Текст книги "Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий"

В VIII и IX веках, однако, не было ни малейших сомнений в том, где находились основные рынки. Один их китайских путешественников, странствовавший по Арабским Эмиратам в тот же период, дивился окружающему богатству: «Все, что только было произведено на земле, здесь. Бесчисленные повозки свозят на рынки огромное количество товаров. Все доступно и недорого: парча, расшитые шелка, жемчуг, драгоценные камни продаются на рынках и магазинах по всему городу»[446]446
  Du Huan, Jinxing Ji, цитируется по X. Liu, The Silk Road in World History (Oxford, 2010), р. 101.


[Закрыть].

По мере возникновения все более изощренных вкусов появлялись также и изощренные идеи о подходящих занятиях и играх. Например, в «Книге короля» (Book of the Crown), написанной в X веке, описаны правила взаимоотношений между правителем и его двором, а также указано, что аристократам следует охотиться, стрелять из лука, играть в шахматы или заниматься чем-то другим, подобным этому[447]447
  Kitāb al-Tāj (fī akhlāq al-mulūk) in Le Livre de la couronne: ouvrage attribute à Ǧahiz, tr. C. Pellat (Paris, 1954), р. 101.


[Закрыть]. Все эти правила были заимствованы из идеальных представлений о жизни Сасанидов. Отголоски этого влияния можно увидеть и в современных модных тенденциях оформления интерьеров. Сцены охоты до сих пор очень популярны при оформлении частных особняков элиты[448]448
  Заимствования у Сасанидов – Walker, Qardagh, р. 139. Сцены охоты из дворцов Тегерана – D. Thompson, Stucco from Chal-Tarkhan-Eshqabad near Rayy (Warminster, 1976), рр. 9–24.


[Закрыть].

Наличие богатых покровителей также способствовало началу одного из самых удивительных периодов расцвета науки в истории. Блестящие ученые, многие из которых не были мусульманами, съехались к Багдадскому двору и в центры наук по всей Центральной Азии, такие как, например, Бухара, Мерв, Гундишапур и Газни, а также в дальнейшем в исламскую Испанию и Египет, чтобы работать над целым рядом вопросов, включая математические, философские, физические и географические.

Огромное количество текстов было собрано и переведено с греческого, персидского и сирийского языков на арабский. Среди них были самые разнообразные книги, начиная с пособия по лечению лошадей и ветеринарным наукам и заканчивая работами греческих философов[449]449
  D. Gutas, Greek Thought, Arabic Culture: The Graeco-Arabic Translation Movement in Baghdad and Early ʿAbbasid Society (2nd–4th / 8th–10th Centuries (London, 1998); R. Hoyland, ‘Theonmestus of Magnesia, Hunayn ibn Ishaq and the Beginnings of Islamic Veterinary Science’, in R. Hoyland and Р. Kennedy (eds), Islamic Reflections, Arabic Musings (Oxford, 2004), рр. 150–169; A. McCabe, A Byzantine Encyclopedia of Horse Medicine (Oxford, 2007), рр. 182–184.


[Закрыть]. Ученые использовали их как основу для своих будущих исследований. Образование и обучение стали культурным идеалом. Такие семьи, как Бармакиды (изначально буддистский род из Балха), которая получила власть и влияние в Багдаде в IX веке, с энтузиазмом покровительствовали переводчикам огромного количества текстов с санскрита на арабский. Бармакиды даже построили бумажную фабрику, чтобы создавать копии книг для их дальнейшего распространения[450]450
  V. van Bladel, ‘The Bactrian Background of the Barmakids’, in A. Akasoy, Burnett and R. Yoeli-Tialim, Islam and Tibet: Interactions along the Musk Route (Farnham, 2011), рр. 82–83; Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, р. 13.


[Закрыть].

Еще одна семья, которую стоит упомянуть, – Буктишу, христианский род из Гундешапура в Персии, который дарил миру целые поколения интеллектуалов, которые написали множество работ по медицине и даже о любовной тоске. Параллельно с написанием своих исследований они практиковали медицину. Некоторые представители рода лечили самого халифа[451]451
  См. Р. Pormann and E. Savage-Smith, Medieval Islamic Medicine (Edinburgh, 2007); Y. Tabbaa, ‘The Functional Aspects of Medieval Islamic Hospitals’, in М. Boner, M. Ener and A. Singer (eds), Poverty and Charity in Middle Eastern Contexts (Albany, NY, 2003), рр. 97–98.


[Закрыть]. Медицинские исследования, написанные в этот период, сформировали основу исламской медицины на целые столетия. «Как тревога сказывается на пульсе человека?» – это был 16-й вопрос из книги в вопросах и ответах, написанной в средневековом Египте; ответ («слабый и неровный»), по словам автора, можно было найти в энциклопедии, написанной в X веке[452]452
  Pormann and Savage-Smith, Medieval Islamic Medicine, р. 55.


[Закрыть].

Фармакопея – свод правил по смешиванию и созданию лекарств. В нем описаны эксперименты с использованием лемонграса, семени мирта, тмина и винного уксуса, сельдерея и нарда[453]453
  E. Lev and L. Chipman, ‘A Fragment of a Judaeo-Arabic Manuscript of Sābūr b. Sahl’s Al-Aqrābādhīn al-Ṣaghīr Found in the Taylor-Schechter Cairo Genizah Collection’, Medieval Encounters 13 (2007), рр. 347–362.


[Закрыть]. Другие работали над проблемами оптики вместе с ибн аль-Хайсамом, ученым, который жил в Египте. Он написал исследование, в котором описал не только связь между мозгом и зрением, но и разницу между восприятием и знанием[454]454
  Ibn al-Haytham, The Optics of Ibn al-Haytham, Books I–III: On Direct Vision, tr. A. Sabra, 2 vols (London, 1989).


[Закрыть].

Еще один ученый – Абу аль-Бируни – установил, что мир вращается вокруг Солнца, а также вокруг своей оси. Такой эрудит, как Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн аль-Хасан ибн Али ибн Сина, известный на Западе как Авиценна, писал труды по логике, теологии, математике, медицине и философии. В каждой работе отражается его ум и честность, все его труды отличаются ясностью. «Я читал Метафизику Аристотеля, – писал он, – но так и не смог понять содержание… даже когда я начал снова и прочитал эту книгу сорок раз, я дошел до того, что заучил ее». Это книга, добавил он, послужит утешением тем, кто изучает этот сложный текст, «который невозможно понять». Случайно оказавшись у лотка продавца книг на рынке, он приобрел анализ работ Аристотеля, автором которого являлся Абу Наср аль-Фараби, еще один выдающийся мыслитель того времени. Внезапно все встало на свои места. «Я радовался этому, – писал ибн Сина, – и на следующий день я раздал большую милостыню бедным в благодарность Всевышнему»[455]455
  W. Gohlman, The Life of Ibn Sina: A Critical Edition and Annotated Translation (New York, 1974), р. 35.


[Закрыть].

Затем появились исследования из Индии, включая работы по таким наукам, как математика и астрология, написанные на санскрите, над которыми корпели гениальные люди, например, аль-Хорезми, который с восторгом отметил простоту системы исчисления, которая позволяла ввести математическую концепцию ноля. Это послужило основой для изменений в алгебре, прикладной математике, тригонометрии и астрономии. Последнее было продиктовано практической необходимостью узнать, в какой стороне находится Мекка, чтобы верующие в своих молитвах могли обращаться в нужном направлении.

Ученые гордились не только тем, что они собирали материалы со всех уголков Земли и изучали их, но также и тем, что они их переводили. «Исследования индусов переведены (на арабский язык), мудрость греков переведена, литература персов передана (и нам в том числе), – писал один из авторов, – в результате красота многих работ сильно возросла». «Как жаль, – делился он, – что арабский язык настолько утонченный, что переводить тексты на него практически невозможно»[456]456
  al-Jāḥiẓ, Kitāb al-Ḥayawān, cited by Pormann and Savage-Smith, Medieval Islamic Medicine, р. 23.


[Закрыть].

Это было золотое время, когда такие выдающиеся люди, как, например, аль-Кинди, раздвигали границы философии и других наук. В то же самое время появились и выдающиеся женщины, такие как поэтесса X века, известная как Робиаи Балхи. Она жила на территории современного Афганистана, а в Кабуле в ее честь назван роддом. Мехсети Гянджеви, еще одна выдающаяся поэтесса, творила на персидском языке[457]457
  Mahsatī, Mahsati Ganjavi: la luna e le perle, tr. R. Bargigli (Milan, 1999); а также Bagherzadeh, ‘Mahsati Ganjavi et les potiers de Rey’, in Varia Turcica 19 (1992), рр. 161–176.


[Закрыть].

В то время как мусульманский мир наслаждался инновациями, прогрессом и новыми идеями, большая часть христианской Европы была ввергнута во тьму, была буквально парализована из-за отсутствия ресурсов и недостатка любопытства. Святой Августин был враждебно настроен к разного рода исследованиям. «Люди хотят знать только ради самого знания, – писал он пренебрежительно, – хотя это знание не имеет для них никакой ценности». Любопытство, по его мнению, было не чем иным, как болезнью[458]458
  Augustine, The Confessions of St Augustine, tr. F. Sheed (New York, 1942), р. 247.


[Закрыть].

Это презрение к наукам и ученым озадачило мусульманских исследователей, которые очень уважали Птолемея и Евклида, Гомера и Аристотеля. Многие из них даже не сомневались, кого следует в этом винить. Древние греки и римляне, как писал историк аль-Масуди, позволили наукам процветать, но затем они приняли христианство. Сделав это, они «стерли все знаки (обучения), уничтожили его следы и разрушили его пути»[459]459
  al-Masʿūdī, цитируется по Gutas, Greek Thought, Arabic Culture, р. 89.


[Закрыть]. Науку победила вера. Это была почти полная противоположность тому миру, который мы видим сейчас. Фундаменталистами были не мусульмане, а христиане. Те, чьи умы были открыты, любопытны и щедры, жили на Востоке, а не в Европе. Как говорил один из авторов, когда дело дошло до описания немусульманских стран, «мы не вводили их (в нашей книге), потому что мы не видим никакой пользы в их описании». Они напоминали интеллектуальное болото[460]460
  Muqaddasī, Best Divisions for Knowledge, р. 8.


[Закрыть].

Картина просветления и культурной утонченности также нашла свое отражение в отношении к малым культурам и религиям. В мусульманской Испании влияние вестготов проявилось в архитектурном стиле, оно воспринималось как продолжение недавнего прошлого и, соответственно, не несло в себе ни агрессивного, ни триумфального посыла[461]461
  M. Barrucand and A. Bednorz, Moorish Architecture in Andalusia (Cologne, 1999), р. 40.


[Закрыть]. В письмах, отправленных Тимофеем, главой Багдадской восточной церкви в конце VIII – начале IX века, описан мир, в котором старшие христианские священнослужители находятся в хороших отношениях с самим халифом, где христиане могут рассылать миссии в Индию, Китай и Тибет, а также в степи, при этом добиваясь больших успехов[462]462
  Например, M. Dickens, ‘Patriarch Timothy II and the Metropolitan of the Turks’, Journal of the Royal Asiatic Society 20.2 (2010), рр. 117–139.


[Закрыть]. Такая же система наблюдалась и в Северной Африке, где еще сохранились христианские и еврейские общины. Более того, они процветали еще долгое время после того, как были завоеваны мусульманами[463]463
  Conant, Staying Roman, рр. 362–370.


[Закрыть].

В такой ситуации очень легко потерять контроль. Несмотря на видимое единство в рамках одной религии, в исламском мире наблюдался раскол. В самом начале 900-х годов существовало три основных политических исламских центра. Один из них находился в Кордобе в Испании, другой – в Египте в верховьях Нила, а третий – в Месопотамии, занимая большую часть Аравийского полуострова. Все они боролись друг с другом как по вопросам религии, так и по вопросам власти и влияния. Раскол в исламском мире произошел в течение жизни одного поколения после смерти Мухаммеда. Появились мятежники, которые стремились доказать свой статус непосредственных преемников пророка после его смерти. Очень быстро образовалось два лагеря, которые отстаивали, соответственно, суннитскую и шиитскую интерпретацию учения. Последние утверждали, что только наследник Али, двоюродного брата пророка и его воспитанник, может стать халифом, в то время как первые настаивали на более широком понимании учения.

Таким образом, несмотря на тот факт, что номинально существовало всеобъемлющее религиозное единство, которое соединяло Гиндукуш с Пиренеями через Месопотамию и Северную Африку, найти компромисс оказалось не так просто. Расслабленное отношение к религии не было ни повсеместным, ни последовательным. Хотя можно выделить периоды принятия других религий, были также и времена преследований и насильственных обращений. Первую сотню лет после смерти Мухаммеда попытки обратить местное население предпринимались очень редко, позже власти более широко поддерживали тех, кто живет под властью ислама. Они не ограничивались религиозными нравоучениями и обращением в религию: в Бухаре в VIII веке, например, правитель объявил, что те, кто явится на пятничную молитву, получат сумму в 2 динара – стимул, который привлек бедных и убедил их принять новую религию, хоть и на базовых условиях. Они не могли читать Коран на арабском, и во время молитвы им говорили, что нужно делать[464]464
  Narshakhī, The History of Bukhara: Translated from a Persian Abridgement of the Arabic Original by Narshakhī, tr. N Frye (Cambridge, MA, 1954), рр. 48–49.


[Закрыть].

Цепь событий, начало которой было положено с возникновением вражды между Римской империей и Персией, имела далеко идущие последствия. По мере того как две великие державы наращивали мускулы и готовились к финальному шоу, лишь немногие могли предположить, что на далеком Аравийском полуострове появится третья сторона, которая вытеснит первые две. Те, кто был вдохновлен Мухаммедом, на самом деле унаследовали Землю. Они основали, пожалуй, величайшую империю, которую видел мир. Империю, которая показала миру новые методы орошения и принесла на Пиренейский полуостров новые культуры с берегов Тигра и Евфрата, устроив тем самым аграрную революцию, которая распространилась на тысячи миль[465]465
  A. Watson, Agricultural Innovation in the Early Islamic World (Cambridge, 1983); T. Glick, ‘Hydraulic Technology in al-Andalus’, in M. Morony (ed.), Production and the Exploitation of Resources (Aldershot, 2002), рр. 327–339.


[Закрыть].

Исламские завоевания привели к созданию нового мирового порядка, зарождению экономического гиганта, поддерживаемого собственной самоуверенностью, широтой взглядов и страстным стремлением к прогрессу. Это был мир, изобилующий богатствами, имеющий мало политических и религиозных противников, здесь главенствовал порядок, торговцы могли разбогатеть, в этом мире уважали интеллектуалов и рассматривались и обсуждались самые разнообразные точки зрения. То, что начиналось в пещере возле Мекки без всякой надежды на успех, породило утопию космического масштаба.

Это не осталось незамеченным. Амбициозные люди, рожденные на периферии мусульманской уммы или даже дальше, слетелись как пчелы на мед. Перспектива провести жизнь в болотах Италии, в Центральной Европе или Скандинавии не выглядела слишком многообещающей для молодых людей, желающих сделать имя (и заработать денег). В XIX веке они стремились на Запад, в США. Именно там они искали славы и богатства. Тысячелетием ранее молодые люди отправлялись на Восток. Тем более что там был один товар, которого всегда было в достатке, и готовый рынок для тех, кто был готов сыграть грубо, но быстро.

6. Путь мехов

Во времена расцвета Багдад представлял собой великолепное зрелище. Здесь были парки, рынки, мечети и бани, наряду со школами, госпиталями и благотворительными организациями. Особняки в городе были «щедро позолочены и украшены, увешаны красивыми гобеленами и занавесями из парчи и шелка», их приемные «обставлены мебелью легко и со вкусом», в них можно было увидеть «шикарные диваны, дорогие столы, эксклюзивные китайские вазы и бесчисленные золотые и серебряные безделушки». Вниз по реке Тигр расположились дворцы, беседки и сады для элиты. Как отмечали очевидцы, «речной пейзаж украшен тысячами лодок, увешанных небольшими флажками; они скользят по воде, как солнечные лучики, перевозя пассажиров, жаждущих удовольствий, из одной части Багдада в другую»[466]466
  W. Davis, Readings in Ancient History: Illustrative Extracts from the Sources, 2 vols (Boston, 1912–1913), 2, рр. 365–367.


[Закрыть].

Энергия рынка и покупательная способность двора, богатых горожан и населения в целом были просто потрясающими. Воздействие вышло далеко за пределы исламского мира, где завоевания мусульман привели к формированию новых путей, которые змеились во всех направлениях и по которым распространялись товары, идеи и люди. Для многих это расширение стало причиной беспокойства. В 840-х годах халиф аль-Васик послал экспедицию, чтобы проверить правдивость своего сна: ему приснилось, что каннибалы сломали легендарную стену, которая по преданию была построена Всевышним для сдерживания яростных дикарей. Потребовалось примерно полтора года, чтобы разведывательный отряд под предводительством доверенного советника по имени Саллам, смог доложить о состоянии той стены. Он объяснил, как поддерживались эти фортификации.

Охрана этой стены была серьезным бизнесом, а ответственность была возложена на одну-единственную семью. Именно ее представители проводили инспекции этой стены на постоянной основе. Дважды в неделю по стене стучали молотком, ровно три раза, для проверки ее на прочность. Каждый раз проверяющий прислушивался к любым отклонениям от нормы. «Если приложить ухо к двери, можно услышать гул, похожий на гул осиного гнезда, – пишет один из очевидцев, – затем все снова стихает». Стена была предназначена для того, чтобы дикари, которые могут принести с собой апокалипсис, знали, что границу охраняют и им не пройти[467]467
  Ibn Khurradādhbih, Kitāb al-masālik wa-l-mamālik, tr. Lunde and Stone, ‘Book of Roads and Kingdoms’, in Ibn Fadlan and the Land of Darkness, рр. 99–104.


[Закрыть].

Отчет о проверке стены был настолько красочным, что некоторые историки были убеждены, что речь шла о настоящей экспедиции к настоящей стене – возможно, к Нефритовым вратам, которые стояли на въезде в Китай со стороны Дуньхуана[468]468
  E. van Donzel and A. Schmidt, Gog and Magog in Early Christian and Islamic Sources: Sallam’s Quest for Alexander’s Wall (Leiden, 2010); также обратите внимание на эти источники F. Sezgin, Anthropogeographie (Frankfurt, 2010), рр. 95–97; Крачковский И. Ю. Арабская географическая литература. – М., 2004. – С. 138–141.


[Закрыть]. Кстати, страх перед разрушителями мира, которые придут из-за гор на востоке, – связующее звено между античным миром, Старым и Новым Заветом и Кораном[469]469
  A. Gow, ‘Gog and Magog on Mappaemundi and Early Printed World Maps: Orientalizing Ethnography in the Apocalyptic Tradition’, Journal of Early Modern History 2.1 (1998), рр. 61–62.


[Закрыть]. Независимо от того, действительно ли состоялось путешествие Саллама, страх перед тем, что находится за границей, был очень реален. Мир был разделен на две части: владения Ирана, где превалировали порядок и цивилизация, и владения Турана, где царил хаос, анархия и опасность. В большом количестве отчетов путешественников и географов, которые были в степях на севере, говорится, что люди, которые живут за пределами мусульманского мира, странные, в некоторой степени удивительные и прекрасные, но в целом ужасные.

Одним из самых известных корреспондентов был ибн Фадлан, который отправился в степь в самом начале X века по запросу вождя волжских булгар. Ему требовался ученый, который смог бы приехать и разъяснить учение ислама. Согласно записям ибн Фадлана, верхушка племени, чьи земли находились на Волге к северу от Каспийского моря, где великая река пересекается с Камой, уже стали мусульманами, однако их знания об исламе находились в зачаточном состоянии. Хотя лидер волжских булгар и просил помощи в постройке мечети и более тщательном изучении откровений Мухаммеда, очень скоро стало ясно, что он хотел заручиться поддержкой в конкурентной борьбе против других степных племен.

Ибн Фадлан, приехав на север, был шокирован, поражен и напуган. Жизнь кочевников, которые постоянно находились в движении, разительно отличалась от утонченной культурной жизни Багдада и других городов.

Представители племени гузов были одними из первых встреченных ибн Фадланом людей. «Они живут в войлочных юртах, – писал он, – перенося их с места на место… Они живут в нищете, как бродячие ослы. Они не поклоняются Богу, у них нет никакой связи с разумом». Затем он продолжал: «Они не моются после того, как загрязнятся собственными экскрементами или мочой… (и кстати) они не имеют контакта с водой, особенно в зимний период». То, что женщины не носят покрывал, было меньшим из зол. Однажды вечером ибн Фадлан сидел вместе с одним человеком, и его жена присутствовала при этом. «Пока мы беседовали, она обнажила интимные части и почесалась, в то время как мы смотрели на нее. Мы покрыли лицо ладонями, и каждый из нас произнес: «Я ищу прощения твоего, Господи». Ее же муж только смеялся, глядя на ханжество гостей[470]470
  Ibn Faḍlān, Book of Ahmad ibn Faḍlān, tr. Lunde and Stone, Land of Darkness, р. 12.


[Закрыть].

Традиции и верования других племен степи были не менее удивительны. Встречались племена, которые поклонялись змеям, рыбам, кто-то молился птицам. Последние были убеждены, что смогли победить в битве только благодаря вмешательству стаи журавлей. Были и такие, которые носили на шее деревянный фаллос. Перед тем как отправиться в путешествие, они целовали его на удачу. Это были члены племени башкиров – люди легендарной дикости. Они имели привычку носить головы своих врагов с собой в качестве трофея. У них были ужасные привычки, например, они поедали вшей и блох: ибн Фадлан стал свидетелем того, как один из мужчин племени, который нашел в своей одежде блоху, «раздавил ее ногтем и сожрал. Поймав мой взгляд, он сказал: «Вкуснятина!»[471]471
  Там же, рр. 23–24.


[Закрыть]

Хотя жизнь в степи была чрезвычайно сложна для таких путешественников, как ибн Фадлан, определенное взаимодействие между кочевниками и оседлым миром на юге все-таки наблюдалось. Одним из признаков этого было распространение ислама среди племен, хотя и несколько хаотичное. К примеру, племя гузов заявляло о своей принадлежности к мусульманам. Как писал ибн Фадлан, они даже произносили подходящие случаю правильные фразы, «чтобы произвести впечатление на мусульман, которые были у них в гостях». Однако веры в них было мало, он отмечал, что «если кто-то из них страдал от несправедливости или что-то плохое случалось с ними, они поднимали голову к небесам и говорили “Бир тенгри”. Таким образом, они взывали не к Аллаху, а к Тенгри, верховному божеству кочевников[472]472
  Там же, р. 12; о Тенгри см. U. Harva, Die Religiösen Vorstellungen der altaischen Völker (Helsinki, 1938), рр. 140–153.


[Закрыть].

Религиозные верования в степях были сложными и редко бывали едиными. На мировоззрение кочевников повлияло христианство, ислам, иудаизм, зороастризм и язычество. Все это смешалось вместе, чтобы создать запутанную систему, в которой сложно разобраться[473]473
  R. Mason, ‘The Religious Beliefs of the Khazars’, Ukrainian Quarterly 51.4 (1995), рр. 383–415.


[Закрыть].

Частично распространением этих меняющихся, приспосабливающихся духовных взглядов занимался новый тип святых людей ислама, которые исполняли роль миссионеров. Эти мистики, которых называли суфиями, бродили по степям, иногда нагишом и в рогах животных. Они заботились о больных животных и поражали окружающих своей эксцентричностью и постоянными разговорами о преданности и благочестии. Они могли сыграть важнейшую роль в обращении людей, так как совмещали шаманизм с анимизмом. Все это имело широкое распространение в Центральной Азии, наряду с принципами ислама[474]474
  Обратите внимание на противоположный аргумент, который разъединяет суфизм и кочевой мир, J. Paul, ‘Islamizing Sufis in Pre-Mongol Central Asia’, in de la Vaissière, Islamisation de l’Asie Centrale, рр. 297–317.


[Закрыть].

Конечно же, влияние оказывали не только суфии. Другие путешественники тоже сыграли свою роль в распространении идей и религии. Источники более позднего периода рассказывают об обращении волжских булгар. Проезжий купец-мусульманин излечил вождя племени и его жену от серьезной болезни, от которой до того ничего не помогало. Перед тем как дать больным лекарство, купец взял с них обещание, что в случае излечения они примут его религию. Затем он дал им лекарство, «излечил их, и они и весь их народ приняли ислам»[475]475
  Abū Hāmid al-Gharnātī, Tuḥfat al-albāb wa-nukhbat al-iʿjāb wa-Riḥlah ilá Ūrubbah wa-Āsiyah, tr. Lunde and Stone, ‘The Travels’, in Land of Darkness, р. 68.


[Закрыть]. Это был классический сценарий обращения: принятие новой религии лидером или лицом, к нему приближенным, могло стать решающим моментом в вопросе принятия религии в больших масштабах[476]476
  A. Khazanov, ‘The Spread of World Religions in Medieval Nomadic Societies of the Eurasian Steppes’, in M. Gervers and W. Schlepp (eds), Nomadic Diplomacy, Destruction and Religion from the Pacific to the Adriatic (Toronto, 1994), рр. 11–34.


[Закрыть].

Распространение веры в новых регионах стало знаком престижа для правителей и местных династий. Это помогало им обратить на себя внимание самого халифа, а кроме того, повысить авторитет внутри своего региона. Саманиды из Бухары, к примеру, жаждали взять ислам под свое покровительство. И они сделали это, построив целую систему медресе (школ). Идея была заимствована из концепции буддистских монастырей. В медресе должны были изучать Коран, а также хадисы – предания о словах и действиях Мухаммеда. То, что всем приходящим в мечеть щедро раздавали деньги, способствовало высокой посещаемости[477]477
  E. Seldeslachts, ‘Greece, the Final Frontier? The Westward Spread of Buddhism’, in A. Heirman and S. Bumbacher (eds), The Spread of Buddhism (Leiden, 2007); R. Bulliet, ‘Naw Bahar and the Survival of Iranian Buddhism’, Iran 14 (1976), рр. 144–145; Narshakhī, History of Bukhara, р. 49.


[Закрыть].

Тем не менее степи были чем-то гораздо большим, чем просто Дикий Север, приграничная зона, в которой живут люди со странными традициями, пустое место, куда мог продвинуться ислам, дикие люди, которых можно было привести к цивилизации. Хотя такие путешественники, как ибн Фадлан, рисовали картины варварства, жизнь кочевников была тщательно отрегулирована и упорядочена. Перемещение с места на место не было результатом бесцельного брожения, в этом отражались реалии животноводства: при наличии большого количества скота поиски хорошего пастбища имеют важнейшее значение не только для успеха племени, но и для его выживания. То, что выглядело хаосом при взгляде снаружи, не являлось таковым при взгляде изнутри.

Это прекрасно отражено в замечательном тексте, написанном в Константинополе в X веке. Работа описывает, как была организована жизнь в одном из важнейших регионов на севере Черного моря. Печенеги делились на 8 племен, которые, в свою очередь, были поделены на 40 групп поменьше. У каждой из них была четко очерченная территория, которой можно было пользоваться. Кочевая жизнь не означала, что жизнь племени была дезорганизована[478]478
  Constantine Porphyrogenitus, De Administrando Imperio, ed. G. Moravcsik, tr. R. Jenkins (Washington, DC, 1967), 37, рр. 166–170.


[Закрыть].

Хотя современные исследователи, путешественники, географы и историки, которые интересовались степью, были очарованы образом жизни кочевников и их привычками, их также интересовал экономический вклад, сделанный кочевниками. Особенно в сфере сельского хозяйства. Степь обеспечивала оседлые сообщества разными товарами и услугами. Племя гузов, по подсчетам ибн Фадлана, имело во владении 10 000 лошадей и в десять раз больше овец. Даже если не оперировать конкретными цифрами, масштабы были впечатляющими[479]479
  Ibn Faḍlān, ‘Book of Ahmad ibn Faḍlān’, р. 22. Некоторые ученые преуменьшают значение кочевого скотоводства в степи, см. Б. Заходер, Каспийский свод сведений о Восточной Европе: В 2-х т. – М., 1962. – Т. 1 – С. 139–140.


[Закрыть].

Лошади были жизненно важной частью экономики. Это ясно из источников, в которых говорится о большом количестве лошадей, которых основные племена степи могли выставить на поле боя. Они выращивались на коммерческой основе, если судить по отчетам об уничтожении конезаводов арабскими налетчиками в VIII веке, а также, судя по костям, найденным археологами на севере Черного моря[480]480
  D. Dunlop, The History of the Jewish Khazars (Princeton, 1954), р. 83; Баранов Л. Таврика в эпоху раннего средневековья (салтово-маятская культура). – Киев, 1990. – С. 76–79.


[Закрыть]. Сельское хозяйство также стало неотъемлемой частью степной экономики. Культуры высаживались в низовьях Волги, где было множество пропашных полей и садов[481]481
  A. Martinez, ‘Gardīzī’s Two Chapters on the Turks’, Archivum Eurasiae Medii Aevi 2 (1982), р. 155; T. Noonan, ‘Some Observations on the Economy of the Khazar Khaganate’, in Р. Golden, H. Ben-Shammai and A. Róna-Tas (eds), The World of the Khazars (Leiden, 2007), рр. 214–215.


[Закрыть]. Согласно археологическим находкам в Крыму, в то время в значительных объемах высаживали пшеницу, просо и рожь[482]482
  Баранов, Таврика, с. 72–76.


[Закрыть]. На рынках на юге также продавались фундук, соколы и мечи[483]483
  Al-Muqaddasī, in Land of Darkness, рр. 169–170.


[Закрыть]. Кроме того, кочевники торговали воском и медом. Считалось, что мед вырабатывает устойчивость к холоду[484]484
  Abū Hāmid, ‘Travels’, р. 67.


[Закрыть]. Янтарь, который тоже продавался в огромных количествах, свозили не только из степей, но и из Западной Европы. Один из известных историков даже ввел термин «янтарный след», чтобы описать пути, по которым затвердевшая смола попадала к восторженным покупателям на Востоке[485]485
  McCormick, Origins of the European Economy, рр. 369–384.


[Закрыть].

Кроме всего прочего, процветала торговля шкурками животных. Меха высоко ценили за их тепло и статус, который они давали своим владельцам[486]486
  J. Howard-Johnston, ‘Trading in Fur, from Classical Antiquity to the Early Middle Ages’, in E. Cameron (ed.), Leather and Fur: Aspects of Early Medieval Trade and Technology (London, 1998), рр. 65–79.


[Закрыть]. Один из халифов VIII века зашел так далеко, что повелел провести ряд экспериментов по заморозке различных видов меха, чтобы понять, какой из них обеспечивает наилучшую защиту от экстремальных погодных условий. Согласно одному из арабских авторов, он заполнил несколько резервуаров с водой и оставил их на ночь на морозе. «Утром он повелел принести их (резервуары). Все они замерзли, кроме одного, того, в котором был мех черной лисы. Таким образом, он понял, какой мех был самым теплым и сухим»[487]487
  Masʿūdī, Kitāb al-tanbīh wa-al-ishrāf, tr. Lunde and Stone, ‘The Meadows of Gold and Mines of Precious Gems’, Land of Darkness, р. 161.


[Закрыть].

Мусульманские купцы различали разные шкурки животных и назначали цены соответственно этому. Один из авторов X века упоминает об импорте из степи соболей, белок, горностаев, норок, лис, куниц, бобров и даже зайцев. Все это потом распродавалось торговцами, у которых было чутье, как сделать на этом деньги[488]488
  Muqaddasī, Aḥsanu-t-taqāsīm fī maʿrifati-l-aqālīm, tr. Lunde and Stone, ‘Best Divisions for the Knowledge of the Provinces’, Land of Darkness, р. 169.


[Закрыть]. В некоторых частях степи шкурки использовались наряду с местной валютой, ими рассчитывались по фиксированному курсу. Восемнадцать старых беличьих шкурок можно было обменять на серебряную монету, а одна шкурка стоила «кусок отменного хлеба, достаточно большой, чтобы накормить крупного мужчину». Для наблюдателей это было непостижимо: «В любой другой стране даже за огромное количество товаров нельзя купить и фасолину»[489]489
  Abū Hāmid, ‘Travels’, р. 75.


[Закрыть]. И все-таки была очевидная логика в такой системе расчетов: иметь средства для обмена важно для общества, которое взаимодействовало с другими и у которого не было центрального казначейства для масштабной чеканки монет. Поэтому в немонетизированной экономике шкурки и меха служили в качестве средства оплаты.

Согласно одному из историков, каждый год из степи экспортировали около полумиллиона шкурок. При расширении империи ислама появились новые пути сообщения и новые торговые пути. Создание «пути мехов» в степи и лесных зонах на севере стало результатом увеличения благосостояния мусульман после великих завоеваний VII–VIII веков[490]490
  R. Kovalev, ‘The Infrastructure of the Northern Part of the “Fur Road” between the Middle Volga and the East during the Middle Ages’, Archivum Eurasiae Medii Aevi 11 (2000–2001), рр. 25–64.


[Закрыть].

Неудивительно, что близость к исламской империи была важна. Возможность доставки на рынок животных, их шкур и других товаров имела решающее значение. Самыми богатыми были те кочевые племена, которые были удачно расположены и могли активно торговать с оседлым миром. Точно так же и города, которые находились ближе к степи, могли быстро разбогатеть. Одним из главных выгодоприобретателей стал город Мерв, современники даже описывали его как «мать мира».

Находясь в южной части степей, он был превосходно расположен для того, чтобы вести дела с кочевыми племенами, а также служить в качестве важнейшей точки оси, проходящей через «хребет» Евразии. По словам одного из авторов, это был «восхитительный, элегантный, блестящий, большой и очень приятный глазу город»[491]491
  Muqaddasī, Best Division of Knowledge, р. 252.


[Закрыть]. В свою очередь, город Рей, который находился западнее, был известен как «врата торговли», «суженый земли» и «самое прекрасное творение земли»[492]492
  Ibn al-Faqīh, Land of Darkness, р. 113.


[Закрыть]. Балхи же во всем соперничал с миром мусульман. Здесь были прекрасные улицы, роскошные здания, чистая проточная вода, а благодаря оживленной торговле и высокой конкуренции – низкие цены на товары потребления[493]493
  al-Muqaddasī, Best Division of Knowledge, р. 245.


[Закрыть].

Как рябь от камня, брошенного в воду, ощущался эффект от близости к рынкам. За возможность доступа к рынкам и их выгодам нужно было платить. Богатства, поставленные на карту, были столь велики, что атмосфера между племенами накалилась. Борьба за лучшие пастбища и лучшие источники усиливалась соперничеством за доступ к городам и лучшим торговым путям империи. Это могло привести к одному из двух возможных последствий: напряжение могло нарастать и в конце концов вылилось бы в насильственное разделение территорий или же племена могли объединиться. То есть перед кочевниками стоял выбор – сражаться друг с другом или объединяться.

Со временем установился хорошо сбалансированный статус-кво, который обеспечивал стабильность и процветание всей западной части степи. Стержнем выступала часть племени тюрков, которое стало главенствующим к северу от Черного и Каспийского морей. Хазары, как известно, доминировали в северной части Черного моря. Они стали особенно заметны за счет военного сопротивления во время периода великих завоеваний сразу после смерти Мухаммеда[494]494
  Краткий обзор – G. Mako, ‘The Possible Reasons for the Arab-Khazar Wars’, Archivum Eurasiae Medii Aevi 17 (2010), рр. 45–57.


[Закрыть]. Эффективность их борьбы против армии мусульман обеспечила им поддержку целого ряда других племен, которые объединились под их началом. Они также обратили на себя внимание императоров Рима, находящихся в Константинополе, которые понимали, что можно извлечь определенную выгоду от союза с доминирующей силой степи. Хазары оказались настолько важны, что в начале VIII века между правящими домами хазаров и Византией (под этим названием в тот период были известны остатки Римской империи) было заключено два брачных союза[495]495
  R.-J. Lilie, Die byzantinische Reaktion auf die Ausbreitung der Araber. Studien zur Strukturwandlung des byzantinischen Staates im 7. und 8. Jahrhundert (Munich, 1976), рр. 157–160; J. Howard-Johnston, ‘Byzantine Sources for Khazar History’, in Golden, Ben-Shammai and Róna-Tas, World of the Khazars, рр. 163–194.


[Закрыть].

Имперские браки редко заключались с иностранцами, а союзов со степью до этого не было вообще[496]496
  Единственным исключением был брак дочери императора Ираклия с тюркским каганом в разгар противостояния с персами в начале седьмого века, C. Zuckermann, ‘La Petite Augusta et le Turc: Epiphania-Eudocie sur les monnaies d’Héraclius’, Revue numismatique 150 (1995), рр. 113–126.


[Закрыть]. Развитие является наглядным свидетельством того, как важны стали хазары для Византии в дипломатическом и военном плане, в то время как давление на восточные границы империи в Малой Азии со стороны мусульман усугубилось. Награды и престижный статус, дарованные хазарскому кагану, оказали влияние на хазарское общество. Укрепление позиций верховного правителя привело к социальному расслоению в племени. Награды и статусы даровались лишь избранным представителям элиты. В дальнейшем это сподвигло другие племена стать данниками хазар в обмен на защиту и определенные награды. Согласно ибн Фадлану, у кагана было 25 жен, каждая из которых была дочерью вождя того или иного племени[497]497
  Ibn Faḍlān, ‘Book of Ahmad ibn Faḍlān’, р. 56.


[Закрыть]. Источник, написанный на иврите в IX веке, также говорит о племенах, которые подчинялись хазарам, при этом автор не уверен, было 25 или 28 данников[498]498
  Dunlop, History of the Jewish Khazars, р. 141.


[Закрыть]. Народы, которых называли полянами, радимичами и северянами, были среди тех, кто признал господство хазаров, позволяя им усилить свои позиции и стать господствующей силой в западной части степи, там, где сейчас находятся Украина и южная часть России[499]499
  См. Р. Golden, ‘The Peoples of the South Russian Steppes’, in The Cambridge History of Early Inner Asia (Cambridge, 1990), рр. 256–284; Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. – М., 1990.


[Закрыть].

Повышение объемов торговли и длительные периоды стабильности и мира привели к трансформации хазарского общества. Методы управления племенем претерпели существенные изменения, а каган все больше отдалялся от повседневных дел и становился фигурой ритуальной[500]500
  Р. Golden, ‘Irano-Turcica: The Khazar Sacral Kingship’, Acta Orientalia 60.2 (2007), рр. 161–194. Некоторые ученые интерпретируют изменение характера роли кагана как результат сдвига в религиозных верованиях и обычаях в этот период, см., например, J. Olsson, ‘Coup d’état, Coronation and Conversion: Some Reflections on the Adoption of Judaism by the Khazar Khaganate’, Journal of the Royal Asiatic Society 23.4 (2013), рр. 495–526.


[Закрыть]. Образ жизни также изменился. При наличии большого спроса на продукты, выращенные хазарами и их данниками, расширении междугородней торговли фруктами стали возникать поселения, которые в конце концов развились в города[501]501
  R. Kovalev, ‘Commerce and Caravan Routes along the Northern Silk Road (Sixth – Ninth Centuries). Part I: The Western Sector’, Archivum Eurasiae Medii Aevi 14 (2005), рр. 55–105.


[Закрыть].

К началу X века шумный город Итиль стал столицей и постоянной резиденцией кагана. По всему низовью Волги проживало огромное количество людей. Городская жизнь была настолько сложна, что пришлось учредить отдельные суды для разрешения споров по разным системам права, под председательством судей, которые разрешали вопросы между мусульманами, христианами и даже язычниками. Существовал даже механизм разрешения проблемы в том случае, если судья не смог вынести вердикт[502]502
  Masʿūdī, ‘Meadows of Gold’, рр. 131, 133; Noonan, ‘Economy of the Khazar Khaganate’, р. 211.


[Закрыть].

* * *

Итиль, с его войлочными постройками, складами и королевским дворцом, был лишь одним из поселений, где жили кочевники[503]503
  Istakhrī, Kitāb suwar al-aqalīm, tr. Lunde and Stone, ‘Book of Roads and Kingdoms’, in Land of Darkness, рр. 153–155.


[Закрыть]. Другие города появились на хазарской территории в результате усиления коммерческой активности. Так, например, возник Самандар. Его деревянные постройки с куполами напоминали традиционные юрты. К началу IX века по всей Хазарии было уже достаточное количество христиан, чтобы здесь появился не только епископ, но даже митрополит или архиепископ для удовлетворения нужд верующих[504]504
  J. Darrouzès, Notitiae Episcopatuum Ecclesiae Constantinopolitanae (Paris, 1981), рр. 31–32, 241–242, 245.


[Закрыть]. Очевидно, что в Самандаре и Итиле было также достаточное количество мусульман. Это следует из отчетов и арабских источников, также на это указывает большое количество мечетей[505]505
  Istakhrī, ‘Book of Roads and Kingdoms’, рр. 154–155.


[Закрыть].