Текст книги "Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945"

Питер Бамм
Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941–1945

Глава 1
Острый кусочек стали

Четко очерченная, выполненная в стиле барокко, далекая флотилия парила высоко над истерзанной войной землей. Белоснежные облака медленно плыли по бескрайнему украинскому небу. Они создавали игру света, время от времени бросая тень на окрестный пейзаж, состоявший из лесов и холмов.

На краю небольшого леса стояла крестьянская телега, а в ней находилась громадная бочка, заполненная не вином, а кое-чем гораздо более ценным – водой. К востоку гряда холмов становилась более пологой, напоминая нарисованный пейзаж. На третьей гряде зелень все еще не пожухла под палящим солнцем и четко просматривалась; четвертая гряда была скрыта за голубой вуалью. Между ними нес свои воды Днестр. Здесь и там двигались грузовики, то взбираясь на холм, то опять исчезая в ложбине; между деревьями поднимались дымки; откуда-то сверху был слышен звук летящего самолета.

На самом деле этот умиротворяющий пейзаж представляет собой поле боя. Немецкие войска пытаются форсировать Днестр. Ветер дует с запада, поэтому с опушки леса не доносится гул артиллерийской канонады, хотя река находится всего в четырех километрах от нас. В лесу медицинская часть разбила несколько палаток, замаскировав их кое-как ветвями ели и акации – акация уже начала сохнуть. Одна из палаток представляет собой операционную и, в некотором смысле, также является полем боя.

При упоминании об операционной у кого-то невольно всплывают в памяти белоснежный пол, покрытые кафелем стены, большое окно, покрытое инеем, сверкающая сталь операционного стола, над которым горит большая лампа, никелевые стерилизаторы, хирургические инструменты. Все эти атрибуты необходимы для того, чтобы избежать заражения, полностью избавиться от болезнетворных микробов; ни один из непростерилизованных или непродезинфицированных инструментов не должен прикасаться к ране. В полевом госпитале, который, как правило, расположен на некотором удалении от линии фронта, довольно легко создать все необходимые условия, но этого не так-то просто добиться в полевых хирургических госпиталях, которые открывают медицинские роты прямо на передовой. Судьба раненого человека в основном зависит от того хирурга, в руки к которому он попал. С каждым часом, который проходит от момента ранения и до оказания ему первой хирургической помощи, его шансы на спасение уменьшаются. Ранение в брюшную полость спустя 2 часа можно прооперировать с большим шансом на успех, но через 12 часов шансов на спасение раненого уже практически не остается. Поэтому исключительно важно расположить полевой хирургический госпиталь как можно ближе к передовой – даже если при этом он оказывается в зоне досягаемости вражеской артиллерии. Однако, с другой стороны, нет никакого смысла проявлять ненужный героизм и размещать его так близко к вражеским позициям, что его легко смогут уничтожить.

В самом начале войны штаб дивизии издал приказ, регламентировавший правила дислокации полевых хирургических госпиталей. Позднее мы сами стали выбирать места для их расположения. Когда нам приходилось делать операции во время отступления, мы должны были самостоятельно определять, как долго мы сможем делать операции в данном месте без риска оказаться в плену.

При выборе места для полевого хирургического госпиталя определяющее значение имеют три фактора. Первый должен учитывать ход сражения, второй – вражеский огонь, и третий – транспорт. Он нужен был как для доставки раненых в полевой хирургический госпиталь, так и для эвакуации их в стационарный госпиталь после оказания им первой хирургической помощи.

Организация такого полевого операционного центра не требует больших усилий и целиком зависит только от персонала. Единственное необходимое условие для этого – наличие воды. Обычно в штате каждой немецкой дивизии числились две медицинские роты, одна из них была моторизованной, а другая была оснащена транспортом на конной тяге. Личный состав последней часто пользовался велосипедами, хотя часто им приходилось передвигаться и пешком. Я был приписан именно к такой роте.

Крытые фургоны нашей медицинской роты выглядели как реквизит, оставшийся от войны 1870 года. Эти лошади, тащившиеся по проселочным дорогам и перевозившие медицинское оборудование, настолько же отстали от научного прогресса, как если бы они соревновались в скорости с «мессершмитами».

Пол операционной палатки представлял собой не что иное, как черную, немного сыроватую украинскую почву. Наклонные парусиновые стены были густо облеплены мухами. Не было никакого окна с покрытым инеем стеклом, а было только треугольное отверстие, служившее одновременно как входом, так и выходом. Для защиты от мух это отверстие приходилось закрывать одеялом. Стерилизация инструментов производилась на спиртовой горелке. Лампа освещения питалась от батареи. Инструменты и прочее оборудование были в полном комплекте и отвечали современным требованиям; в крытом фургоне, служившем амбулаторией, ничего не пропадало.

Ответственным за этот фургон был сержант Кинцль. Хотя его фамилия имела швабские корни, Кинцль до войны был пивоваром в Берлине. Он был первоклассным организатором и обладал врожденным даром все планировать наперед. Ни разу – ни во время наступлений или отступлений, находились ли мы на плацдарме или в «котле», будь то во время кишащего мухами знойного русского лета, или во время ледяной русской зимы – не было такого случая, чтобы у Кинцля под рукой не оказалось нужных лекарств. От него никто никогда не видел проявлений безумной храбрости, но он был ответственным, надежным человеком; сотни раненых должны быть благодарны ему за свое спасение.

Нам пришлось оперировать в этом месте в течение трех дней, так как именно три дня понадобилось на то, чтобы прорвать «линию Сталина». Какой убогой представлялась тогда эта палатка в небольшом лесу на берегу Днестра! Но впоследствии я часто вспоминал о ней – треугольный вход в операционную со стенами из парусины, через который санитары едва могли протиснуть носилки, в некотором смысле был волшебной дверью.

Солдат – просто человек – получил ранение. Он был ранен во время атаки и в мгновение ока стал совершенно беспомощным. До этого мгновения вся его энергия была направлена на продвижение вперед, на борьбу с врагом. Он настолько был погружен во все происходящее, что у него не было времени подумать о себе. Однако теперь он предоставлен сам себе: вид собственной крови заставляет его погрузиться в собственные проблемы. Еще мгновение назад он мог изменить ход истории, а еще через мгновение он не сможет помочь даже сам себе.

Через несколько часов на землю падает ночь. Его охватывает ужас. Неужели ему суждено умереть от потери крови? Найдут ли его? Не ранят ли его еще раз? Не отступают ли немцы? Не захватят ли его в плен русские?

Вечность проходит до того момента, когда несколько солдат оттащат его обратно кратчайшим путем. Здесь, в воронке от взрыва артиллерийского снаряда или в наскоро отрытой траншее, оборудован пункт первой медицинской помощи, там находится полковой врач. Раненого солдата перевязывают, накладывают шину и делают укол, чтобы облегчить его страдания. Затем его укладывают на свободное место, оставляя гадать, удастся ли ему отсюда выбраться. Наконец, его собираются отправлять дальше и грузят в машину скорой помощи. В конечном итоге он оказывается среди множества других раненых, лежа в полутьме. Напряженную тишину нарушают только стоны окружающих. Спустя долгий промежуток времени вновь появляется санитар. С того момента, когда пациент попадает в яркий круг света операционной лампы, он перестает быть просто несчастным, грязным, перепачканным кровью беспомощным телом, здесь, на операционном столе, вновь становится человеком, о котором заботятся и оказывают всю необходимую помощь.

Это маленькое чудо помогает совершить острый кусочек стали, который весит меньше 100 граммов и называется скальпелем. В нем сосредоточено мастерство хирурга, накопленное за многие годы учебы и работы; этот инструмент является воплощением многовекового опыта и своего рода символом современной организации медицинской службы в армии. А над всем этим, над этой маленькой палаткой в лесу, на берегу Днестра, под бездонным украинским небом развевается маленький гордый флаг, невидимый флаг, флаг гуманизма.

В тот момент мы еще не знали, придем ли мы под этим флагом к победе или к поражению.

Глава 2
На советской границе

«Линия Сталина», представлявшая собой линию укреплений на восточном берегу Днестра, была прорвана. Немецкие войска пересекли реку, а следом за ними инженерные подразделения переправили на противоположный берег несколько машин скорой помощи. Эти машины доставляли раненых с линии фронта на восточном берегу реки; некоторых из них на понтонах переправляли через реку; еще большее число машин скорой помощи доставляло раненых по пересохшему дну реки на обрывистый западный берег; большой гусеничный трактор затаскивал их наверх. Затем, уже на других фургонах скорой помощи, они попадали к нам. К тому времени мы уже переместились ближе к берегу реки, чтобы сократить им путь.

Мне надо было поехать в штаб дивизии, чтобы выяснить ситуацию. Только что прошла гроза, сопровождавшаяся сильным ливнем. Почти все машины быстро застревали в грязи: это было первое предупреждение относительно того, что нам ожидать от русской земли. Однако пока еще стояло лето; в течение нескольких часов солнце высушило всю грязь, образовавшуюся после грозы. Но во всех своих проявлениях – а их было много, и зачастую они были непредсказуемы – грязь оказалась таким же смертельным врагом для раненых, как и холод. Но пока мы еще в полной мере этого не осознавали.

Для поездки я выбрал лошадь. По дороге, когда я огибал опушку леса, я увидел протестантского капеллана, сидящего на земле. Он привязал свою лошадь к дереву и, казалось, что-то искал. Я спешился. Мы ранее были уже знакомы и испытывали по отношению друг к другу чувство симпатии. Впервые мы встретились в маленькой церквушке во Франции в 1940 году. Во время наступления под Шмен-де-Дам полевой хирургический госпиталь располагался как раз в ней. Церковь была разрушена во время Первой мировой войны, но затем старательно восстановлена, отчасти для этого была использована прежняя кладка. Старые камни отчетливо выделялись на фоне вновь отстроенных стен. У нас состоялась продолжительная дискуссия, касавшаяся круглых башен, покрытых черепицей, которые возвышались по углам. Не без чувства самодовольства ученый прочитал целую лекцию богослову; он ему объяснил, что башни такого типа, так называемые «круглые», можно найти на всем пространстве от Пиренеев до Южной Англии.

Всегда было крайне приятно встретить в зоне боевых действий кого-нибудь из старых знакомых. Первым делом вы испытываете чувство внутреннего удовлетворения и облегчения, что этот человек все еще жив. Затем каждый начинает рассказывать истории о том, что с ним приключилось за последнее время. Зачастую невозможно определить, где фантазия автора переплетается с реальными фактами. Но при встречах подобных этой есть шанс узнать какую-нибудь ценную информацию. Двое людей приветствуют друг друга, когда они встречаются в боевых условиях, точно так же, как и афиняне, наверное, приветствовали друг друга, когда они встречались на агоре:

– Τι υεωτερον? (Что нового?)

Мы сели вдвоем на стволе дерева с одинаковым чувством – словно мы сели за столик в кафе на бульваре.

У хирурга был хороший повод оценить самого капеллана и его работу. Когда хирург, слуга людей, достигает пределов своих возможностей, за дело берется слуга Господа. Он может указывать путь, начиная с того момента, когда ученый беспомощно разводит руками, к воротам, ведущим к вечности; это путешествие требует комфорта и подтверждения из источников знания более глубоких, чем те, которыми когда-либо располагала наука.

Раненый человек, который умирает в полевом хирургическом госпитале, не является инвалидом в прямом смысле этого слова. Это человек в полном расцвете сил, безвременно вырванный из жизни, не успевший многого сделать. Отчаяние молодого человека, которому судьба даровала еще несколько часов земной жизни, просто безмерно, и все те почести, которые во всем мире воздают павшим в бою, не могут уменьшить его страдания ни в малейшей степени.

Тогда перед умирающим человеком склоняется капеллан, – а в то время вокруг него другие раненые принимают пищу, – у него в руках нет ничего, кроме Книги, которая дает настоящее утешение. Очень часто я восхищался этими служителями Господа, многим они приносили успокоение в их последний час.

Даже сейчас я точно не знаю, как относиться к истории, которую мне тогда рассказал капеллан. Накануне днем к нам доставили интенданта, заведовавшего продовольственным складом. Взрывом шального снаряда, в нескольких километрах от линии фронта, ему оторвало левую руку и разворотило левое колено. Он был совершенно безвредным человеком: в первую очередь он заботился о бобах и ветчине и даже не помышлял стать героем. Мы сделали все, что только можно было, для обрубка его руки и ампутировали ногу. Он даже потерял не очень много крови; иногда, когда отрывает конечности, стенки кровеносной артерии сужаются, и их закупоривает сгусток крови, который через некоторое время рассасывается. Но пациент, этот мирный человек, который так внезапно попал в объятия смерти, испытал сильнейший нервный шок.

Состояние нервного шока, сопутствующее ранению, хорошо известно медикам, и его легко определить. Это органическое нарушение нервной системы, которое приводит к проблемам в кровообращении, перебоям пульса, сокращениям мышц и к сбою некоторых других функций организма. Все эти нарушения связаны с работой головного мозга.

Несмотря на все наши усилия, нам не удавалось вывести пациента из этого состояния. Когда я отправлялся в путь, он был при смерти.

Он попросил священника отослать имевшиеся у него часы его жене: это был ее подарок. Он их носил на утраченной ныне левой руке. Он точно описал место, где его ранили; как раз та самая опушка леса, где мы сейчас сидели. Это было последнее желание несчастного человека, который встретил смерть в заботах о доверенном ему складе.

Как священник, так и хирург занялись поисками воронки от снаряда. Это оказалось довольно просто, так как вокруг лежали поваленные деревья. На оторванной руке сидела ворона. Часы все еще шли…

Когда я добрался до штаба дивизии, то застал там начальника штаба, сидевшего на маленьком раскладном стульчике. Он как раз завтракал ветчиной и бобами, доставая их из жестяной банки. Майор Генерального штаба был лицом достаточно важным. Но этот великий человек был настроен дружелюбно. И на это была своя веская причина. С точки зрения командования, наличие первоклассной медицинской помощи для раненых помогало поддерживать высокий моральный дух в войсках. Кроме того, этот проницательный человек понимал, что никто не даст ему более достоверной информации о реальном моральном состоянии солдат, чем полевой хирург. Легкораненые всегда были весьма словоохотливы, они все еще были полны впечатлений от только что пережитых ужасов. Из обрывков информации, обычно отражавших ситуацию на крохотном участке фронта, а также по той манере, в которой люди о ней рассказывали, опытный слушатель всегда мог получить ясное представление о преобладающих настроениях. Майор как раз об этом и расспрашивал меня, кроме того, я поделился с ним некоторыми своими личными впечатлениями. Успех наступления воодушевил людей и вдохновил их на новые, еще большие подвиги.

Затем я расспросил майора относительно небольшой деревушки Голеркани, расположенной на правом берегу реки, куда мы собирались перевести наш полевой хирургический госпиталь. Он одобряюще улыбнулся. Деревушка находилась как раз возле переправы, сооруженной подразделениями дивизии. Он уже отдал приказ, чтобы там построили мост. Затем он взглянул на меня и несколько иронично сказал:

– Но Тимошенко стреляет по ней из своих тяжелых орудий!

В таких случаях приличия требовали того, чтобы один из собеседников пожал плечами и сказал: «Ну и что!»

– Почему мы не можем их уничтожить?

– Орудия находятся примерно в двадцати километрах от наших позиций и так хорошо замаскированы, что авиационная разведка не может их засечь. Мы послали за подразделением, оснащенным звукоуловительными приборами.

– Расскажите мне, кто он такой, этот Тимошенко?

Вот тогда я впервые и услышал о маршале Тимошенко, который, как утверждали, командовал всем южным флангом обороны русских, упиравшимся в Черное море. Майор познакомился с маршалом, когда, будучи офицером рейхсвера, он был направлен в Москву. Тимошенко был человеком блестящего ума, и майор считал его лучшим из тех командиров, которыми располагали русские. Простое здравомыслие маленького человека сводилось на нет осознанием величия тех событий, которые он мог наблюдать каждый день и которые сбивали его с толку. Я выразил свое удивление по поводу того, что мы так глубоко проникли на территорию русских, не встретив, по сути дела, серьезного сопротивления.

Майор засмеялся:

– Понятно, что ты не хранишь географический атлас среди своих медицинских инструментов! Сопротивление? Зачем русским стоять до последнего на берегах Днестра, если они могут организовать гораздо более эффективную оборону на берегах Волги?

Он вытащил карту России из кармана. На этой карте то расстояние, которое мы смогли преодолеть за последние три недели, по сравнению с остальной территорией страны было столь незначительным, что его едва можно было разглядеть. Фактически нам так и не удалось провести окружение сколько-нибудь значительных сил Тимошенко. В течение летней кампании 1941 года он отвел свои силы к Дону. Зимой мы в полной мере осознали, что они сохранили свою боеспособность.

В Голеркани имелось старое здание школы, построенное еще в царское время, нас оно привлекло своими крепкими каменными стенами. Военные строители, которые ранее заняли деревню, охотно освободили его для нас. Имелся строгий приказ, что полевым хирургам должен предоставляться приоритет при выборе помещений, но на этот раз все было сделано просто из дружеских побуждений. Командиром этой строительной части был наш старый знакомый капитан Штуббе. Он служил в качестве инженера еще в годы Первой мировой войны и был родом из городка Пирна, что на Эльбе. Он был настоящим служакой; чувствовал себя в военное время нужным и счастливым человеком, поскольку в полной мере мог применить некоторые из тех навыков, заложенных в него природой и которые были совершенно бесполезными на его мельнице в Пирне.

Мы впервые встретились с капитаном Штуббе в Болгарии. Наша часть получила приказ разместиться в одной из долин среди Родопских гор, вблизи южной границы этой страны. На лошадях мы добрались до вершины горы, затем спустились вниз, чтобы изучить долину с помощью биноклей, и неожиданно увидели сцену, словно заимствованную из книги. В тени громадного скального навеса, возвышавшегося над берегом реки, за только что сколоченным столом, под акацией, сидел толстый человек в штанах с подтяжками и пил нечто, напоминавшее кофе. Мы все сошлись во мнении, что перед нами любитель красивой жизни, и подъехали к нему на лошадях. Это и был капитан Штуббе. Он посмотрел на нас своими проницательными маленькими глазками, в которых читалось некоторое недоверие. Тем не менее, он предложил нам только что заваренного кофе, отвергнув при этом все наши ссылки на недостаток времени, заявив, что он вскипятит воду на ацетиленовой горелке в течение 30 секунд. Нам удалось отправиться в обратный путь только вечером, когда он пообещал нанести нам ответный визит, при этом мы здорово накачались водкой его собственного изготовления.

Штуббе с виду был человеком неприветливым, но на самом деле он всегда был готов прийти на помощь. Он был хитрым как лиса при поисках продовольственных запасов, испытывал чувство особой гордости за построенные им мосты, при этом равнодушно относился к почестям и наградам. Его главным богатством были 12 пятнадцатитонных тракторов, эти громадные машины тащили за собой понтоны для строительства мостов по просторам России, и им были не страшны ни грязь, ни снег. Мы всегда обращались к капитану Штуббе, когда испытывали трудности с транспортом, и он никогда не оставлял нас в беде. Однажды он даже прислал свои громадные машины за 100 километров, чтобы помочь эвакуировать раненых.

На берегах Днестра мы встретились вновь. В последний раз я его видел в знаменитом китайском ресторане, располагавшемся напротив королевского дворца в Бухаресте. Он угощал цыганский ансамбль шампанским. Капитан Штуббе, подобно большинству саксонцев, был очень музыкальным.

Один из понтонов был спущен на воду, и громадная лебедка тащила его к берегу. Как и предсказывал майор из штаба, русские начали обстреливать деревню: два разрыва, пауза, два разрыва, пауза… Ударная волна от разрывов снарядов сильно била по ушам. Мы установили их калибр, найдя один из неразорвавшихся снарядов на кладбище. Деревня располагалась на склоне холма, поэтому под огнем оказалось только несколько домов, располагавшихся на самой его вершине. Мы находились вне зоны обстрела. Но оставлять раненых в районе, который все еще находился под огнем врага, мы не имели права.

Трактор, который доставлял раненых на вершину прибрежной кручи и сбивал комками мягкую украинскую землю на пути от расположенного в низине русла реки, был предоставлен нам капитаном Штуббе. «Бедняжки», – причитал он; даже расход 125 литров бензина в час, которые он выделял из своего последнего резерва, не казался ему слишком большой потерей, если шел на пользу этим «бедняжкам».