Текст книги "Вокруг света с десятью су в кармане"

От Атлантического до Тихого океана

Кровожадные гуатузосы внушают такую ненависть другим индейским племенам, что Агостин быстро достиг цели. Несколько десятков тервисов, чириков и бланко присоединились к нему. Гуатузосов не только ненавидят, но и боятся. Но храбрецы, следовавшие за Агостином, были слишком мирного нрава, чтобы внушить страх врагу, если бы судьба не послала им отважного вождя.

Читатели помнят индейца Рамона, проводившего Лавареда до границ Колумбии. С тех пор, живя со своим племенем на склонах Чирики, он, как и все, занимался ловлей черепах на берегу Караибского моря. Он-то, уведомленный Агостином, и стал во главе отряда, чтобы спасти своего белого друга.

Как ни кровожадны были гуатузосы, но в этом случае они поспешили бежать; они дрались только за деньги, полученные их кациком, и потому среди них не было сильного воодушевления. Да кроме того, некоторые из них были убиты, другие ранены. Они заработали свои деньги и распрощались с доном Хозе.

Этот последний, также испугавшись, быстро направился к Буэрто Вейо, некогда цветущему, а теперь почти покинутому. Оттуда он отчалил на небольшом судне и быстро возвратился в Колон, чтобы дать отчет Буврейлю, инициатору всего дела, о плохом исходе своего замысла в Таламанке.

Между тем Рамон и Агостин достигли фермы. Здесь их ожидало грустное зрелище. Арман лежал с раной на правой стороне груди, истекая кровью, бледный, без признаков жизни. Около него мисс Оретт, без чувств, казалась тоже раненой – так она была забрызгана кровью своего защитника.

Мирлитон, легко раненный, сразу узнал Рамона. Агостин заметил, что молодая девушка только в обмороке. Местный лекарь дал ей понюхать возбуждающее средство. Наконец она открывает глаза. Ее первое слово было о ее защитнике.

– Арман… – произнесла она.

Отец указывает ей на распростертое тело, которое Рамон приподымает за голову.

– А вы, папа? Ах, вы ранены!..

– Я… ничего, дорогая… но он, наш храбрый друг… увы!..

– Боже мой! – воскликнула она, вставая и приближаясь. – Скажите, опасно? Рамон, я вас узнаю!.. Говорите, прошу вас… я дрожу!..

– Опасно… особенно если нож отравлен.

Мисс Оретт вскрикнула. Этот крик тронул отца и Рамона – столько в нем было горя и волнения. Если бы Лаваред мог ее слышать, то крик этот выдал бы ему тайну сердца молодой девушки.

Даже лекарь-индеец был растроган. Он вынул из своего дорожного мешка высушенную траву, истер ее в порошок, развел в воде и обмыл рану. Он с тревогой склонился над ранами. На лице его промелькнуло выражение страха, потом ожидания и, наконец, спокойствия.

– Успокойся, девушка, и ты также, Рамон, – оружие гуа-тузоса не было отравлено!

Послышался вздох облегчения и радости…

Индейцы положили тело, как указал лекарь, – чтобы правое плечо лежало по течению, и приток чистой и свежей воды постоянно менялся. Затем доктор приготовил жидкость из сока трав, драгоценных лекарств, вяжущих и антисептических, данных первобытным людям самой природой. Бедный журналист все еще не приходил в себя.

Однако нельзя было дальше оставаться в этом заброшенном месте; необходимо перенести Лавареда куда-нибудь, где можно было доставить ему лучший уход.

Ближайший город был Колон на Атлантическом океане. Там только они найдут настоящий уход и необходимый покой.

Раненого бережно положили на носилки и под конвоем друзей спустились к берегу реки. Потребовалось всего несколько часов, чтобы добраться до берега моря – такого же пустынного, как и вся эта страна.

Бедная мисс Оретт ни на минуту не покидала своего дорогого больного. Когда его поместили на палубу плоской шаланды, взятой на буксир баркой Рамона, Оретт положила его голову к себе на колени, орошая ее слезами. Сэр Мирлитон не протестовал против этого, так как Лаваред был почти полумертв, едва дышал и мог умереть каждую минуту. Индейцы держались ближе к берегу, чтобы избежать ударов волн.

Шестидневный переход прошел без приключений.

Лаваред открыл глаза только на третий день, как и предвидел индейский лекарь. Больной был еще не в полном сознании. Он был жив – и только. Но начинался бред, и его без чувств перенесли в одну из комнат нижнего этажа гостиницы «Истмус», где Мирлитон уже останавливался два месяца тому назад.

– Значит, столько трудов, столько энергии потрачено напрасно, – шептала Оретт отцу. – Оберегая меня, господин Арман потерял целые недели даром! Он проливал кровь свою за меня, он великодушно жертвовал своей жизнью, чтобы спасти мою! Разве мы можем не принять всего этого во внимание?

– Я признаю не менее тебя храбрость и преданность господина Лавареда… Но что же я могу еще сделать? Разве мы не заботимся о нем так же, как заботились бы о близком нам человеке?

– Этого недостаточно… Мы не только не должны мешать ему в его предприятии, но, напротив, помогать, потому что он из-за нас, из-за меня, был остановлен. Нужно помочь ему двигаться к цели, хотя бы бессознательно.

– То есть?

– То есть вот что: цель его была достигнуть сухим путем Сан-Франциско. Сухой путь нам закрыт, значит, остается море. Я навела справки. Через два дня американский пароход «Аляска» уходит из Панамы в Сан-Франциско, и мы обязаны из чувства благодарности отправить на нем моего спасителя. Переход длится тринадцать – четырнадцать дней. На пароходе мы будем ухаживать за ним и вылечим его.

– Пусть будет, как ты хочешь… и да поможет нам Бог!

Умная Оретт и энергичный Мирлитон быстро переходили от слова к делу. Пока они заняты были устройством помещения для больного, Лаваред все еще был в лихорадочном состоянии, но от времени до времени у него были периоды спокойствия – счастливое предзнаменование близкого выздоровления.

Случайно мисс Оретт увидела коварного Буврейля, который, живя с некоторого времени в Колоне, был осведомлен о всех неудачах того, кого мысленно называл своим зятем.

– Как поживает ваш друг?… Я не смею лично о нем осведомляться, но мне известно ваше самоотвержение, – начал банкир.

– Я стараюсь только отплатить господину Лавареду за то, что он спас меня от разных козней… которые вам, надеюсь, небезызвестны.

– Как вы могли это подумать?… Я здесь около месяца с тех пор, как президент изгнал меня из своей страны, – прибавил он насмешливо. – Я очень счастлив, что ваши старания увенчались успехом; Лаваред покинул гостиницу – значит, ему лучше.

Оретт сообразила, что нужно отвести глаза Буврейлю, и отвечала самым невинным тоном:

– Ему совсем не лучше, наоборот. Болотный климат этих мест ему очень вреден, и мы, по совету докторов, перевозим его внутрь страны, в одну из деревень, расположенных в Кордильерах, где чистый воздух будет полезен для его здоровья.

Сказав это, она простилась, побежала на поезд, оставив Буврейля удивленным.

Несколько минут спустя к нему подошел дон Хозе, который до сих пор прятался от Оретт, и она даже не подозревала, что он был так близко от нее.

Прежде всего наши плуты поздравили друг друга с относительным успехом их интриг. Авантюрист был более огорчен.

– Если мне не удалось, – сказал он, – завладеть молодой миллионершей, то вы не можете жаловаться, вы счастливее меня. Нож моего гуатузоса надолго обезвредил вашего искателя приключений; это стоит той тысячи пиастров, которую вы мне заплатили.

– Я не оспариваю этого, но не могу доверять молодой англичанке… Я боюсь, что она увезет моего путешественника бог знает куда и, пожалуй, поможет ему и раненому совершить кругосветное путешествие.

– Куда же вы хотите, чтобы она ехала с полумертвым человеком, которого перевозят, как тюк?

– Дело в том, что он крепкого сложения… я желаю его выздоровления, чтобы он на коленях перед Пенелопой признал себя побежденным. Я решил, что это так должно быть. После всех его проделок со мной я хочу, чтобы он женился на моей дочери!

Подобная месть заставила испанца улыбнуться. Он, казалось, размышлял. Ничего нет легче, как сесть в первый отходящий поезд и узнать, где они остановились. Путешественник, привезенный на матраце, не мог не обратить на себя внимания.

Пассажирский поезд отправлялся только через несколько часов. Но дорогой, где бы они ни спрашивали, никто не видел раненого, приметы которого они описывали.

Еврей, проходивший по набережной, услышал их и, чуя добычу, справился, чего они ищут.

Это было великолепное дело, объяснил дон Хозе, не удавшееся лишь потому, что он со своим другом опоздал на пароход. Нужно было во что бы то ни стало быть в Сан-Франциско в одно время с «Аляской».

– В одно время – невозможно, но через день или два я вам могу это устроить, если у вас есть деньги.

За пятьдесят франков золотом еврей доставил драгоценные сведения, которые они узнали бы и даром в мексиканских и американских путеводителях. Достаточно было поскорее вернуться по железной дороге через перешеек в Колон и там сесть на пароход, идущий в Ямайку. Этот остров соединен правильными рейсами с Гаваной, которая ежедневно сообщается с Веракрусом – оттуда ничего нет легче, как проехать в Мексику, а затем в Сан-Франциско.

Запасшись банковыми билетами и золотом в Колоне, где он разменял французский чек на большую сумму, Буврейль начал эту безумную погоню в сопровождении неразлучного с ним дона Хозе. Но когда прошло первое увлечение, то Хозе решил, что дело это не представляет для него выгод, и решил уравновесить блага. Буврейль реализовал около 20 тысяч франков. Переезжая Мексиканский залив, дон Хозе облегчил его, взяв три четверти этой суммы, и потерял своего сообщника, сходя с парохода в Веракрусе.

После бесполезного припадка гнева и поданной консулу жалобы Буврейль должен был один продолжать путешествие, с грустью думая о Лавареде, которого никак не мог поймать.

– Не проще ли было бы ему, – говорил он, – жениться на Пенелопе?

В то время как наш финансист носился по морям, островам и материкам американских владений, «Аляска» тихо плыла – Тихий океан оправдывал свое название, – унося наших друзей.

Живительный воздух, пропитанный морем, нежные и постоянные заботы делали чудеса, и Лавареду с каждым днем становилось лучше. Придя в себя, он спросил, каким образом очутился на американском пароходе. Мисс Оретт должна была во всем признаться; Лаваред протестовал…

– Позвольте, – перебил Мирлитон, – я не хочу оставаться в долгу у вас… Вы нас спасали, вы нас кормили; мы в свою очередь платим вам тем же. Таким образом, мы будем квиты.

А молоденькая, энергичная девушка ответила рукопожатием, которое можно было понять так: «А я никогда не забуду, что вы спасли мне честь, жизнь и возбудили чувство, до сих пор мне незнакомое…»

Вскоре Лаваред встал. Доктор позволил, даже приказал ему встать, но запретил переутомляться. Днем он гулял в тени, опираясь на Мирлитона, а вечером разговаривал с мисс Оретт, или она ему читала.

Они прочли все книги и журналы, бывшие в салоне первого класса. Но больше всего их позабавило чтение панамской газеты, вышедшей в день отъезда. Корреспондент этой газеты из Сан-Хозе в Коста-Рике сообщал о безумно смелой попытке французского авантюриста, которому удалось «с помощью интриг и подкупов» быть избранным президентом республики Коста-Рика.

ccc

«Триумф этого узурпатора не был продолжителен. Само Небо восстало против подобного беззакония: разразилось страшное несчастие, и земля заколебалась, чтобы изгнать лицемерного освободителя, собиравшегося ограничить нашу свободу.

После этого состоялось собрание народных властей и был издан указ о том, что этот человек, настоящее имя которого даже неизвестно, этот преступник (ведь только преступник скрывает свое имя и положение) отныне изгоняется из Коста-Рики с запрещением носить имя Ла Бареда!»

/ccc

Первого августа в 4 часа вечера шлюпка доставила Лавареда и его спутников на берег.

Фриско

Сан-Франциско, или Фриско, как сокращенно называют его американцы, – самый важный порт Западной Америки, и его чудесный рейд прославлен многими путешественниками.

Из всех городов Америки он менее всего похож на американский город. Население его более пестрое и разнообразное. Внешний вид города гораздо веселее. Люди откровеннее, не так лицемерны. Конечно, это наилучшее местопребывание для европейца, рискующего умереть со скуки в некоторых чопорных городах Новой Англии.

На пристани, заваленной бочками, ящиками, тюками, волновалась густая и шумная толпа: коммерсанты, матросы, китайские кули, ирландские носильщики сновали в разные стороны и были так заняты, что даже не взглянули на новоприбывших.

Эти последние сперва остановились, несколько ошеломленные быстрым переходом от тишины открытого моря к шуму большого города. Арман с оттенком грусти думал о нескольких днях переезда, во время которых мисс Оретт так ласково с ним говорила и заботилась о нем. Спокойная жизнь вблизи хорошенькой девушки весьма приятна, и молодой человек почти с сожалением думал, что скоро ему снова придется приняться за борьбу.

– Куда мы идем? – спросила мисс Оретт.

Этот вопрос заставил вздрогнуть Армана, который обратился к сэру Мирлитону со словами:

– Вы знаете город?

– Нет, совсем не знаю.

– В таком случае позвольте дать вам совет. Идите прямо по этой широкой, обсаженной деревьями улице. Это Керни-стрит. В пятистах метрах отсюда, около биржи, вы увидите гостиницу «China Pacific Hotel», которую я вам рекомендую.

Вскоре перед ними возвышался «China Pacific Hotel». Они прошли в контору, где торжественно восседал главный управляющий мистер Тоуэр. Около него стоял молодой человек, что-то с оживлением говоривший ему.

При виде путешественников юноша отошел в сторону. Мистер Тоуэр слегка поклонился и, обращаясь к англичанину, сказал:

– Вам, вероятно, угодно помещение?

– Да, нам нужны три комнаты, – отвечал Мирлитон, – мы думаем пробыть здесь восемь дней.

– All right! Ваш багаж, вероятно, на станции?

– У нас нет багажа.

– Аll right! Вас трое, по пятнадцать долларов в день; восемь дней – сто двадцать долларов наличными деньгами.

Сэр Мирлитон вынул свой бумажник и уплатил требуемую сумму. Незнакомец, который только что разговаривал с хозяином гостиницы, приблизился. Когда Мирлитон расплачивался, на лице молодого человека выразилось удовольствие. Пока мистер Тоуэр звонил лакеям, чтобы проводить приезжих в их комнаты, юноша раскланивался перед англичанином.

– Вы иностранец? – спросил он.

– Нет, я англичанин! – сухо ответил джентльмен.

Незнакомец снова поклонился, что было приятно Мирлитону. Эта почтительность льстила его национальному самолюбию.

– Итак, вы имеете честь быть англичанином. Позвольте простому «охотнику за золотом» дать вам хороший совет.

– Позволяю.

– Остерегайтесь воров… Beware of pickpockets!

И, указывая пальцем на карман, в котором лежал бумажник Мирлитона, он прибавил:

– У вас есть чем соблазнить их.

– Ну, чтобы взять деньги отсюда, нужно быть…

– Просто ловким. Не забывайте, что наши карманные воры вербуются также и в Великобритании!

С этими словами, которые были не особенно по вкусу англичанину, незнакомец спокойно вышел. В ту же минуту явился один из лакеев гостиницы, приглашая путешественников, согласно приказанию Тоуэра, следовать за ним. Через три секунды подъемная машина доставила их на площадку первого этажа.

– Вот здесь, – сказал лакей, – номера тринадцать, пятнадцать и семнадцать; два последних сообщаются между собой.

– Мой будет тринадцатый, – прошептал Лаваред. И так как Оретт казалась недовольной, он весело прибавил: – Он мне уже принес счастье в Коста-Рике!

Молодая девушка улыбнулась. Лаваред, оставив своих спутников устраиваться, заперся в своей простой, но удобной комнате и занялся своим туалетом. Затем, освежившись и увидев в зеркало, что пережитые испытания не слишком отразились на его наружности, он открыл окно и залюбовался бесконечной перспективой улиц Монтгомери и Керни.

В соседней комнате, занимаемой Мирлитоном, раздавались тревожные звонки и голоса, долетавшие до Лавареда. Только что-нибудь очень серьезное могло вывести из себя англичанина. Арман, заинтересованный и даже несколько взволнованный, подбежал к двери пятнадцатого номера. Она была открыта.

Мирлитон с раскрасневшимся лицом, стоя посреди комнаты, размахивал связкой бумаг. Оретт, казалось, старалась его успокоить.

В ту минуту, как входил журналист, в комнату влетел коридорный.

– Позовите мистера Тоуэра… пусть придет сейчас же! – воскликнул англичанин.

Коридорный испуганно удалился.

– Я взбешен, – говорил джентльмен, приглашая француза знаком войти… – мои чеки, банкноты… нет ничего, кроме белой бумаги!

– Вы говорите…

– Отца обокрали, – пояснила Оретт. – Он вместо бумажника нашел только связку чистой бумаги!

– Yes, да, совершенно верно, меня обокрали, – подтверждал Мирлитон с возрастающим негодованием, – не только бумажник, но мои часы, бритву, все!..

Вошел мистер Тоуэр.

– Вы, говорят, спрашивали меня?

– Меня обокрали, – объявил англичанин, стараясь быть спокойным… – У меня был с собой бумажник; вы можете это подтвердить.

– Да. Вы из него уплатили следуемую за восемь дней сумму.

– Хорошо. После этого я говорил с тремя лицами: с вами, с господином, бывшим у вас в конторе и, наконец, с коридорным. Один из трех обокрал меня.

Хозяин гостиницы ответил самым спокойным образом:

– Вывод совершенно правильный.

– Прошу без комментариев… Кого вы подозреваете?

Мистер Тоуэр улыбнулся:

– Мое мнение составлено. Вас облегчил человек, находившийся у меня в конторе.

Путешественники изумленно взглянули на него.

– Как! – пробормотала Оретт, высказывая громко мысль, мелькнувшую у ее спутников. – Вы обвиняете этого человека? Но вы, казалось, были с ним в наилучших отношениях.

Мистер Тоуэр поднял кверху указательный палец.

– Это требует разъяснения. Вы, сударыня, не знаете, что в Сан-Франциско полиция не имеет никакого значения. В десяти километрах от города начинается прерия, где скрываются все преступники.

– Это не основание, чтобы впускать их к себе в дом и подавать им руку, – заметил Лаваред.

– Постойте. Воры города Сан-Франциско составили синдикат и учредили общество страхования от самих себя.

– Страхование?! – воскликнул Мирлитон.

– Да. Мысль оказалась очень практичной. Мы, американцы, понимаем практические идеи, и общество работает ко всеобщему удовольствию. Таким образом, уплатив годовую премию в двести долларов, я могу быть спокоен, что меня не обкрадут.

– Оно и видно, – усмехнулся англичанин.

– Надо различать… Я не страхую приезжих, а только мою собственность… и остаюсь в барыше, так как наши воры настолько ловки, что способны унести меня вместе с моим домом и я не замечу… Этот молодой человек – кассир общества; он приходил получить страховую премию.

С этими словами мистер Тоуэр удалился, и никому даже в голову не пришло задерживать его.

Путешественники молча переглядывались. Лаваред, пораженный главным образом комической стороной дела, первый заговорил.

– Приятная страна, – пробормотал он, – страна, где воры составляют синдикаты, а полиция остается в дураках!

– О! – произнес сэр Мирлитон. – Я очень сожалею, что приехал сюда… нигде в другом месте не потерпели бы подобного положения вещей!

Он сел, составил телеграмму к своему банкиру и прочел ее вслух, как бы ожидая одобрения своих слушателей:

ccc

«Harris Goldener and Sons,

Gracechurch-Street, London, England. Folio 237.

Вышлите телеграфом две тысячи фунтов. China Pacific Hotel, Сан-Франциско.

Эдуард Мирлитон».

/ccc

Телеграфное отделение на улице Сакраменто находилось близко, и все трое скоро были там. Но тут их ожидало новое разочарование. Это был в самом деле день неудач! Чиновник, принимавший телеграммы, требовал за передачу по доллару за слово, то есть двадцать шесть долларов. Сэр Мирлитон тщетно старался разъяснить ему свое несчастье и давал свой адрес, уверяя, что фирма «Harris Goldener и сыновья» поверит его подписи; чиновник не хотел ничего слушать.

– За двадцать шесть долларов я передам… Администрация не делает кредита.

И он захлопнул окошечко перед самым носом сконфуженных путешественников.

Наступала ночь, когда расстроенный англичанин вернулся в гостиницу. Оретт была почти так же опечалена, как и отец, и волнение, выражавшееся на ее лице, смущало веселое настроение парижанина.

Обед прошел в молчании, и с последним глотком сэр Мирлитон с дочерью удалились в свои комнаты. Проскучав полчаса в гостиной среди незнакомых ему людей всех национальностей, Лаваред в свою очередь ушел к себе.

На следующий день, около девяти часов утра, мисс Оретт, грустная, сидела за чаем с бисквитами. Она пришла к отцу, не спавшему всю ночь, так же как и она. Оба были бледны, и одна мысль преследовала обоих: «Мы в четырех тысячах верст от нашей родины без гроша в кармане».

– И, кроме того, – продолжала мисс Оретт вслух, – если этот молодой человек найдет способ продолжать путешествие, мы не имеем права его задерживать.

– Если бы только почтовый чиновник поверил мне в кредит!

– Да, но он не захотел, и это его право.

– Вот это-то меня и смущает. Я не знаю, что делать: пойти к нашему консулу? Но вор вместе с деньгами утащил и мои бумаги. Будут наводить справки, на это уйдет, может быть, недели две… но все-таки я не могу придумать другого средства.

В эту минуту раздался стук в дверь, и явился один из лакеев.

– Господин Арман Лаваред, – сказал он, – спрашивает, можете ли вы его принять, несмотря на ранний час. Ему нужно переговорить с вами о важном деле.

Сэр Мирлитон взглянул на дочь; глаза ее выражали надежду. Одно имя француза уже успокоило ее.

– Просите, – сказал англичанин.

Молодой человек вошел. Он улыбался. Все в нем выражало радость.

Молодая англичанка решила, что если господин Арман доволен, значит, он нашел средство вывести их из неприятного положения.

– Приступаю прямо к делу, – объявил Лаваред, пожав руки своим друзьям. – До сих пор мы путешествовали вокруг света как честные соперники. Когда я был ранен и не в состоянии продолжать путь, вы ухаживали за мной, заботились обо мне, перевезли меня сюда, следовательно, я ваш должник.

– Вовсе нет, – перебил англичанин, – мы были в долгу перед вами… Вы были ранены, защищая мою дочь.

– Вы уклоняетесь от темы. Я имею право истратить несколько капель крови в дороге; завещание кузена Ришара предписывает мне только экономию в деньгах. Следовательно, пользуясь вашей добротой, я почти нарушаю условия и теперь прошу вас, разрешите мне достать вам двадцать шесть долларов, необходимых для отправки телеграммы в Лондон.

– Но как же вы сделаете это?

– Очень просто. Современная алхимия поможет мне превратить в доллары гривенник, отпущенный мне великодушием моего кузена; мои враги не подумали взять его с камина, выкрадывая мои вещи у сеньоры Конши. Они не знали, что можно сделать с десятью центами, но мне это известно, потому я так бережно и хранил их.

– Но что же это за алхимия?

– Это моя тайна. Я займусь этим сейчас же и разрешаю вам следить за моими действиями, но на расстоянии – потому что я могу несколько шокировать вас. Так как мы теперь пришли к соглашению, то бросьте думать о ваших неприятностях до трех часов и будем говорить о другом – хотя бы о городе, в котором мы находимся.

– До трех часов?

– Да… Для развлечения позвольте мне показать вам Фриско.

Что делать без денег? Только и можно скитаться. Таким образом они увидали построенные на холмах виллы различной архитектуры, Монтгомери, Северный парк, Клифхоуз, гостиницу «Falaise», откуда открывается одна из великолепнейших панорам в мире. Отсюда виден город со своими тремя вокзалами – Оклендским, Южно– и Северно-Тихоокеанским, связывающими Сан-Франциско с Нью-Йорком и Мексикой; с другой стороны виднеется покрытый судами рейд, форт Президио, море, испещренное белыми пятнами парусов и дымками пароходов; вдали встает Силрок со своими стадами тюленей, охраняемыми федеральным правительством. Лаваред все объяснял своим спутникам.

– Взгляните, – говорил он, – на эти полосы зелени между домами. Это кладбища Lone-Mount, франкмасонов и Old Fellows. Сюда, к этим камням, скрывающим прошлое, приходят влюбленные мечтать о будущем.

Оретт сделала гримасу.

– Что вы хотите, мисс Оретт? Здесь все оригинально. Видите этот квартал города, где дома кажутся прилепленными друг к другу: это Китайский квартал.

– Посмотрим китайский город, любезный проводник.

– Между скверами Лафайет и Альта-Плаца, – продолжал Арман, – группируются домики, построенные на китайский манер и разделенные узкими, утопающими в грязи улицами. Те из домов, которые были куплены уже выстроенными, населены теперь в десять раз больше, чем прежде. Это резиденции шести больших переселенческих обществ. Ах эти общества!.. Во Франции жалуются на бюро для приискания мест. Что же могут в таком случае сказать сыны Неба? Эти общества имеют по всему побережью Серединной империи агентов, вербующих эмигрантов, которых здесь употребляют в качестве кули, лакеев, мастеровых, прачек и так далее. Они соглашаются покинуть Китай только при условии, что в случае смерти тело их будет возвращено на родину. Заметьте, – прибавил журналист, – что эти общества имеют свои законы, свои трибуналы, которые безапелляционно решают все тяжбы между сынами Неба.

Но пора было возвращаться в гостиницу. После умышленно продленного завтрака и небольшого отдыха в гостиной наступило время, указанное парижанином.

– Три часа! – воскликнули мисс Оретт и ее отец. Через пять минут все трое были на тротуаре Керни-стрит.

Француз шел впереди. Он, казалось, зондировал почву. Когда подошли к купеческой бирже, осажденной толпой спекулянтов, у Армана вырвался радостный жест, и Мирлитон с дочерью сделались свидетелями непонятного для них зрелища. Лаваред вынул из кармана платок, развернул его, потряс и наконец разложил на тротуаре с видом человека, занятого важным делом. Затем он обошел вокруг платка, шепча непонятные слова и размахивая руками.

Потом он вынул из кошелька медные монеты, составлявшие весь его багаж, и разложил их извилистой линией на платке.

Все это привлекло внимание стоявших поблизости людей. Сначала остановился один прохожий, потом другой, наконец десять. Когда парижанин кончил свое занятие, он был окружен уже толпой.

Лаваред любезно поклонился и произнес на превосходном английском языке следующую маленькую речь:

– Уроженец этой свободной страны, я был воспитан во Франции. Там я сделал чудесное открытие, которое хочу подарить моей родине. В Средние века ученые, называвшиеся тогда алхимиками, искали философский камень, превращающий неблагородный металл в чистое золото… И вот то, что эти удивительные труженики тщетно искали, я открыл благодаря случаю. Да, господа, в моих руках медь превращается в серебро! Цент делается долларом… Вы сейчас увидите любопытный опыт. Но я собираюсь выдать вам свой секрет, и вы должны поощрить меня. Пошарьте в карманах и пользуйтесь случаем, господа!

В это время один из зрителей проскользнул в круг со словами:

– Если бы это в самом деле было так, то изобретатель не обращался бы к щедрости публики.

Лаваред взглянул на говорившего и замолчал. Это был Буврейль.

Его заявление было встречено одобрительно, несмотря на то, что сделано было по-французски: кто-то его перевел. Но парижанин снова овладел собой, в чем ему помогло знание местного языка.

– Господа! – воскликнул он. – Сказавший это – не филантроп… Он не понимает, что значит деликатность. Если я прошу у вас денег, то это только для того, чтобы не казалось, будто я подаю вам милостыню. Он этого не понял и жалеет своих денег… Он из тех людей, которые любят получать, но не давать… Может быть, он даже ростовщик! – И Лаваред продолжал, возвысив голос: – Господа, еще десять центов… теперь еще пять, три, два!

Две монеты звякнули о землю. Тогда молодой человек, убирая полученные деньги в карман, серьезно сказал:

– Опыт кончен; вы видите, с помощью десяти су я добыл себе доллар!

Эти слова были встречены звонким смехом мисс Оретт.

Веселость хорошенькой женщины заразительна, и присутствующие разошлись с улыбающимися лицами.

Только один человек с рыжей бородой и выпачканной землей одеждой, из тех, которые приходят в покинутые прииски собирать остатки золота, зарядил свой револьвер и хриплым голосом проговорил:

– Теперь мы поквитаемся, мой милый алхимик; я тебе бросил цент и прошу полдоллара взамен…

И он прицелился в Армана. Англичанка вскрикнула. Сэр Мирлитон сделал шаг вперед, но парижанин остановил его и также с револьвером в руке стал против неприятеля. Этот последний нажал курок. Пуля, просвистев над ухом журналиста, пробила шляпу одного из прохожих, который, как истый американец, обернувшись, проворчал:

– Как несносны эти люди, объясняющиеся на улице! – и пошел дальше, приглаживая свою шляпу.

Арман в свою очередь выстрелил так удачно, что прострелил противнику руку.

– Теперь, надеюсь, довольно? – сказал он.

– Yes, – проворчал раненый.– All right!

Слегка кивнув ему головой, Лаваред собирался удалиться. Он спешил к своим друзьям, которые стояли в десяти шагах от него, как пригвожденные к месту; сэр Мирлитон был красен, а молодая девушка внезапно побледнела. Но тут случился новый инцидент. Китаец, который, судя по голубой юбке и ермолке с янтарным шариком, был ученым второго ранга, остановил Лавареда. Этот «небесный» одним из первых остановился около молодого человека и присутствовал при всей сцене с видимым удовольствием.

– А вы хладнокровны! – сказал он по-английски.

Француз с улыбкой посмотрел на него.

– Это вызов?

– Нет, только лишь вопрос! Вы храбры и нуждаетесь в деньгах.

– Так, стало быть, вы хотите предложить мне дело?

– Вы угадали.

– Ну так поскорее, меня ждут друзья.

– Это дело опасное, но очень выгодное.

– Что же нужно делать?

– Приходите сегодня в десять часов вечера к южному углу Альта-Плаца-сквер.

– На границу китайского города?

– Да. Вас проведут к месту, где вы узнаете, что должны делать.

– В десять часов я буду в указанном месте.

На этом они расстались. Ученый с янтарным шариком пошел в свою сторону, а Лаваред – в свою.

– Ах! – воскликнул Мирлитон. – Я никогда не позволил бы вам добывать для меня деньги, если б мог предвидеть, что вам придется еще рисковать жизнью!

– Не будем говорить об этом, – перебил его молодой человек. – Дуэль на улице – не правда ли, как это картинно? Это мне дает материал для забавной хроники… по возвращении. А теперь пойдемте в контору газеты «Californian Times».

В конторе англичанин, наученный Лаваредом, уплатив доллар, просил напечатать следующее объявление: «Верное средство выиграть на скачках. Обращаться письменно В. Р. 271, в контору газеты с приложением десяти центов».

– Благодаря этому объявлению, – заметил молодой человек своим спутникам, – мы будем завтра иметь все, что нужно, и даже больше.