Текст книги "Вокруг света с десятью су в кармане"

Отдав приказание своим сторонникам ехать дальше, «генерал» вскочил на мула и отправился в путь. При его въезде повсюду раздавались приветствия и радостные крики. Когда он проезжал, стреляли, бросали петарды, оспаривали друг у друга честь принять и приютить его со свитой, то есть с Мирлитоном и Оретт. Среди его войска и всюду, где они проходили, распространился слух, что с ним были жена и тесть. Этот слух передавали друг другу, покачивая головой с многозначительным видом, который непонятен был только нашим трем путешественникам. В конце концов мисс Оретт захотела узнать, в чем дело. Судьба привела маленький отряд на ферму, где их приняла любезная хозяйка. Пока Лаваред перевязывал свою рану на плече с помощью сэра Мирлитона, молодые женщины разговорились, и Оретт узнала следующее.

Статья конституции от 22 декабря 1871 года гласит, что президент республики Коста-Рика избирается на четыре года, но без права быть выбранным вторично; он должен обладать капиталом в 50 тысяч франков, иметь не менее 30 лет и быть женатым.

«Хорошо, – подумала англичанка, – у Армана возраст подходящий, он может получить четыре миллиона, и друзья его думают, что он женат… Я не должна их в этом разубеждать… Я буду продолжать выдавать себя за его жену, и его объявят президентом. Это будет очень забавно».

Эти размышления сопровождались лукавой улыбкой, невольно говорившей больше, чем Оретт хотела, так как она в самом деле начинала любить, но любить как друга, своего молодого и храброго защитника.

Менее чем через двадцать дней после отъезда из Гольфо Дульче нашему другу была устроена триумфальная встреча в Сан-Хозе, где народ распространил слухи об его приезде. Телеграф помог этому, и неожиданное зрелище ожидало здесь «генерала» Ла Бареда. Звонили во все колокола, стреляли из двух городских пушек, народ ликовал, и граждане, старые и молодые, покорно ждали, сознавая, что нельзя бороться против народного движения.

Из Камбо за «освободителем» шла толпа в двести человек, а когда прибыли в Сан-Хозе, его приверженцев было шесть тысяч. На площади его ждала на одной стороне армия, на другой стороне около 150 человек делегатов городов Пунтаренас, Орози, Ангостура и других; особенно выделялись делегаты Картаго, прибывшие приветствовать «освободителя». При армии находились гражданские власти и большое число генералов и полковников. Остальную часть площади занимали начальники победившего отряда.

Народ с криком сбегался со всех сторон. Шумная толпа собралась на крышах, повсюду, куда только можно было забраться.

– Да здравствует генерал Ла Бареда! Да здравствует освободитель народов! Да здравствует наш президент!

– Что они говорят? – спросил Арман. Председатель двенадцати депутатов республики приблизился к нему.

– Они говорят, славный наш генерал, что по своему французскому происхождению ты такой же латинянин, как они, как мы; и что народ единогласно выбрал тебя президентом республики Коста-Рика, которую ты освободил от тиранов. Да здравствует президент Ла Бареда!..

Один из офицеров почтительно подошел к Арману.

– Войско ожидает, что вы сделаете ему честь произвести смотр.

– Сейчас, – сказал Лаваред с достоинством, пришпоривая своего мула.

Сначала его поразила малочисленность солдат; он вспомнил лекцию, прочитанную ему Коншой.

– Но, – сказал он офицеру, – Коста-Рика может выставить в мирное время пятьсот человек… Где же остальные?

– Остальные произведены в полковники, генерал.

– Отлично, – ответил президент, сохраняя свой серьезный вид, – мы сейчас устроим смотр.

Став против войска, он сказал на чистом и звучном кастильском наречии:

– Солдаты, вы не хотели стрелять в народ, вы наши братья. Просите у меня, чего хотите… так как я ничего не обещал заранее, то для вас сделаю больше других… Скажите, что вам нужно?

– Повышений! – отвечали они хором.

– Отлично! Я вас всех произвожу в генералы. Переходите направо, и да здравствует свобода!

– Да здравствует Ла Бареда!

Вечером господин Рабата, занимавший при президенте должность секретаря, сообщил ему, что против него уже составляется заговор.

– Чтобы меня убить?

– О нет! Чтобы заставить вас уехать.

– Отлично, я и сам за это стою! Сегодняшний день не прошел для меня даром, я осчастливил всех, кого мог… Но так как мне все дозволено, то я думаю, что мне можно и уехать.

– Все, кроме этого… Президенту воспрещается покидать пределы своей территории.

Арман сделал недовольное лицо. Вместо того чтобы облегчить ему путешествие, его высокое положение, напротив, составляло препятствие!

– Черт возьми, – воскликнул Лаваред, – но я не хочу оставаться здесь. Я слишком много потеряю… Четыре миллиона! Ну, утро вечера мудренее. Придите поговорить со мною завтра, когда я проснусь.

– Слушаю, но прежде чем пройти в обеденный зал, где вас ожидают власти и ваша семья…

– Не семья, а друзья мои.

– Хорошо, не хотите ли узнать, в чем состоит заговор? Начальник вашей полиции соединил телефонные провода.

– Правда, послушаем.

Изобретение Эдисона соединяло дворец с жилищем бывшего президента доктора Гузмана, которое находилось около Центрального парка. В одной из его зал сидело три оживленно разговаривавших человека; их голоса были отчетливо слышны.

– Это вы виноваты, Гузман, – говорил генерал Зелайа. – Если бы вы не сделали уступок партии черных, если бы не мечтали вернуть обратно иезуитов, уже давно изгнанных отсюда, вас бы не так легко было сместить.

– Но вы гораздо более виноваты, – возражал доктор. – Если бы вы не подготовили движения, в надежде, что оно будет вам выгодно, если бы не возмутили рабочих и не деморализовали армию, этому искателю приключений не удалось бы захватить власть!

– А я, – жаловался Иеронимо, – если бы я не дал ему своего мула, которого все знают, если бы я сам подал сигнал, я был бы теперь президентом вместо него!

Они внезапно замолчали. Раздались усиленные звонки у телефона.

– Алло, алло! – говорил чей-то голос, – вы соединены с президентским дворцом.

Все побледнели. Они считали себя погибшими.

– В чем дело? – спросил Зелайа, подходя к аппарату.

– Вам будет помощь для низвержения Ла Бареда.

– Вы один из приближенных президента?

– В этом роде.

– Кто же вы?

– Сам Ла Бареда.

Гуатузосы

На другой день утром господин Рабата в качестве секретаря президента принес ему месячное содержание. Лаваред величественно отстранил его рукой.

– Мне не нужны эти деньги, – сказал он, – я служил свободе бескорыстно, а не ради каких-то долларов; пожертвуйте эту сумму на народное образование!

Прекрасный ответ генерала Ла Бареда очень скоро стал известен всему городу, и популярность его возросла. Состоялось публичное заседание палаты. Двенадцать представителей единогласно присудили ему в виде награды высшую степень ордена Звезды Коста-Рики, почетную саблю, погонщика Мотаниа, также почетного, обязанного смотреть за мулом и служить президенту. Это назначение выпало на долю Агостина, индейца с фермы, которого тотчас же послали с секретарем Рабата спросить Ла Бареда, не желает ли он еще чего-нибудь.

– Да, – ответил он, – я желаю, чтобы мне дали хороший револьвер с сотней патронов. Если к нему прибавить еще ящик бисквитов, то мне это будет очень приятно, так как я могу положить его на мула. Но главным образом я хочу уехать.

Узнав об этом несвоевременном желании, власти улыбнулись, а народ зароптал.

«Великодушный освободитель» – говорили про него, когда он отказался от содержания. «Плохой гражданин» – когда он захотел покинуть дворец. Приверженцы Гузмана и Зелайа начинали даже распространять странные слухи – отголоски слышанного нами разговора по телефону. «Герой Камбо», как его прозвали 23 июня, 25-го, через два дня после провозглашения президентом, обвинялся в измене и вероломстве. Его обвиняли не вслух, но упорно в заговоре против республики.

Этот слух, как всякая клевета, все возрастал и вскоре принял такие размеры, что палата, уступая движению, издала указ, чтобы особая охрана под командой «патриота», генерала Зелайа, зорко и неустанно следила за президентом Ла Бареда. Он, как Мазаниельо, в течение нескольких часов узнал грозные изменения народного мнения. Наш друг, охраняемый таким образом, в обществе сэра Мирлитона и мисс Оретт, проклинал конституцию республики.

– Что сделать, чтобы вы могли уехать, ведь они не принимают вашей отставки? – спросила мисс Оретт.

– Положиться на Провидение, которое мне уже не раз помогало в трудную минуту.

Не успел он произнести это философское и вместе фаталистическое изречение, как, несмотря на всю важность своего положения, президент республики Коста-Рика растянулся на полу гостиной, где разговаривал с друзьями. Сэр Мирлитон ворча и мисс Оретт смеясь невольно последовали его примеру.

– What is it?

– Это землетрясение, одно из шестидесяти ежегодных колебаний земли, о которых я вам говорил.

– Дворец как будто колышется…

Они пробовали встать, но не могли держаться на ногах и уселись по-турецки подальше от качавшейся и опрокинутой мебели. Звон разбиваемой посуды сливался с отдаленным ропотом обезумевшей толпы.

Единственный преданный слуга Агостин, войдя в эту минуту, нашел все общество сидевшим на корточках.

– Ваше превосходительство не должно оставаться ни минуты больше в этом дворце, который сейчас разрушится.

– Выйти отсюда! – воскликнул Арман. – Да мне ничего лучшего и не надо! Только стража генерала Зелайа не пропустит меня.

– Стража разбежалась, а генерал далеко. Мы, туземцы, отлично знаем, что колебания будут возрастать. Все бегут, вулканы действуют сильнее, чем когда-либо… Это землетрясение будет, пожалуй, сильнее последних трех.

Наши путешественники с вполне понятной поспешностью бежали, покинув столицу Сан-Хозе и президентский пост. Агостин оседлал мулов, навьючив национальный дар – ящик с бисквитами. В одну минуту все были готовы, вооружены, вскочили на мулов и двинулись вперед с индейцами во главе.

Агостин был прав: дворец рухнул за ними со страшным треском.

И люди, и животные потеряли голову. Мулы настораживали уши перед опасностью, которой они не сознавали, но инстинктивно чувствовали. Катастрофа была так внезапна, что никто в общей суматохе не заметил исчезновения президента, все только и думали о землетрясении.

После двух часов бешеного галопа, перескочив через новые трещины, достигнув потоков, обратившихся в сухие канавы, и дорог, обратившихся в реки, едва узнавая изменившееся вследствие землетрясения место, Агостин замедлил ускоренный шаг, которого придерживался, начиная с Сан-Хозе. Было очевидно, что они вышли из области разрушения. Можно было немного вздохнуть и обдумать положение. Чтобы узнать, где они находятся, Арман мог только рассчитывать на опытность Агостина.

– В каком направлении мы идем? – спросил он его.

– На юго-восток, чтобы вулканы остались позади нас.

– Это значит, что мы направляемся к Атлантическому океану?

– Да.

– Какой город виднеется перед нами?

– Картаго.

– Не проходит ли там железная дорога?

– Да, дорога инженеров.

– Что ты хочешь сказать этим?

– Я говорю про дорогу, проложенную англичанами на железных и стальных полосах… Ничто не мешает тебе воспользоваться ею и доехать до Лимона через Орози и Ангостуру. Там ты мог бы сесть на пароход, так как ты хочешь уехать.

– Конечно, я хочу, но не по этой дороге. – И, обращаясь к своим друзьям, он заметил: – Я буду не дальше, чем был по приезде в Колон, потому что мы снова окажемся на берегу Атлантического океана.

– Однако главное состояло в том, чтобы уехать из Сан-Хозе, – ответил Мирлитон.

В городе Картаго, куда скоро прибыли наши путники, действие землетрясения ощущалось не с такой силой.

Но народ был в таком же волнении. И в общем возбуждении, в котором принимал участие каждый житель, никто не обратил внимания на четырех путешественников. Агостин успел поставить мулов и багаж в пустой вагон, куда присоединился Арман со своими друзьями, не привлекая ничьего внимания, и наш герой избег опасности быть узнанным.

Поезд тронулся. У подножия огромного вулкана Турриальбы, почти 1200 футов вышиной, на станции Тукуррике, мисс Оретт быстро откинулась в глубь вагона. Она побледнела, задрожала и, указывая пальцем на вновь прибывшую группу людей, сказала, задыхаясь: «Дон Хозе».

– Этот негодяй! – воскликнул Лаваред, желая броситься на него.

Оретт тихо остановила его:

– Я знаю, что вы его не боитесь… но если он еще здесь, если он вернулся, то для того, чтобы отомстить вам… Как и все, он должен был узнать по телеграфу, что вас стерегли в президентском дворце… Если он увидит кого-нибудь из нас, вас узнают и отведут в столицу.

Это рассуждение было вполне правильно. Арман согласился с этими доводами, и все беспрепятственно доехали до места остановки. Только Лаваред решил выйти на какой-нибудь промежуточной станции. Посоветовались с Агостином. По его мнению, легко было остановиться у Калабосо, и так как он сообразил, что они не желают с кем-то встретиться и быть узнанными, то сказал, что лучше продолжать путь на мулах через страну индейцев таламанка.

– Это самая пустынная страна во всей области, – добавил он.

– Значит, начнется то же самое, что было при Рамоне… Но, по крайней мере, мы свободны… Сэр Мирлитон, я думаю, на время придется проститься с ростбифом старой Англии: мы входим в область маниоковых и маисовых лепешек!

Путешественники сошли, по совету Агостина, в неохраняемом местечке, избегнув таким образом денежных требований железнодорожного общества, направляясь к юго-востоку, следуя по внутренней стороне гор и стараясь видеть море вдали по крайней мере раз в день, чтобы не сбиться с пути. Единственно, чего наши друзья не заметили в Калабосо, это дона Хозе, который, увидев их в Тукуррике, вошел в тот же поезд и осторожно следил за ними.

Видя, как они направились к почти необитаемому берегу Атлантического океана, и зная местность, он рассчитал, через сколько дней может их настичь.

Первые дни путешествия не было никаких неприятных происшествий ни с Лаваредом, ни с его друзьями.

Но 3 июля при восходе солнца у развалин старой фермы мулы начали необыкновенно ржать.

Агостин благодаря своему индейскому чутью объявил, что вблизи должна быть опасность. Он осмотрел местность и вскоре, указывая вдаль, сказал:

– Далеко, к северо-западу, почти по следам нашего вчерашнего пути я вижу другой караван… Он кажется многочисленным… По крайней мере, тридцать лошадей и мулов.

Беспокойство охватило Лавареда.

– Это солдаты?

– Нет… судя по одежде, это индейцы.

– В таком случае опасности нет?

– Нет, если это пастухи или племя кочевого народа… Теперь я немного лучше вижу, у них почти что у всех ружья. Это меня удивляет, потому что туземцы Таламанки не занимаются охотой, они больше любят ловить рыбу, чем охотиться.

Прошло еще несколько минут. Путники устремили свой взор на приближающуюся отдаленную группу, которую начинали освещать лучи восходящего солнца. Вдруг Агостин побледнел. Он, которого, казалось, нелегко было испугать, стучал зубами и жестами обнаруживал сильное волнение.

– Что случилось… что с тобой?

– Это гуатузосы!..

– Ну так что же?

– Страшные гуатузосы, бледнолицые индейцы, с голубыми глазами и рыжими волосами.

В эту минуту наши путники могли вывести из своих наблюдений тревожное заключение. На крики их мулов ответили другие мулы. Тридцать всадников гуатузосов вдруг остановились, как будто совещаясь, потом, переменив направление, их плотная группа с десятью фуражирами во главе направилась к ферме, быстро взбираясь по холму, где расположился Лаваред со своими спутниками.

Если они раньше еще сомневались в намерении гуатузосов, то теперь всякое сомнение исчезло. Мисс Оретт, направившая на них свой бинокль, слегка побледнела и сказала:

– Вид этих индейцев подходит к описанию, данному нам Агостином… Кроме того, я узнаю среди них нашего врага дона Хозе.

– Что же мы будем делать? – холодно спросил Мирлитон, в голосе которого не слышалось ни малейшего беспокойства.

– Защищаться, – решительно ответил Лаваред… – У нас есть оружие, мы им воспользуемся и отобьем у этих разбойников желание приблизиться к нам!

Роли были распределены. Трое мужчин засели в засаде, защищенные остатками стены: Агостин, вооруженный ружьем, Арман и Мирлитон – дальнобойными револьверами. Они выждали, пока первые всадники приблизились более чем на двести метров, и все трое сразу выстрелили. Два индейца упали, лошадь третьего встала на дыбы, не слушаясь своего всадника; он был ранен и слез, качаясь. Но движение нападающих не остановилось. Понадобилось еще два залпа – причем пало пять жертв, как индейцев, так и лошадей, – для того, чтобы нападающие решились повернуть назад галопом и скрыться от огня. Но они все-таки оставались на виду, едва скрытые возвышенностью и зарослями тропических растений.

– Их внезапная атака не удалась, – сказал Лаваред. – Будем внимательно следить за ними, потому что они этим не ограничатся.

Но к их большому удивлению, весь день прошел спокойно. Приближалась ночь. Лаваред боялся нападения с наступлением темноты. Решено было отдыхать по очереди. Их было четверо, и дежурить будут по очереди, сменяясь каждые два часа – Мирлитон с Оретт, а Арман с Агостином.

Гуатузосы не нападали.

Но на рассвете осажденные поняли, что индейцы изменили тактику. Они устроили блокаду.

Вместо одной группы наши друзья разглядели их целых шесть; группы эти состояли из нескольких человек, но заграждали все выходы к северу, югу и востоку; в каждой группе один конный индеец следил за осажденными.

Нельзя было и думать пробраться на запад: за холмом, где возвышалось их скромное укрепление, отвесно шли Кордильеры до самого моря.

У защитников происходил совет. Они подсчитали свой провиант: на четверых людей и четверых мулов его хватит только на пять дней.

Второй день осады прошел почти весело: хорошее расположение духа Лавареда не покидало его.

– Все-таки, – сказал он англичанину, – обязавшись не покидать меня, постоянно наблюдать за мною, вы не подозревали, что с вами будет.

– Конечно, нет.

– Иначе вы бы, пожалуй, и не взялись бы?

– Весьма вероятно: но теперь я привык к вашему характеру. Ваш отважный ум интересует меня, а джентльмены должны друг другу помогать.

– Господин Лаваред в этом случае считаться не будет, – прервала отца мисс Оретт, – он меня уже столько раз спасал, что я все время в долгу перед ним.

Арман улыбнулся и, указывая на горизонт, где виднелись сторожевые посты гуатузосов, сказал:

– По всем признакам, мы теперь подвергаемся одинаковой опасности, и мне будет трудно вас предохранить! За вас я больше всего и боюсь, – прибавил он серьезно.

– Не нужно бояться ни за меня, ни за себя… Кто знает, не удастся ли нам как-нибудь ночью ускользнуть от осаждающих?

– Об этом надо подумать… Что ты скажешь на это, Агос-тин?

Индеец не отвечал. Он был погружен в размышление, упорно глядя на юго-восток.

Арман дотронулся до его плеча.

– Что ты там ищешь? – спросил он.

– Спасение… дорогу, чтобы нам бежать… к дружественным племенам.

– Разве они здесь есть?

– Да. Бизенты, а далее чирики… Но как убежать от гуатузосов?… Далеко не все дороги мне известны в этой местности.

И он снова молча погрузился в размышление. От времени до времени один из гуатузосов выходил на разведку к ферме, чтобы убедиться, что осажденные еще там. Ему отвечали выстрелами.

Таким образом осаждающие потеряли еще двух человек.

После одной из таких тревог наши друзья позавтракали. Только озабоченный Агостин со взором, устремленным на склоны горы, ничего не ел. Мисс Оретт, улыбаясь, сказала своему отцу:

– Несмотря на ваши банкноты и чеки, без помощи нашего друга мы умерли бы с голоду два дня тому назад.

– Это правда… господин Лаваред нас кормил не только здесь, но и в то время, когда был президентом.

– Вы поставите это на счет, – шутливо заметил Арман. Мирлитон самым серьезным образом открыл свою записную книжку и показал сделанные в ней раньше записи.

– Вы видите, это уже сделано.

– Да! Вы человек аккуратный.

– Я англичанин, – просто ответил он.

Вдруг Агостин перелез через стену и спустился вниз. Он двигался по южному склону холма и, почти ползя, высматривал что-то вдали, стараясь быть незамеченным гуатузосами. Но это ему не удалось. Раздались ружейные выстрелы, и град пуль посыпался вокруг него.

Спрятанный за скалами, он слышал свист пуль и все-таки продолжал путь. Он остановился только на гребне у оврага. Там, разлегшись во всю длину, нагнув голову над бездной, он наблюдал, запечатлевая в памяти картину местности, которую хотел изучить, – и когда он снова поднялся, его всегда спокойное лицо выражало радость.

Затем он снова отправился по дороге к ферме. Стрельба гуатузосов начала ослабевать. По-видимому, осаждающие хотели только помешать ему бежать.

– Ну что? – сказал Арман. – Что ты делал, что видел?

– Я искал дорогу… но все они охраняются… Нам нельзя будет выйти отсюда.

– Все-таки, – недоверчиво возразил Лаваред, – ты сейчас казался довольным…

– Да, я был рад, что пули гуатузосов не попадали в меня, вот и все.

– А!..

Агостин, усевшись около мулов, задремал или сделал вид, что дремлет.

Вскоре одно происшествие заставило всех осажденных взяться за оружие. Снизу, из долины, поднимался прямо по направлению к ферме гуатузос. Подъехав на расстояние нескольких сот метров, то есть на ружейный выстрел, он замахал куском белой материи.

Лаваред, следивший за ним с револьвером в руке, сказал своим друзьям:

– Во всех странах белый флаг обозначает парламентера?

– Да, – заметил англичанин, – но я не доверяю этим дикарям… Не ловушка ли это?

Агостин внимательно всматривался.

– Нет… Он один… Очевидно, он просит, чтобы мы разрешили ему подойти к нам, не стреляя в него.

– Как же ему ответить?

– Тем же способом. Махните белым платком, и он подойдет.

Сказано – сделано. Парламентер гуатузос махал чем-то, что было у него в руке. В бинокль видно было, что это бумага. Он продвинулся еще на несколько метров по направлению к белому платку, которым махала мисс Оретт, потом остановился, приколол бумагу к листу юкки так, чтобы ее хорошо было видно, указал на нее выразительным жестом и побежал вниз.

Агостин пошел за бумагой и принес ее нашим друзьям. Это был написанный по-кастильски ультиматум дона Хозе следующего содержания:

ccc

«6 июля 1891 года

Их Светлостям,

сэру Мирлитону, эсквайру,

и мисс Оретт Мирлитон.

Префект Камбо, губернатор Гольфо Дульче в Коста-Рике, имеет честь известить Ваши Светлости, что он преследует не вас.

Ввиду сего Ваши Светлости свободны продолжать свой путь и пребывание на территории Республики со своим оружием, мулами и багажом. Вы можете рассчитывать на нашу защиту.

Вы можете также увести в качестве слуги солдата Агостина из индейского племени терраба, который послушался французского авантюриста, самовольно назвавшего себя генералом Ла Бареда, – того самого, которого общественные власти объявили лишенным звания президента республики Коста-Рика; звание это он захватил с помощью возбужденного им и ныне усмиренного восстания. Его одного я с моими солдатами хочу захватить и наказать. Губернатор и префект дает Вашим Светлостям 24 часа, чтобы исполнить его приказание и удалиться куда вам будет угодно.

В случае неисполнения этого приказа в указанный срок Ваши Светлости подвергнутся одинаковому наказанию со своим спутником-авантюристом, которого мы решили схватить живым или мертвым.

Дон Хозе Мирафлор».

/ccc

Чтение этого документа, который Арман перевел своим друзьям, повергло их сначала в довольно мрачное настроение.

Лаваред первый прервал молчание, обращаясь к индейцу:

– Ты свободен, Агостин… и можешь уйти. Тебе нечего бояться гуатузосов.

– Как бы ваша светлость не ошиблись, – возразил он; – гуатузосы не правительственные солдаты, и дон Хозе лгал, когда писал эти слова.

– Ты думаешь?

– Я уверен; но я не понимаю, почему он согласился отпустить его светлость и молодую барышню… Я подозреваю здесь хитрость, но не знаю, в чем она состоит.

– А мы знаем, – заметила мисс Оретт, – и что касается меня, я твердо решила не попадаться в руки этого человека.

У осажденных был только один исход – сражаться до последнего патрона. Остановившись на этом решении, журналист убедился, что оружие было в порядке и провизии достаточно…

Этот день прошел без инцидентов, только блокада стала теснее. Наступила ночь. Когда пришла Лавареду и Агостину очередь сторожить, индеец заговорил шепотом, чтобы не разбудить англичан:

– Завтрашний день может быть труден, – сказал он. – Надо, чтобы начальник был бодр телом и духом. Спи спокойно всю ночь: я буду сторожить за двоих.

Лаваред, утомленный предыдущими бессонными ночами, принял предложение солдата и крепко заснул. Он проснулся на рассвете и бросил быстрый взгляд кругом. Агостин исчез. Очевидно, он решил покинуть столь опасный лагерь. На земле валялось его ружье.

Двадцать четыре часа давно прошло, и осажденные деятельно готовились к отбитию атаки. Даже мисс Оретт вооружилась револьвером Лавареда, который взял ружье Агостина.

Едва были закончены эти приготовления, как раздался вой. Гуатузосы тесной толпой поднимались к импровизированному форту. Сзади двигались несколько легко раненных индейцев, составлявших как бы резерв. Среди них находились их начальник и дон Хозе, которого можно было узнать по большой шляпе. Они стояли вне опасности, подбодряя других жестами и словами. Трое защитников ожидали, чтобы неприятель приблизился на достаточное расстояние, и тогда открыли огонь. Так как осаждавшие шли толпой, то всякий выстрел попадал в цель, и через несколько секунд шесть трупов уже лежало на земле. Столько же раненых отходило в резерв.

Гуатузосы отступили. Нападение было неудачным.

Защитники мало пострадали. Мирлитон, оцарапанный пулей в лоб, ограничился тем, что перевязал голову платком своей дочери.

Осаждавшие, оттесненные сильным отпором европейцев, достигли маленького холмика, защищенного от выстрелов. Но отдых их был непродолжителен. Скоро атака возобновилась. На этот раз вместо того чтобы идти толпой, они построились узкой, обхватывающей стрелковой цепью. На каждого из трех защитников приходилось шесть или семь противников.

Напрасно посылают они пулю за пулей, ранят и убивают осаждавших.

– Их слишком много! – злобно произносит Арман.

Гуатузосы бросили ружья и размахивают ужасными ножами, которые обыкновенно носят за поясом. Они достигают пролома в стене. Лаваред в упор застреливает первого из них и убивает второго прикладом на самой стене. Мирлитон со своей стороны, действуя револьвером, как обухом, ошеломляет ближайшего к нему индейца, выхватывает у него нож с широким лезвием и всаживает ему в сердце. Но мисс Оретт не создана для таких диких схваток холодным оружием. Один из гуатузосов подходит к ней с искаженным лицом. Обезумев, она хочет бежать, но ноги не слушаются, и девушка с ужасным криком падает в обморок. Испуганный Арман бросается на индейца, но волнение мешает ему верно целиться, и нож противника вонзается в него. Он падает на землю рядом с мисс Оретт.

Дикари собираются торжествовать: побежденные в их руках; мужчины будут скальпированы, а женщину ожидает еще более ужасная пытка.

Но вдруг раздается стрельба… Пули засвистели над гуатузосами.

Последние в изумлении оглядываются. Второй залп уложил на месте еще нескольких индейцев. На этот раз они сбиты с позиции и бросают ферму, где лежат раненый Лаваред и мисс Оретт, на которых смотрит полный ужаса окровавленный сэр Мирлитон, не понимая, что тут произошло.

Оказывается, что вовремя подоспела помощь извне.

Диверсия, спасшая трех европейцев, в то же время восстановила репутацию Агостина. Индеец вовсе не имел намерения бежать, покинув друзей; он отправился искать помощи извне, прекрасно понимая, что если защитники будут предоставлены самим себе, то исход борьбы будет очень печальный.