, при этом могущество премьер-министра заметно укрепилось. Весной 1721 года Роберт Уолпол вновь стал первым лордом Казначейства, обладая теперь беспрецедентным авторитетом. Все дороги вели к нему. Последовавший период часто называют «эпохой Уолпола» или «эпохой стабильности». В течение двадцати одного года он оставался самым влиятельным министром в стране, способным совмещать политическое величие с экономическим достоинством так, как это еще никто и никогда не делал. У него не было партии. У него была лишь поддержка короля, независимые члены парламента и сторонники двора, на которых он мог полагаться. Поэтому Уолпол всегда действовал с величайшей осторожностью. Ему требовалось уравновесить различные силы внутри государства, чтобы сохранить свое господство; ему приходилось ублажать финансистов и аристократов, несогласных купцов и англиканское мелкопоместное дворянство.

Называть этот период «эпохой стабильности» будет, пожалуй, избитой истиной. В конце концов, именно стабильность имела для Уолпола первостепенное значение. Однако вряд ли можно утверждать, что это была его единоличная заслуга. Немаловажную роль играла преемственность протестантской династии курфюрстов Ганноверских и отсутствие угрозы возвращения к власти Стюартов. Спокойствие финансистов и купцов объяснялось множеством нетривиальных возможностей зарабатывать деньги и расширять торговлю. Англиканство, хоть и полюбившееся не всем, было удобной религией и получило широкое распространение. Семилетний акт, предусматривавший проведение всеобщих выборов не чаще одного раза в семь лет, обеспечил период спокойствия. Межпартийные разногласия и религиозный пыл, таким образом, не выходили за границы дозволенного; повышение уровня жизни вкупе с ростом занятости населения оказали благотворное влияние на страну.

Уолполу сопутствовала удача – необходимое условие в карьере любого успешного политика. Хаос, вызванный лопнувшим пузырем, обнажил слабость правительства и его финансовую некомпетентность, которыми Стюарты могли запросто воспользоваться. Спикер палаты общин Артур Онслоу вспоминал, что в разгар кризиса «Старый претендент мог смело высаживаться у самого Тауэра и отправляться в Сент-Джеймсский дворец, не встретив особого сопротивления». Было немало тех, кто считал, что Джеймс Эдуард Стюарт мог воспользоваться ситуацией и взойти на трон. Один из ярых якобитов того времени по имени Фрэнсис Аттербери, епископ Рочестерский, словно волк, скрывавшийся в овечьей шкуре, притворялся преданным тори. На самом деле весной 1721 года он писал Джеймсу, что «даже при незначительной поддержке ваших союзников за границей путь домой, к вашим друзьям, будет легок и безопасен». И все же спокойствие Уолпола никто не нарушил.

Первый министр был настороже. Говорят, что Уолпол видел якобитов везде, даже под собственной кроватью, однако он прекрасно понимал, что любой якобитский заговор бросит еще более густую тень на тори и сильнее сплотит короля и преданное ему правительство. Так, у сторонников Джеймса была договоренность, что герцог Ормонд при поддержке ирландской армии вторгнется в Англию. Пожалуй, это был не самый благоразумный план, и в скором времени его сорвали разногласия в среде английских повстанцев, а также целая орда шпионов, готовых раскрыть все секреты, лишь бы на этом заработать. Разумеется, все расстроилось. Епископ Рочестерский вскоре был арестован и отправлен в ссылку.

Уолпол знал, что этот заговор не представлял серьезной угрозы, однако он не мог упустить своего шанса. Онслоу заметил, что раскрытие якобитского заговора «стало самым удачным и решающим стечением обстоятельств в жизни Уолпола». Теперь король был связан со своим первым министром навсегда. Из-за тайного сговора с якобитами тори были повержены, многие из них вскоре навсегда исчезли из общественной жизни. Восстановление в правах их партии в обозримом будущем едва ли представлялось возможным. Летом 1723 года правительство его величества постановило: «Всем и каждому, достигшему возраста 18 лет, надлежит принести присягу правящему монарху».

В то же время Роберт Уолпол с благородством и благодарностью отказался от предложенного ему титула пэра, прекрасно понимая, что его главная сила состоит в том, чтобы руководить палатой общин. Его решение, удивившее многих, было ярким свидетельством того, что парламент действительно стал независимым государственным органом, который имел свою сферу ответственности и обязанности, существенно выходившие за пределы ведения монарха. Парламент превратился теперь в последнюю инстанцию, вершившую судьбы английских свобод, которые более нельзя было оставлять на милость даже самого доброжелательного короля Ганноверской династии. Парламент стал ареной, на которой самые противоречивые политические взгляды и непримиримые политические партии могли высказываться, не встречая сопротивления. Парламент давал каждому возможность выразить свое недовольство. Именно поэтому тридцать лет спустя, в 1757 году, толпа в Линкольншире, протестующая против плана по сокращению численности наемных солдат, пришла к единодушному мнению: «Если нельзя доверять парламенту, то все пропало».

Однако не успел Уолпол освоить все хитрости и расставить противовесы в административном аппарате, как из политической игры внезапно выбыл ключевой игрок. В начале июня 1727 года Георг I отправился в Германию, чтобы повидаться с многочисленными родственниками. Спустя семь дней путешествия он начал жаловаться на боли в желудке, вызванные злоупотреблением клубникой и апельсинами. Многие монаршие особы страдали от переедания. Георг I стал бледен и немощен, то и дело терял сознание, которое возвращалось к нему лишь после щедрой порции нюхательной соли. Затем он заснул тяжелым и беспокойным сном, который перешел в летаргию и беспамятство. У него достало сил, чтобы поднять руку и поприветствовать свой старый замок в Оснабрюке, где прошло его детство, однако уже следующей ночью король скончался.

Это было тяжелым, если не смертельным ударом для Роберта Уолпола. Он был близок со старым королем и имел на него влияние. Отношения же с сыном и наследником престола едва ли были отмечены и малой долей той же солидарности и понимания; действительно, наследник относился к премьер-министру с крайней настороженностью. Однако судьба преподнесла щедрый подарок новому королю в лице его супруги Каролины Ансбахской, которая была куда более проницательна и хорошо понимала роли ведущих игроков в государственных делах. Когда Уолполу удалось обеспечить Георгу II цивильный лист, гарантировавший королю существенно более высокую сумму на содержание, чем была у его отца, положение первого министра было спасено, он сохранил свое влияние.

Трудно оценить наследие Георга I, учитывая, что построенное на отрицании положение всегда труднодоказуемо. Георг I обеспечил стабильность Ганноверской династии, а его семейные узы и заключенные по его инициативе союзы примирили Великобританию с Европой, в которой непрестанно менялись лидеры и расстановка сил. В своих начинаниях он заручился поддержкой Уолпола, который больше всего на свете ненавидел войну. Она плохо влияла на торговлю и разрушала экономику.

Голландский дипломат при дворе Георга I говорил о нем так: «Он очень озабочен своей репутацией, однако его нельзя назвать чрезмерно честолюбивым; он обладает бесспорным талантом в государственных делах, в упорядочивании экономики, имеет трезвый ум и суждения… он всегда думает о справедливости, при этом добросердечен». Столь избитые и обезличенные фразы зачастую используют, чтобы завуалировать посредственность или, как минимум, описать тех монархов, которые во время своего правления счастливо избежали катастроф. К этому стоит добавить, что страна жила, фонтанировала идеями и развивалась без ведома короля. Георг I редко был в курсе последних новостей и не предпринимал никаких шагов, чтобы узнавать об успехах королевства первым.