Текст книги "Хрустальная удача"

Глава 6
Блажен, кто узрит незримое

Тортуга

Неприятная и, в сущности, довольно пустая беседа с Робером д’Амбуленом неожиданно помогла отцу Франциску упорядочить собственные мысли и определиться с последовательностью грядущих действий. Трактат преподобного да Сангры, сокровища, карта, морион, пленница, до сих пор не пойманный Уильям Харт, наконец, сам бестолковый француз-лекарь – все уложилось в более-менее связную картину. К осуществлению своих планов профос приступил немедленно.

Самым простым оказалось обследовать вещи Лукреции: достаточно было добавить несколько капель опийной настойки в питье пленницы. Отец Франциск угадал верно: черное зеркало хранилось в одном из отделений несессера. Приказав вернуть шкатулку с оставшимся содержимым на место, он с любопытством рассматривал добычу, попутно размышляя, каким образом с помощью куска шлифованного камня жрецы получают власть над духами.

Богатая библиотека миссии, оставшаяся на Кубе, пришлась бы весьма кстати: фолиантов по чернокнижию там хранилось в избытке. Теперь же снедаемому нетерпением профосу оставалось довольствоваться разрозненными сведениями из труда отца Томмазо.

Беда профоса была не только в том, что он не имел под рукой достаточного количества книг, но и в том, что он и имеющиеся читал невнимательно, пропуская по несколько страниц. Тем не менее он убедился, что морион действительно считают камнем магов и прорицателей. Отец да Сангра добавлял, что даже отпетые дьяволопоклонники побаиваются сверхъестественного могущества, заключенного в черном камне. Одолевая собственные силы чародея, морион способен полностью подчинить своего хозяина. «Камень также облегчает общение с миром усопших, вызывает вещие сны, часто используется в некромантии…» – сведения опять сменились более чем подробными рассуждениями на данную тему. Дон Фернандо торопливо перелистнул страницы: ему был вовсе не интересен механизм насильственного вызова душ умерших из преисподней и уж тем более профос не собирался таким образом узнавать будущее.

Далее текст был так обильно пересыпан цитатами из Святых Отцов, что профос пролистнул их, даже не просматривая. А зря! Иначе заметил бы выделенный киноварью заголовок на одном из листов: «Mirror Morionis[5]5
  Морионовое зеркало (англ.).


[Закрыть] есть темная сторона каждого из человеков, то, что лежит глубоко внутри, по ту сторону Зеркала».

Зато его внимание привлек абзац, в котором говорилось: «Морион является гарантом равновесия сил, но в то же время коварным и опасным союзником, который может привести праздно любопытствующего к смерти и безумию, не говоря уже о посмертных муках». Себя профос к праздно любопытствующим, разумеется, не относил, а потому посмертных мук не испугался.

Не испугался иезуит и странного ощущения, возникшего, как только он стал пристально изучать каждый сантиметр морионового зеркала, будто пытаясь пересечь границу дозволенного. Внешний осмотр ничего не дал отцу Франциску, и он решил сменить тактику. Рассудив, что зеркало-то прежде всего должно отражать, профос, осенив себя крестным знамением, наконец вперил свой взгляд в глубь гладко отполированной поверхности мориона.

В первое мгновение он не увидел ничего, кроме собственного лица, разумеется черного, как у мавра. Но затем в глубине зеркала словно заклубился дым, чернота камня втянула и растворила во мраке лучи солнечного света, проникавшие через окно, а перед глазами отца Франциска раскрылась чужая жизнь: улицы мертвых городов, шествия индейцев, белые пирамиды, толпы людей… Их лица, искаженные гримасами боли, страха и ненависти, в большинстве были незнакомы профосу, но пару раз ему показалось, что он видит черты мерзавца Рэли. Дон Фернандо вздрогнул и обвел глазами комнату, желая убедиться, что находится в ней один. В пустом кабинете действительно никого не было, но профосу почудилось, что кто-то стоит за его спиной. Он обернулся и ничего не увидел, лишь воздух будто слегка сгустился за его креслом и помещение начало заволакивать туманом. Все еще крепко сжимая в руках морионовую полусферу, отец Франциск тряхнул головой, надеясь, что морок рассеется. Но вместо этого в центре зеркала почему-то мелькнула Лукреция Бертрам или особа, до крайности похожая на нее внешне. Глаза женщины ярко сияли, подобно изумрудам, на покрытой дымкой глади камня, а волосы развевал ветер. Это продолжалось всего несколько секунд, но их оказалось достаточно, чтобы иезуита переполнил страх, смешанный с яростью. Он замахнулся, хотел швырнуть зеркало в стену, но, сделав над собой усилие, остановился и посмотрел в него еще раз.

В морионе вновь отразилась его собственная физиономия. Но позади себя профос заметил в зеркале женскую фигуру. Дон Фернандо развернулся, но никого не увидел и собрался временно прекратить эксперименты с черным зеркалом, как вдруг услышал, что прямо из зеркала кто-то заговорил с ним.

По спине профоса побежали мурашки. Он зажмурился, с усилием помотал головой и открыл глаза. Видение в зеркале не исчезало – сразу за его, отца Франциска, отражением по-прежнему виднелась какая-то женщина. Но самое странное: когда профос поднял голову, он обнаружил, что эта женщина стоит перед ним вживую. Да-да, не за его спиной, как показывал морион, а напротив. Их разделял массивный стол, заваленный бумагами, поверх которых иезуит швырнул том преподобного Томмазо, раскрывшийся на сентенциях о Кетцалькоатле и Кортесе.

Незнакомка оказалась индианкой довольно высокого роста, необычайно стройной и гибкой, движениями и грацией сходной с дикой кошкой, в невообразимой вышитой хламиде, отливающей всеми цветами радуги. Ее привлекательную для краснокожей внешность портили длинные, словно отвисшие, мочки ушей, в которых качались, позванивая, тяжелые золотые серьги, а взгляд наводил на собеседника оторопь. Только потом отец Франциск догадался, почему ему было так не по себе: зрачки у женщины были не круглыми, как у человека, а вертикальными.

– Хочешь понять, как погиб мой брат? – со странным акцентом проговорила На-Чан-Чель по-испански, на удивление легко взяв со стола раскрытый том in folio и небрежно пролистав несколько страниц. – Или ты хочешь узнать, как действуют черные зеркала? Ты прав, иезуит, зеркала созданы для того, чтобы отражать. Но отражают они совсем не то, что ты думаешь! – ее грудной голос звучал чуть насмешливо и вместе с тем завораживающе.

– Для тех, кто умеет пользоваться черными зеркалами, они отражают не только лицо! Они отражают всего человека – и внешность, и нутро, и мысли! – она засмеялась коротким сухим смехом. – Но мне черное зеркало не нужно. Мне нужно кое-что другое. Почти то же, что тебе. Часть сокровищ майя, которые я тебе покажу… да-да, не сомневайся. Если, конечно, не будешь слишком строптив, – она снова засмеялась, и сухой хохот прозвучал гораздо более жутко, чем в первый раз. – Кажется, гордость и строптивость не в почете в религии белых?

Насмешка в голосе На-Чан-Чель стала более явственной. Отец Франциск неподвижно застыл на высоком резном стуле. Он чувствовал, как леденящий ужас сковывает его члены, и, трепеща от бессилия, пытался мысленно заставить зеркало, валявшееся на столе между ним и женщиной, помочь ему одолеть индианку. Если бы профос должным образом изучил творения по магии и некромантии, он бы знал, что морион не терпит эмоций. Злиться, ревновать, завидовать или питать иные страсти вблизи морионового зеркала было смертельно опасно для его хозяина. Черное зеркало запульсировало, дымка на его поверхности сгустилась, и профос вдруг почувствовал, как у него откуда-то из солнечного сплетения протянулась незримая нить, связывающая его с камнем. Оцепенев, он каждой клеточкой тела ощущал, как жизненная сила медленно перетекает из него в зеркало, как его сердце гулко бьется в груди, с трудом качая кровь, как в глазах у него темнеет и с ним вот-вот произойдет что-то страшное.

Но недаром дон Фернандо был выбран профосом. Он умел владеть собой. Долгие медитации по методу святого Игнатия Лойолы научили его контролировать свои эмоции, не допуская срывов. И в то мгновение, когда уже находился на грани между бодрствованием и обмороком, он усилием воли заставил себя сбросить ледяное оцепенение и схватил со стола зеркало, выставив его между собой и индианкой как щит.

Горячий камень едва не обжег ему руку, но отец Франциск только крепче сжимал его. Он приказывал зеркалу убить женщину, и лицо незваной гостьи исказила ненависть. Зрачки ее звериных глаз на миг расширились, как у разьяренной кошки, и снова сузились до едва различимой черты. Она рванулась вперед, и профосу показалось, что это вовсе никакая не женщина, а тварь с длинными волчьими ногами, а вместо пальцев у нее когти.

– Будь ты проклят! – выкрикнула На-Чан-Чель. – Мой брат не лгал, ты сам колдун!

Она отступила от стола. Наваждение рассеялось.

Чуть дыша, профос в изнеможении откинулся на кресло, не выпуская из сведенных пальцев раскаленное зеркало, с которого тек черный туман.

– Твоя взяла, – произнесла женщина, отбрасывая с лица волосы. – Но так будет не всегда.

– Что тебе надо? – спросил отец Франциск, с трудом шевеля онемевшим языком.

– Ты верно рассудил, что поиски сокровищ нужно начинать с черного зеркала. Считай, что ты уже на полпути к цели. Пока прощай! Но завтра я вернусь и сама проведу тебя к запретному городу. Вели собирать людей.

Черный туман в зеркале рассеялся и против всех законов физики отец Франциск увидел в нем себя и женщину-кошку. Но мгновение спустя он уже не видел в нем ничего – даже самого себя. Зеркало потухло.

Отец Франциск огляделся, но не заметил ни малейшего следа пребывания индианки. Лишь труд преподобного да Сангры лежал на столе, раскрытый вовсе не на той странице, на которой прервался профос. Несколько минут профос сидел, пытаясь совладать с нервной дрожью, сотрясавшей его тело. Затем, по-видимому приняв какое-то решение, он протянул руку к серебряному колокольчику и позвонил, потребовав от вошедшего слуги немедленно разыскать отца Дамиана.

– Брат Дамиан, – нарочито бодрым голосом начал отец Франциск, когда юный монах предстал перед ним, – наш краткий отдых подходит к концу. Готовьтесь к новому путешествию. Впрочем, у вас ведь не такие уж большие сборы, верно? Поэтому прошу вас об еще одной услуге: внимательно изучите этот трактат и выпишите в отдельную тетрадь все, что касается упоминания камня мориона и морионовых зеркал. Я вас благословляю, сын мой!

Отец Дамиан молча выслушал патрона, также молча поклонился, приняв из его рук фолиант, и вышел из кабинета, так и не проронив ни единого слова. Перспектива вновь перевоплотиться в дона Диего де Сабанеду, так ярко обозначенная профосом, его не радовала, но что поделать?

Закрывшись в келье, он принялся изучать сочинение отца Томмазо и быстро ощутил в этом авторе родственную душу. Внимательное чтение позволило ему отвлечься от неприятных мыслей, а идея ненасильственного обращения в христианство индейцев, столь раздражавшая профоса, молодого прелата привела в полный восторг. Ведь это отвечало его собственным потаенным мечтам: мирным путем превратить индейцев в добрых католиков, чтобы они не приносили кровавых жертв. В процессе чтения отец Дамиан, как и приказал ему отец Франциск, старательно выписывал все фрагменты, связанные с морионом. Но по-настоящему увлекся, позабыв все на свете, когда дошел до той части фолианта, в которой повествовалось о Кетцалькоатле и его легендарном отплытии на Юкатан в добровольное изгнание. Отец Дамиан прочел данный раздел, в отличие от своего патрона, весьма внимательно, стараясь вникнуть в каждое слово.

Задержавшись на эпизоде, который он мысленно прозвал «грехопадением Кетцалькоатля», молодой священник отметил про себя редкое чувство справедливости и далеко не языческую покаянную настроенность индейского божка.

Вслед за рассуждениями о тяжелой духовной ответственности испанцев, не воспользовавшихся возможностью мирно проповедовать Христа американским племенам, отец Томмазо поместил своего рода памятку будущему миссионеру – ту самую, которая недавно разозлила дона Фернандо своей якобы неуместностью в тексте.

Прилежный отец Дамиан, напротив, не стал пропускать эту страницу, а несколько раз перечитал советы преподобного да Сангры, помещенные на ней. И когда перечитывал, не мог отделаться от мысли, что в строках, кроме текста «памятки», содержится еще что-то важное, но ускользающее из его поля зрения.

Глубоко вздохнув, священник взял обеими руками книгу, лежащую на столе, поднес ближе к глазам левый край страницы – и с удивлением обнаружил, что первые буквы каждой строки складываются в странноватую, но осмысленную латинскую фразу: «Блажен заглянувший за крышку, ибо он узрит незримое». Чепуха какая-то. Отец Дамиан задумался, за какую крышку необходимо для достижения этой замечательной цели заглянуть, но довольно быстро сообразил, что этим латинским словом обозначается дощечка, которая защищает книгу. Значит…

Молодой иезуит тщательно осмотрел и ощупал фолиант и обнаружил, что задняя часть переплета толще передней, а из-под протершегося у обреза сафьяна слегка заметна щель между двумя тонкими плоскими дощечками. Это было странно, потому что в таком месте полагалось находиться цельному куску дерева. Дамиану страшно не хотелось повреждать книгу, но любопытство пересилило, и, затаив дыхание, высунув от усердия кончик языка, он осторожно, дрожащими пальцами надрезал тонкий, немного истлевший по краям сафьян изящным серебряным ножичком для бумаги.

Переплетная крышка действительно оказалась состоящей их двух тончайших дощечек, а между ними было ловко спрятано несколько листов бумаги, покрытых мелким аккуратным почерком. Текст был на испанском, манера выражаться у писавшего казалась очень похожей на некоторые части трактата, из чего отец Дамиан сделал вывод: автор письма тоже преподобный Томмазо.

«Тебе, моему единомышленнику и последователю, читающему эти строки, – говорилось в послании, – завещаю я самое важное, что есть в моей книге. Увы! Перевелись ныне чадолюбивые пастыри, достойные знать то, что посчастливилось узнать мне, а иные, прочтя нижеследующее, пожелали бы отправить меня на костер. Слишком много завистников и противников оказалось у меня. Трактат мой ругают и считают сборищем душевредных бабьих басен, а над словами о том, как следовало бы обращать туземцев ко Христу без насилия, откровенно смеются – и даже священники! Никому не нужно то, что они называют глупым прекраснодушием. Но ты, мой читатель, если держишь в руках это письмо, едва ли похож на них. То, что ты нашел эти листки бумаги, означает, что мою книгу ты прочел со вниманием. Знай же, что ни демонические ритуалы, ни черные зеркала не страшны для верующего сердца. Самые кровавые чародейные обряды не опасны для доброго католика, уповающего на Бога и прибегающего к заступничеству Его Пречистой Матери. А морион способен отразить действительность в черном свете да вызвать из небытия лица и личности некогда живших на земле. Да и что такое морион? Зеркало из этого камня на самом деле всего лишь темная сторона каждого из нас.

Но у здешних язычников есть нечто гораздо более жуткое и чудодейственное, чем морионовые зеркала, и этот предмет дает великое могущество! С его помощью можно узнать причину существования каждой вещи на земле. Индейские жрецы, создавшие это чудо, верят, что после отплытия их божка на Юкатан нет более ни одного существа, достойного полноты знания о сем чудодейственном предмете. Лишь когда души человеческие очистятся от греха и станут прозрачны, как хрусталь, когда не будет риска использовать с дурными намерениями знание, даваемое сим удивительным предметом, – только тогда заключающееся в нем знание станет всеобщим достоянием. Совершенно очевидно, мой дорогой читатель, что древние предсказатели под полнотой очищения душ имели в виду обращение их соплеменников ко Христу, хотя и не знали Его по имени. Пока же знание о сем предмете отнюдь не полно, я могу открыть тебе, мой преданный читатель, лишь то, что знаю сам, а знаю я малую толику…

Объект, о котором идет речь, – cranios[6]6
  Череп (греч.).


[Закрыть] из прозрачного горного хрусталя. Древние мастера сумели добиться удивительного свойства создавать с его помощью обманы зрения. Так, если под сим кранием, подвесив его над подставкой, поместить горящую свечу, его глазницы озарятся ярким светом либо начнут испускать тонкие лучи. Нет лучшей камеры-обскуры, чем подобный краний, если же камера расположена отдельно, рядом с сим чудодейственным кранием, и лучи солнца, проходя сквозь нее, попадают на череп, в нем видны необыкновенные вещи. Также он обладает свойством вбирать в себя и показывать на обратной своей стороне очертания любых предметов, облик людей, находящихся неподалеку, расположенных под особым углом и освещенных солнцем либо свечою. Хрустальная челюсть, вырезываемая отдельно, подвешивается к самому кранию на совершенно гладких шарнирах и приходит в движение при малейшем прикосновении…»

Обладавший живым воображением отец Дамиан прервал чтение и попытался представить, какой эффект создавал висящий в полутьме языческого капища череп со сверкающими глазницами, двигающий челюстью и изрекающей повеления идолов. Тем более когда в нем можно видеть любые вожделенные вещи, как существующие наяву, так и в виде плодов собственной фантазии!

«Я сам наблюдал впечатление, которое производит этот череп из кварца на чувствительных и слабонервных людей, – говорилось дальше в письме отца Томмазо. – У одних учащается пульс, другие испытывают жажду или ощущают различные запахи, пугаются неведомо чего и хотят убежать, впадают в тоску и уныние либо, напротив, вкушают миг блаженства, некоторые засыпают, иные начинают говорить на неизвестных языках или даже падают в обморок и на какое-то время теряют память, а кто-то, напротив, успокаивается. Долгое созерцание сего крания вводит человека в особое состояние, заставляя его видеть видения, обонять, осязать и слышать то, чего нет. Так или иначе все, кому довелось побыть возле чудесного крания сколько-нибудь продолжительное время, ощущали исходящую из него сверхъестественную притягательную силу и бывали поражены светящейся аурой, образующейся вокруг, как только череп оставался наедине с наблюдателем.

Немудрено, что туземные жрецы, умело пользуясь всем этим, прослыли всемогущими, – но дело тут не только в обмане зрения, ибо мне известна лишь малая толика того, на что способен хрустальный краний. Он не только наводит морок – он действительно обладает чудесной дьявольской силой, которую мне удалось испытать на самом себе. Тому, кто, ложась спать, кладет у изголовья хрустальный череп, снятся дивные, необычайные сны – такие яркие, подлинные, осязаемые, будто другая жизнь. Сновидец слышит и понимает разговоры окружающих его людей, умерших столетия назад и говоривших на неизвестных языках, наблюдает за повседневными занятиями неведомых племен, за их праздниками, ритуалами и даже кровавыми жертвоприношениями!

Впрочем, чтобы увидеть и почувствовать все это, вовсе не обязательно ложиться спать. Есть люди, утверждающие, что даже наяву видели они в хрустальной глубине странные видения из далекого прошлого, а возможно, и из грядущего: другие черепа, костлявые пальцы, камни, искаженные лица, горы и прочие удивительные картины. Иные часто слышали звон серебряных колокольчиков, тихий, но отчетливый, голоса, хором распевающие на непонятном языке или шепчущие что-то, шорохи и постукивания, а также рычания ягуаров – священных животных индейцев майя.

Иные полагают, что краний обладает сверхъестественной способностью – поднимать с одра самых безнадежных больных. Доводилось и мне видеть тех, кто долго пробыл возле черепа и излечивался после того от тяжелых недугов. Если его крепко сжать в руках и одновременно ясно назвать свое желание – оно обязательно исполнится.

Однако довелось мне слышать, что, когда верховный жрец туземцев желал кому-то смерти, используя магическую силу крания, смерть всегда наступала.

Совершенно ясно, что все это отнюдь не попытка жрецов запугать простых туземцев с помощью сложных механизмов. Череп, производимые им чудеса и вызываемые его близостью состояния имеют своим началом магическую силу.

Как верный сын Католической церкви, я готов бы был поверить, что все эти диковины – от диавола, который есть отец лжи, если бы не предание о том, как должно быть обретено чудодейственное знание о волшебном крании.

Нет сомнений, что имелся в виду благословенный миг, предвозвещанный Спасителем нашим Иисусом Христом при посылании на проповедь Его апостолов, миг, когда свет Евангелия воссияет даже в самых отдаленных уголках тварного мира, и воссияет не благодаря насилию, а мирным путем. Легенды гласят, что посвященные могли увидеть в черепе «день возвращения богов», в том числе и самого Пернатого змея, который подарил туземцам письменность, математику, астрономию, научил строить города и пользоваться календарем. Того, который, увидев свое отражение в черном зеркале из мориона, иными словами, свою темную сущность, извел ее на свет, согрешив пьянством и кровосмешением, а после раскаялся и уплыл в океан куда глаза глядят.

Сей день должен был настать с прибытием Эрнандо Кортеса, но неразумны были его спутники, пролившие кровь индейцев вместо благодатной проповеди среди них. И по сей день продолжается это варварство, никак не подобающее добрым католикам. Впрочем, гораздо страшнее миссионеров оказались некоторые из туземцев, захотевших враз перенять все, что принесли им европейцы, – как доброе, так и худое – и чрез слепое следование проповедникам-завоевателям стать святее святой инквизиции. Конкистадоры губили тела, последовавшие им индейцы – души, притом не только свои, но и своих единоплеменников. Говорят, что один из жрецов майя проклял этих предателей и всех, кто в будущем пожелал бы поступить подобным образом, на хрустальном крании, прежде чем отойти в мир иной, и это проклятие, несомненно, действует и продолжает действовать. O tempora, o mores![7]7
  О времена, о нравы! (лат.).


[Закрыть]

Одна моя надежда на тебя, мой преданный читатель, – сделай все, чтобы приблизить светлый миг обретения благодатного знания, просвещения язычников Божественным светом, открытия истины, Второго Пришествия и врат Небесного Царства! Обращай индейцев ко Христу не силой оружия, а силою любви Божией! Аминь».

На этом тайная рукопись преподобного да Сангры заканчивалась. Отец Дамиан в растерянности сидел над фолиантом с испорченным переплетом, пытаясь собрать воедино свои мысли. Слишком странным ему показался конец письма, в котором мешались полные магии рассказы о хрустальном черепе и проповедь Евангелия, загадочное «светлое знание» и зловещая роль морионового зеркала, наконец, возвращение Кетцалькоатля, почему-то понимаемое – да полно, так ли это? – отцом Томмазо как Второе Пришествие Христа. Молодой прелат почувствовал, что окончательно запутался. Из всего прочитанного за этот день ясным ему казался лишь завет мирной проповеди христианства индейцам, остальное сливалось в чудовищную абракадабру.

Он даже не заметил, что зажженные свечи догорели почти до самых шандалов, распространяя вокруг себя запах гари. В келье стало темновато и к тому же очень душно. Отцу Дамиану показалось, что его голова наливается свинцом, в висках застучало, веки набрякли, и, уткнувшись лбом в свои сложенные на раскрытом фолианте руки, священник забылся мучительным сном.

Впрочем, впоследствии он не мог внятно сказать, спал ли в самом деле и как долго. Свечи потухли, но неожиданно комната наполнилась радужным сиянием. Отец Дамиан поднял голову и в смущении узрел перед собой необычайное существо – покрытого разноцветными перьями змея с человеческим лицом, разрисованным белилами, сурьмой и охрой. Змей парил в воздухе, слегка поводя пестрыми крыльями, и заполнял собой бо́льшую часть комнаты. Свечение исходило, несомненно, именно от него. Священник отпрянул, перекрестился сам, широким крестом осенил видение и начал было произносить Pater noster[8]8
  Молитва Господня «Отче наш» у католиков.


[Закрыть], но разноцветное существо не только не исчезло, но, казалось, совсем никак не отреагировало на действия Дамиана. Кое-как закончив молитву – от волнения у прелата дрожали губы, и язык не повиновался ему, – отец Дамиан решил попробовать на змее заклинание экзорцизма, но и это не привело к желаемому результату. Он бессильно застыл на стуле, созерцая чудного посетителя.

– Ты напрасно пытаешься отогнать меня, призывая Великого Бога, – заговорил наконец Кетцалькоатль, не меняя своего положения в воздухе – лишь крылья его затрепетали чуть быстрее. – Мы тоже знаем Его и поклоняемся Ему, но совершенно иначе, чем вы, пришельцы из-за моря. Мы – это потомки богов и людей, ушедших под воду прежде, чем родился ваш мир и воплотился Единый Бог. Ты разгадал половину загадки, таящейся в труде твоего предшественника, но второй половины он не знал и сам. Вторую половину могу открыть только я: главное, для чего нужен хрустальный череп, не знание прошлого или будущего, не лечение болезней и не исполнение желаний. И даже не чтение мыслей других людей, о чем не мог знать твой предшественник. Могущество и сила черепа – в знании, которое он хранит. Это знание старше вашего мира, старше всего на свете, и его с каждым годом становится больше. Череп вмещает в себя весь мир, для него нет ни расстояний, ни времени, потому так легко видеть в нем прошедшее и грядущее. Появление черепа обессмертило знания жрецов, которые стали слишком стары, чтобы продолжать свою миссию. Во время торжественной церемонии старый жрец и его преемник одновременно клали руки на череп таким образом, чтобы все знание, хранящееся в голове старого жреца, могло переместиться в голову молодого.

Благодаря черепу наши жрецы также обменивались мыслями, не только находясь за сотни миль друг от друга, но и пребывая в разных мирах; через него мертвые могли сообщать живым свои думы, а живые– отвечать мертвым. Нет беды, если тот посвященный, кто возьмет череп в руки, захочет говорить мыслями с чужестранцем и человеком, находящимся за много лун впереди или позади, – ибо через череп люди говорят всегда на одном языке, на том, который забыли после Великого потопа.

Умение читать чужие мысли соблазнило многих, желавших с его помощью управлять миром. Стремление стать над другими, подчинить себе волю людей погубило наших праотцов и увело их под воду. Но ты обладаешь чистым сердцем и не ищешь власти над себе подобными. Поэтому для тебя открыто знание о хрустальном черепе. Но берегись! Если когда-либо твоя душа откликнется на зов корыстолюбия, алчности, жажды могущества, тебе несдобровать. Гнев хранителей обрушится на тебя, и отчаянная судьба наших предков постигнет и тебя. Сторожи свое сердце!

Видение исчезло так же неожиданно, как и появилось. Пернатый змей растворился в воздухе, лишь разноцветное сияние еще несколько мгновений колебалось под потолком кельи, да слышался откуда-то сверху отдаленный перезвон серебряных колокольчиков, но вскоре затих и он.

Отец Дамиан перекрестился и с испугом огляделся по сторонам. В келье никого не было, только оплывшие свечи источали слабый чад и воздух был неимоверно спертым. Священник подошел к окну, отдернул штору и распахнул ставни. В помещение ворвался ветерок, не жаркий и иссушающий, как днем, а теплый и нежный – прохладная не по сезону ночь неохотно отступала, небо на горизонте только-только начинало светлеть. Отец Дамиан вернулся к своему рабочему столу и в недоумении уставился на переплет трактата, который выглядел совершенно так же, как в момент вручения ему книги отцом Франциском пятнадцать часов назад. Выходит, вся история с письмом ему тоже приснилась? Но пожелтевшие листки, исписанные уже знакомым почерком, лежали тут же. «Тебе, моему единомышленнику и последователю, читающему эти строки…»

Он пробежал глазами послание до конца: вне всякого сомнения, это было письмо отца Томмазо, извлеченное из-под переплетной крышки. Что за искушение! Сраженный несообразностями, священник, уверенный, что это бесы играют с ним, с трудом дождавшись урочного часа, поспешил обеспокоить отца Франциска своей глубокой и чистосердечной исповедью.