Текст книги "Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945"

Глава 5
Другая рука

Вероятно, через мои руки прошли тысячи раненых, но отчетливо я запомнил только нескольких из них. Раненый человек как бы выныривает из ужасающей темноты в этом маленьком, ярко освещенном убежище. Но хирург обращается к нему всего лишь с несколькими словами. Он смотрит на лицо раненого всего лишь в течение нескольких секунд. Затем на лицо пациенту надевают маску с наркозом и накрывают стерильными полотенцами; он становится просто «случаем» с определенным набором симптомов, которые следует изучить внимательно, продуманно и оценить с научной точки зрения. Главной целью всего этого является спасение человеческой жизни. Сохранение его физических данных до максимально возможной степени при этом является второстепенной задачей. Обратимся вновь, например, к вопросу о том, стоит или не стоит ампутировать конечность. Бывают ясные случаи, когда конечность сильно повреждена, и другого выбора просто не остается. Бывают также несомненные случаи и другого рода, когда ранение легкое, и вопрос об ампутации просто не возникает, даже если повреждены суставы. Суставы наиболее чувствительны к инфекции. Но бывают сомнительные случаи, когда неясно, надо ли производить ампутацию. При этом хирург, который преследует цель спасти как можно больше жизней своих пациентов, может ампутировать множество конечностей, которые можно было бы сохранить. Осторожный хирург спасет пациентам руки и ноги, которые другой без тени сомнения ампутировал бы, но за всю свою карьеру он потеряет многих, которые могли бы еще жить.

Мы все встречали в своей жизни человека, который заявлял: «Доктора хотели ампутировать мне ногу, но я отказался. Посмотрите, моя нога цела». Эта история всегда выставляет хирургов в невыгодном свете. А вот истории другого рода вы не услышите. Человек, который мог бы ее рассказать, мертв. Он отказался от ампутации, и это стоило ему жизни.

Понятно, что тяга к жизни и хорошее настроение пациента являются важными факторами при хирургическом вмешательстве. Временами хирург может себе позволить рисковать, полагаясь на здоровый оптимизм раненого, хотя, конечно, это будет неправильно, если подобным образом хирург попытается снять с себя ответственность. Отчаяние от потери конечности возрастает с течением времени. Решение не жить с искалеченным телом скоротечно, но смерть – вечна.

Ко всем этим соображениям следует добавить еще одну особенность проведения хирургических операций в военное время, которая весьма отличается от проведения таковых в мирное время. Вопрос о ситуации на фронте, вопрос о том, оперировать или нет, зависит не только от медицинских показаний. Тактическая ситуация также играет немаловажную роль.

Хирургия во время наступления очень отличается от хирургии во время отступления, хирургия летом – это далеко не то же самое, что хирургия зимой. Во время наступления активное противодействие противника постепенно уменьшается. Противник пытается отвести свою артиллерию в безопасное место. Его воздушное прикрытие задействовано над линией огня или же пытается не допустить сосредоточения сил противника. Вы можете оставить раненых на сборном пункте, и им будет оказана помощь после короткой транспортировки, так как полевые госпитали также продвигаются вперед.

Однако во время отступления огневая мощь противника постоянно возрастает. Раненых приходится сразу же эвакуировать. Полевой хирургический госпиталь должен быть готов в час приближения опасности трогаться с места, часто не имея возможности разрешить трагическую дилемму – бросать или не бросать раненых. Если исходить из этической точки зрения, в такой ситуации правильно было бы остаться вместе с ранеными. Но на практике это означает потерю сотен жизней. Дивизия, которая лишится одного из двух своих полевых хирургов, вскоре столкнется с определенными трудностями. Второй из оставшихся хирургов не сможет восполнить эту потерю, так как и без того уже работает на пределе своих возможностей.

Летом не так уж и трудно сохранить раненую конечность с нарушенным кровообращением. Но в холоде конечность начинает воспаляться, и вскоре возникает гангрена. Когда эвакуация из полевого хирургического госпиталя в тыл откладывается несколько раз, температура воздуха становится жизненно важным фактором, который может иметь для раненых исключительно тяжкие последствия.

У нас уже была довольно комичная прелюдия к ситуации подобного рода, которая в последние годы войны стала довольно обычной. Пока армия под командованием Тимошенко быстро откатывалась по направлению к новой линии обороны, располагавшейся вдоль берега Днепра, мы вновь разместили свой госпиталь в палатках, разбив их в нескольких километрах к востоку от Днестра. В течение нескольких дней шел сильный ливень. Практически все машины тонули в грязи. А мы каждый день сообщали нашему начальству в армейский корпус, что в тыл было отправлено от 70 до 100 раненых. Начальник медицинской службы корпуса находился на другой стороне Днестра. В течение нескольких дней он пытался добраться до нас, чтобы устроить одну из очередных проверок. Но каждый раз его машина застревала в грязи. И когда он возвращался в свой штаб пешком, он всегда находил наше послание, извещавшее его о том количестве раненых, которое мы отправили в тыл. В конечном итоге он все-таки появился в нашем полевом хирургическом госпитале, причем в очень дурном расположении духа. Госпиталь был пуст, за исключением одного пациента, которого мы тщательно скрывали.

В соответствии со странной армейской психологией командир нашей роты, благодаря которому эвакуация раненых осуществлялась весьма успешно, не получил никакой благодарности. Вместо этого он получил «ракету», а точнее говоря, целый их залп. Начальник медицинской службы корпуса поинтересовался, с помощью каких транспортных средств мы эвакуируем раненых. Мы поняли, что он не доверяет тем цифрам, которые мы ему сообщали. Естественно, это чудо стало возможным только благодаря тракторам, которые нам предоставлял капитан Штуббе. Но мы пообещали капитану, что никому не расскажем об этом, и сдержали свое слово. Это было сделано отнюдь не из эгоистических соображений. Не было никаких сомнений, что если мы раскроем наш секрет, то начальник медицинской службы корпуса будет постоянно пытаться позаимствовать тракторы у командира понтонеров. Непосредственным следствием этого будет то, что капитан Штуббе просто перестанет давать нам тракторы.

Наша способность игнорировать абсурдные приказы стремительно возрастала по мере продолжения войны в России. Но в то время капитан Штуббе все еще вынужден был неукоснительно выполнять все приказы. Мы могли лишиться его любезной помощи, и ее нечем было бы заменить.

Так что мы держали язык за зубами. Начальник медицинской службы корпуса покинул нас в гораздо худшем расположении духа, чем то, в котором он прибыл к нам. К нашему большому облегчению, мы через несколько дней узнали, что он отправил своего адъютанта с инспекцией по госпиталям, чтобы сверить количество поступивших туда раненых с теми сведениями, которые мы предоставляли в своих отчетах, – и он убедился в их достоверности.

Капитан Штуббе остался весьма довольным, что эта история закончилась именно так, и на радостях приказал зарезать пару свиней, угостив затем всю нашу роту вареным мясом. А в дополнение к нему было еще и пиво. В свое время он купил маленький бочонок в Бухаресте. Все это время он хранился под одним из его громадных понтонов.

После трапезы разговор в очередной раз зашел о нашем единственном пациенте. Его история до сих пор сохранилась у меня в памяти со всеми подробностями. Он поступил к нам с многочисленными осколочными ранениями обеих рук, они были достаточно опасными, хотя он и не успел потерять слишком много крови. Благодаря этому он мог двигаться самостоятельно, рукава его гимнастерки были разрезаны, а руки наскоро перебинтованы и заключены в лубки.

Поскольку осколки от мины обычно имеют крупные размеры и острые края, они способны причинить значительные повреждения мягким тканям. Края таких ран всегда выглядят рваными. И в подобных случаях угроза возникновения газовой гангрены особенно велика. Газовую гангрену вызывает анаэробная бактерия, которая размножается только при отсутствии воздуха, выделяя газ в мягкие ткани, что быстро приводит к их разложению. О ее присутствии свидетельствует свистящий звук, который появляется тогда, когда доктор ощупывает рукой область поражения, это выделяются пузырьки газа. Единственным надежным способом лечения в таких случаях является удаление поврежденных тканей. Поврежденная область вскрывается, и все поврежденные кусочки ткани бережно удаляются. Воздух должен проникать во все части раны. Затем она промывается перекисью водорода. Это способствует проникновению кислорода в мягкие ткани и действует как обеззараживающее средство. Операция должна проводиться с большой тщательностью. Если проглядеть хоть малейший участок поврежденной ткани, он послужит источником дальнейшего заражения.

Существовала также противогангренная сыворотка, но она оказалась не очень эффективной. Неплохие результаты достигались только при введении ее прямо в пораженную область, но она рассасывалась потоком крови. За несколько месяцев до описываемых событий, когда я находился в Греции, в только что занятом форте Эллас, входившем в систему обороны линии Метакса, протянувшейся вдоль турецко-болгарской границы[1]1
  Скорее всего, автор имеет в виду греко-албанскую границу. (Примеч. ред.)


[Закрыть], греческий коллега попросил меня предоставить ему сыворотку от гангрены. Чтобы не выглядеть невежливым, сержант Кинцль распаковал половину своих запасов. При этом он точно знал, в какой коробке и на какой полке хранятся пять ампул с противогангренной сывороткой, которые составляли наш неприкосновенный запас. Греческий хирург пытался оказать помощь пациенту, у которого гангреной был поражен язык. Сыворотку впрыснули прямо в основание языка, и пациент выздоровел.

Нашим пациентом в России был молодой человек примерно 22 лет. Он был студентом технического колледжа, который находился где-то в южной части Германии. К сожалению, мой подход к нему оказался бестактным с самого начала.

– Вы служили в шестой роте полка Рейнхарта, не так ли? Были ли вы среди солдат, которые раскалывали эти «коробки» на высоте 201? Были вы там?

– Да, да, я там был.

– Там было настоящее пекло.

Эта история о беспримерной храбрости небольшой группы пехотинцев превратилась в легенду менее чем за день.

Раненый молча посмотрел на меня. Затем он взглянул на свои бинты. Я все еще не знал, что скрывается под ними. Внезапно меня охватило чувство стыда. Мне было легко говорить, а также думать и чувствовать в обычных рамках. Вероятно, у него больше не было рук.

Они у него были; но какой они при этом имели вид!

После тщательного обследования, которое было очень болезненным, но которое он стоически перенес, выяснилось, что обе его руки были так искалечены, что их необходимо было ампутировать. Но вы только представьте себе, что значит для молодого человека потерять обе руки! К тому же студента! И всего в возрасте 22 лет. В моей голове внезапно мелькнула мысль, что он больше никогда не сможет обнять девушку.

Студент внимательно следил за моими действиями. Он вглядывался в выражения наших лиц с такой проницательностью, на которую человек способен только в моменты высочайшего напряжения. Сержант Германн сразу же понял, как себя следует вести. Мы взглянули друг на друга. Хотя выражения наших лиц были непроницаемыми, студент все и так понял.

Мы сказали ему, что сделаем все, что в наших силах. Студент согласно кивнул. Затем мы приступили к операции. Сперва я взялся за лечение левой руки. Как только я оценил степень ее повреждения, то сразу же понял, что ситуация безнадежная. И это несмотря на то, что кровообращение в руке сохранялось, уцелела та часть, в которой были расположены многочисленные узлы, соединявшие различные артерии. Но обе главные артерии были повреждены, большая часть одной из них вообще была утрачена, так что я даже не мог наложить артериальный шов, но, даже если бы это и удалось сделать, перспективы все равно были очень плохими. Я отрезал левое предплечье примерно до половины.

Шансы на спасение правой руки выглядели немного более оптимистичными. По крайней мере, была повреждена только одна из двух основных артерий. Если бы была ранена только правая рука, ее значительные повреждения и, соответственно, угроза возникновения газовой гангрены вынудили бы меня ее ампутировать, тем более что рука все равно осталась бы полупарализованной. Однако в данном случае ситуация была не совсем безнадежной. И я вынужден был попытаться ее спасти.

Пациент после операции чувствовал себя хорошо. Однако он оставался молчаливым, пребывая в состоянии меланхолии. Сержант Германн ухаживал за ним. Германн обладал большой врожденной добротой и вежливостью, к тому же по своим годам он вполне годился студенту в отцы. По своей основной профессии он был санитаром в больнице и поэтому немного разбирался в хирургии. Он крепко стоял на ногах, и если сравнивать его с самолетом, то он был, так сказать, «Юнкерсом-52» – старым, медлительным транспортным самолетом «Тетушка Ю». Однако некоторая медлительность была просто отражением того покоя, который царил у него в душе, а также исключительной надежности и уверенности в себе. Сержант Германн ухаживал за студентом, как за собственным сыном. Вся наша бригада с интересом следила за его выздоровлением. Конюхи, люди грубые, но преданные, приносили яйца и цыплят; Самбо организовал поставки меда и вина. Командир роты попросил прийти дивизионного капеллана. У святого отца состоялся долгий разговор со студентом. Студент хотел поговорить с ним, обычно же он сидел молча, погруженный в мрачную меланхолию. Мы не стали его эвакуировать в тыл. Во время этого путешествия он мог остаться без медицинской помощи на несколько часов.

Сержант Майер освободил кончики пальцев студента от бинтов, чтобы облегчить в них кровообращение. На следующий день они уже были теплыми; студент даже смог немного ими пошевелить. Казалось, что все идет хорошо.

На третий день сержант Германн прибежал с тревожными новостями, сообщив, что студент попытался с помощью ручной гранаты покончить жизнь самоубийством. Ему не удалось выдернуть чеку только благодаря своему бедственному состоянию.

На четвертый день у него внезапно поднялась высокая температура. Гангрена начала развиваться, несмотря на все предпринятые нами меры предосторожности. Мы вынуждены были ампутировать зараженную часть правой руки, чуть выше локтя, все это делалось для спасения жизни ее владельца, для которого она теперь потеряла всякий смысл. Вскоре мы получили приказ двигаться вперед. Мы вынуждены были оставить нашего пациента. Я больше никогда ничего не слышал о нем. Однако члены нашей операционной бригады на этом примере осознали, что даже сотня успешных операций обесценивается одним таким провалом.

Я не знаю: совершил ли студент самоубийство? Или какая-нибудь девушка набралась мужества и вышла за него замуж? И не раскаялась ли она в этом потом?

Легенда о высоте 201 была создана ценой отчаяния молодого человека.

Глава 6
Очень маленький жучок

Капитан Ромбах, который командовал нашей ротой, был еще очень молодым человеком. Он принял командование осенью 1940 года, когда мы стояли неподалеку от Парижа. Сперва он немного нас испугал своим поведением, изображая из себя придирчивого начальника, но вскоре выяснилось, что он был вполне неплохим офицером медицинской службы. Он прекрасно знал все плюсы и минусы этой организации. Кроме того, он был хорошим наездником и прекрасно играл в «скат».

В армии, состоящей из энергичных и решительных людей, надо быть жестким и поставить себя так, чтобы с тобой считались в плане распределения материальных ценностей. Это было весьма характерно для вермахта в годы Второй мировой войны, особенно когда людей спрашивали о том, что они хотят получить.

К счастью, капитан Ромбах обладал необычайной способностью обеспечивать для операционной группы наиболее благоприятные условия для работы. Особое значение это имело в некоторых случаях, Ромбах всегда решал наши проблемы перед лицом даже самых немыслимых трудностей. Важнее всего было то обстоятельство, что он кое-что знал о замыслах командования, поэтому у нас не было причин постоянно беспокоиться о том, что мы можем попасть в руки к русским. Очень часто мы проводили операции до последней возможности и всегда успевали вовремя эвакуироваться.

Но в тот момент у нас были совершенно другие заботы. Мы были преисполнены амбиций. Между двумя медицинскими ротами дивизии существовала определенная конкуренция. Поскольку мобильность и скорость в нашем деле имели немаловажное значение, вполне понятно, что поначалу моторизованная рота имела некоторые преимущества перед нами. Но как только наступила распутица, наши лошади оказались к ней больше приспособлены, чем машины, которые вязли в грязи.

Мы получили разрешение от нашего отнюдь не глупого начальника медицинской службы дивизии присоединиться к одному из пехотных полков и открывать полевой хирургический госпиталь там, где мы сами сочтем необходимым, не обращаясь при этом к нему за дополнительными разрешениями. Полковник Рейнхарт, командир полка, к которому мы обратились с соответствующей просьбой, был старым воякой, прошедшим еще Первую мировую войну.

В новом вермахте те, кто вступал добровольцами в армию в 1914 году и у кого за плечами был неудачный опыт мировой войны, составляли особое братство. Они приветствовали друг друга с несколько старомодной и неизменной вежливостью. Они знали, что могут положиться друг на друга в любых обстоятельствах. Они всегда старались помочь друг другу. Они прекрасно понимали, что значит вести войну на два фронта. Они также прекрасно знали, что первоначальные крупные победы в отдельных битвах не гарантируют победы в войне. И кроме того, они знали, что где-то в тени притаились «другие», которые, как и ранее во Франции – куда они попали только после того, как армия навела там порядок, – начали топтать древние традиции Европы своими коваными сапогами.

Эти старые солдаты, которые еще безусыми юнцами стали героями сражений под Верденом и на Сомме, теперь превратились в зрелых, уверенных в себе мужчин, пытавшихся следовать цивилизованным традициям ведения войны. Молодые солдаты в этом плане были настроены более скептически и по этой причине были более раскованными; но их смелость больше походила не на доблесть, а на фанатизм. Только когда мы начали осознавать всю бессмысленность этой войны, мысль о которой с годами медленно поразила армию, как тромбоз человеческий организм, и в первую очередь голову, постепенно мы начали понимать, что обречены.

Мы заключили своего рода джентльменское соглашение со старшим штабным офицером нашей дивизии. Он сразу же понял все преимущества того, что медицинская рота будет располагаться вблизи позиций боевых частей. По этой причине он разрешил нам обращаться к нему в любое время, чтобы получить точную информацию не только о текущей ситуации, но и о замыслах Верховного командования. Это была ценная привилегия, так как время для принятия верных решений обычно было ограничено. При нашей невысокой скорости передвижения потеря каждого часа означала, что мы будем постоянно отставать на 3 или 4 километра от передовых частей. Без прямой связи со штабом дивизии мы бы работали вполовину своих возможностей.

Теперь у нас была непосредственная связь с передовыми боевыми подразделениями. Сами же мы были просто воинской частью. Между этими понятиями существовала определенная разница, и только через несколько лет нам удалось добиться, чтобы в документах за нашим подразделением закрепилось определение «боевое». Мы всегда отстаивали перед медицинским начальством корпуса наши права. Конкретно для нашей роты это означало дополнительные поставки масла, сигарет и спиртных напитков, а кроме того, нам выделялась дополнительная квота при награждениях.

Мы въехали в село на рассвете и распрягли наших усталых лошадей, чтобы накормить и напоить их. Расположились в одном из крестьянских дворов, расположенном ближе всего к вражеским позициям. Существовала также некоторая вероятность того, что именно здесь мы и откроем полевой хирургический госпиталь. Мы еще не знали, планируется ли наступление.

Мы слышали пулеметные очереди, раздававшиеся из небольшого лесочка, расположенного примерно в 600 метрах от нас. Так что линия фронта проходила совсем недалеко. В тот период войны это не имело особого значения. Обычно русские отступали ближе к ночи. На рассвете они имитировали некоторую активность, которая производилась несколькими небольшими группами, специально оставлявшимися с этой целью, а затем и они исчезали в утреннем тумане. Постепенно это приводило к беспечности, и машины вдоль деревенской улицы стояли в хаотическом беспорядке. Мимо следовали небольшие группы солдат. Несмотря на ранний час, они уже выглядели усталыми, их гимнастерки были покрыты пылью и пропитаны потом; их лица были усталыми и безучастными. Они были нагружены оружием и тащили за собой небольшие минометы на повозках. Капитан Ромбах и я сидели, прислонившись к стене хаты, и наслаждались первым теплом восходящего солнца. Через час оно уже будет палить нещадно.

Внезапно стало заметно некое движение к востоку от крестьянского двора. Через поле подсолнухов, раскинувшееся между лесом, откуда раздавались пулеметные очереди, и крестьянским двором, медленно брел человек. Он был одет в военную форму, но у него не было оружия. Русский. Когда он брел через поле подсолнухов, раскачивавшихся на своих высоких ножках, они расступались перед ним, как гладь моря перед носом корабля.

Кто-то схватил винтовку, прислоненную к стене, и передернул затвор. Затем он внезапно вспомнил, что она не заряжена. Все начали смеяться.

– Теперь не получишь Железный крест!

– Прицел двести! Огонь!

– Ты что, только что вернулся из самовольной отлучки, а, солдат?

– Наверное, его девушка заимела ребенка.

– Орден Отцовства с дубовыми листьями и мечами!

В едином порыве они стали напевать старую песенку:

 
Три приветствия, три приветствия, три приветствия для
Санитара Нойеманна,
Который давным-давно…
 

Тем временем русский подошел к нам совсем близко. Вероятно, он решил, что мы сошли с ума. Для человека, который хочет перебежать от своих к врагу, промежуток времени, который для этого необходим, кажется бесконечным. Он находится между двух огней. В любой момент гнев может выстрелить в него сзади или же недоверие спереди.

Русский вошел в ворота. Вероятно, ему было около 19 лет; он был очень красив: высокий, жилистый, с широким славянским лицом и с волосами пепельно-серого цвета, столь характерного для сибиряков. Он испуганно озирался. Мы все смеялись, поэтому и он выдавил из себя тонкую выжидательную улыбку. Такая улыбка обычно означает, что жизнь спасена. Кто-то похлопал его по плечу и сказал:

– Хорошо, Иван, расслабься.

Русский громко рассмеялся, обнажив при этом свои великолепные зубы. Затем он повернулся и увидел ведро, которое на одну треть было заполнено водой. Он схватил его обеими руками и приложил к губам, как будто это был кубок. Ни разу в своей жизни я не видел человека, который бы выпил так много жидкости за такой короткий промежуток времени. Вероятно, он испытывал чувство жажды в течение многих дней.

Повар сразу же привлек русского к работам на кухне, в первую очередь к чистке картошки. Он оставался вместе с нами в течение 4 лет. Он стал одним из первых, из, вероятно, миллионов русских солдат, которые перешли на службу к немцам. Ему на кухне очень нравилось. Когда мы убедились в этом спустя неделю, у нас не хватило духу отправить его куда-нибудь.

Вскоре после описываемых событий появился регулировщик дорожного движения. Он сообщил, что трое раненых русских лежат в дальнем конце деревенской улицы, там, где она поворачивает на север.

Я отправился туда. Двое из них были ранены легко, а вот третий потерял много крови, получив пулевое ранение в спину. В то время, когда я склонился над ним, позади меня по пыльной деревенской улице проносились машины, набитые пехотой. Я прослушал легкое на той стороне, где имелось ранение, но не смог ничего определить. Когда я перевернул раненого на другой бок, я сразу же заметил кровь, вытекавшую тонкими ярко-красными ручейками из раны, вероятно, из одной из артерий, проходившей под нижними ребрами. Я наложил примочку прямо поверх застегнутой гимнастерки раненого. Когда я поднялся, то увидел, что рядом со мной стоит командир дивизии. Поскольку мои руки были испачканы в крови, я не стал отдавать ему честь. Но поскольку генералу показалось крайне странным, что ему не отдали честь, он спросил меня со смешанным чувством смущения и любопытства, но вполне вежливо:

– Почему Вы не отдали честь?

Я показал ему свои испачканные в крови руки. Я увидел, что он помрачнел.

– Вы ранены?

– Это не моя кровь; это кровь русского, который здесь лежит. Я только что делал ему перевязку.

Двое легко раненных русских сидели возле стены, согнув ноги в коленях. Они с подозрением прислушивались к нашему разговору. Вероятно, они предполагали, что важный «господин» генерал обсуждает, следует ли их расстрелять или нет. Третий русский лежал прямо возле дороги. Колеса проносившихся мимо машин едва не задевали его. Его могли задавить в любой момент. Генерал странно посмотрел на него. Он сказал:

– Я прикажу поставить рядом с вами часового. Он проследит, чтобы с этим русским… раненым ничего не случилось. Вы хотите его забрать отсюда, не так ли?

– Да, господин генерал.

Мы ничего не могли объяснить этому раненому, даже на русском. Он был монголом, у которого отобрали его юрту и верблюдов где-то в пустыне Гоби и отправили на эту войну. Случилось так, что он был ранен пулей, которая застряла у него в ребрах. Легкое осталось незадетым. Мы удалили отколовшийся кусочек ребра, наложили шов на поврежденную артерию и зашили рану.

Мы делали операции всего по нескольку часов в день. Потери были небольшими. Тимошенко не оказывал никакого сопротивления. В полдень командир приказал мне установить связь с полковником Рейнхартом.

Я нашел его на возвышенности, заросшей кустами с белыми распустившимися цветами и заполненной гудением шмелей. От нее на запад вела проселочная дорога. На вершине скалы был установлен пулемет, мы стояли прямо под открытым небом. Как раз в это время офицерам штаба доставили горячую пищу. Дежурный офицер – поскольку он говорил с ярко выраженным берлинским акцентом, его обычно называли Столичным Острословом – приветствовал меня с большим энтузиазмом:

– Они бегут! И еще как бегут! Мы дали Тимошенко сильного пинка. Он размяк; размяк, как масло под солнцем. Теперь перед нами Днепр. Затем будет Дон. Затем – Волга. Полковой оркестр включил в свой репертуар песню о челнах, плывущих по Волге. Естественно, ты слышал об Урале, не так ли, доктор? Приятное местечко, не правда ли? Вот жизнь; вот жизнь! – И припустился в пляс.

Полковник попросил меня остаться с ними на завтрак, после которого мы выкурили по сигарете и попили кофе. У меня была возможность отблагодарить его за гостеприимство, угостив его хорошей водкой, которую я хранил во фляжке. Столичный Острослов произнес тост:

– Да здравствует медицинская служба!

Затем он вынужден был отправиться в расположение одного из батальонов.

Полковник и я сидели в тени кустов. Все было спокойно. У нас в запасе было много свободного времени. Прямо над нами большая птица в поисках добычи кружила между белыми грудами облаков и голубым небом. Яркое солнце, благоухание цветов, запах земли, жужжание пчел: это был один из тех коротких и запоминающихся моментов, которые изредка выпадают на долю солдат в пекле войны.

Крошечный жучок полз по моей руке. Его черные крылышки блестели на солнце, как золото. Я не трогал его, хотя было довольно щекотно. Полковник наблюдал за всей этой сценой. Я взглянул на него, и нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Когда в следующий раз по нас будут ползать жуки, будет ли так же щекотно? Мы оба рассмеялись и были слегка смущены. Момент прошел. Я сбросил с себя жука.

Мы оба уцелели во время войны.