Текст книги "Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий"

Богатства, поставленные на карту, неизбежно привели к усилению соперничества и новой главе в средневековой большой игре – борьбе за первенство в восточной части Средиземноморья. К 1160-м годам соперничество между итальянскими городами-государствами стала настолько острой, что на улицах Константинополя дрались венецианцы, генуэзцы и пизанцы. Несмотря на попытки императора Византии вмешаться, вспышки жестокости стали регулярным явлением. Это было, вероятно, результатом роста коммерческой конкуренции и, как следствие, падения цен: торговые позиции защищались при необходимости силой.

Эгоизм городов-государств порождал вражду со стороны жителей столицы, в основном из-за ущерба, наносимого городской собственности, и из-за того, что демонстрация «западных мышц» была заметна повсюду. В 1171 году император Византии ответил на растущее разочарование, заключив в тюрьму до тысячи венецианцев, полностью игнорируя их требования о возмещении, не говоря уже об извинениях за свои действия без предварительного объявления. Когда дож Витале Микель, отправившийся в Константинополь, не смог лично решить вопрос, ситуация в Венеции стала нездоровой. Толпы людей собрались, чтобы услышать хорошие новости, и их разочарование превратилось в злость, которая, в свою очередь, вылилась в насилие. Пытаясь скрыться от собственного народа, дож направился к монастырю Сан-Захария, но не успел до него добраться, его поймала и линчевала толпа[669]669
  T. Madden, ‘Venice and Constantinople in 1171 and 1172: Enrico Dandolo’s Attitudes towards Byzantium’, Mediterranean Historical Review 8.2 (1993), рр. 166–185.


[Закрыть].

Византия уже не являлась союзником и покровителем Венеции, они стали полноценными соперниками и конкурентами. В 1182 году жители Константинополя напали на жителей итальянских городов-государств, которые проживали в столице империи. Многие из них, включая представителей латинской церкви, были убиты, их головы были привязаны к собакам, которые протащили их по всем улицам города[670]670
  D. Nicol, Byzantium and Venice: A Study in Diplomatic and Cultural Relations (Cambridge, 1988), р. 107.


[Закрыть]. Это были лишь первые проявления враждебности между христианами из двух частей Европы. В 1185 году Салоники, один из городов Византийской империи, был разграблен войсками из южной Италии. Запад запустил гарпун в сторону Восточного Средиземноморья еще во время первого крестового похода, теперь он отправился за своей жертвой.

Для некоторых, впрочем, напряженная атмосфера открыла новые возможности. В это же время в Египте зажглась новая звезда блестящего генерала Салаха ад-Дина аль-Айуби. Этот человек, более известный как Саладин, обладающий хорошими связями, проницательным умом и немалым очарованием, быстро понял, что из конфликта в Константинополе можно извлечь выгоду.

Он постарался снискать доверие византийцев. Для этого он пригласил патриарха греческой церкви Иерусалима в Дамаск и обращался с ним со всем великодушием, чтобы продемонстрировать, что не христиане с Запада, а именно он может стать союзником империи[671]671
  Р. Magdalino, ‘Isaac II, Saladin and Venice’, in J. Shepard (ed.), The Expansion of Orthodox Europe: Byzantium, the Balkans and Russia (Aldershot, 2007), рр. 93–106.


[Закрыть].

В конце 1180-х годов император Византии Исаак II уже был настроен положительно и написал «брату султану Египта, Саладину», чтобы поделиться последними разведданными, предупредить о слухах, которые его враги распускают без всяких на то оснований, и обсудить вопрос о применении военных сил против Запада[672]672
  Ibn Shaddād, Life of Saladin by Baha ad-Din (London, 1897), рр. 121–122; G. Anderson, ‘Islamic Spaces and Diplomacy in Constantinople (Tenth to Thirteenth Centuries c.e.)’, Medieval Encounters 15 (2009), рр. 104–105.


[Закрыть]. Антизападнические настроения бродили в Константинополе десятилетиями. Один из писателей середины XII века утверждал, что люди из Западной Европы ненадежные, хищные и готовы продать членов собственной семьи ради денег. Хотя многие так называемые паломники утверждали, что они благочестивы, писала дочь одного из императоров, ими движет только жадность. Они постоянно планировали захватить столицу империи, разрушить репутацию империи и навредить братьям-христианам[673]673
  Anna Komnene, Alexiad, X.5, р. 277.


[Закрыть]. Эти слова распространились и прочно закрепились в умах византийцев второй половины XII века, но прежде всего после 1204 года.

Эта точка зрения нашла отклик на самой Святой земле, где рыцари были настолько жестоки и безответственны, словно им надоело жить. В конце XII века ведущие фигуры снова и снова принимали необдуманные решения, предпочитали драться друг с другом вместо того, чтобы подготовиться к неминуемому приближению приливной волны. Все это сильно озадачило одного испанского путешественника-мусульманина того времени. Ибн Джубайр отмечал, насколько удивительно видеть, что «пламя раздора горит» между христианами и мусульманами, когда дело касается политики и войн, но когда речь заходит о торговле и путешествиях, они «приходят и уходят без помех»[674]674
  Ibn Jubayr, Riḥlat Ibn Jubayr, tr. R. Broadhurst, The Travels of Ibn Jubayr (London, 1952), р. 315.


[Закрыть].

Купцы могли быть уверены в своей безопасности, независимо от их вероисповедания и от того, мирное время или военное. Это, как писал один автор, было результатом хороших рабочих отношений. Взаимные налоговые соглашения и суровые наказания за их несоблюдение обеспечили сотрудничество. Латинские торговцы, которые не уважали соглашения и пересекали согласованные границы, даже всего-навсего на «расстояние руки», были вырезаны братьями-христианами, которые не хотели расстраивать мусульман и портить долговременные коммерческие связи. Ибн Джубайр был смущен и впечатлен одновременно: «Это один из самых приятных и удивительных обычаев (Запада)»[675]675
  Там же, а также C. Chism, ‘Memory, Wonder and Desire in the Travels of Ibn Jubayr and Ibn Battuta’, in N. Paul and S. Yeager (eds), Remembering the Crusades: Myth, Image and Identity (Cambridge, 2012), рр. 35–36.


[Закрыть].

По мере того как иерусалимский двор замыкался на себе, внутренняя борьба между соперничающими группировками стала эндемичной, создавая идеальные условия для возникновения уверенных в себе, амбициозных фигур, которые обещали головокружительный успех и причинили ужасный вред христианско-мусульманским отношениям. Главным среди них стал Рено де Шатильон, который своими безрассудными действиями практически в одиночку разрушил Иерусалимское королевство.

Ветеран битвы на Святой земле, Рено понимал, что давление нарастало, а позиции Саладина в Египте усиливались, особенно после того, как он подчинил большие части Сирии, которые окружали христианское королевство. Попытки Рено смягчить угрозу были безуспешны. Его поспешное решение атаковать порт Акаба на Красном море вызвало почти истерическую реакцию арабских комментаторов, которые начали кричать, что Медина и Мекка в опасности, а апокалипсис и конец времен рядом![676]676
  Ibn al-Athīr, Chronicle, рр. 289–290; Barber, Crusader States, р. 284.


[Закрыть]

Такие шаги были не только враждебными, они позволили бы повысить престиж и популярность Саладина, если бы он нанес государству крестоносцев сокрушительный удар. Из всех христиан Востока, писал мусульманский автор того времени, Рено «самый вероломный и коварный… больше всего хочет причинять вред и совершать зло, нарушать твердые обещания и серьезные клятвы, нарушать свое слово». Саладин поклялся, «что заберет его жизнь»[677]677
  Barber, Crusader States, рр. 296–297; Imād al-Dīn, al-Fatḥ al-qussī fī l-fatḥ al-qudsī, tr. H. Massé, Conquête de la Syrie et de la Palestine par Saladin (Paris, 1972), рр. 27–28.


[Закрыть].

И совсем скоро ему представился такой шанс. В июле 1187 года рыцари государства крестоносцев и войска Саладина встретились в битве при Хаттине. Саладин обхитрил и наголову разбил крестоносцев в ужасающей битве, в которой практически все христиане были или убиты, или захвачены в плен. Члены военных орденов, попавшие в плен, в частности госпитальеры и тамплиеры, которые не желали сотрудничать с нехристианами, были казнены. Саладин лично отыскал Рено де Шатильона и обезглавил его. Был ли Рено главным виновников гибели крестоносцев – вопрос открытый, но из него получился удобный козел отпущения для поверженных латинян и победивших мусульман. Какой бы ни была правда, всего через два месяца Иерусалим мирно сдался мусульманам, после того как была достигнута договоренность о безопасности жителей города, его ворота распахнулись[678]678
  Barber, Crusader States, рр. 305–313; T. Asbridge, The Crusades: The War for the Holy Land (London, 2010), рр. 342–364.


[Закрыть].

Падение города было унизительным ударом для всего христианского мира и большим шагом назад во взаимоотношениях Европы с восточными странами. При папском дворе новости восприняли плохо. Папа Урбан III, по всей видимости, упал замертво, услышав о поражении при Хаттине.

Его преемник, Григорий VIII, стремился разобраться в духовной составляющей. Священная земля пала, объявил он верующим, не только из-за «грехов ее жителей, но также и (из-за) наших собственных и всех христиан». Власть мусульман растет, предупреждал он, и так будет продолжаться, пока их не остановят. Он призвал королей, князей, баронов и целые города, которые спорили друг с другом, оставить разногласия и отреагировать на происходящее. Это было откровенное признание того, что, несмотря на разговоры о рыцарстве, мотивации, вере и благочестии, на самом деле крестоносцы были корыстны и заняты междоусобицами. Иерусалим пал, сказал папа, потому что христиане не смогли сражаться за то, во что верят. Их собственные грехи потопили их[679]679
  J. Riley-Smith, The Crusades: A History (London, 1987), р. 137.


[Закрыть].

Это провокационное и резкое послание имело незамедлительный эффект, вскоре после этого три могущественных деятеля Запада начали готовиться к карательному походу. Ричард I Английский, Филипп II Французский и могучий Фридрих Барбаросса, король Германии, император Священной Римской империи, пообещали восстановить Священный город, и появилась надежда, что есть шанс не только вернуть Иерусалим обратно, но и заново укрепить позиции христиан на Среднем Востоке. Усилия 1189–1192 годов, тем не менее, были безрезультатны. Фридрих утонул, пересекая реку в Малой Азии, за мили до предполагаемого поля боя. Среди руководителей похода разгорелись яростные споры, касающиеся стратегии, которые ставили армию в тупик. Ярким примером может послужить Ричард Львиное сердце, который вместо того, чтобы отвоевывать Иерусалим, хотел пойти захватывать Египет – гораздо более ценный и «вкусный» приз. Как и следовало ожидать, кампания не имела успеха и армия не смогла оказать давление на Иерусалим. Прежде чем отправиться домой, ее лидеры зачем-то обратили свое внимание на Акру, важный торговый центр Леванта, который не имел религиозного значения[680]680
  J. Phillips, The Crusades 1095–1197 (London, 2002), рр. 146–150; J. Phillips, Holy Warriors: A Modern History of the Crusades (London, 2009), рр. 136–165.


[Закрыть].

По прошествии едва ли десяти лет была предпринята еще одна попытка восстановить Святую землю. На этот раз основой кампании должна была стать Венеция, перевозя людей на своих кораблях. Дож, который изначально не хотел участвовать в кампании, согласился после того, как его убедили в том, что расходы по созданию флота, который должен перевозить огромное количество войск, будут нести сами участники. Венецианцы также настояли на том, что основным назначением будущего флота будет Египет, а не порты, обслуживающие Иерусалим.

Это решение, по словам одного из непосредственных участников планирования, «держалось в строжайшем секрете, общественности было объявлено, что мы отправляемся за моря»[681]681
  Geoffrey of Villehardouin, ‘The Conquest of Constantinople’, in Chronicles of the Crusades, tr. M. Shaw (London, 1963), р. 35.


[Закрыть].

Предполагаемый поход был вызовом небес: всем, кто примет в нем участие, были обещаны духовное спасение и богатая добыча. О богатствах Египта ходили легенды. Живущие там люди были «приверженцами роскошной жизни», как писал один автор того времени, и благодаря «налогам с городов на побережье и континенте» были очень богаты. Это, со вздохом отмечал он, приносило им «огромный годовой доход»[682]682
  William of Tyre, Chronicon, ed. R. Huygens, 2 vols (Turnhout, 1986), 2, р. 408; J. Phillips, The Fourth Crusade and the Sack of Constantinople (London, 2004), рр. 67–68.


[Закрыть].

Венецианцы осознавали, что именно было поставлено на карту, так как традиционные пути на Восток, которыми они пользовались, были опасны и непостоянны. После волнений и последовавших за ними успехах Саладина, в Византии начался период нестабильности, а Венеция отчаянно искала выход на Александрию и порты в устье Нила, те места, которые традиционно оказывались неохваченными: до 1200 года на торговлю Венеции с Египтом приходилось примерно 10 %[683]683
  D. Queller and T. Madden, ‘Some Further Arguments in Defence of the Venetians on the Fourth Crusade’, Byzantion 62 (1992), р. 438.


[Закрыть]. Венецию уже обошли Пиза и Генуя, они добились больших объемов торговли и выстроили лучшие торговые пути через Красное море, которые были предпочтительнее наземных путей к Константинополю и Иерусалиму[684]684
  T. Madden, ‘Venice, the Papacy and the Crusades before 1204’, in S. Ridyard (ed.), The Medieval Crusade (Woodbridge, 2004), рр. 85–95.


[Закрыть]. Учитывая те риски, которые приняла на себя Венеция, согласившись на строительство огромного флота, вследствие которого другая работа приостанавливалась на два года, награда была невелика.

Вскоре стало ясно, что число тех, кто желал принять участие в походе, было существенно меньше предполагаемого. Это грозило Венеции незапланированными расходами. Обстоятельства оказались сильнее крестоносцев, и им пришлось импровизировать. В 1202 году флот прибыл в Зару, на побережье Далмации, город, который был причиной долговременного раздора между Венецией и Венгрией. Когда стало ясно, что атака неизбежна, растерянные жители вывесили на стены города флаги, полагая, что произошло огромное недоразумение, и не веря в то, что христианское войско может напасть на христианский город без всякой на то причины, пойдя против приказов папы Иннокентия III. Город не пощадили, а венецианцы получили с крестоносцев то, что им причиталось[685]685
  D. Queller and T. Madden, The Fourth Crusade: The Conquest of Constantinople (Philadelphia, 1997), р. 55ff.


[Закрыть].

Пока крестоносцы решали, как оправдать свои действия, и спорили о том, что же делать дальше, отличная возможность возникла сама собой.

Один из претендентов на трон Византии предложил щедро наградить армию, если они помогут ему захватить власть в Константинополе. Войска, которые изначально плыли в Египет, считая, что отправляются в Иерусалим, оказались под стенами столицы Византии, оценивая варианты. Поскольку переговоры с фракциями внутри города затянулись, крестоносцы снова начали обсуждать, как захватить город и, прежде всего, как потом поделить его и всю остальную империю между ними[686]686
  Tafel and Thomas, Urkunden, 1, рр. 444–452.


[Закрыть].

Венеция уже научилась ревностно охранять свои интересы в Адриатике и Средиземноморье и укрепила свои позиции, захватив контроль над Зарой. На этот раз появился шанс получить гораздо больший кусок – контролировать доступ на Восток. В конце марта 1204 года началась осада Нового Рима. Штурм начался в середине апреля. Лестницы, тараны и катапульты, которые должны были помочь сдерживать мусульман, вместо этого использовались против самого большого христианского города в мире. Корабли, которые были спроектированы и построены, чтобы блокировать гавани Египта и Леванта, сейчас применялись, чтобы отрезать доступ к знаменитому Золотому Рогу, прямо перед собором Святой Софии. Накануне битвы епископы уверили людей с Запада, что война является «праведным делом и им непременно нужно атаковать (Византию)». Ссылаясь на споры о доктрине, которые возникали с удручающей регулярностью, когда на кону были другие, более важные вопросы для обсуждения, священнослужители заявили, что на жителей Константинополя можно напасть только за то, что они провозгласили, что «закон Рима ничего не стоит, и называли всех, кто в него верит, псами». Византийцы, по словам крестоносцев, были хуже евреев, «они – враги Господа»[687]687
  Robert of Clari, La Conquête de Constantinople, ed. Р. Lauer (Paris, 1924), 72–73, рр. 71–72.


[Закрыть].

Когда стены города были разрушены, последовали сцены хаоса. Жители Запада грабили и разрушали город. Находясь в религиозном исступлении, взвинченные ядовитыми словами, они разграбили и осквернили городские храмы. Они штурмовали сокровищницу храма Святой Софии, разворовали драгоценные сосуды с мощами святых и надругались над копьем, пронзившим Иисуса на кресте. Серебряные предметы и предметы из других благородных металлов, которые использовали для обряда евхаристии, были украдены. Лошадей и ослов завели в церковь, чтобы навьючить их награбленным добром. Некоторые из них поскальзывались на полированном мраморном полу, который был весь в «крови и грязи». Чтобы усугубить оскорбление, в кресло патриарха усадили проститутку, которая распевала непристойные песни.

По свидетельству одного из жителей Византии, крестоносцы были не кем иным, как предшественниками Антихриста[688]688
  Niketas Khoniates, Khronike diegesis, ed. J. van Dieten, Nicetae Choniatae Historia (New York, 1975), рр. 568–577.


[Закрыть].

Сохранилось достаточно источников, которые говорят, что все это не преувеличение. Один из западных игуменов пошел к церкви Пантократора (Спаса Вседержителя), основанной в XII веке королевской семьей. «Покажите мне ваши самые могущественные реликвии, – приказал он, – или незамедлительно умрете». Он нашел сундук, полный церковных сокровищ, и «с готовностью запустил в него обе руки». Когда остальные спросили его, где он был и удалось ли ему что-либо украсть, он всего лишь улыбнулся, кивнул и сказал: «Мы хорошо поработали»[689]689
  Р. Riant, Exuviae sacrae constantinopolitanae, 2 vols (Geneva, 1876), 1, рр. 104–105.


[Закрыть].

Неудивительно, что, когда один из горожан убежал из города, он бросился на землю, зарыдал и принялся упрекать стены в том, что «только они остались недвижимы, они не проливали слез, они не были повержены на землю, они оставались стоять прямо». Они словно издевались над ним – как же не смогли они защитить город? Сама душа города была зверски убита яростными войсками в 1204 году[690]690
  Khoniates, Khronike, р. 591. О важной переоценке ущерба городу – T. Madden, ‘The Fires of the Fourth Crusade in Constantinople, 1203–1204: A Damage Assessment’, Byzantinische Zeitschrift 84/85 (1992), рр. 72–93.


[Закрыть].

Богатства Константинополя были распределены по церквям, соборам, монастырям и частным коллекциям по всей Европе. Статуи лошадей, которые гордо стояли на ипподроме, были погружены на суда и отправлены в Венецию, где их установили перед входом в собор Святого Марка. Бесчисленные реликвии и ценные предметы также были отправлены в этот город, где сегодня туристы восхищаются ими как произведениями христианского мастерства, а не военными трофеями[691]691
  См. M. Angold, The Fourth Crusade (2003), рр. 219–267; а также D. Perry, ‘The Translatio Symonensis and the Seven Thieves: Venetian Fourth Crusade Furta Sacra Narrative and the Looting of Constantinople’, in T. Madden (ed.), The Fourth Crusade: Event, Aftermath and Perceptions (Aldershot, 2008), рр. 89–112.


[Закрыть].

Однако неприятностей как будто было недостаточно. Когда Энрико Дандоло, старый слепой дож, который приехал из Венеции, чтобы стать свидетелем нападения на Константинополь, умер через год, было принято решение похоронить его в соборе Святой Софии. Он стал первым человеком в истории, которого похоронили в этом великом соборе[692]692
  R. Gallo, ‘La tomba di Enrico Dandolo in Santa Sofia a Constantinople’, Rivista Mensile della Città di Venezia 6 (1927), рр. 270–283; T. Madden, Enrico Dandolo and the Rise of Venice (Baltimore, 2003), рр. 193–194.


[Закрыть]. Это было очень символичное заявление, которое говорило о росте Европы. Столетиями люди смотрели на Восток, желая сколотить состояние или реализовать свои амбиции – духовные или материальные. Разграбление и захват самого большого и важнейшего города христианского мира показали, что европейцы не остановятся ни перед чем, чтобы получить то, что они хотят, стать ближе к тому месту, где находятся богатство и власть.

Хотя они и выглядели как люди, жители Запада вели себя как звери, с горечью писал один известный греческий священнослужитель, добавляя, что к византийцам они относились с ужасной жестокостью: насиловали девственниц, убивали невинных.

Разграбление города было таким жестоким, что один из современных ученых писал о «потерянном поколении» в период, который последовал за Четвертым крестовым походом, в то время как имперский аппарат Византии был вынужден осесть в Никее, в Малой Азии[693]693
  Michael Khoniates, Michaelis Choniatae Epistulae, ed. F. Kolovou (Berlin, 2001), Letters 145, 165, 100; T. Shawcross, ‘The Lost Generation (c. 1204 – c. 1222): Political Allegiance and Local Interests under the Impact of the Fourth Crusade’, in J. Herrin and G. Saint-Guillain (eds), Identities and Allegiances in the Eastern Mediterranean after 1204 (Farnham, 2011), рр. 9–45.


[Закрыть].

В то же самое время жители Запада принялись делить между собой империю. После консультации с налоговыми регистрами в Константинополе появился новый документ под названием Partitio terrarum imperii Romaniae – «Разделение земель Римской империи», где было указано, кому достанутся те или иные земли. Это деление не было случайным или бессистемным. Это было тщательно спланированное, хладнокровное расчленение[694]694
  TafelandThomas, Urkunden, 1, рр. 464–488; N. Oikonomides, ‘La Decomposition de l’Empire byzantin à la veille de 1204 et les origines de l’Empire de Nicée: à propos de la “Partitio Romaniae”’, in XV Congrès international d’études byzan-tines (Athens, 1976), 1, рр. 3–22.


[Закрыть]. С самого начала такие люди, как Боэмунд, показали, что Крестовые походы, которые обещали защитить христианский мир, сделать работу Господа и спасти тех, кто примет крест, могут использоваться и для других целей. Разграбление Константинополя было очевидной кульминацией желания Европы объединиться и внедриться на Восток.

Как только Византия была разделена, европейцы под предводительством итальянских городов-государств Пизы, Генуи и Венеции бросились занимать стратегически и экономически важные регионы, города и острова. Флоты регулярно сталкивались у Крита и Корфу, так как каждая сторона стремилась получить контроль над выгодными базами и доступ к лучшим рынкам[695]695
  C. Otten-Froux, ‘Identities and Allegiances: The Perspective of Genoa and Pisa’, in Herrin and Saint-Guillan, Identities and Allegiances, р. 265ff; а также G. Jehei, ‘The Struggle for Hegemony in the Eastern Mediterranean: An Episode in the Relations between Venice and Genoa According to the Chronicles of Ogerio Pane’, Mediterranean Historical Review 11.2 (1996), рр. 196–207.


[Закрыть]. На суше тоже происходила ожесточенная борьба за территории и статус, особенно жестокая – на плодородных равнинах Фракии, житницы Константинополя[696]696
  F. Van Tricht, The Latin Renovatio of Byzantium: The Empire of Constantinople (1204–1228) (Leiden, 2011), esр. рр. 157ff.


[Закрыть].

Очень скоро внимание вновь обратилось на Египет, который в 1218 году стал объектом очередного масштабного похода, целью которого было завоевать территорию от дельты Нила до Иерусалима. Франциск Ассизский присоединился к армии, которая направлялась на юг в надежде убедить султана аль-Камиля отказаться от ислама и принять христианство, хотя даже Франциск, личность харизматичная, не смог этого сделать, несмотря на то что у него была возможность побеседовать с правителем лично[697]697
  См. S. McMichael, ‘Francis and the Encounter with the Sultan [1219] ’, in The Cambridge Companion to Francis of Assisi, ed. M. Robson (Cambridge, 2012), рр. 127–142; J. Tolan, Saint Francis and the Sultan: The Curious History of a Christian-Muslim Encounter (Oxford, 2009).


[Закрыть]. После взятия Думьята в 1219 году крестоносцы предприняли попытку захватить Каир при участии так и не обращенного аль-Камиля, данный поход обернулся катастрофой и закончился совершенно бесславно. Когда лидеры похода решили заключить соглашение и начали спорить между собой, какой курс следует избрать перед лицом тяжелого поражения, стали поступать сообщения, которые казались просто чудом.

Новости говорили о том, что большая армия идет из Азии, чтобы помочь рыцарям справиться с египтянами. Сметая всех противников на своем пути, она направляется к крестоносцам на помощь. Идентифицировать подходящую на помощь армию оказалось довольно просто. Это были люди Пресвитера Иоанна, правителя обширного и феноменально богатого королевства, среди населения которого были уроженцы Амазонии, Брахмы, потерянные племена Израиля и целый ряд мистических и полумистических существ. Пресвитер Иоанн управлял государством, которое было не только христианским, но и ближе всех на земле к небесам. Письма, которые появились в XII веке, не оставили ни малейших сомнений в величии и славе его владений: «Я, Пресвитер Иоанн, царь царей, и я превосхожу всех остальных царей в богатстве, добродетели и могуществе… Молоко и мед свободно текут в наших землях, яд не причиняет никакого вреда, так же как и назойливое кваканье лягушек. Нет ни скорпионов, ни змей, шныряющих в траве». В этом царстве было огромное количество драгоценных камней, а также перца и эликсиров, которые исцеляли от болезней[698]698
  Dulumeau, History of Paradise, рр. 71–96.


[Закрыть]. Слухов о прибытии Пресвитера Иоанна оказалось достаточно, чтобы повлиять на решения, принятые в Египте: крестоносцам нужно было просто успокоиться – и победа была обеспечена[699]699
  M. Gosman, ‘La Légende du Prêtre Jean et la propagande auprès des croisés devant Damiette (1228–1221)’, in D. Buschinger (ed.), La Croisade: réalités et fictions. Actes du colloque d’Amiens 18–22 mars 1987 (Göppinger, 1989), рр. 133–142; J. Valtrovà, ‘Beyond the Horizons of Legends: Traditional Imagery and Direct Experience in Medieval Accounts of Asia’, Numen 57 (2010), рр. 166–167.


[Закрыть].

Это стало первым уроком для европейцев в Азии. Крестоносцы не понимали, во что им верить, и придавали большое значение слухам, которые циркулировали тут десятилетиями со времен поражения султана Ахмада Санджара в Центральной Азии в 1140-х годах. Это происшествие дало начало запутанным и оптимистическим идеям о том, что могло лежать за пределами империи сельджуков. Сначала новости о войске, приближающемся со скоростью ветра, просочились через Кавказ. Слухи быстро стали правдой. Говорили, что «волхвы» идут на запад с крестами и палатками, из которых можно возвести переносную церковь. Победа христиан, казалось, была не за горами[700]700
  C. Beckingham, ‘The Achievements of Prester John’, in C. Beckingham and B. Hamilton (eds), Prester John, the Mongols and the Ten Lost Tribes (Aldershot, 1996), рр. 1–22; Р. Jackson, The Mongols and the West (London, 2005), рр. 20–21.


[Закрыть]. Один из ведущих клириков в Думьяте высказался вполне недвусмысленно, предсказав, что «Давид, царь двух Индий, торопится на помощь христианам вместе с самыми свирепыми народами, которые пожрут святотатственных сарацин как дикие звери»[701]701
  F. Zarncke, ‘Der Priester Johannes II’, Abhandlungen der Königlich Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften, Phil. – hist. Kl. 8 (1876), р. 9.


[Закрыть].

Вскоре стало ясно, насколько неправдивы были эти известия. Грохот со стороны востока издавали не войска под предводительством Пресвитера Иоанна или его сына «царя Давида» и не христианская армия, спешащая на помощь своим братьям. Это был шум, предвещающий приход чего-то совсем другого. То, что приближалось к крестоносцам и к Европе, не сулило путь в небеса, наоборот, впереди маячила прямая дорога в ад. С большой скоростью на запад продвигались монголы[702]702
  Jackson, Mongols and the West, рр. 48–49.


[Закрыть].