Текст книги "Сэр Невпопад из Ниоткуда"

7

НЕСКОЛЬКО минут, пока наши тела еще хранили жар после бурных любовных утех, мы лежали, тесно прижавшись друг к другу.

– Это было… так неожиданно… – хрипло сказал я.

– Жизнь полна сюрпризов, – отозвалась Астел. Слегка отстранившись от меня, она перебирала пальцами завитки волос у меня на груди. – Знаешь, чего тебе, по-моему, не хватает, Невпопад?

– Ты будешь перечислять мои недостатки по алфавиту или по степени их важности, от большего к меньшему?

Она улыбнулась. Мои слова ей показались забавными.

– Мне кажется, тебе недоставало уверенности в себе. Которая появляется только после того, как мальчик, юноша превратится в мужчину. Понимаешь? Станет мужчиной в полном смысле слова.

– Ты об этом?.. Ну а как же монахи, которые соблюдают обет безбрачия? Ты, поди, не хуже меня знаешь, большинству из них уверенности в себе хватает с избытком.

Астел скорчила пренебрежительную гримаску.

– Этим-то что! Они занимаются любовью со своим Господом. Да и мало ли чем еще. И с кем. Ты что, проверял, как они себя ведут, следил за ними? – С этими словами она снова стиснула меня в объятиях, так крепко, что еще немного, и я бы задохнулся. – Уверенность в себе, – повторила она таким тоном, как будто подводила итог важному диспуту.

– Так, значит, ты мне уступила, чтобы избавить меня наконец от этого моего недостатка? Чтобы я обрел уверенность в себе?

– В какой-то мере – да… – Она удовлетворенно вздохнула. – Но не только. Знаешь, по правде говоря, мне давно уже приходило на ум, а не заняться ли этим с тобой… Я довольно часто себе представляла, как это могло бы у нас получиться. Знаю, знаю, это звучит странно, я ведь, можно сказать, приняла тебя на руки, как только ты родился. Но пожалуй, это-то как раз меня к тебе и манило. Возможность наблюдать за тобой, за тем, как ты рос, из младенца сделался мальчишкой, юношей…

– Не значит ли это, что ты меня просто подзадоривала, когда говорила о моем бессердечии, обвиняла меня бог знает в каких грехах и проступках? Или ты в самом деле так обо мне думаешь?

Астел склонила голову набок и, немного помолчав, медленно проговорила:

– Мало ли что скажешь в минуту гнева, Невпопад. Не обращай внимания. Люди, стоит их разозлить, часто говорят такое, о чем потом жалеют.

Она нежно провела ладонью по моей щеке, потом, наклонившись, поцеловала в губы. Моя плоть тотчас же отозвалась на эту ласку. На этот раз мы занимались любовью куда менее неистово, чем впервые. Я был в этих делах новичком, но быстро усваивал от Астел все уроки, которые она считала нужным мне преподать.

Насытившись близостью, мы торопливо оделись и вышли из комнаты, где лежало тело моей матери. В трактире к этому времени осталось совсем мало посетителей, да и те были пьяны до беспамятства. Трезвым оставался один лишь Строкер. Он торчал за стойкой, перемывая в лохани кружки и вытирая их засаленным полотенцем. Я насторожился, увидев его за этой работой, ее у нас обычно выполняли служанки. Недоумевая, что бы это значило, я поймал на себе его недружелюбный взгляд исподлобья.

– Я уже послал за похоронщиком, – просипел он. – Явится поутру, заберет тело и избавится от него. – Строкеру даже в голову не пришло спросить о моем мнении насчет этого распоряжения, сочувствия моему сиротству он также не потрудился высказать.

Я сердито нахмурился:

– Как это – избавится? Где она будет похоронена?

– Похоронена! – засопел Строкер. – Скажите на милость! Спалит он ее в своей печи, вот и все дела, в пепел сожжет, ясно? Или у тебя деньжата имеются на гроб и на рытье могилы на кладбище? – Последнюю фразу эта скотина произнесла с таким презрением, с таким чудовищным высокомерием, что кровь во мне закипела от ярости. Ну, сейчас ты у меня получишь! — подумал я.

– Деньги?! – вскричал я срывающимся голосом. – Так вот, имейте в виду… – Но почувствовав, как Астел предостерегающе сжала мою руку чуть выше локтя, я осекся на полуслове. Я понял, что, по ее мнению, сказать Строкеру об имевшихся у меня деньгах было бы непростительной оплошностью, величайшей неосторожностью с моей стороны. Не имея возможности выяснить, почему она так считает, я все же счел за лучшее ее послушаться и закончил фразу куда более спокойным тоном: – Будь они у меня, моей матери не пришлось бы завершать свой земной путь, обратившись в горстку пепла. Я бы ее похоронил в самом лучшем гробу, на самом лучшем месте кладбища! – И тут я вдруг кое о чем вспомнил. – Кстати, а ее-то деньги где? Сбережения моей покойной матери?

Строкер вытаращил на меня свой здоровый глаз, другой, косой, так и остался у него полу прищуренным.

– Ее деньги? Какие еще такие деньги, хотел бы я знать?!

– Она часть заработка откладывала! Она копила деньги, это я точно знаю! Все эти годы, что работала в трактире… Разве она не вам их отдавала на хранение?

– Черта с два! – помотал головой Строкер. – Только положенную мне долю от своих доходов, как уговорились. А копила она или нет, это не моего ума дело. Поищи лучше у нее в тюфяке.

Я поспешно вернулся в комнату. Я уже готов был поднять тело матери и переложить его на стол, чтобы хорошенько прощупать весь матрас. Но этого не потребовалось. Мне бросилась в глаза прореха, на которую я прежде просто не обратил внимания, не до того было. Длинная узкая дыра в грубой мешковине. У дальнего края тюфяка, возле стены. Я засунул туда руку, хорошенько пошарил… Добычей моей стал единственный соверен, остальное унес с собой вор. Вор и убийца! Не иначе как именно ради этих денег он лишил мою мать жизни. Почувствовал, усевшись на постель, под своим задом что-то твердое и сразу смекнул, что здесь есть чем поживиться. Проклятый ублюдок!

Бранясь на чем свет стоит, я вернулся в зал.

– Их украли! Украли все до последнего соверена! Но если в вас есть хоть капля сочувствия к моему горю, хоть капля человечности… – Тут я осекся, вспомнив, что собой являет тот, к кому я взываю.

Строкер снова засопел, словно лошадь, страдающая аллергией, и демонстративно отвернулся. Астел увлекла меня в самый дальний уголок трактира и силой усадила на скамью.

– Никому не говори о своих деньгах, – жарко зашептала она мне на ухо. – Ни слова! – Взяв меня за руку, она крепко ее сжала. – Твоя несчастная мать была права, Невпопад: ты в самом деле отмечен судьбой. Я всегда это чувствовала. Но мы оба с тобой знаем, что, оставаясь здесь, ты можешь так никогда и не встретить свою удачу. Согласись, нас здесь больше ничто не удерживает. Надо нам обоим, тебе и мне, убираться отсюда подобру-поздорову. И чем быстрей, тем лучше.

– Нам? – У меня мелькнула мысль, что события стали развиваться гораздо стремительнее, чем я мог ожидать. Ведь я стал воспринимать Астел как реальную женщину из плоти и крови всего каких-нибудь полчаса тому назад. А до этого она была для меня всего лишь приятельницей матери, которую я знал столько же, сколько помнил себя, существом почитай что бесполым. Астел… Огонь и искры, Астел-искусительница… Но заменить привычное "я" новым и как-то странно звучащим «мы»… И все же это отчасти было созвучно и моим собственным мыслям и соображениям. Ведь она пробудила во мне желания, долго дремавшие под спудом, она помогла мне стать мужчиной. Я чувствовал к ней признательность и своего рода привязанность. Стоило мне лишь мельком взглянуть на нее, и я сразу представлял себе нас вдвоем в лежачем положении, я всей кожей ощущал жар, который источало ее ладное, упругое, женственное тело. Так что это ее «мы», пожалуй, устраивало меня как нельзя более.

– Вот именно – нам! Или ты против моей компании? – В голосе Астел зазвучала обида.

Я торопливо произнес:

– Нет, что ты! – И улыбнулся. Причем совершенно искренне и открыто, что со мной вообще-то нечасто случалось. – Наоборот, я очень, очень рад.

– Я что же, до утра буду здесь один возиться? – гаркнул из-за стойки Строкер, и Астел стремительно подбежала к нему, выхватила у него из рук полотенце и принялась перетирать кружки и расставлять их по местам, в общем, наводить за стойкой порядок перед отходом ко сну.

Строкер, кряхтя, вынул из нижнего ящика бара какой-то запыленный кувшин, выпрямился, наполнил одну из чистых кружек и двинулся прямиком ко мне. Я внутренне напрягся, не зная, какой еще колкости, издевки, какого крепкого словца ожидать от этого урода.

Строкер остановился у края стола, за которым я сидел, и долго смотрел на меня не мигая. Затем, к моему крайнему изумлению, поставил передо мной кружку, так крепко грохнув дном о стол, что часть жидкости выплеснулась наружу.

«Мед, – пронеслось у меня в голове. – Причем настоящий, а не то разбавленное пойло, которое у нас в трактире подают посетителям».

Это он, значит, угостить меня решил. Я не верил своим глазам. Но еще больше меня удивило отсутствие привычных злобно-издевательских ноток в его голосе, когда он со мной заговорил.

– Я тебе сочувствую. Жаль твою мать, правда, – сказал Строкер. – Она невинно пострадала. И заслуживает, чтобы за нее отомстили честь по чести. По всей справедливости.

Это было все, что он произнес, прежде чем повернуться, чтобы уйти. На долю секунды мне даже показалось, что в уголке его косого глаза блеснула влага…

– Где ж мне искать справедливость? – уныло спросил я.

Он оглянулся и вперил в меня взгляд своих маленьких мутных глаз. На его жирном лице появилось выражение искреннего недоумения. Ответ для него был совершенно очевиден.

– У короля, где ж еще, дурная твоя башка? – С этими словами он побрел прочь из зала, на ходу мотая головой. Ему все еще не верилось, чтобы я мог быть так глуп – не знать того, что известно любому младенцу, последнему недоумку, каждому бродяге.

При всей моей нелюбви к Строкеру, я не мог на сей раз им не восхититься. Старик мне посочувствовал, как умел, да еще и дал неплохой совет. Дело том, что наш славный король Рунсибел снискал себе громкую славу среди населения Истерии как весьма искушенный, милостивый, непредвзятый и справедливый третейский судья. Со всех концов страны к нему во дворец тянулись обиженные и притесняемые, а также те, кто желал разрешить назревший конфликт, не прибегая к кровопролитию. Говорили, что властелин наш почти всегда ловко и умело улаживал подобные дела. Во дворце у него даже помещение специальное имелось – зал Справедливости, куда раз в неделю являлись все, кто искал высочайшего участия в своих бедах, – знатные господа и простолюдины, богачи и нищие.

Мне лично все это прежде казалось глупостью и сплошным надувательством. Просто каким-то балаганом. Я вообще о приближенных Рунсибела и о нем самом, что греха таить, был самого невысокого мнения. И, согласитесь, имел для этого кое-какие основания. Добрый наш король всегда очень гордился своими рыцарями, он объявил их чуть ли не образцовыми гражданами, носителями всех человеческих добродетелей, однако это утверждение опровергал сам факт моего появления на свет. Зная, как гнусно королевские рыцари обошлись с моей матерью, я давным-давно пришел к выводу, что эти господа не менее злонравны, корыстны и лживы, чем любой житель королевства, не претендующий, однако, ни на рыцарское, звание, ни на обладание сверхчеловеческими достоинствами. Так что я, жалкий ублюдок, зачатый в процессе коллективного изнасилования несчастной Маделайн отрядом рыцарей, просто не мог питать к этим благородным сэрам ничего, кроме отвращения.

И все же… это соображение не заставило меня отмахнуться от слов Строкера. Ведь с тех пор, как рыцари надругались над моей матерью, прошло немало лет. Может статься, что те злодеи давно уже не служат при дворе Рунсибела. Я, конечно, не мог быть в этом полностью уверен, но и не исключал такой возможности. А кроме того – и эта мысль показалась мне весьма соблазнительной, – если Рунсибел поручит своим воинам отомстить людям Меандра за мою мать, то я буду счастливо избавлен от необходимости подставлять свою шею под мечи и копья последних. Пусть с проклятыми скитальцами бьются солдаты регулярной армии – в конце концов, не зря же их этому учили. Вот это был бы для меня отличный способ отомстить за смерть Маделайн, не рискуя при этом собственной шкурой.

Нет, старина Строкер и впрямь дал мне замечательный, бесценный совет, которым я решил непременно воспользоваться.

Погребальных дел мастер явился в оговоренный срок, едва забрезжил рассвет. Задержись он на каких-нибудь полдня, и боюсь, тело моей бедной матери начало бы… портиться. Он оказался высоким, тощим пожилым мужчиной с мрачноватым бледным лицом. В точности так и должны, по моему мнению, выглядеть все, кто выбрал для себя такую профессию. Строкер, превратившийся для меня просто в какой-то кладезь сюрпризов, сунул ему в руку несколько монет. На нормальные похороны этого бы, конечно, не хватило, но сумма оказалась вполне достаточной для скромной индивидуальной кремации. Это, по-моему, было куда предпочтительней для моей Маделайн, чем если бы ее бедное тело сгорело в куче из полудюжины трупов, в компании каких-то усопших незнакомцев.

Вся эта грустная процедура заняла немного времени и собрала мало желающих проститься с покойницей. Кремация, разумеется, происходила на открытом воздухе. Печь была заранее натоплена. Тело матери, облаченное в погребальные одежды, просунули в нее через металлические ворота, которые тотчас же захлопнулись с тяжелым оглушительным лязгом. В нем было столько безнадежности, в этом скрежещущем звуке, в нем слышался такой тоскливый надрыв, как если бы кто-то чужой и безжалостный навсегда отрезал мать от жизни и от меня гигантскими ножницами. Я едва удержался, чтобы не зажать уши руками. Астел, стоявшая рядом, крепко сжала мою ладонь. С тех пор как мы с ней «поладили», она сделалась, пожалуй, чересчур навязчивой. В будущем это могло сулить проблемы, но пока я не возражал. Строкер, разумеется, тоже притащился, а заодно и несколько завсегдатаев трактира, которые явились, чтобы воздать Маделайн должное за ее «таланты» и за ровный, приветливый нрав.

Из короткой, широкой трубы на крыше печи начал вырываться черный дым. Он столбом поднимался в небо и таял в необозримой вышине. Похоронщик вел церемонию по всем правилам. Пробормотав несколько подобающих случаю слов, он обратился к присутствующим с вопросом, не желает ли кто-либо произнести речь. Никто на это предложение не отозвался. Я чувствовал, что должен был что-нибудь сказать, но вместо того, чтобы выйти вперед и выдавить из себя хоть несколько слов прощания, стоял столбом, словно язык проглотив. Мне было немного стыдно, но в то же время я осознавал, насколько пусты и лицемерны все эти надгробные речи, кто бы их ни произносил. Вот будь моя мать все еще жива, я непременно сумел бы выразить в словах всю мою любовь к ней. Но с этим своим благим намерением я немного запоздал… Потому и стоял молча. Не хотелось при всех сморозить какую-нибудь глупость.

Астел вдруг возьми да и толкни меня в бок. Я сердито на нее покосился, а она кивком указала мне на место в центре круга собравшихся, у самой печи. В глазах ее горела решимость. Я малость струхнул: еще чего доброго скандал устроит! – и покорно, припадая на свою негодную ногу сильней, чем обычно, чтобы мне посочувствовали и не судили строго, поплелся к печи. Повернувшись лицом к участникам церемонии, я после недолгого раздумья произнес:

– Маделайн была мне хорошей матерью. У нее сложилось… собственное представление о том, каким надлежит быть нашему миру. И оно здорово разнилось с действительностью. Отныне я посвящу всю мою жизнь осуществлению того, о чем она мечтала. Потому что именно этого она всегда от меня ждала. – Замявшись, я пожал плечами, кивнул и прибавил: – Спасибо за внимание.

Представьте себе, у Астел в глазах заблестели слезы! Вот уж не думал, что столь жалкая надгробная речь произведет на нее такое впечатление. Кто-то одобрительно похлопал меня по плечу. Кому ж бы это быть, как не Строкеру, с ужасом подумал я. Вот так дела! Я вовсе не был готов к столь стремительным переменам окружавшего меня мира. Меньше всего на свете мне хотелось становиться объектом доброты Строкера и свидетелем сентиментальности Астел. Уж кого-кого, а эту девицу я всегда считал образцом рассудочности и прагматизма.

У самой дальней кромки пустоши, на которой происходила кремация, начинались лесные заросли. То был один из рубежей Элдервуда. Я всмотрелся в далекие очертания кустарника и деревьев и, разумеется… разумеется, разглядел едва заметную тонкую фигурку, одетую в панталоны и куртку коричневых и зеленых тонов. Вскоре она исчезла, буквально растворившись на фоне леса.

Мы стояли у печи и молча смотрели на дым, который продолжал густой струей валить из трубы. Изредка в воздух поднимались яркие искры и частицы черной сажи. Моя мать всегда стремилась к чему-то возвышенному. Надеюсь, там, где она теперь очутилась, ей удастся обрести все, что она тщетно искала здесь. Прошло еще несколько минут, и похоронных дел мастер вручил мне большую урну с прахом Маделайн.

– Что мне с этим делать? – растерялся я.

– Да что хочешь, – последовал равнодушный ответ. Я побрел прочь, таща тяжеленную штуковину под мышкой. Никто и не подумал предложить мне свою помощь. Может статься, думали, что я это почту за оскорбление. Ну не дураки ли, честное слово! Придет же в голову такая чушь собачья! Да стоило бы кому-нибудь из них только заикнуться о желании помочь, я мигом препоручил бы им урну со всем ее содержимым. Ни секунды бы не промешкал. Астел семенила рядом со мной, и я обратился к ней с вопросом:

– Как по-твоему, куда мне ее девать?

– Придет время, сам узнаешь, – уклончиво ответила она.

Вечером в трактире было непривычно тихо. Я сидел в одиночестве, не сводя глаз с урны, и ко мне никто не подсаживался. За исключением Строкера. Тот как-то неожиданно подобрался сбоку и плюхнулся со мной рядом.

– Слушай сюда, – просипел он. – Проку от тебя всегда было кот наплакал. Но я тебя не гоню. Оставайся, коли пожелаешь. Только уж не обессудь, придется тебе поработать на совесть за стол и крышу над головой. А как иначе-то? До сих пор ты был ленивым паршивцем…

– Вы уверены? – бесцветным голосом прервал его я.

– А то ты сам не знаешь! – В подтверждение своих слов Строкер звонко хлопнул себя по коленям обеими массивными ладонями. Звук получился таким сочным, что многие повернули головы в нашу сторону. – А теперь изволь вести себя как подобает. Задаром тебе у меня ничего не перепадет, так и знай. – Он провел пальцем по шее у самого ее основания. – У меня до сих пор тут отметина осталась от твоих зубов. Теперь ее толком-то и не разглядеть, но нащупать можно. С самого дня рождения ты был пакостным маленьким уродцем.

– Так зачем бы вам оставлять тут такого ленивого паршивца и пакостного маленького уродца, как я? – От злости у меня аж дыхание перехватило. – Чтобы было над кем поиздеваться? Чтобы унижать меня на правах хозяина и господина, совершенно безнаказанно? И сколько я, по-вашему, должен на вас работать, чтобы заслужить право на ночлег среди лошадей?

В глазах Строкера блеснула злость.

– А я-то хотел с тобой по-хорошему! Видать, не стоишь ты того. Да и чему ж тут удивляться? Неблагодарный щенок, вот ты кто после этого!

– Ясное дело. И я о том же.

Встав из-за стола, он с такой силой оттолкнул ножищей стул, что тот с грохотом свалился на пол. Не знаю, в какую форму могла бы в дальнейшем вылиться его злость, если бы он внезапно решил не давать ей воли и не убрался прочь, покачивая головой. Но я не долго оставался в одиночестве. Через минуту мне на плечо легла теплая, легкая рука, и я, не оборачиваясь, догадался, что рядом остановилась Астел.

– Пойдем-ка мы отсюда, – твердо сказал я.

Сборы заняли у нас совсем ничего. За все время пребывания под кровом Строкера мы с Астел почти не обзавелись имуществом. Напоследок я заглянул в конюшню. Урна с прахом Маделайн была у меня под мышкой. Астел брела сзади. Дойдя до заветного, самого дальнего угла, я приподнял доски, под которыми в течение последних нескольких лет хранились мои сокровища. При виде жестяной коробки меня охватило чувство ликования и гордости. Я столько раз, бывало, подавлял в себе желание похвастаться своими нечестно нажитыми золотыми перед матерью, когда она мне надоедала разговорами о моей судьбе и великом будущем, или перед Строкером, если тому случалось заявить, что я, дескать, ни на что не гожусь и ничего никогда в жизни не заработаю. Теперь же настал час моего триумфа. И пусть матери уже нет в живых, пусть желание демонстрировать мои достижения Строкеру испарилось без следа, зато хоть Астел увидит, на что я горазд, сколько денег я успел добыть. За все то время, что я терпеливо и упорно откладывал монету к монете, у меня успела накопиться изрядная сумма. Небольшое состояние, если быть точным. Уверен, бедная Маделайн прятала у себя в матрасе куда менее внушительный капитал! Правда и то, что мне, в отличие от нее, не приходилось тратиться на оплату стола и крова.

– Астел… – самодовольно пробормотал я, – нет, ты только взгляни на это…

Повернув голову в ее сторону, я только и успел заметить, как она замахивается на меня урной с прахом Маделайн. Астел твердо упиралась в доски пола расставленными в стороны сильными ногами и, согнув талию, метила тяжелой штуковиной прямо мне в голову. Прежде чем я успел осознать, что она замыслила, урна с треском опустилась на мою макушку. Я потерял равновесие и рухнул навзничь на жесткий пол. Чувствуя на губах вкус крови, оглушенный ударом, я все же сумел приподняться, но Астел тем временем успела снова занести урну над головой. На сей раз удар оказался так силен, что глиняный сосуд раскололся и почти весь пепел просыпался наружу. Большая его часть очутилась на мне, запорошив мне горло и набившись в глаза и ноздри. Я отчаянно закашлялся.

Сквозь туман и муть, застилавшие мне глаза, я все же сумел разглядеть, как Астел схватила коробку, в которой помещались мои сокровища. Я рванулся к ней, пытаясь произнести:

– Отдай, верни ее мне!

Она и вправду приблизилась ко мне, но лишь затем, чтобы воспользоваться моей же шкатулкой в качестве оружия против меня, безоружного, избитого и полу ослепшего. Как следует размахнувшись, она огрела меня коробкой по самому темени. Этот последний удар меня почти прикончил. В глазах у меня потемнело, голова опустилась на солому. Но прежде чем сознание окончательно меня покинуло, я успел услышать, как Астел произнесла:

– Мне, право, жаль, что так вышло, Невпопад. Теперь тебе будет нелегко верить людям. К несчастью… Да что там! Мне-то, в конце концов, плевать!

И с этим напутствием я провалился в черноту.

Тот момент в моей жизни был, безусловно, более чем подходящим для каких-нибудь пророческих снов или видений. Здорово было бы, например, повстречаться в полуобморочном забытьи с новопреставленной Маделайн и получить от нее какой-нибудь дельный совет. Или лицезреть детальные картины будущего. Но, к сожалению, ничего подобного мне тогда увидеть не довелось. Я валялся в глубоком обмороке, объятый непроглядной тьмой, а потом вдруг почувствовал на своем лице влагу. И понял, что наконец очнулся. Но совершенно не представлял себе, сколько времени провел в беспамятстве. Лицо мое вымочил дождь, капли которого просачивались сквозь дыру в крыше конюшни. Я прислушался: снаружи и впрямь лило как из ведра, но, к счастью, ветер со вчерашнего дня стих и ураган не повторился.

Я с трудом поднялся на ноги. Встать прямо, навытяжку для меня и всегда-то было проблемой из-за хромоты, теперь же к этому добавилась еще и дурнота. Окружавшие меня предметы словно в пляс пустились, стоило мне только принять вертикальное положение. Отчаянно болела нижняя челюсть, а когда я ее потер ладонью, оказалось, что она сплошь покрыта засохшей кровью.

Сука проклятая.

– Проклятая сука! – сказал я вслух. Это меня тогда почему-то больше устраивало, чем бранить Астел про себя. – Растреклятая ты сука!

Неужели все, что между нами было, происходило наяву, а не в моем воображении? Передо мной одна за другой промелькнули картины нашей близости, как мы друг друга ласкали, как наши тела сливались воедино… Я вспоминал слова, которые она мне шептала, и чувства, охватывавшие меня от этих слов. Неужто же она все это делала и говорила с единственной целью усыпить мою бдительность и подобраться к тайнику с моими сокровищами? И кстати, не она ли ограбила мою убиенную мать, рассудив, что мертвой деньги ни к чему? А после решила поживиться еще и за мой счет… Что ж, вполне вероятно, что так все и было. Выходило, что я совсем ее не знал, хотя и был с ней знаком всю жизнь, с момента своего рождения. Но ежели так, то следовало допустить, что я не знал вообще никого, с кем имел дело. Никого и ничего.

Я кашлянул. Потом еще раз и еще. Мои легкие, сокращаясь, выталкивали наружу последние крупицы пепла, который я вдохнул, когда раскололась урна с прахом Маделайн. Мне приходилось иногда слышать жалобы ровесников, что мамаши, мол, дохнуть им свободно не дают, в самые внутренности въелись. Отплевываясь, я подумал, что мало у кого из них имелось столько же оснований повторить эту фразу, как нынче у меня. Астел, эта сука, хоть посох мой не утащила. И на том спасибо. И не догадалась воспользоваться им в качестве оружия для нападения. Меня, признаться, это даже немного удивило. Стукни она меня посильней тяжелой рукояткой, и со мной навсегда было бы покончено. И как только это простое решение не пришло ей в голову? Я наклонился, подхватил посох с земли и, тяжело опираясь на него, со стоном выпрямился. Потом дохромал до ворот конюшни и вышел наружу, под дождь. Перспектива вымокнуть до нитки меня нисколько не пугала.

Я стоял во дворе трактира, запрокинув голову и вытянув руки в стороны, и дождь понемногу смывал с моего лица пепел матери. Мутные струйки стекали на одежду, пока она не приобрела странный тускло-серый оттенок. И тогда, избитый и до нитки обобранный, я вдруг расхохотался. Все, что со мной стряслось, внезапно показалось мне невероятно забавным. Стоило моему здоровому цинизму лишь немного сдать позиции под натиском нежных чувств – и вот вам результат! Стоило любви и похоти завлечь меня в свои сети голосами сирен, как я тотчас же утратил бдительность, которая прежде не покидала меня ни на миг, спасала от множества невзгод и бедствий и стала со временем едва ли не основной моей чертой. И, разумеется, мне тотчас же пришлось за это поплатиться. Поплатиться жестоко, потерей всех денег, которые я так долго копил. Астел к этому времени могла уйти достаточно далеко, чтобы оказаться вне моей досягаемости. Не говоря уже о моей хромоте, у нее, у суки, был значительный выигрыш во времени. Можно сказать, решающий. Вдобавок она, наверняка спланировав все это заранее, могла позаботиться и о средстве передвижения – резвой лошадке, например, и, может, даже впряженной в повозку. В таком случае ее теперь отделяют от меня долгие-долгие мили.

Итак, у нее в запасе была бездна времени, у нее были мои деньги, а у меня ничего не осталось, кроме запачканной вымокшим пеплом одежды и нескольких жалких вещиц, уложенных в мешок, что валялся в конюшне. Только это… да в придачу еще вкус пепла на губах. Ох, выходит, не зря мне дали имя Невпопад. Оно на удивление удачно вписывалось в эту ситуацию.

Признаться, я совершенно не представлял, куда мне теперь податься. Конечно, можно было обрести пристанище в Элдервуде, униженно попросив прощения у Тэсита, который, как вы помните, считал себя полноправным хозяином леса. Но эту мысль я отмел сразу же. Обращаться за помощью к Строкеру мне хотелось и того меньше. Я себе живо представил, как он, выслушав мои жалобы, складывает жирные руки на животе и презрительно цедит сквозь зубы: «Сам виноват. Поделом тебе, уроду!» И как ни обидно было в этом сознаться себе самому, но я принужден был бы признать его правоту.

«Ты – избранник судьбы», – сколько раз она мне это повторяла. Что ж, я с ней и тогда не спорил, и теперь не имел бы ничего против, чтобы оказаться таковым в действительности. Беда заключалась в одном – я в ту минуту решительно не представлял, что же мне делать. Не имел ни планов, ни крыши над головой, ни денег. Ничего, кроме жгучего желания отомстить своим обидчикам.

Я кое-как отер с лица вымокший пепел, или, вернее сказать, размазал по лбу и щекам его остатки, отчего мой вид наверняка сделался еще более жалким и нелепым, и твердо решил, что перво-наперво мне следует поквитаться с тем, кто убил мою мать. Эта утрата была куда более тяжелой, чем потеря сбережений. До Астел я, возможно, как-нибудь доберусь, но не теперь. Честно говоря, я испытывал к ней даже что-то вроде благодарности за то, что она освежила мою память, на поверхность которой после удара урной снова всплыла великая истина, внезапно и основательно мною позабытая за последние несколько дней. А заключалась она, эта истина, в том, что мне ни при каких обстоятельствах не следует расслабляться и что я никому и никогда ни в чем не должен доверять. Только себе. Да и то, пожалуй, не всегда. И пусть я остался совсем без денег, но зато в будущем, если повезет, вооружившись этим нехитрым соображением, быть может, сумею избежать более значительных потерь. Никому впредь не стану верить, и ничьи нужды, заботы и желания, как бы велики они ни были, не затмят для меня мои собственные. Таков, в конце концов, закон самой жизни, всего мира. Пульсирующая боль в затылке служила удивительно весомым тому подтверждением.

В общем, решение я принял. Смерть Маделайн требовала отмщения. Ее лишили жизни, а меня лишили матери. Меня самого удивило, как сильно я, оказывается, любил ее. Мне очень, очень ее недоставало. И кто-то должен был за это заплатить сполна. Поймите меня правильно: я вовсе не считал это делом чести, ибо таковой не располагал. Для меня эта месть была просто чем-то совершенно нормальным, неизбежным и необходимым, одним из проявлений естественного хода вещей. Тому, кто заставил меня страдать, я должен был отплатить полной мерой, только и всего.

Но при этом я понимал, что даже думать смешно о том, чтобы в одиночку добиваться сатисфакции от этого урода, от проклятого Меандрова скитальца. Пусть даже мне удалось бы без особого труда его отыскать, ну а дальше-то что? Отдать себя ему на растерзание, чтобы он меня прихлопнул, как насекомое, оставшись при этом невредимым? Признаться, я с тех самых пор, как лишился Маделайн, не раз помышлял о том, чтобы купить для осуществления своей мести услуги какого-нибудь дюжего наемника. Найти такого в нашем королевстве не составило бы труда. Подобная сделка не являла собой ничего противозаконного. Право, неплохо было бы наблюдать с приличного расстояния, как этот детина расправился бы с моим обидчиком. Вот он наносит ему первую рану, за ней еще одну, отсекает ему его преступную руку, пронзает грудь… Разумеется, это удовольствие обошлось бы мне недешево. Но денег, что я скопил, вполне достало бы для найма самого что ни на есть искусного, крепкого и отважного бойца с наилучшими рекомендациями. Однако что ж теперь об этом рассуждать? Плакали мои денежки, а вместе с ними и надежда поквитаться таким манером с убийцей Маделайн.