Текст книги "Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945"

Глава 3
Наука и страх

Пока я делал операцию, русские вели из дальнобойных орудий беспокоящий обстрел. Впервые я попытался сделать вид, что просто не замечаю его. Вся бригада хирургов, которой ранее никогда не приходилось бывать на передовой, последовала моему примеру.

Поведение небольшого коллектива во многом зависит от поведения руководителя. Но при разрыве артиллерийского снаряда, от которого, как при землетрясении, содрогается земля, даже если это происходит в нескольких сотнях метров от вас, может начаться паника. Это инстинктивная реакция, редко кто с ней может совладать. В такой ситуации хирург может скальпелем нанести повреждение пациенту.

Примерно в течение 20 секунд был слышен звук летящего в нашу сторону снаряда, и я отложил скальпель в сторону еще до того, как раздался взрыв. Еще через мгновение мы услышали, как совсем недалеко пролетел громадный осколок. Окна в школе были большими и низкими, почти доходившими до земли.

Затем появляется мысль, что надо остановить операцию, кто-то предлагает укрыться за крепкими каменными стенами. Но поскольку я остался на месте, все остальные также, естественно, последовали моему примеру. Со стороны можно было наблюдать довольно забавную картину. Сержант Германн, мой главный ассистент, и я сидели под стенами с поднятыми вверх руками, чтобы не запачкать наши простерилизованные резиновые перчатки. В течение некоторого времени у несчастного раненого не было никакой защиты от осколков снарядов.

Капрал Кубанке – до войны он работал ночным официантом в одном из берлинских баров – был наделен врожденным берлинским остроумием и способностью оценивать ситуацию одной фразой.

– Герои в белом, – проворчал он, глядя невинно на подвал. – Подстегиваемый страхом, вежливый хирург разрезал глубже, чем полагалось…

Мы рассмеялись. Капрал Кубанке после стерилизации инструментов выглядел точно так же, как и тогда, когда он расставлял бутылки перед посетителями бара, стоял в хорошо защищенном углу. После нескольких последовавших взрывов Германн и я все еще оставались возле операционного стола.

К середине дня полевой хирургический госпиталь был пуст. На некоторое время раненые перестали поступать. Строительство моста через реку было завершено. В конце концов стих даже артиллерийский обстрел.

Я послал за нашим вестовым. Все звали его Самбо, и, как и многие другие из нашей части, он был родом из Берлина. Если уж вам довелось попасть на войну, то лучше всего воевать в компании с берлинцами. Они неукротимы. И не только тогда, когда дела идут хорошо: чем хуже складывается ситуация, тем нагляднее видны их высокий боевой дух и острота ума.

Самбо был родом из района Мюнцштрассе – Коппенплац, одного из самых неблагополучных районов города. Это был крепкий, хитрый и жизнерадостный молодой человек с широким славянским лицом. Казалось, что его рот был специально предназначен для широкой ухмылки, с помощью которой капрал мог выражать целую гамму различных настроений. Он был отличным водителем. В люльке его мотоцикла неизменно находилась какая-нибудь добыча, и он всегда был готов сменять ее на что-нибудь. Даже сам мотоцикл был военным трофеем: это был тяжелый «Харлей-Дэвидсон», который Самбо «нашел» во Франции. Самбо был парень не промах: он всегда знал, где нужно искать то, что он хотел.

Находчивость вестового является вопросом жизненной важности для той части, в которой он служит. Все блестящие приказы окажутся совершенно бесполезными, если они не дойдут до тех, кому они предназначены.

Необходимо помнить о том, что во время маневренной войны штабы дивизий, в которых принимается большинство решений, часто меняют свое местоположение. В течение последующего года Самбо из Коппенплац выработал у себя замечательную способность безошибочно ориентироваться на громадных пространствах между Бессарабией и Кавказом. Мы крайне редко могли снабдить его картой. Однако Самбо гордился тем, что и так может добраться до любого места, – и на самом деле добирался.

На этот раз перед ним стояла простая задача. Я отправил его к капитану Штуббе, чтобы пригласить того на завтрак. Теперь мы сидели на солнышке.

– Я незнаком, – сказал Штуббе, – с этими проклятыми дальнобойными орудиями. Но они мне совсем не нравятся.

– Мне также, но с этим ничего нельзя поделать.

– Сразу же после завтрака, – сказал Штуббе, – они собираются стрелять конкретно по нас.

– Откуда ты знаешь?

– Мой дорогой доктор, пораскинь спокойно мозгами. Наши русские друзья сейчас едят свой борщ. Когда они его доедят, то откроют огонь по другой половине.

– Что за «другая половина»?

– Другой половине сектора обстрела. При артиллерийском обстреле цель условно делится на два полукруга. В течение двух часов они обстреливали один из секторов, теперь в течение двух часов будут обстреливать другой сектор.

Это был удачный повод для Штуббе, чтобы изложить свою теорию. Сержант Германн, который прислушивался к нашему разговору, внезапно встрял в него:

– Самбо нашел одинокую ферму к югу от деревни, менее чем в километре отсюда. Она идеально подходит для полевого хирургического госпиталя, к тому же там есть сад, где полно спелых вишен.

Я оказался в глупом положении. Скорее всего, капитан Штуббе прав. Артиллерийский обстрел значительно затруднит нашу работу. Конечно, я всегда смогу оправдаться, заявив, что передислокация госпиталя была вызвана необходимостью обеспечения безопасности раненых. Но у меня не было приказа, а была только неприятная дрожь в коленках; то есть я испытывал чувство, называемое страхом. Это чувство знакомо всем, и каждый знает, что другие также могут его испытывать, но не все об этом говорят. Страх был запретной темой. В конечном итоге было явным безумием спасать свое лицо ценой потери чьей-нибудь жизни, причем только для того, чтобы выиграть всего один день, так как затем все равно придется менять свое местоположение.

Я отдал приказ о передислокации полевого хирургического госпиталя на ферму, расположенную к югу от деревни. Первым делом, перебравшись туда, мы набросились на вишни, которых мы наелись до отвала. Затем стали поступать новые раненые. Мы опять начали делать операции. Спустя час в операционной появился Самбо и закричал:

– Старая школа в деревне уничтожена прямым попаданием снаряда!

Сержант Германн и я взглянули друг на друга с кислыми ухмылками.

Когда в старую школу, построенную еще в царские времена, попал снаряд, серьезные ранения получили три солдата, находившиеся рядом с ней. Они были приписаны к понтонному парку Штуббе. Поэтому мы приложили все усилия, чтобы спасти от смерти как можно больше людей. Молодым солдатам отдавалось предпочтение перед теми, кто принимал участие еще в Первой мировой войне. Благодаря проницательности капитана Штуббе, предсказавшего поведение артиллеристов, я заслужил репутацию человека, обладающего шестым чувством и умеющего предвидеть приближение опасности. Позднее это всегда давало мне возможность проявлять осторожность при выборе места дислокации полевого хирургического госпиталя. Мои подчиненные, разумеется, были очень довольны тем, что я обладал таким чувством. И оно на самом деле было; но часто оно было всего лишь только ширмой, а мотивы при этом могли быть совершенно разными. Но – при всем при этом – нет никакого сомнения, что от этого была большая польза.

Поскольку мы больше не находились под обстрелом, мы могли оставлять у себя ненадолго тех раненых, чья немедленная эвакуация сразу после операции представляла собой известные трудности.

К нам поступило двое солдат, служивших в артиллерийской батарее, они оба были ранены от взрыва одного и того же снаряда. Один из них был молодым симпатичным лейтенантом, у которого оторвало мочку левого уха, а другой был капралом, у которого осколком было пробито бедро. Капрал потерял много крови до того, как полковой врач на пункте первой медицинской помощи смог наложить ему повязку на бедро поверх раны, и теперь он находился в состоянии коллапса.

Подобный шок, или сосудистый шок, это отнюдь не то же самое, что нервный шок. В первую очередь он связан с понижением давления, вызванного значительной потерей крови. В таких случаях лучше всего помогает переливание крови. Его делают до операции; так как пациент без этого может просто ее не перенести. С помощью специального приспособления кровь из вены на руке донора поступает в вену на руке пациента. При этом существует опасность свертывания крови, кроме того, в приспособление для перекачки крови нельзя допускать доступа воздуха, так как в течение всего нескольких секунд воздушный пузырь может привести к закупорке важной кровеносной артерии, а это приведет к внезапной смерти пациента. Это называется эмболией.

Всегда производит глубокое впечатление вид бледного, часто пожелтевшего и находящегося в практически бессознательном состоянии пациента, который медленно приходит в себя после этой процедуры в течение последующей четверти часа. Сердце начинает биться сильнее, так как получает большое количество крови, и оно начинает ее перекачивать. Постепенно щеки пациента приобретают нормальный цвет. В конечном итоге он полностью приходит в себя и даже может принимать участие в разговоре.

В данном случае молодой лейтенант послужил донором для капрала. Их группы крови совпадали. Как обычно бывает в таких случаях, после переливания крови пациент, получивший ранение в бедро, быстро пришел в чувство.

Ранения такого типа, во время которых происходит повреждение не только кости, но и мягких тканей, вызывают наибольшие опасения у военных хирургов. Это одно из самых опасных ранений, поскольку при нем появляется риск возникновения гангрены. В таком случае жизнь раненому можно спасти только с помощью ампутации. Но это слишком высокая цена! Конечно, если хирург решает спасти ногу и все идет хорошо, это не может не вызывать удовлетворения. Однако, если он решает не делать ампутацию, а затем выясняется, что он не может спасти ногу, жизнь пациента оказывается под угрозой. Подобное решение принять не так-то просто; но хирург не может от него уклониться, он должен занять четкую позицию. Наиболее надежным советчиком в таких случаях обычно является его собственный опыт. Однако всегда остается некоторый элемент неопределенности, назовем его фактор «X», который обычно зиждется не на доводах разума, а на подсознательных инстинктах. Бывали сомнительные случаи, когда решалось, стоит ли пациенту для спасения его жизни удалять руку или ногу, а в других случаях подобные сомнения даже не возникали.

В самом начале войны мы стояли на очень консервативных позициях в том смысле, что любой ценой пытались сохранить раненым их руки и ноги. Это стоило жизни многим хорошим людям. Позднее, когда условия стали постепенно ухудшаться, мы стали действовать более решительно.

В данном случае решение принять было просто. Обследование раны показало, что повреждение мягких тканей было не очень значительным. Не возникло особых трудностей при обработке всей поверхности раны. Мы обработали рану и наложили большой пластырь, оставив в нем небольшое отверстие, через которое можно было следить за процессом ее заживления, не удаляя при этом повязки.

Вечером санитар рассказал нам о том, какой была реакция пациента на предпринятые нами меры. Он отошел от действия обезболивающих лекарств и спросил, что с ним сделали. Естественно, он был очень рад тому, что мы не ампутировали ему ногу. Когда ему сообщили, что кровь для переливания ему предоставил его лейтенант, он спокойно заметил:

– О, теперь у меня в венах течет офицерская кровь. Теперь я должен требовать повышения.

После этой тирады он выкурил сигарету, а затем погрузился в крепкий сон выздоравливающего человека.

Я не знаю, жив ли он до сих пор? Он мог вернуться в свою часть, когда его нога зажила, и теперь, возможно, валит лес где-нибудь вблизи полярного круга, но не исключено, что он уже давно похоронен где-нибудь на просторах России.

Глава 4
Работящие ангелы

С течением времени мои подчиненные научились приспосабливать под операционные даже самые жалкие лачуги, разбросанные по степи. Я на самом деле испытывал искреннее восхищение и свою полную беспомощность, когда видел, с каким мастерством они это делали. Обеспечение светомаскировки всегда представляло известные трудности. Хотя авиация русских стала представлять собой реальную угрозу только ближе к концу войны, хищная, кровожадная птица кружила над нашими головами почти каждую ночь и время от времени бросала бомбу где-нибудь в непосредственной близости от нас. Солдаты называли этого ночного посетителя «сеялкой». Она никогда особо нас не беспокоила, так как газовая горелка, использовавшаяся для стерилизации, и генератор, обеспечивавший электричеством осветительные лампы в операционной, производили такой сильный шум, что он заглушал шум от самолета.

Дверь из импровизированной операционной обычно вела прямо на улицу. Как правило, мы ее занавешивали конскими попонами. Благодаря этому из дома свет не проникал наружу, когда кто-нибудь выходил из комнаты или входил в дверь, но, разумеется, входное отверстие должно было быть достаточно большим, чтобы через него могли пройти двое санитаров с носилками.

Мы всегда работали при искусственном освещении, и благодаря этому всегда казалось, что мы работаем ночью. Атмосфера внутри операционной была густо пропитана запахом крови, пота, алкоголя, а также эфира. Время от времени я выходил наружу, чтобы сделать несколько глотков свежего воздуха, и каждый раз я приходил в легкое замешательство, увидев на небе сияющее солнышко.

Когда я заканчивал очередную операцию, а мои умелые помощники были заняты тем, что накладывали на рану повязку, то обычно присаживался на маленький ящик, прислоняясь спиной к стене, чтобы немного передохнуть. Я выкуривал сигарету, держа ее, во избежание заражения, стерилизованным хирургическим пинцетом. Рядом со мной стоял санитар и помогал мне выпить чашечку кофе. Если бы я касался чашки, то мне приходилось бы производить дезинфекцию рук каждый раз после того, как я позволял себе короткий отдых.

После завершения перевязки раненого укладывали на носилки. Это требовало определенного мастерства, так как пациент мог испытывать сильные боли. Обычно это делали два опытных санитара, научившиеся синхронизировать свои движения. В нашей хирургической команде служил сержант Майер. Перед войной он успешно занимался розничной торговлей где-то в западной части Берлина; он даже и не подозревал, что у него имеются способности к медицине. Он довел процедуру перевязки до уровня настоящего искусства, особенно удачно ему удавалось накладывать разного рода пластыри. Это был высокий, крепко сколоченный человек, всегда сохранявший непоколебимое спокойствие, и при этом, надо же такому случиться, был страстным футбольным болельщиком. Кроме того, он был искренне к нам привязан. Однажды, возвращаясь из отпуска, он попал в маршевую колонну и получил приказ остаться в другой части. Он просто дезертировал из нее и вернулся к нам; впрочем, он был достаточно хитер и смог стащить свои документы в неразберихе, царившей в той части, и привезти их с собой. Ему помогло то обстоятельство, что его фамилия была Майер, которая весьма часто встречается в Германии.

Казалось, что сержант Майер может стоять на ногах, подобно скале, в течение многих часов и даже дней. Я никогда не видел его уставшим. Он был настолько силен, что мог самостоятельно переложить раненого с операционного стола на носилки. Я до сих пор вспоминаю эти яростные, быстрые и мощные движения, а также его особую, исключительную вежливость. Мы звали его «работящим ангелом».

После того как пациент оказывался на носилках, капрал Кубанке укладывал рядом с ним его стальную каску, противогаз и сумку для провизии. Это входило в его обязанности. Если пациент был в сознании или хотя бы в полусознании, санитары часто отпускали различные шуточки:

– Люби свою подружку. Пришли нам открытку из Берлина!

Когда его выносили, хирург бросал на пациента прощальный взгляд. И на самом деле, крайне редко случалось так, что ему приходилось видеть его вновь, хотя, по всей вероятности, на этот раз его жизнь была вне опасности.

После короткого перерыва приносили следующего раненого, и так продолжалось час за часом, день за днем, год за годом. Это был мрачный конвейер, тянувшийся из самой гущи битвы к нашей операционной. Мы не могли никому выказывать особого предпочтения: мы просто не могли себе этого позволить. Иначе вскоре мы бы оказались в состоянии полного нервного истощения и не смогли бы дальше работать. Симпатия является естественным чувством простого человека, который не может дать больше ничего. Для нас оказание помощи очередному раненому было просто новой работой. И наши усилия не всегда были только физическими. Без сомнения, хорошая физическая подготовка, точно так же, как и профессиональное мастерство, необходимы для любого хирурга, но на него налагается величайшая ответственность, так как любой раненый вправе ожидать, что его проблема будет решена наилучшим для него образом. Сотый пациент имеет точно такие же права, как и первый; каждый из них представляет собой неповторимую и уникальную личность. Но бывали случаи, когда мы не в силах были помочь.

Мы ничего не знали о том, как эти люди жили раньше, и у нас не было времени спрашивать их об этом. Всегда имелось несколько раненых, лежавших в приемной и дожидавшихся своей очереди на операционном столе. А также всегда существовала вероятность того, что прибудет очередной фургон скорой помощи, заполненный ранеными в критическом состоянии, которым придется оказывать срочную помощь.

Была ли у этого солдата жена, которая никогда ему не писала? Был ли он художником или писателем, который все еще надеется нарисовать свои лучшие картины или написать свою лучшую книгу? Был ли это мерзавец, о котором никто не будет особо жалеть? Как бы то ни было, он был человеком, и ему нужно помочь. И это было все, что нам о нем известно.

Я все еще сидел на своем маленьком ящике. Раненому в первую очередь надо было удалить остатки одежды возле той части тела, в которую он был ранен. В случае необходимости, чтобы уменьшить боль, это можно было сделать с помощью больших портняжных ножниц. Если было надо, то разрезались и сапоги. Ближе к концу войны мы получили приказ, согласно которому сапоги разрешалось разрезать только в самом крайнем случае. Однако в приказе ничего не говорилось о том, что тем самым раненому можно было причинять лишнюю боль. В конечном итоге пришел приказ, согласно которому с мертвых надо было снимать сапоги. Похороны на войне обходятся без излишних церемоний; но все-таки было обидно, что для солдата, погибшего в бою, пожалели пару сапог.

Сержант Майер ухитрялся раздевать раненых ловко и осторожно. Когда он делал это, то отпускал несколько непристойных шуточек, благодаря этому раненый начинал думать, что на самом деле дела его не так уж и плохи, как он сам полагал.

А как мужественно вели себя раненые! Даже сдавленные стоны раздавались редко. Очевидно, их успокаивали сильные, умелые руки окружавших их людей. Здесь, вдали от ужасающего одиночества на поле боя, избавившись от страха попасть в плен, человек медленно начинал поднимать трепещущий флаг надежды.

В операционной мой ассистент прилег отдохнуть подальше от только что простерилизованных инструментов. Анестезиолог готовит маску с наркозом. Врач обследует раненого солдата, пытаясь понять, надо ли ему делать переливание крови. Затем хирург встает со своего ящика. Помощник помогает ему надеть резиновые перчатки, обсыпанные внутри пудрой. Ловким движением он сперва просовывает руку в правую перчатку, затем и в левую, а потом плотно их натягивает. Раненый наблюдает за каждым его движением. Что он думает обо всем этом? Эти создания в своих резиновых перчатках больше всего напоминают мясников. А он все еще не знает, кто именно из них является хирургом, кто именно из них держит его жизнь в своих руках.

Затем хирург смотрит на него:

– Сколько вам лет?

– Когда вы были ранены?

– Где вы были ранены?

У вас нет возможности долго разговаривать, для этого просто нет времени; но в любом случае вы можете сказать раненому несколько ободряющих слов. Очень важно внушить пациенту уверенность.

Бинты удалены, рана осмотрена. Иногда диагноз поставить несложно. Достаточно осмотреть входное и выходное отверстия от пули, чтобы оценить степень повреждений. Траектория полета пули редко проходит сквозь тело по прямой линии. Это бывает только в тех случаях, когда огонь велся с близкого расстояния, да и то далеко не всегда в этом можно быть уверенным. Иногда случаются совершенно невероятные вещи. Я помню человека, который был смертельно ранен прямо в середину лба. Пуля прошла навылет и вышла в затылочной части. По всем правилам, он должен был умереть, но случилось невероятное: пуля прошла сквозь череп, не задев жизненно важных центров. И таких необычных случаев можно вспомнить великое множество. Когда входное и выходное отверстия от пули найдены, вы должны оценить, какие внутренние органы при этом могут быть задеты.

Труднее всего приходится в тех случаях, когда пуля застревает в теле. По характеру входного отверстия вы пытаетесь определить, где она может находиться. Но насколько глубоко она вошла в тело? По неведомой мне по сей день причине, было запрещено пользоваться металлоискателем при обследовании раны. Но тем не менее, я им часто пользовался; любой член нашей бригады улыбался в тот момент, когда с помощью металлоискателя удавалось найти глубоко застрявший в теле кусочек металла. Но такие удачи случались редко, гораздо реже, чем хотелось бы. Лучше всего поддавались лечению конечности. Поначалу раненый лежал раздетым. Даже при этом я не всегда мог найти пулю, но, по крайней мере, у нас была возможность правильно одеть раненого. Люди, входившие в состав операционной бригады, которые всегда присутствовали в полной тишине при обследовании, с течением времени сами становились прекрасными диагностами.

Очень часто одного взгляда на поврежденную конечность было достаточно для того, чтобы понять, что без ампутации не обойтись.

То, что было на самом деле сложно, так это принять решение в сомнительных случаях – например, если имеешь дело с сильными повреждениями конечностей. Спасать или ампутировать? Наибольшую сложность представляли ранения в брюшную полость, грудь, спину и шею. В таких случаях использование металлоискателя было особенно необходимым. Надо было использовать все доступные методы диагностики.

Для этого существовала четко расписанная и хорошо разработанная процедура. В первую очередь хирург записывал все внешние признаки: состояние входного и выходного пулевых отверстий, выражение лица, чувствительность к боли, упругость брюшной полости, учащенное дыхание и тому подобное. Это позволяло ему поставить предварительный диагноз. Затем он пытался найти другие симптомы, которые позволили бы определить, верен ли был предварительный диагноз. Основываясь на всей совокупности симптомов, он ставил окончательный диагноз. Чтобы сделать это, он должен учитывать все возможности – но при этом он должен выбрать только одну из них. Это требует высокой собранности и способности свободно ориентироваться в накопленных современной хирургией знаниях. В некотором роде его труд можно сравнить с радаром, который ищет крошечный самолет в стратосфере. Настоящее мастерство хирурга в военное время проявляется и в том, что вам по 20 раз за ночь приходится собираться с силами, хотя при этом вы можете находиться в состоянии полного физического истощения. Хирург не имеет права уклоняться от выполнения своих обязанностей. Он сразу же должен приступать к их исполнению. Иначе через несколько минут его скальпель может оказаться уже бесполезным. Это может стоить жизни храброму человеку, у которого не было возможности самостоятельно выбирать, кто будет его оперировать.

Удачные и неудачные диагнозы! В этих грязных, пыльных хатах, разбросанных по обширной украинской степи, я с благодарностью вспоминал уроки по хирургии своего старого учителя. Он учил нас быть безжалостными. Он учил нас также тому, что у хирурга должно хватать мужества в случае необходимости разрубить гордиев узел – у него должно хватить мужества признать свою ошибку.

– Обезболивающие, пожалуйста…